Глава 20

Глава 20

Каждый день войны ставил перед Михеевым все новые и неожиданные задачи помимо огромной работы по оперативному руководству особыми отделами фронтов. Вся полнота власти в прифронтовых районах переходила к военным советам боевых соединений, а на чекистов возлагались свои, особые обязанности: по эвакуации, угону подвижного железнодорожного состава, уничтожению всего того, что может достаться врагу.

Выполняя задание Наркома обороны, Михеев требовал от особых отделов фронтов не только полной чекистской информации, но и данных о наступающих частях противника — о всем том, что раскрывало силу и направления ударов врага. Разумеется, оперативная сводка армейской контрразведки, полученная непосредственно из особых отделов армий фронтов, не претендовала на полное отражение дислокации и продвижения войск противника, но служила Генштабу необходимым уточнением истинного соотношения сил и обстановки на фронте в первые недели войны.

Но четкость в штабной работе скоро наладилась. И однажды, докладывая в Ставке Главного командования Вооруженных Сил данные из вражеского документа о том, что в Прибалтике советские войска не дали себя окружить и отходят, хотя и с большими потерями, но довольно организованно; что большую тревогу у гитлеровского руководства вызвало упорное сопротивление войск Юго-Западного фронта; что группа армий «Юг» понесла большие потери и явно не справилась с возложенной на нее задачей, — Михеев почувствовал, что его слушают с заинтересованным вниманием. Не часто еще удавалось знать мнение противника о боях. А Михеев продолжал:

— Четвертая танковая армия врага развернула наступление на витебском, оршанском и могилевском направлениях с подавляющим превосходством…

Генерал армии Жуков сердито кашлянул и заметил:

— Мощные удары наносят. Особенно в районе Борисова, расположенного на шоссе Минск — Москва. — И он будто бы закончил сообщение за Михеева, давая понять, что начальник контрразведки явно увлекся и вторгся не в свою область.

Но не это задело Михеева. Ему неприятно было услышать ироническое, как показалось, уточнение, где находится город Борисов.

Маршал Тимошенко нарушил паузу:

— Повторение — мать учения. Я требовал от товарища Михеева представлять стратегические данные о противнике, которые становятся известны по каналам ведомства контрразведки. Так мы за сутки раньше узнали о направлении ударов мехчастей первой танковой группы, о стойкости наших пятой и шестой армий. Так что… — взглянул он на Жукова, но продолжать разговор не стал.

Однако после совещания Тимошенко задержал Михеева.

— Обиделся? — спросил он. — Ты лишка хватил. Такие направления ударов перечислил: витебское, оршанское… Не первые дни войны. Мы даже знаем, что они ударят и на Бобруйск. Вот если бы эту подробность сообщил первым, Жуков бы взялся за карандаш.

— Понял вас, товарищ маршал. Разумеется, не обиделся. У меня и моих сотрудников слишком много времени забирала эта работа. Поставлю новую задачу.

— Да, теперь ждем от чекистов данных о замыслах врага. Возможности у вас есть… Должен сказать, тут еще назревают вам заботы.

Михеев с ожиданием смотрел в глаза наркома.

— В ближайшее время должны принять указ об объединении НКВД и НКГБ в Наркомат внутренних дел. Сегодня же начни заниматься вопросами подготовки к реорганизации. Военная контрразведка переходит в подчинение НКВД. Чего не радуешься? Ты же добивался этого.

— Заждался… — только и ответил Михеев, вспомнив о своем рапорте наркому с просьбой послать его на фронт. И, заговорив сейчас о нем, услышал ответ:

— Закончим реорганизацию, в последнюю минуту, пока будешь в моем подчинении, удовлетворю твою просьбу.

— На Юго-Западный фронт, — подсказал Михеев.

…Как-то так получалось, подходил ли Михеев к карте с нанесенной обстановкой, просто ли размышлял о событиях на полях сражений, мысли его непрестанно увлекали ожесточенные бои на Юго-Западном фронте с главными силами врага — группой армий «Юг». Здесь он отчетливо представлял себе во всем территориальном размахе расположение армий и мехкорпусов, укрепленных районов, видел лица командиров соединений, знал, на что они способны и как поведут себя в бою.

Душой Михеев теперь уже и вовсе находился там, на Юго-Западном. Не потому ли он сразу подписал рапорты сотрудников аппарата управления об откомандировании в действующую армию, для работы в партизанских отрядах? Все чаще интересовался у своих заместителей о ходе подготовки к предстоящей реорганизации — им он поручил эту работу, поторапливал их.

За последние дни Михеев сблизился с Плесцовым. Иван Михайлович перешел работать во вновь созданное информационное отделение, быстро освоился в новой роли. За день Анатолий Николаевич много раз встречался с ним по всякого рода сообщениям из особых отделов фронтов, вместе составлял докладные записки для вышестоящего руководства, в которых после редакторской руки батальонного комиссара править начальнику управления вроде было нечего. Но Михеев оказался придирчив, и Плесцов не сразу к этому привык.

А еще он понял Михеева в другом: не надо начинать с огорчительных сводок. И подбирал их так, чтобы сразу не портить настроения начальнику управления.

Вот и сейчас они вместе бурно обсуждали итоговое сообщение о потерях за июньские дни боев. Враг потерял две с половиной тысячи танков, полторы тысячи самолетов; более тридцати тысяч пленных — это что-то значило. Перемолотить такую мощную громаду надо было суметь. Бесспорным становилось то, что фашистская стратегия «молниеносной войны» дала трещину.

Плесцов не удержался, с чувством прочитал запомнившееся ему четверостишие из стихотворения Семена Кирсанова:

…Бой идет одну неделю,

час настанет — все сочтем

и фашистов так разделим,

что и корень извлечем!

— Ну-ка, постой, повтори. — Стихи понравились Михееву.

Сейчас Плесцов стал подробно докладывать об упорных боях на Березине, об отличившейся 100-й дивизии, которая сожгла полтораста вражеских танков, и не чем-нибудь, а в основном бутылками с бензином, Михеев прервал:

— Знаю. Впредь подбирай материал по узловым моментам, о главном, чтобы находиться в курсе.

— Есть, докладывать о главном! Я и перехожу… Сегодня танковые дивизии противника ворвались в Житомир.

Михеев, помрачнев, задумался, и Плесцову показалось, что он не слышит его сообщения о том, что к исходу девятого июля наступление 4-й танковой армии врага было приостановлено на всем фронте обороны от Десны до Жлобина.

— В Житомире штаб фронта, — тихо и раздельно произнес Михеев. — Неужели от Ярунчикова нет сообщения?

— Они на пути в Киев, потом в Бровары.

— Так что же мне голову морочил сотой дивизией? Ты мне эту тактику брось! Докладных о маневрах противника больше не представлять. Сообщите об этом на места. Укажите, нас должны интересовать упреждающие данные, замыслы, концентрация, предполагаемые удары. Что раздобудете, докладывайте немедленно, устно. Там видно будет, чему дать ход. А то сочиняем целые тома. Своим делом надо больше заниматься, — разгорячился Михеев.

Плесцов знал, что? сейчас успокоит начальника.

— Приятные новости с Юго-Западного… — сделал он паузу и увидел, как Михеев живо провел пятерней по пушистой русоволосой шевелюре — признак доброго нетерпения. — Сегодня войска пятой армии во взаимодействии с первым стрелковым и третьим мехкорпусом нанесли сильный контрудар со стороны Коростенского укрепрайона во фланг главным силам первой танковой группы врага. Наши войска не только остановили противника, но и заставили его отступить.

Михеев даже поднялся; сцепив ладони, подошел к карте на стене и некоторое время стоял молча, уставившись на крохотный кружочек со словом над ним — «Коростень».

— Не-ет, выкорчевывать надо из тебя эту манеру, — не поворачиваясь, вдруг сказал Михеев. — Или в следующий раз начинай докладывать с конца.

* * *

Передача особых отделов в НКВД СССР до 24 июля задержала Михеева в Москве. Ему присвоили звание «комиссар государственной безопасности III ранга», и у него в петлицах стало три ромба. Теперь ничто не задерживало отъезда Михеева на фронт.

…Возвратившись из Наркомата обороны к себе в кабинет, Михеев — сразу к телефону.

— Плесцов?! Ночью едем! — сказал Анатолий Николаевич и спросил: — Ты готов?.. И я так думаю, чего до утра тянуть. Еще задержат. В полночь тронемся. Предупреди Капитоныча, пусть готовит машину. До Киева!

И отправился прощаться с сотрудниками управления. Он обошел все кабинеты, пожимал чекистам руки, желал успехов, чуть ли не каждому напоминая неотложное по оперативным мероприятиям, как будто уезжал на несколько дней и хотел, чтобы к его возвращению все успели закончить. Он шутил, напутствовал с деловитой заинтересованностью, при этом словно бы забывая, что уезжает насовсем.

Нет, об этом Михеев не забывал. Ровно в полночь он заспешил к себе в кабинет, где его уже поджидали Плесцов и несколько руководящих работников управления.

— Все готово, товарищ комиссар, — встретил Михеева Плесцов. — Звонила несколько раз жена Ярунчикова. Поговорить хочет.

— Соедини меня с ней, — велел Анатолий Николаевич Плесцову. — Домой-то заедешь?

— Я уже съездил, забежал на минуту.

— Ну а я по пути загляну. — Михеев взял протянутую телефонную трубку. — Здравствуй!.. Да, сейчас еду… Передам. Кто у тебя в Энгельсе?.. Подожди, запишу, — потянулся он за карандашом. — Да не реви ты, дуреха! Говори адрес… Транспортная, тридцать три… квартира четыре. Когда выезжаешь?.. Ты у нас поживи. Ну как знаешь, поклонись там Волге. От меня Волге, говорю, поклонись!

Он положил трубку, чему-то усмехнулся и пошел к сейфу, достал из него маузер в колодке, повесил его на ремень, потом так же неспешно взял из шкафа коричневую кожаную куртку, бросил ее на руку.

— Все, нет больше меня тут. Присядем на дорожку, — опустился Михеев на стул и вдруг удивил просьбой: — Дайте-ка, мужики, папиросу!

И впервые в жизни неумело закурил.

…Дождь пошел еще затемно. Капитоныч сбавил скорость и почти лег на баранку, вглядываясь в дорогу. Михеев не торопил, молчал, а Плесцов счел неудобным заговорить, считая, что Анатолий Николаевич находится под впечатлением расставания с семьей.

Михеев же мысленно был на участке фронта возле города Фастова, который после недельных боев захватил противник. И хотя 26-я армия сдала город, ее стойкость и отвага вызывали восхищение. Ценой огромных потерь гитлеровцы с 16 по 19 июля продвинулись на считанные километры и заняли несколько сел в Фастовском районе Киевской области. Но взять Фастов, крупный железнодорожный узел, противник смог лишь после четырехдневного штурма.

«Все чаще начинают выдыхаться, подбрасывать новые силы», — думалось Михееву. Для этого он имел все основания. Командующий фашистской группой армий «Юг» отдал приказ приостановить наступление на рубеже Киев, Коростень и временно перейти к обороне.

Но обстановка ежедневно менялась. Михееву скорее хотелось оказаться там, в гуще событий.

Проехали Орел. Капитоныч — крупный, рыжеволосый и конопатый во все лицо и даже шею, — вцепившись обеими руками в баранку, трудно вел непослушный «форд» по раскисшей дороге; машина вихлялась, норовя залететь в кювет, но шофер как-то успевал выровнять ее и проскочить вязкое место. Но машина по-прежнему не слушалась. Дождь усилился, перешел в ливень.

— Сядем! — заключил Михеев. — Так мы и до завтра не доберемся.

Посоветовались. Плесцов предложил вернуться в Орел, достать дрезину и на ней махнуть до Киева.

Так и сделали.

Вокзал был забит красноармейцами. Они лежали на полу, на подоконниках, даже на широком буфетном прилавке — ни пройти, ни продохнуть. Осторожно пробираясь, Михеев заметил на лавке майора, подошел к нему.

— Из какой части? Куда направляетесь? — спросил он, наклонясь.

Майор вытянулся перед ним, доложил:

— Заместитель командира полка… Оставлен с двумя батальонами. Ждем подачу вагонов.

— Давно ждете?

— С вечера.

— Когда обещают?

— Неизвестно… пока, — подергивалось опущенное левое веко майора.

— А ну айда со мной, — пригласил Михеев и направился к военному коменданту станции.

Плесцов уже был там.

— Есть дрезина, бак прохудился, чинить надо, — сообщил он Анатолию Николаевичу. — Пойду организую ремонт.

— Поживей только, — поторопил Михеев и представился капитану-коменданту, спросил его о причине задержки отправки двух батальонов.

Нетерпеливо дослушав объяснение железнодорожного военного начальника о том, что красноармейцев отправлять не на чем, Михеев подсказал:

— На погрузном дворе вагонами забиты пути. Я только что мимо проезжал.

— Эшелон с имуществом, товарищ комиссар. Дальше пойдет.

— Куда это дальше? — нажал на последнее слово Михеев. — Немедленно разгружайте, готовьте состав к отправке на Киев! Имущество! За землю кровь льется!.. Соедините меня с начальником дороги. — И обратился к майору: — Оружие — в козлы, охрану поставьте, остальных — на разгрузку. И в путь, чтоб через час тут ни души не осталось.

Разговор с начальником дороги был коротким. Сообщив ему о том, что на станции Орел не обеспечена отправка на фронт воинской части, в результате чего она оказалась разобщенной, половина полка томится в ожидании вагонов, в то время как на запасных путях погрузного двора скопились четырехосные пульманы с каким-то имуществом, Михеев попросил распорядиться разгрузить их и пустить на запад. И, услышав в ответ согласие, все же с недовольством добавил:

— Я доложу в Москву о странной нерасторопности на станции Орел. Прошу немедленно принять срочные меры.

Вокзальные залы опустели, но тут же в них стали набиваться проезжие беженцы с детьми. Они толпой хлынули с перрона, должно быть укрывались там под дощатым навесом, и опять говорливое оживление заполнило все вокруг.

Вернулся из депо Плесцов с чайником в руке.

— Можно ехать, — доложил он Михееву. — Я только воды налью… Вас на перроне начальник станции поджидает. Говорит, зеленую улицу даст.

…В пять утра следующего дня они были в Дарнице. Их встретил Ярунчиков. Он не скрывал удовлетворения приездом Михеева, потому что охотно уступал ему руководство особым отделом фронта, был оживлен и суетлив.

— Ты чего это сияешь, будто всю контру переловил? — спросил Анатолий Николаевич, когда машина тронулась на Бровары, куда только что из Проскурова перебрались штаб, Военный совет и особый отдел фронта.

— Помощи на войне всегда рады, — объяснил Никита Алексеевич.

«Как глыбу свалил», — понял Михеев и стал расспрашивать об обстановке на фронте.

— Южнее Киева по-прежнему тяжелое положение, — докладывал Ярунчиков. — Всю неделю от Бердичева до Днестра идут упорнейшие бои. Два танковых корпуса врага прорвались в районе Белой Церкви, стремятся в тыл шестой и двенадцатой армий, представляете ситуацию?! И тут наша двадцать шестая армия нанесла фланговый контрудар. Вовремя и сверхудачно выбрали направление удара. Превосходно действовала армия. Особенно отличилась сто девяносто девятая стрелковая дивизия. Несколько дней она у станции Мироновка держит и лупит врага, довела его до психических атак. Там порой трудно было понять, кто наступает, а кто обороняется. Противник всполошился. Контрудар армии сильно сковал его активность. Мы выиграли время для отвода шестой и двенадцатой армий; они уже не имели непосредственно связи с соседями; сказать прямо, трудно бьются с обходящими частями врага. Теперь уже в отрыве оказались от нашего фронта.

— Из особых отделов этих армий когда было последнее донесение? — спросил Михеев, решив узнать, сколько с тех пор прошло времени и какая за этот срок могла появиться угроза окружения частей на южном крыле фронта.

— Позавчера Пригода прислал короткое донесение шифровкой, чувствуется, излагал второпях, наверное, неожиданно представилась возможность передать… Содержание такое: «Чекисты заняты выполнением боевой задачи, возможность соединения с правым соседом утрачена, есть соображения передачи нас Южному фронту. Отходим с боями. Положение трудное».

— Ну если Пригода утверждает «трудное», значит, неважные дела, — расшифровал Михеев и спросил: — Как на правом фланге у Горбаня?

— Пятая армия тоже в сложную обстановку попала. Наметился выход группировок противника в ее тыл. Кирпонос приказал отвести армию на позиции Коростенского укрепрайона.

— Когда, сегодня?

— Нет, сегодня как раз завершат отход на рубеж Белокоровичи, Турчинка, Малин. Отходили с боями, организованно. И не только оборонялись, но и контратаковали, отбрасывали врага. Вчера фашистам удалось ворваться в Малин. На улицах шли бои, доходило до рукопашных. Старший оперуполномоченный Ништа угодил там в переделку, нынче утром вернулся вот с такой шишкой, — приложил кулак ко лбу Ярунчиков.

— Он же маленький, тощенький, куда ему в рукопашную, — не смог Михеев представить себе Ништу дерущимся.

— А пистолет для чего? — напомнил Ярунчиков, как будто Михеев мог забыть о том, что Ништа был вооружен. — Слабый хитростью, увертливостью возьмет. Но все равно попало ему… Белозерский рядом был, начальник особого отдела армии, вместе они выезжали в Малин. Доложил мне ночью, он наградной лист написал на Ништу, просил поддержать. Говорит, смело действовал, с десяток фрицев ухлопал… А Малин переходил из рук в руки. Линия фронта без конца перемещалась. И все-таки к вечеру гитлеровцев выбили окончательно. К Коростеню враг рвется. Если бы… — задумчиво остановился Ярунчиков.

— Что «если бы»? — повернулся к нему Михеев.

— Мало сил. В иных полках по триста человек. Но я хотел о другом доложить. Связь кое-где халатно поставлена, по рации кроют открытым текстом. Противник наперед узнал о подготовке удара двадцать шестой армией, естественно, принял меры.

— Установили, по чьей вине враг узнал о наступлении?

— Работник оперативного отдела смещен и разжалован. Между прочим, сегодня перехватили распоряжение генерала Гальдера. Он четко выражает ситуацию: «До тех пор, пока двадцать шестая русская армия, действующая южнее Киева, не будет разбита, нельзя ставить первой танковой группе каких-либо новых задач для наступления на юг».

— Солидная похвала, — хмыкнул Михеев.

— Да, хотя гитлеровцы и подготовились отразить контрудар, но едва устояли, а кое-где и отступили, вынуждены были повернуть от Киева на юг несколько мотомеханизированных дивизий. Кстати сказать, полностью укомплектованных средними и тяжелыми танками. А у нас, — Ярунчиков потер затылок, — в шестой армии полсотни танков не наберется, в двенадцатой — ни одного, а противник давит, смыкает фланги.

Михеев вспомнил:

— В двадцать шестой армии три мехкорпуса. Они должны бы пробиться.

— Что от них осталось? Если объединить, один полностью укомплектованный, может, сформируется. И нехватка в армии в боеприпасах, в противотанковом оружии, даже в бутылках с горючей жидкостью. Саперные лопатки другой раз одна на десятерых.

— Нехватка или тылы плохо работают, не поставляют? — спросил Михеев.

— И то и другое, — без уверенности ответил Ярунчиков.

— Знать и перечислять нужду легко. А причина? Ты вник, разобрался? По-моему, нет. Значит, и мер никаких не принимал. А меня прежде всего это интересует. Кто обслуживает тылы?

— Деревянко.

— Разберись с ним по вопросу работы тыла фронта и сегодня же доложи мне.

Машина резко свернула влево, мелькнул дорожный указатель с надписью: «Бровары».

— Вот мы и приехали, — сказал Никита Алексеевич, указывая рукой. — В школе расположились.

Михеев остался безучастным к разъяснениям Ярунчикова.

— А люди стоят, — сказал он задумчиво. — Даже контратакуют… Нет, не победить им таких!

Машины встали возле широкого здания школы. Справа, за штакетной оградой, скрылся в тополях деревянный домик. Ярунчиков объяснил:

— Там секретариат, а вон за дорогой наискосок моя, стало быть, теперь наша хата.

Михеев направился к крыльцу школы, на которое вышли чекисты. Он увидел несколько знакомых лиц.

— Здравствуйте! — приветствовал всех Михеев, успевая задержать взгляд на каждом из открыто улыбающихся сотрудников. — Опять, значит, вместе. Не знаю, как вы, а я рад. От души говорю.

Ответить ему так же порывисто и откровенно в присутствии Ярунчикова, видимо, постеснялись. Но Михеев и без того видел, с каким уважением встретили его оперативные работники, и потому шутливо добавил:

— Будем считать, новое знакомство состоялось… А вы, Плетнев, что сверлите меня глазами, будто не припоминаете?

— Да нет, товарищ комиссар, — подтянулся Дмитрий Дмитриевич. — Вас повысили в звании. Поздравляю!

— Да, представьте себе, понизили в должности и повысили в звании. Выходит, тут у вас ответственнее участок… Но если бы я не знал вас, Дмитрий Дмитриевич, то счел бы ваше поздравление…

— Подхалимством, знаю, — опередил Плетнев. — Но ведь и я вас не впервые вижу.

— Признаться, я думал, вы, Дмитрий Дмитриевич, где-нибудь на передовой. Что это вас многовато собралось в отделе? — разом согнал он с лиц улыбки. — Обстановка вроде неподходящая тесниться тут. Я бы желал видеть оперативный состав почаще на переднем крае.

— Пару дней как вернулся… — ответил Плетнев без обиды.

— Постоянно люди выезжают, Анатолий Николаевич, — внес ясность Ярунчиков.

— Тогда другое дело, — шагнул на крыльцо Михеев и, увидев среди расступившихся сотрудников Ништу с перевязанной головой, подал ему руку, говоря: — Знаю уже, Петр Лукич, потому и хочу почествовать вас. Страшно было в рукопашной-то сойтись? Вам, наверное, не обязательно было в драку лезть?

— Не-ет!.. А как же?! Когда ближний бой пошел, какие могут быть другие дела? Боязно, конечно, поначалу, а потом такое заварилось, что не до страха…

— Рожи-то фашистские запомнили?

— Где там… Только одну… Отсекал подбегавших, — невольно вскинулась у Ништы рука, будто держал в ней пистолет, — сбоку вывернулся длинноносый, с разбитым глазом фриц. Уложил бы я его, да патроны в обойме кончились. Жесткий, тяжелющий, со звоном, приклад, это я запомнил.

Плетнев живо вставил:

— Это в голове у тебя зазвенело.

Михеев представил чекистам Плесцова и назвал его должность: «старший оперуполномоченный информационной группы особого отдела фронта».

— Чего переглядываетесь, теперь будет такая группа для обобщения материалов о борьбе с подрывной деятельностью врага, — ответил на незаданный вопрос Михеев и отправился смотреть, как расположился отдел.

…На двери кабинета начальника особого отдела висела табличка — «Директор школы». Да и в самом кабинете многое напоминало прежнего хозяина: глобус и свернутые карты на шкафу, через застекленную дверцу которого виднелись аккуратно сложенные классные журналы; за шкафом, из уголка выглядывало зачехленное пионерское знамя с блестящим острым наконечником; на стене грамоты в рамках, красные вымпелы, а над ними — портрет писателя-педагога Антона Макаренко. На столе под стеклом Михеев увидел расписание экзаменов, обратил внимание на четкие подписи директора и завуча школы и немного помедлил садиться, словно сочтя неловким занимать чужое место.

— Ну что же, Никита Алексеевич, докладывай чекистскую обстановку, каковы последние результаты, — предложил Михеев Ярунчикову, садясь за стол и поправляя на нем стекло.

— Я справку подготовил, — достал из сейфа лист с машинописным текстом Ярунчиков и положил его перед начальником отдела. — Обстановка, в общем, такая… Абвер активно забрасывает агентуру с разноцелевыми заданиями. Интерес, понятно, ко всему: дислокации частей, штабов, вплоть до фамилий командиров, пополнению, вооружению, настроению как военных, так и населения. За последнее время они усилили пораженческую агитацию. По-прежнему у них под особым вниманием наша связь.

— Конкретно?

— Нарушают проводную связь. Зафиксировано множество случаев во всех армиях. Видно, десятки агентов нацелены специально на это.

— Почему же специально? — усомнился Михеев, просматривая оперативную справку. — Любой их человек будет резать связь, попади она ему на глаза… Продолжай, я слушаю.

— Забрасывают воздушные десанты малыми и солидными группами в красноармейской и командирской форме: диверсанты, сигнальщики, особо подготовленные агенты для пропаганды пытаются обрабатывать красноармейцев, распространяют панические слухи, склоняют к измене, к переходу на сторону врага.

— А вербовкой разве не занимаются? Или это особый разговор? — проявил нетерпение Михеев.

— Нет, не особый, — без промедления ответил Ярунчиков. — Случаи вербовки есть во всех армиях, обработчики арестованы.

— Все до единого?.. Или, вернее, только там, где люди не поддались, доложили, а где и схватили врагов сами?

— В основном — да.

— В чем же наша работа? Мы не можем быть уверенными в том, что никто не поддался на вербовку. — Михеев встал и прошелся по комнате. — Нам не позволено работать пожарниками: где дымит, туда бегом.

— Не без этого. Как же иначе? — беспокойно зашевелились густые брови Ярунчикова. — По такой войне, когда кругом пластает, не только к дымку, а к тлеющим головешкам иной раз едва поспеешь. И об уверенности полной трудно толковать, ее быть не должно. Я ответил «в основном — да». Значит, есть разоблачения. Да вот же я в справке указал… Данные по фронту явно занижены. Докладные из особых отделов армий и корпусов приходят не регулярно. Вопросами информации и учета я поручил ведать Кононенко. Очень хорошо, что теперь на этом деле будет специальная группа.

— А кто тебе мешал выделить одного человека? Информационной группы, возможно, и не будет. Плесцов один справится, а при нужде Кононенко поможет.

— Легко сказать — выделить. Людей нехватка. Ведь всем занимаемся: и вопросами отправки боеприпасов, и охраной складов — были случаи кражи оружия и патронов, и переправам внимание уделяем — заторы тут и там. Узнаем — и скорей туда, где дымит, иной раз как пожарники — верно…

— Вижу, Никита Алексеевич, задело тебя это сравнение, — смягчаясь, заговорил Михеев. — Я ведь не на пожарников хулу возвожу и не отрицаю «горящих» ситуаций, но не можем же мы в первую очередь только поспевать за событиями и лишь кое-что подчищать. Наша активность нужна. Продуманная! Похвально, конечно, что оперативные работники отправляются на передовую, участвуют в боях, когда это вызывается необходимостью. Но с какой целью они выезжают в передовые части? Ништа, например?

— От Белозерского трое суток не было сообщений, я был в неведении, армия отходила на новый рубеж.

— И что же Ништа, привез докладную, и только? — не удовлетворился ответом Михеев.

— Он доставил еще донесение от командарма Кирпоносу.

— Да… — помолчал Анатолий Николаевич и хотел было сказать о том, что сотрудник из аппарата особого отдела фронта должен был получить более ответственное задание — доложить в особом отделе армии обобщенную ориентировку о деятельности вражеской разведки, расспросить или даже просмотреть заслуживающие внимания оперативные дела, оказать конкретную помощь сотрудникам, — но не стал ничего говорить — теперь это его забота, лучше будет сказать на совещании — и, заглянув в представленную справку, поинтересовался: — Что за группа в милицейской форме арестована?

— О-о, этих троих из Проскурова доставили, схватили за день до переезда сюда. В расположении штаба фронта оказались. Расчет прост: у военных патрули проверяют документы, а у милиции нет. В гражданской одежде тоже легче попасться… Забросили их по воздуху. Основное задание получили: установить, куда из Проскурова переедет штаб фронта. Интересовала их система охраны штаба, новые назначения, где живет командование, где питается… Грачев по своим каналам получил ориентировку. Количество заброшенных не было указано, только сообщалось, что в Проскуров и Коростень направлены агенты в милицейской форме. Предупредили начальника горотдела милиции, тот принял меры… И, что интересно, сам начальник наткнулся на одного из троих. Видит, чужой милиционер по всей форме и при оружии, внешне похож на самого настоящего — заезжий мог быть, но решил проверить, догадался двоих красноармейцев на помощь позвать. Ему бы проследить за подозрительным человеком, тем более заранее был предупрежден не об одиночке, а о возможной группе в милицейской форме… Словом, опрометчиво усложнил розыск остальных.

— Но вы же троих задержали. — Михеев карандашом округлил в справке цифру «3». — Важно было начало. Выходит, молодец начальник горотдела. Как ты говоришь, сверхудачно получилось. А то бы и на след не напали.

— Да, но другие двое чуть было не скрылись. Они видели арест дружка своего. Хорошо, что мы немедленно все подняли на ноги. Тех на окраине уже задержали, нацелились бежать из города. При допросе показали, что трое их было.

— Ты Коростень еще упоминал, там задержали кого-нибудь в милицейском? Туда ведь штаб пятой армии переместился, — напомнил Михеев, выжидающе глядя на Ярунчикова.

— Нет, сообщения не поступало. Белозерский нами ориентирован.

— Напоминать, нажимать надо было. И когда Ништа поехал к Белозерскому, поручить следовало ему разобраться на месте, что у них делается по розыску фальшивых милиционеров. Надо ведь… — расстроенно пристукнул ладонью по столу Михеев. — Наверняка ведь и там орудуют… Сейчас же от моего имени заготовьте престрожайшую шифровку Белозерскому, пусть они тоже все подымут на ноги… Пока еще не поздно.

— Да нет… коли агенты проникли в Коростень, куда только-только перебрался штаб армии, они осядут в городе, — смягчая упрек, заверил Ярунчиков.

— Нашел чем успокоить… Поручи-ка Грачеву составить шифровку, а разговор надо заканчивать, через пятнадцать минут пусть весь оперативный состав соберется в каком-нибудь классе, посоветоваться надо. Через час мне надо быть у командующего.

Ярунчиков вышел, а Михеев снова просмотрел раздел в справке, где говорилось об арестованных за последнюю неделю агентах, содержащихся в особом отделе.

Когда вернулся Ярунчиков, Михеев с иронией спросил:

— Что-то мне глаз режет численное соотношение немецких агентов и паникеров. Паникеров отчетливее видно, что ли? Или специально их копите, не знаете, что с ними делать?

— Под следствием находятся. Надо же разобраться… Передадим в трибунал.

— Доложи мне дела этих шестерых паникеров. Сегодня же… Где содержатся арестованные?

— Здесь, в подвале, — указал на пол Ярунчиков.

— Все гуртом?

— Нет, зачем же…

— Как у вас оказался перебежчик? Он же, надо понимать, на передовой пытался перейти на сторону врага. Там и судить следовало. И вообще, поразворотливее надо завершать дела, время торопит.

Ярунчиков помолчал немного, то ли соглашаясь, то ли обидясь на замечание — лицо его было непроницаемым.

— А что бы вы делали, если бы узнали, — напористым тоном начал он, — что арестованный назвался родственником командующего — фамилия даже совпадает — и что ему якобы дано специальное задание, о котором он может сказать только в штабе фронта… Оперработник, видать, почесал в затылке да и отправил несостоявшегося перебежчика к нам.

— Родственник?! — поразился поначалу Михеев, но сразу же усомнился в правдоподобности услышанного, отмахнулся. — Однофамилец, конечно. Специальное задание… Чушь какая-то.

— Точно так. Знал, расстреляют перед строем, вот и начал вертеться, врать. После, мол, видно будет, может, забудут в суматохе, или подвернется случай бежать.

— Все это могли на месте выяснить, — не согласился с Ярунчиковым Михеев. Ему уже не хотелось терять времени на разговор об остальных арестованных, потому он закруглился: — Разберитесь сегодня же с этими сигнальщиками, дезертирами, и чтоб завтра же их у нас ни одного не осталось.

Замечание было справедливым, и Ярунчиков промолчал, видя, что Михеев отвлекся, пробуя пальцами землю в цветочных горшочках на подоконнике.

— Отдали бы лучше кому-нибудь цветы. Или поливайте, — вымолвил он между прочим. Потом спросил: — Один часовой возле отдела?

— Двое, с одной и с другой стороны школы, плюс вооруженный вахтер у входа, — для наглядности изобразил руками на столе систему охраны Ярунчиков.

— Штакетный забор метров на пять от здания надо поставить, нельзя так. Здесь голоса слышу из соседней комнаты, — подошел Михеев к Ярунчикову, взял его за плечо. — Не хмурься… Хотя нам с тобой теперь не до деликатности. Пойдем поговорим с людьми.

…Совещание собрали в большом классе, в котором заново расставили нагроможденные у задней стены парты, и теперь сотрудники расселись за ними, как школьники. Быстрым, заинтересованным взглядом окинул Михеев оперативных работников, отметив про себя, что большинство из них ему знакомы, и это удовлетворило его — знал, с кем предстоит трудиться.

— Ну что же, товарищи, начнем первый урок, — басовито и располагающе произнес Михеев, как бы смягчая таким вступлением предстоящий суровый разговор. — Представляться мне, видимо, излишне. Я назначен начальником особого отдела фронта. Товарищ Ярунчиков — заместителем, как и было совсем недавно. Но тогда мы жили в другой, мирной обстановке. Теперь война, тяжелая, жестокая схватка! Поэтому я буду несравнимо много требовать. Прежде всего — престрожайшей дисциплины, четкого исполнения долга, полной отдачи от каждого работника контрразведки фронта, деятельность которых, по моему убеждению, требует лучшей организации и целенаправленности. Воспринимайте мои слова без задетого самолюбия. Обстановка требует решительных перемен.

Высказав мысли, которые возникли у него при разговоре с Ярунчиковым, Михеев сослался на директиву партии и правительства, потребовал беспощадной борьбы со шпионами, диверсантами, изменниками, дезертирами, паникерами, распространителями провокационных слухов.

— Должен предупредить, — продолжал Михеев, — каждый сотрудник особого отдела фронта, оказавшись в районе сложной, критической боевой обстановки, обязан разобраться в ситуации и принять самое активное участие в оборонительной борьбе. Уклонение от участия в боях будет считаться дезертирством. Очень верно на этот счет ответил мне давеча оперуполномоченный Ништа.

— Старший… — подсказал Ярунчиков.

— Извиняюсь, старший оперуполномоченный Ништа, — поправился Михеев. — Я поинтересовался, была ли необходимость лезть ему в рукопашную на улице города Малина. И Петр Лукич достойно ответил: «А как же?! Такая рукопашная рядом разгорелась, какие еще могут быть другие дела?» Вот именно — никаких! Положение на фронте с каждым днем осложняется. На передовой мы должны чаще находиться, там, где особо опасно. Все это уяснили?

Чекисты понимали, но не совсем так, как это замыслил Михеев. Он решил создать оперативные группы из чекистов и направить их на самые горячие участки фронта.

— Завтра с одной из групп я еду в двадцать шестую армию. Других с мандатами Военного совета фронта направим на коммуникации, пусть энергично продвигают эшелоны с людьми, транспорт с боеприпасами на передовые позиции, поддерживают порядок на переправах через Днепр. Имейте в виду, сотрудник особого отдела фронта обязан дать свежую исчерпывающую ориентировку своим коллегам на местах о деятельности вражеской разведки, быть инспектирующим представителем, способным разобраться в оперативных делах, оказать помощь, а также добыть информацию для своего руководства о состоянии дел в том или другом особом отделе. Снова напоминаю, теснее взаимодействуйте с политработниками. Они все время с людьми, информируйте их о методах вражеской разведки, пусть нацеливают бойцов на бдительность. И особо хочу предостеречь о недопустимости малейшего превышения прав, законности, не говоря уж о проявлении гонора, бестактности. Я престрожайше буду за это взыскивать, иначе не умею, вы знаете. И постарайтесь все это потолковее разъяснить сотрудникам на местах. Вопросы есть?

Поднялся Деревянко.

— Все ясно, товарищ комиссар. Но возник практический вопрос.

— У нас теоретических теперь не бывает, — живо поправил внимательно наблюдавший за сотрудниками Ярунчиков.

— Подчеркнуть не мешает… — смущенно кашлянул Деревянко и продолжал: — На дорогах, особенно на переправах, где присматривает комендатура, встречаются военные-одиночки, можно сказать, бродячие: отбились от части. Одни — по своей вине, другие, как объясняют, по уважительной причине.

— Что же это за причины? — спросил Михеев. — Документы должны быть.

— Один утверждает, сопровождал раненого командира, другой — посылали с донесением, третий — выходил на линию исправлять связь, а батальон перебросили. В том-то и дело, что оправдательных документов нет, да и порой логично: откуда им взяться?

Михеев слушал нетерпеливо.

— Этим вопросом комендатура должна заниматься. Выявят дезертиров, тогда пусть нам или сразу в прокуратуру передают. Остальных, кто самостоятельно догоняет свою часть, пусть направляют в маршевые роты… Подобные вопросы надо решать в рабочем порядке. Мне пора идти представляться командующему… Добавлю только, работа наша должна вестись круглосуточно. Особому отделу будет придана рота пограничного полка. Оперативные группы при выездах усилим красноармейцами…

Ярунчиков заметил душевное расположение, доверие сотрудников к Михееву; обоюдной уважительностью была проникнута вся атмосфера совещания.

— Задачи, думаю, ясны, — заканчивал Михеев. — Прошу без обид отнестись к перестановкам, которые будут сделаны в отделениях. Меня, как видите, тоже направили с понижением, — хитровато улыбнулся он. Хотел что-то еще сказать, но тут пришел дежурный по отделу и доложил, что из Винницы по спецсвязи звонит старший батальонный комиссар Пригода.

— Как ты туда попал? — обрадованно и удивленно спросил Михеев в трубку.

— Отбираю людей для выполнения спецзадания на оккупированной территории. Сегодня же обратно вернусь, в армию. Вот воспользовался возможностью поговорить с вами из кабинета начальника управления.

Михеев ощутил облегчение от спокойно сказанных Пригодой слов «вернусь в армию», вселивших в него надежду, что положение 6-й армии улучшается, да и сам факт выезда Михаила Степановича в Винницу давал пищу для размышлений.

— Какая обстановка у вас на фронте, что в особом отделе? — спросил Михеев все же с тревогой.

— Неделю под Бердичевом стояли крепко, противник потери нес тяжелые, всю его танковую группу втянули в бои.

— Даже контратаковали и отбрасывали кое-где врага? — спросил Анатолий Николаевич, хотя и знал, что заметные боевые удачи 6-й армии позади.

— Теснили, теперь нечем… Препятствуем обходу врагом нашего фланга. Занимаемся разведкой сил и средств противника. Но и абвер много знает о частях и соединениях нашего фронта.

— Чем они прежде всего интересуются?

— Новыми формированиями, вооружением, эвакуации ей промышленных объектов, настроением войск и мирного населения.

— Большой у вас отрыв от нашего фронта?

— До шестидесяти километров. Как будто уже решен вопрос передачи нас Южному фронту. Так ли это?

— Не знаю, я только сегодня приехал… Найдешь возможность, пришли обстоятельное донесение. Постарайся доставить. Я надеюсь на тебя.

— Ясно, товарищ комиссар, — сделал паузу Михаил Степанович и доложил то главное, ради чего звонил: — Особый отдел раздобыл надежные данные о том, что вражеское командование силами одиннадцатой немецкой и третьей румынской армий готовится прорвать оборону Южного фронта, а это реальная угроза левому флангу Юго-Западного фронта.

— Понял. Сейчас же доложу командующему, к нему иду… Ну а сам как себя чувствуешь, опыт финской пригодился?

— Нормально, Анатолий Николаевич. Что финская, тут за неделю опыт получили. Не растеряемся и не оплошаем.

— В этом я уверен, — закончил разговор Михеев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.