Глава третья КВАРТИРА НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ

Глава третья

КВАРТИРА НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ

1

По случаю праздника знакомое семейство давало бал для избранных офицеров из гарнизона Эксетера. Первым Агату пригласил прежде неизвестный ей младший лейтенант, блондин выше ее ростом, с дерзким и самоуверенным выражением красивого лица. Он был неотразим для девушек: превосходно танцевал, гонял на мотоцикле и собирался вступить в только что формирующиеся Королевские воздушные силы! Агата ахнула — аэропланы! но он рассеял ее иллюзии: просто в авиации гораздо быстрее сделать карьеру. Они протанцевали вместе все обещанные ему танцы и несколько обещанных другим: конечно, так не полагалось, но он отмахнулся от приличий, а она, как обычно, уступила.

Через несколько дней она увидела его в гостиной Эшфилда, запинающегося и краснеющего под взорами раздраженной неожиданным визитом миссис Миллер. Потом они посетили два праздничных концерта в Торки и Эксетере. Потом танцевали на новогоднем балу у соседей. Романтичная девица и трезво-практичный молодой человек. Они на всё смотрели по-разному, держались противоположных мнений по всем вопросам, казались друг другу непредсказуемыми и непонятными, у них не было ни одной обшей мысли или чувства, но… Исчезло «все же»: не требовалось преодолевать какие-то барьеры, убеждать себя в его достоинствах. Она чувствовала себя с ним легко, его неловкий напор вызывал в ее сердце радостный отклик, ей было просто пустить его в свою жизнь. Так Арчибальд Кристи сумел в одну неделю стать ее судьбой.

Их кружил общий вихрь. Он сделал предложение с ходу, без раздумий, в те же новогодние праздники.

«Вагнеровский концерт состоялся спустя два дня после новогоднего бала. После концерта мы вернулись в Эшфилд. Когда, как обычно, мы пошли в классную комнату, чтобы поиграть на рояле, Арчи заговорил со мной с видом отчаяния. Он сказал, что через два дня уезжает в Солсбери, чтобы приступить к летным тренировкам. Потом свирепо заявил:

— Вы должны выйти за меня замуж. Вы должны.

Он сказал, что с первых же мгновений нашего танца понял, что я стану его женой.

— Я чуть с ума не сошел, пока узнал ваш адрес. Это было безумно трудно. Для меня никто никогда не будет существовать, кроме вас. Вы должны стать моей женой.

Я ответила, что это совершенно невозможно, потому что я уже помолвлена с другим человеком. Он яростным жестом отмел всякие возражения.

— При чем здесь это? — возразил Арчи. — Надо разорвать эту помолвку, и все.

— Но я не могу поступить так. Это невозможно!

— Абсолютно возможно. Я еще ни с кем не был помолвлен, но если был бы, тут же, не задумываясь, разорвал бы помолвку.

— Но я не могу так поступить с ним.

— Ерунда. Вы должны так поступить.

— Вы сумасшедший. Вы даже не понимаете, что говорите.

Он и вправду не понимал».

Очень вероятно, что этот отточенно-литературный диалог передает не подлинные реплики, а их подразумевавшийся смысл. Неловкое, с постоянными запинками объяснение Селии и Дермота из «Неоконченного портрета» кажется более близким к реальности:

«— Я должен вас видеть. Я хочу вас видеть всегда — постоянно. Выходите за меня замуж.

— Мне жаль… очень жаль… но я не могу… нет, не могу.

— А мне все равно необходимо вас видеть… Я, наверное, слишком поспешил с предложением… Я не мог ждать.

— Видите ли, я обручена с другим…

— Неважно. Откажитесь от него. Вы ведь любите меня?

— Я… люблю, по-моему.

Заикаясь, Дермот произнес:

— Я… я… это прекрасно… мы сразу поженимся… я не могу ждать…

В первый раз Селия глядела ему в глаза, и взгляд его больше не выскальзывал и не убегал в сторону.

Глаза такие голубые…

Робко… нерешительно… они поцеловались».

Однако следует всегда помнить, что любой англичанин воспитан в традициях абсолютной закрытости: для него немыслимо впустить кого бы то ни было в свой внутренний мир, поведать хоть какие-то интимные подробности даже задушевной подруге, даже психотерапевту. Тем более это относится к писателям, которые никогда не могут забыть о существовании читателей, даже если ведут дневник. Что бы ни писала Агата Кристи в романах или автобиографии, это ни в коей мере не исповедь.

Но не так уж важно, что и как происходило в те первые дни 1912 года. Главное произошло: предложение было сделано — и тотчас, как уже случалось дважды, принято. Миссис Миллер, скорее всего, не отнеслась к очередной помолвке серьезно: молодой человек был всего на год старше ее дочери, в таком возрасте младшим офицерам начальство настоятельно советовало не жениться. Свою задачу она поняла просто: надо спустить молодого человека с небес, доказать туманность перспектив женитьбы и бессмысленность долгой помолвки без надежд на брак в обозримом будущем, а дальше — рассчитывать на появление нового поклонника, который отвлечет дочь. А как быть? У Агаты 100 фунтов в год, у него — крошечное лейтенантское жалованье и от силы 80 фунтов, которые станет выделять ему мать, поскольку основное наследство достанется когда-нибудь его старшему брату Кристобалю, тоже военному. О чем тут может идти речь? ему никогда не обрести не то что приличных, а даже сносных средств на семью.

Арчи слушал все доводы с раздражением и еле сдерживался, чтобы не взорваться, иногда даже отвечал с недопустимой резкостью. Потом он пожаловался Агате: «Кажется, твоя мать решила все свести к деньгам». В действительности, финансовые аргументы миссис Миллер выдвигала как предлог: они были приличны и привычны. Нельзя же было объяснить влюбленной девушке, что из всех ее симпатий Арчи Кристи — самый неподходящий кандидат в мужья. Он из достойной семьи и сам, очевидно, человек вполне порядочный, он явно искренне увлечен. Но в нем угадываются целеустремленность и твердость, качества превосходные, но по природе своей эгоистичные. Сочетать стремление к цели со вниманием к чувствам и желаниям окружающих дано не всем. Ему не дано. Мать Селии высказала это намеком: «Мне кажется, он очень хорош собой — очень хорош. Но невнимателен к другим…» Миссис Миллер, скорее всего, не пыталась ничего сказать, предоставив дело будущему. Со своей стороны, мать Арчи, по второму замужеству миссис Хемсли, отнеслась к происшедшему аналогично: внешне с полным одобрением, зная упорство сына и не пытаясь ему открыто противоречить, но в душе…

«Пег приняла меня с необыкновенным радушием, которое показалось мне даже чрезмерным. Я так ей понравилась, я такая очаровательная, я — именно та девушка, о которой она всегда мечтала для своего сына, и так далее, и так далее. Правда и то, что он еще слишком молод, чтобы жениться. Она ничего против меня не имеет, — могло быть и гораздо хуже. Я могла оказаться дочерью табачного торговца (в те времена это рассматривалось как настоящая катастрофа) или разведенной — они уже появлялись понемногу — или танцовщицей кабаре. Верный себе, Арчи не проявлял ни малейшего интереса ни к тому, что она думала обо мне, ни к моему мнению о ней. Он принадлежал к тем счастливым натурам, которые проходят по жизни, совершенно игнорируя отношение к себе и своим поступкам: все его помыслы всегда были сосредоточены исключительно на собственных желаниях». Но это, конечно, позднейшие соображения, не приходившие в голову польщенной девице, ставшей объектом настоящей страсти — да еще кого! одного из первых авиаторов! Она понимала, как завидуют ей все подруги.

Ведь Арчи летал в те времена, когда «вылет» был близок к понятию «смерть». Риск, превышавший все мыслимые нормы, являлся неотъемлемой частью профессии летчика, ставя его в уникальные условия: он соединял славу первых космонавтов, римских гладиаторов и кинозвезд в одном лице и, конечно, обладал высшей привлекательностью для противоположного пола. Аэропланы отличались абсолютной неустойчивостью, самые дикие эксперименты конструкторов испытывались на людях, парашюты только-только искали применение; кислородное голодание, перепады давления с потерей или набором высоты становились полным сюрпризом; связь с землей отсутствовала, видимость зависела от погоды, летчик оставался один на один с неведомым. Не проходило недели, чтобы кто-то не разбивался. К этому уже привыкли. Но вот 19 июня 1912 года в небе над Дуэ в ходе учений французского воздушного флота произошло первое в мировой истории столкновение аэропланов, оба авиатора погибли — «катастрофа, заставившая содрогнуться человечество», не ожидавшее, что на воздушном океане может не хватить места для всех! Однако Агата относилась к перспективе смерти жениха вполне беспечно: «Странно, что я так мало беспокоилась о безопасности Арчи. Летать, конечно, опасно, но тогда опасно и охотиться, я привыкла к тому, что люди ломают себе шеи во время охоты. Просто случайности жизни. В те времена не слишком настаивали на призыве „Безопасность прежде всего“ — это вызвало бы только насмешки. Напротив, людей привлекали и интересовали все нововведения, будь то локомотивы или новые модели самолетов. Арчи принадлежал к числу первых пилотов, под номером, мне кажется, 105 или 106. Меня распирала гордость за него».

Почти полтора года они переходили от надежды к отчаянию. «Время от времени волны отчаяния захлестывали нас и один писал другому, что мы должны расстаться. Другого выхода нет — приходили мы к обоюдному согласию, помолвку надо расторгнуть. Потом проходила неделя, и оказывалось, что ни он, ни я не в состоянии вынести разрыва, и мы возвращались к нашим прежним отношениям». Упования миссис Миллер и миссис Хемсли на действие времени, на увлекающийся характер Арчи и слабый характер Агаты, как ни странно, не оправдывались.

Но и финансовая ситуация ничуть не улучшалась — возник некий «пат». Они хотели пожениться, но средств не имели, а брак без приличной обеспеченности почитался такой глупостью, что это понимали даже молодые люди. Влюбленным никогда не удалось бы соединиться, но вдруг громом среди ясного неба, непредвиденная, нелепая и непонятная грянула Первая мировая война.

2

Прошло ровно сто лет с тех пор, когда Англии грозила серьезная опасность от вторжения Наполеона, так, однако, и не состоявшегося. Британцы отвыкли от войн. Конечно, за минувший век случились и восстание сипаев в Индии, и Крымская война, и «опиумные войны» с Китаем, и англо-бурский конфликт, и множество колониальных столкновений. Во всех них погибло немало достойных людей (особенно в Крыму), но саму Англию это никак не затрагивало: госпитали, раны, болезни, недостаток продовольствия — все происходило где-то далеко, в иной жизни. И тем не менее забывшее само слово «война», потрясенное неожиданностью английское общество как ни одно другое оказалось готово действовать в непривычных обстоятельствах. Старый добрый простой призыв Нельсона — «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг» — составлял плоть и кровь британской системы ценностей, британского воспитания. Минуло всего несколько дней, как мужчины ушли на фронт, а женщины в госпитали. «Долг» не составлял привилегию высших классов. Кухарка Люси, с ужасом думая, что сказала бы миссис Роу по поводу ее поступка, все же вступила в Женские вспомогательные части. На ее место пришлось взять двух старушек, которые не вполне сознавали происходившее и почитали всякие ограничения военного времени, включая карточную систему, личным себе оскорблением:

«— Извините меня, мэм, — дрожащим от негодования голосом сказала старшая из них, Мэри, спустя несколько дней, — нас не устраивает питание. — Два раза в неделю мы ели рыбу и потроха. — Я привыкла каждый день съедать полноценный кусок мяса.

Мама попыталась втолковать ей, что введены ограничения и мы должны есть рыбу и мясо, объявленное „съедобным“, два или три раза в неделю. Мэри только качала головой.

— Это несправедливо. Никто не имеет права так обращаться с нами, это несправедливо».

Однако без служанок в Эшфилде действительно стало нельзя обходиться. С началом войны ослепшая, старчески подозрительная бабушка-тетушка вынужденно покинула родной Илинг и перебралась к племяннице, которую некогда забрала к себе от родной матери. Наступила расплата за прежнее равнодушие к воспитаннице. С ее приездом большинство комнат превратилось буквально в мебельные склады, а настроение матери Агаты еще сильнее ухудшилось. Бабушка сидела посреди всего нажитого за долгую жизнь и теперь никому не нужного добра, слезы текли из ее невидящих глаз, а вокруг рушился привычный и понятный ей мир. Остались вдали добрые друзья-соседи, исчезли удовольствия обыденной жизни, даже газету она не могла прочесть, — а племянница не хотела ее замечать, и молодой внучке не хватало для старушки ни времени, ни внимания. Долгие годы спустя Агата поняла, как безнадежно тяжело старческое одиночество. Но в ту пору окружавшая действительность казалась ей вполне естественной: война так война. Молодость принимает все.

Арчи отправили на фронт одним из первых. Агата успела всего полчаса повидать жениха перед его отправлением во Францию. «Как и все летчики, он был совершенно убежден, что его убьют и мы больше никогда не увидимся. Спокойный и беззаботный, как обычно, он вместе со всеми первыми пилотами воздушного флота считал, что война прикончит их, и очень скоро — во всяком случае, первую волну. Германская авиация славилась своим могуществом». Могущество! Еще не завершились споры о сравнительных достоинствах летательных аппаратов легче или тяжелее воздуха. В небесах Первой мировой аэропланы Антанты боролись с германскими дирижаблями-цеппелинами, огромными и страшными на вид, ценою в миллион марок каждый, но уязвимыми от одного хорошего выстрела в их воздушный баллон. Авиация стремительно развивалась для нужд воюющих армий. К задачам разведки и коррекции артиллерийского огня быстро прибавились новые: появились истребители и бомбардировщики. Арчи Кристи летал на истребителях, что при его храбрости было смертельно опасно, но, по правде сказать, летчики оказались не в худшем положении, чем в мирное время. По-прежнему смерть грозила им скорее не от врага, а от собственной машины. Зато им почти не угрожали раны. Невеста могла быть уверена: Арчи или погибнет, или вернется целым и невредимым, — среднего не дано.

Агата направилась в отделение Красного Креста. Города на южном побережье готовились принимать раненых, в Торки под госпиталь заняли мэрию. Первоначально девушек не ждало ничего интереснее работы уборщицами (разумеется, безвозмездно). Уход за ранеными мужчинами казался неподобающим для барышень, в помощь медицинским сестрам пришли дамы, ранее преуспевшие в роли сиделок-благотворительниц. Но первые раненые появились очень — слишком — скоро, и тотчас всем стало не до хорошего тона. «Большинство дам средних лет не имели настоящего представления о том, что означает уход за ранеными, и, преисполнившись самыми добрыми намерениями, как-то не подумали, что им придется иметь дело с такими вещами, как судна, утки, последствия рвоты и запах гниющих ран. Такие идеалистки с готовностью уступили свои обязанности: им никогда и в голову не приходило, признались они, что придется заниматься чем-то подобным. Так получилось, что девушки сменили их и заняли свои места у постелей раненых». Их ждало резкое погружение в грубейшие формы реальности. Их право на обморок, еще вчера культивируемое, стало запретным даже в самых ужасных ситуациях операционных и моргов. Их гоняли с поручениями те, кто прежде делал им реверансы. Всякое проявление ими слабости при виде крови или ампутированных конечностей встречало презрение медицинских сестер. Доктора, недавно с любезнейшим видом приходившие в их дома по вызовам, теперь смотрели сквозь них и швыряли им под ноги полотенца. Они общались с простыми, необразованными мужланами-солдатами, к которым их доселе и близко не подпускали.

И девушки выдержали.

Естественно, корсеты, длинные юбки и изящные прически пришлось забыть. Годом ранее мать Арчи высоко поднимала брови, видя его невесту в отложном воротничке вместо приличного стоячего, теперь война внесла и не такие перемены. В Женских вспомогательных частях девушки облачились в брюки с сапогами, в повседневной одежде ноги оказались открыты от середины икр — и никого это уже не интересовало. В далеком прошлом остались всякие заботы о мелочах репутации, предложение соблюдать воскресный день звучало как шутка — на войне нет выходных. К ужасу бабушки, Агата возвращалась ночью из госпиталя в полном одиночестве, но если ей вдруг и попадался подвыпивший солдат, тот почитал своей обязанностью проводить госпитальную сестру до дома со всею галантностью и благодарностью за ее труд.

3

От Арчи приходили добрые вести: он был жив, получил уже несколько орденов (в том числе русский орден Святого Станислава), его несколько раз упомянул сам генерал Френч среди храбрейших офицеров, он продвигался в чинах. На Рождество 1914 года он получил увольнительную на несколько дней (германская армия могла бы атаковать ослабленного праздниками противника, но ведь и она была распущена по домам!). Жених и невеста прошли долгий и очень несхожий путь, увидели мир по-новому и по-разному, им было тяжелее обычного понимать друг друга. Они встретились в Лондоне. Агата мечтала немедленно выйти за него замуж, и мать вдруг поддержала ее. «Ты права, — сказала она. — Я думаю, теперь глупо думать о таких вещах, как риск». По своему обыкновению, миссис Миллер выдвигала предлоги и не упоминала главного. А главным было то, что длинные ежедневные списки погибших в газетах ясно показывали, что после войны найти мужа будет невероятно сложно. А положение вдовы, пусть даже с ребенком, все же намного перспективнее положения незамужней и уже не юной девицы.

Однако Арчи резко отверг саму мысль о браке:

«— Нельзя придумать ничего глупее, — сказал он. — Все мои друзья тоже так считают. Слишком эгоистично и совершенно неправильно жениться очертя голову и оставить после себя молодую вдову, а может быть, и с ребенком.

Я не согласилась с ним. Я страстно отстаивала свое мнение».

Он победил, они решили провести Рождество у его отчима и матери. Однако решение, казавшееся ему единственно правильным утром в Лондоне, вечером в родном доме вдруг показалось совсем неправильным.

«Я уже легла, но еще не заснула, когда в дверь постучали. Я встала, открыла. Это был Арчи. Он вошел, захлопнул за собой дверь и отрывисто сказал:

— Я изменил мнение. Нам нужно пожениться. Сейчас же. Мы поженимся завтра.

— Но ты сказал…

— О, к дьяволу все, что я сказал. Ты была права, а я нет. Ясно, что мы должны поступить именно так. У нас остается два дня до моего отъезда.

— Но все это страшно трудно, — слабо возразила я.

Мы ссорились так же, как двадцать четыре часа назад, выдвигая противоположные аргументы. Нет нужды говорить, что он снова победил».

И не встал перед глазами ошеломленной натиском Агаты образ бьющейся на булавке бабочки! Впрочем, бессмысленно поверять любые решения военных лет разумом, ибо война изначально ему противоположна. В конце концов, статус жены или вдовы военного летчика был высок и послужил бы ей надежной защитой на всю жизнь.

Утром выяснилось, что специальное разрешение на венчание невозможно получить по случаю Рождества, гражданская регистрация невозможна из-за бюрократических проволочек. Мать Арчи впала в истерику от их намерения, отчим поддержал с условием, что они сами справятся с трудностями и тотчас исчезнут с глаз подальше. Полдня они носились по окрестностям: викарий согласился обвенчать их с нарушением некоторых процедур, они искали деньги на покупку разрешения, потом искали дружек, а сроки поджимали — после положенного часа венчание было бы незаконным… Запыхавшись и ошеломив себя и всех срочностью обычно неспешного дела, они кое-как успели к церемонии, в обычной одежде, и единственное, о чем в тот момент думала Агата, было желание… умыться. Так ровно через три года после первой встречи они все-таки сумели пожениться. Выйдя из церкви, Агата, трепеща, позвонила домой. Ее страх оправдался. Мэдж, приехавшая провести в Эшфилде праздники, раз уж привычная Швейцария оказалась недоступной, жестоко разругала сестру за опасность сердечного приступа, который может случиться у матери при внезапном известии о браке дочери. Но куда деваться? Молодожены решили ехать в Торки, однако добравшись туда лишь к полуночи в переполненных поездах, не посмели явиться в Эшфилд к потрясенным родственницам, а сняли номер в отеле, где и провели первую ночь (вероятно, просто рухнув в постель от смертельной усталости). К счастью, умиротворяющая атмосфера Рождества сгладила последствия их эскапады: утром в Эшфилде их встретили как положено обычаем, они сумели насладиться настоящим праздником. А на следующий день Арчи снова отправился на фронт. Он оставил жене свой первый дар — имя: Агата Кристи.

4

В госпитале уже все знали, что сестра Миллер сделала завидную партию, выйдя за капитана Королевских воздушных сил. Событие в условиях войны незаурядное.

«— Вам здорово повезло, сестра, — сказал раненый. — Вышли замуж за офицера, насколько я понимаю? — Я ответила, что действительно достигла этого головокружительного успеха. — Да, вам здорово повезло. Но не то чтобы я очень уж удивился — вы хорошенькая девушка».

Однако медицинские сестры отнеслись к случившемуся очень сдержанно. Сплошь незамужние, они практически не имели надежд на брак — а может быть, не особенно к нему и стремились? Для английских девушек выбор медицинской профессии был почти равнозначен уходу в монастырь для католичек. К ним и обращались всю жизнь как к монахиням: сестра такая-то. Нередко госпитальные сестры даже жили в особых общежитиях при больницах. В отличие от монахинь они могли в любой момент уйти, но куда? карьера врача оставалась закрытой для женщин, а менять высокий статус дипломированной сестры на участь горничной или компаньонки было бы нелепо. Агата выслушала от медицинских сестер весьма формальные поздравления, но ей было неясно, завидуют ли они ей или в душе сожалеют о новой жертве мужчины. Во всяком случае, она почувствовала, что атмосфера в госпитале стала для нее не слишком дружественной.

Летом они встретились с Арчи в Лондоне во время его очередного трехдневного отпуска. Он выглядел нервным, издерганным, не желал слышать ни о чем неприятном. Его мучил синусит (воспаление пазух носа) — совсем неромантическая болезнь, сопровождавшаяся вдобавок сильными головными болями. Вскоре после его возвращения на фронт от него пришло известие, что из-за синусита он больше не будет летать, ему поручили организационную работу в авиации. Для карьеры это было прекрасно, репутацию отважного офицера он давно заслужил, а невозможность непосредственного участия в боевых действиях теперь казалась не столь обидной, как показалась бы год назад. Шел к концу 1915 год. Сводки неизменно гласили: «На западном фронте без перемен». Войну за всех союзников вела теперь одна Россия.

Жизнь в госпитале тоже стала иной. Полевые госпитали перевели во Францию, с ними из Торки исчезли вши, ампутации и пр. Теперь приходилось лечить преимущественно солдат — жертв различных болезней, соответственно резко возросла потребность в лекарствах. При госпитале создали аптеку, и Агата охотно перешла туда на работу. Фармацевты тех лет не имели возможности просто отпускать больным требуемое количество патентованных таблеток; все лекарства приходилось готовить самим по рецептам докторов. Нужно было изучить химию, о которой девушки даже не подозревали, разобраться в формулах, ядах, пробирках и т. д. и т. п. Сдача экзамена на звание помощника фармацевта была делом сверхсложным, которое в Англии усугублялось тем, что требовалось знание метрической системы, полностью непонятной никому из британцев, включая докторов. Для них 0,1 г и 0,01 г не представляли разницы, что было особенно интересно, если речь шла о ядах! Знакомство с медициной и фармакопеей «изнутри» произвело сильное впечатление на молодую женщину. Если прежде она испытывала неприязнь к докторам за их презрение к персоналу, но прощала во внимание к их искусству, то теперь она разуверилась в самом этом искусстве: «Любой профан, каковым я себя считала, наивно верит, что доктор занимается пациентом строго индивидуально, подбирает самое подходящее для него средство и, исходя из этого, выписывает лекарство соответствующего состава в нужных дозах. Вскоре я заметила, что тонизирующие препараты доктора Уиттика, доктора Джеймса и доктора Вайнера не имеют ничего общего между собой и столь же не зависят от заболевания пациента, сколь зависят от доктора».

С тех пор в ее романах обаятельные доктора стали частыми героями — но либо преступниками, либо жертвами! Лишь однажды врач, эпизодический персонаж «Смерти в облаках», остался благородным и живым, однако ему пришлось пожертвовать медицинской практикой и вообще покинуть Англию ради счастья возлюбленной.

Фармацевты оказались не лучше. Тот, у которого сестра Кристи обучалась, однажды поразил ее странностью поведения:

«Однажды, может быть, стараясь произвести на меня впечатление, вытащил из кармана комочек темного цвета и показал мне его со словами:

— Знаете, что это такое?

— Нет, — ответила я.

— Это кураре, — заметил доктор. — Вам известно, что это такое?

Я ответила, что в книгах читала о кураре.

— Интересная штука, — сказал доктор, — очень интересная. Если он попадает в рот, то не приносит никакого вреда. Но стоит ему проникнуть в кровь — вызывает мгновенный паралич и смерть. Именно им отравляли стрелы. А вы знаете, почему я ношу его в кармане?

— Нет, — ответила я, — не имею ни малейшего представления. „Вот уж глупость“, — подумала я, но удержалась и ничего не добавила.

— Что ж, — сказал он задумчиво, — наверное, дело в том, что это дает мне ощущение силы.

Тогда я взглянула на него. Это был маленький смешной круглый человечек, похожий на малиновку, с крошечным красным лицом. В данный момент он просто лучился чувством детского восторга.

Вскоре после этого мое обучение закончилось, но я часто думала потом о мистере Р. Он поразил меня и, несмотря на вид херувима, показался весьма опасным человеком».

Без малого полвека спустя Агата Кристи вспомнила о нем и сделала героем «Виллы „Белый конь“».

5

Два года ее со всех сторон окружали лекарства и яды, два года она двигалась по неизменному маршруту дом — аптека — дом, за два года она лишь раз видела Арчи, которому не давали отпуск, четвертый год тянулась война. Непосредственная опасность отступила, возбуждающий эффект борьбы прошел — тяготы повседневности остались. И так хотелось уйти от них, хотя бы в воображаемый мир. В аптеке у нее нередко оставалось свободное время, когда все лекарства приготовлены, а дежурство длится и длится и остается только сидеть и размышлять. Даже беспокоиться о поиске мужа больше не требовалось. Обручальное кольцо на пальце внушало чувство устроенности: важнейшее позади. Ее невольно потянуло к полузабытому сочинительству. Писать легкие психологические этюды стало сейчас невозможно — рука нечаянно напишет что-то тяжелое про боль разлук, про горечь потерь. Драмы о спиритизме тоже казались не ко времени. Для исторических романов она была недостаточно эрудированна, да и не до прошлого, когда живешь в историческом настоящем. Любовные коллизии могли бы отвлечь от действительности, но, по правде говоря, она не умела описывать любовь и не слишком желала уметь.

Ей вспомнился давний разговор с Мэдж:

«Я сказала, что сама хотела бы попытаться написать детективный роман.

— Не думаю, что у тебя получится, — сказала Мэдж. — Это слишком трудно. Я уже думала об этом.

— А мне бы все-таки хотелось попробовать.

— Держу пари, что ты не сможешь, — сказала Мэдж.

На этом мы и остановились. Мы не заключили настоящего пари, но слова были произнесены. С этого момента я воспламенилась решимостью написать детективный роман. Дальше этого дело не пошло. Я не начала ни писать, ни обдумывать мой будущий роман, но семя было брошено».

Пришла пора ему прорасти. Почему детективный роман? С конца XVIII века женщины-писательницы не представляли в Англии ничего необычного. Они могли быть талантливыми и даже гениальными, как Джейн Остин, но им приходилось соперничать с ничуть не менее талантливыми и даже гениальными английскими писателями-мужчинами. Деления литературы на «женскую» и «мужскую» практически не существовало, но никто не мог игнорировать мнение соседей, родных и читателей. А британское общество требовало от писателя, чтобы он в первую очередь был джентльменом, и карало за любые отступления от хорошего тона и приличий. Еще жестче было давление на леди. Исключительная одаренность позволила бы ей подняться над неодобрительным перешептыванием, но если особенной одаренности не было или она ее не ощущала в себе, для женщины-писательницы существовали вполне очевидные ограничения в выборе жанра и сюжетов. И как это ни покажется странным теперь, в начале XX века детективный жанр был заведомо и без всяких сомнений самым благопристойным! В Англии он воспринимался как подчеркнуто спортивная игра между автором и читателями, ведущаяся по заранее известным правилам (в ту пору еще не сформулированным, но уже общепризнанным), нарушать которые недопустимо. Секс, всякие подонки общества и низменные стороны жизни в детективе казались так же неуместны, как на футбольном поле. По сути, это была не совсем литература, а литературная игра, но зато стать настоящим мастером этой игры было нелегко.

Единственным романом, историю возникновения которого Агата Кристи поведала читателям, был ее первенец — «Таинственное происшествие в Стайлс». Законы жанра были ей с юных лет известны и симпатичны. «Любовные мотивы в детективном романе всегда навевали на меня беспробудную скуку и, как я чувствовала, были принадлежностью романтической литературы. Любовь, на мой взгляд, не совмещалась с чисто логическими умозаключениями, характерными для детективного жанра». Это почти цитата из наставлений Шерлока Холмса доктору Уотсону. Сюжет, который она обдумывала во время одиноких бдений в аптеке, почти копировал действительность и был строго современен: бельгийские беженцы и среди них отставной полицейский Эркюль Пуаро, раненный на фронте капитан Гастингс, госпитальный фармацевт девушка Синтия, молодая дама, с начала войны работающая дояркой… — все они очерчены очень бегло, так как любой читатель той поры мог подставить на их место сколько угодно близких и знакомых. Естественно, убийство должно произойти путем отравления — не пропадать же знаниям, полученным Ценою таких умственных усилий! Действие происходило в богатом особняке, перешедшем на режим жесткой экономии. Почему-то позднее Стайлс ассоциировался у критиков с Эбни, где жили Уотсы, однако в нем нет ничего готического, как в самом Эбни. Никакой «готики» нет и в романе, никакого нарочитого нагнетания страхов, никому не нужных посреди ужасов военных будней. События развиваются при свете дня, без лишних переживаний] и страданий, с бытовой ясностью и психологической легкостью — и в этом тоже был дух уставшего от тревог времени.

Агата увлеклась романом. «Я бродила по дому с отсутствующим видом. Мама спрашивала, почему я не отвечаю на вопросы, а если отвечаю, то невпопад. Я все время путала петли в бабушкином вязании; у меня вылетели из головы все дела, которые я собиралась сделать; я писала на конвертах неправильные адреса. Наконец наступил момент, когда я почувствовала, что могу начать писать. Я посвятила маму в свои намерения. Мама, как обычно, проявила полную уверенность в том, что ее дочери могут все, что захотят.

— О-о-о? — сказала она. — Детективный роман? — Чудесное развлечение для тебя, не правда ли? Когда ты начнешь?»

Начать легче, чем закончить, особенно при путанице нагроможденных в романе сюжетов. Наконец Агата попросила двухнедельный отпуск и в тиши отеля в Дартмуре сумела привести героев к развязке. Рукопись ушла в одно издательство, вернулась с пометкой «издатель сожалеет…», ушла в другое, в третье… а там и забылась самой сочинительницей.

6

Ее жизнь неожиданно изменилась. В середине 1918 года майор Кристи был переведен в Лондон, в Министерство военно-воздушных сил. Впервые супруги Кристи получили возможность зажить нормальной семейной жизнью. Ее организация, естественно, пала на Агату.

«Бабушка плакала, мама сдерживала слезы. Она сказала:

— Дорогая, у тебя начинается новая жизнь, с мужем, и я надеюсь, что все у вас будет хорошо.

— Если кровати деревянные, — сказала Бабушка, — не забудь проверить, нет ли там клопов».

Проблем, однако, было больше, чем представляла бабушка, никогда не снимавшая меблированных комнат.

Они арендовали квартиру на Нортвик-террас, сравнительно недалеко от Риджентс-парка, но на нефешенебельной стороне, как говаривала леди Брэкнелл у Оскара Уайльда. Любопытно, для семей какого состава было распланировано это жилище? Две огромные комнаты, разумеется, ледяные зимой, явно позднее выгороженные крохотные кухонька и ванная — и за все две с половиной гинеи в неделю без питания и обслуживания, что очень дорого. Это было жилище для непродолжительного пребывания, никто не мог бы снять его на год (136 фунтов в год за две комнаты — немыслимо!). С ними поселился ординарец Арчи, вышколенный слуга из герцогского дома, что супруги Кристи рассматривали как огромное преимущество. Но где он спал? в коридоре? в крохотной кухоньке? на диване в гостиной под боком у молодой четы? об этом не говорится в воспоминаниях — все слишком привыкли к слугам, чтобы при всем уважении к ним считать их самостоятельными личностями. Питались как получалось: брали еду в муниципальных столовых, что-то стряпала хозяйка дома, что-то готовила Агата, в основном из патентованных смесей.

В этой-то квартире с заботливой хозяйкой и ужасными кроватями с торчащими пружинами и началась настоящая супружеская жизнь давно обвенчанной четы. Их прежние короткие встречи не способствовали установлению взаимопонимания: Арчи был подавлен, обстановка неподходяща, все приходилось откладывать на «после войны». И вот для них война почти закончилась, быт кое-как наладился. Ни слова в «Автобиографии», но в «Неоконченном портрете» звучит намек на некоторую разочарованность героини в супруге: «С него слетела вся его самоуверенность, властность, дерзость. Он был юн, застенчив, по уши влюблен, и Селия была его первой любовью». Он не выражал своих чувств нежными словами или ласками, и вообще, «лучшим было то время, когда они, перед тем как отправиться спать, сидели у камина». Конечно, любовь героини превращала недостатки мужа в достоинства, но ее явно огорчала его неопытность. Агате Кристи не довелось встретить на своем пути пресловутого «мужчину с опытом», иначе она узнала бы, что даже в романах это редко значит нечто большее, чем тиражирование приемов, раз одобренных какой-то особой (возможно, льстившей ему по каким-то соображениям), а всем прочим женщинам предоставляется соглашаться с ее мнением — переубедить его все равно не удастся. Никакой опыт не заменит взаимопонимания между мужем и женой, а оно зависит от усилий обоих.

Кристи были обычной молодой четой, хотя их совместная жизнь и началась фактически через четыре года после свадьбы. Они имели все основания для счастья, сознавали это и почти по-детски играли «в семью». Возникали и разногласия: муж желал ложиться в десять вечера, а жена мечтала о развлечениях, не задумываясь о том, что ему с утра на службу; возникли, видимо, разногласия насчет закрывания окон в спальне (во всяком случае, позднее эти два фактора ее Паркер Пайн считал единственно существенными для перспектив удачной семейной жизни, а Таппенс возмущалась домоседством своего Томми). Но все эти трения очень скоро потеряли значимость.

Жизнь замужней дамы показалась Агате с непривычки невыносимо скучной. Дел по дому почти нет, окрестности не сравнить с родным Эшфилдом, друзья далеко, а любимая подруга Нэн Уотс живет (с первым из ее мужей) хотя в Лондоне, но в иных обстоятельствах:

«Звучит глупо, и на самом деле это было глупо, но никто не станет отрицать, что разница в имущественном положении отдаляет людей друг от друга. Дело не в снобизме или социальном положении; речь идет о том, можете ли вы позволить себе вести такой же образ жизни, как ваш друг. Если ваши друзья богаты, а вы — бедны, ситуация становится затруднительной.

Я и в самом деле была немного одинока. Я скучала по госпиталю и друзьям, ежедневным встречам с ними, мне не хватало моего дома, но я отлично понимала, что это неизбежно».

Агата всегда была одинока и поэтому привычно легко приняла новый образ жизни как составную часть супружества. Занялась от скуки бухгалтерией и стенографией, хотя смысла в этих занятиях не существовало — не собиралась же она в самом деле когда бы то ни было работать секретаршей?! Она только очень огорчалась отсутствию ребенка. Ее воспитали в убеждении, что дети появляются чуть ли не от рукопожатий, почему и нельзя позволять мужчинам ни малейшей вольности. Теперь ей пришлось убедиться, что желанные дети рождаются, видимо, не столь легко, как нежеланные.

И вдруг война закончилась.

Арчи знал об этом заранее, но не имел права никому говорить. Для его жены мир стал полным сюрпризом, причины окончания многолетних сражений казались столь же непонятны, как и причины их начала. Ошеломленные лондонцы плясали на улицах, Агата шла с бухгалтерских курсов и пугалась царящей вокруг вакханалии. Ставшая уже привычной тяжесть упала с души и только тогда все поняли, какой давящей она была все эти долгие пять лет. А через несколько недель Агата почувствовала признаки беременности. И не она одна: на свет рвались долгожданные «дети победы».

Ей не повезло. Первый восторг сменился долгими месяцами непрерывной тошноты. Сочувствующая квартирная хозяйка ей в утешение выдумала, будто тошнота — признак будущей девочки. Миссис Кристи так и осталась в убеждении, что токсикоз неизбежен и обязателен, отчего впредь предпочла детей не иметь. Арчи, всегда ненавидевший свои и чужие болезни, никогда не помогавший болевшим близким под типичным предлогом «не хочу мешать», на сей раз переносил нездоровье жены с кротким терпением и безграничным желанием сделать ей что-то приятное. Он готов был и варить специальную питательную смесь, и брать на себя домашние хлопоты. Изо всех сил стремился порадовать ее чем-то вкусненьким. Она ничего не могла есть, но, к собственному удивлению, с голоду не умерла. И родила здоровое дитя.

7

Ребенок появился на свет там же, где его мать — в Эшфилде, 5 августа 1919 года. Обе бабушки Агаты не дождались правнучки, умерев одна за другой годом-двумя раньше. Но Клара Миллер приняла звание бабушки как положено: суетилась, готовила дом к родам, помогала акушерке, ухаживала за роженицей и новорожденной. Как и предсказывали, родилась девочка, названная после долгих споров Розалиндой. Арчи был доволен — он не желал сына, который вытеснил бы его из сердца жены без права на ревность с его стороны. Уступить первенство девочке казалось ему не так горько. Однако он напрасно беспокоился: сердце жены принадлежало ему безраздельно, а любые причины для разочарованности в совместной жизни уже не имели значения — отныне семья обязана была подчиняться интересам ребенка.

Молодая мать приходила в восторг от своей прелестной малышки, но видела ее не часто. Она не кормила, девочка выросла на искусственном молоке. Через две недели после родов Агата вообще уехала в Лондон подыскивать новое жилье. С появлением ребенка существование в Лондоне должно было резко измениться. Арчи демобилизовался в чине полковника, которого он никогда бы не достиг за каких-то пять лет, если бы не условия военного времени. К сожалению, война имела не только положительные последствия. Худшим стала инфляция. До войны чин полковника означал очень высокий уровень обеспеченности. Любая маменька выдала бы дочь за полковника, не спрашивая дополнительных подробностей — доход и статус были очевидны. После войны тридцатилетний офицер оказался одним из тысяч военных, неспособных прокормить семью на жалованье: появилось первое «потерянное поколение».

Но Арчи себя не потерял, он умел быстро ориентироваться не только в небе, но и на земле. Он решил покинуть ставшую малоперспективной в мирное время авиацию и заняться бизнесом в Сити. Безработица среди отставных героев войны принимала невиданные размеры, и он мудро нашел место в некоей фирме еще до увольнения. С учетом его зарплаты, всех рент и пособий Кристи могли рассчитывать примерно на 700 фунтов в год, а ведь необходимо было держать няню и служанку. Почему необходимо? «Сейчас, вспоминая об этом, я удивляюсь, как при таких скромных доходах мы намеревались держать няню и прислугу, но в то время без них никто не мыслил себе жизни, и это было последнее, от чего мы решились бы отказаться. Нам бы, к примеру, тогда не пришло в голову завести машину».

Служанка пришла сама: Люси демобилизовалась из Женских частей и рвалась помогать дорогой «мисс Агате». Ей предстояло стать не только поварихой, но мастерицей на все руки. В благодарность ей положили неслыханное жалованье — 36 фунтов в год! Правда, на полном содержании, кроме покупки выходной одежды, но даже вообще ничего не тратя (что маловероятно), Люси за десять лет службы смогла бы скопить только половину суммы, которую ее хозяева почитали еле сносной на год. Такова социальная структура тогдашней Англии!

Кристи временно сняли большую квартиру в четыре спальни и две гостиные за пять гиней в неделю, весьма далеко от центра, на Эдисон-роуд, на крайнем западе большого Лондона, и отныне Арчи ежедневно пришлось ездить в Сити буквально через весь город на подземке, пешком добираясь чуть не полчаса до ближайшей станции. Няню нашли в бюро по найму. Джесси Суоннел ненавидела родителей, но обожала детей.

«— В конце концов, — сказала я ей однажды, — у ребенка должны быть родители, иначе вам некого было бы нянчить.

— Ну что ж, в этом какая-то доля истины есть, — ответила Джесси и нехотя улыбнулась».

Жизнь вроде бы устроилась, но только на два месяца, пока длился договор на квартиру. Срочно требовалось найти новую. В рассказе «Слишком дешевая квартира» Агата Кристи живописала послевоенную атмосферу поисков жилья, когда взмыленные молодые пары носятся по окраинам огромного города, вечно пересекаясь, одним духом взлетая на верхние этажи в желании опередить конкурентов. Ей самой посчастливилось. После многих треволнений она нечаянно арендовала сразу две квартиры: одну на четвертом этаже соседнего дома по Эдисон-роуд всего за 90 фунтов в год, другую в приятном районе Баттерси-парк за Темзой. На четвертом этаже они поселились сами, а квартиру в Баттерси сдали за 190 фунтов, получив чистую прибыль в 100 фунтов и на опыте узнав, отчего так вздорожало лондонское жилье, где в бесконечной череде субаренд крайними оказывались самые малоимущие.

Мебель покупать не пришлось — ее привезли с «мебельных складов» в Эшфилде, в котором исчезновение скольких-то столов, шкафов и прочего осталось вовсе незаметным. У Агаты, правда, не было пианино, и она играла только во время нередких визитов в родной дом. Отделка квартиры частично собственными руками многому научила молодую хозяйку. Другие домашние заботы ее не обременяли, будучи возложены на Люси. Дочь находилась на попечении Джесси, мать имела полную возможность в свободную минуту заглянуть в детскую, потрогать кулачок малышки, подарить новую погремушку — и отправиться по своим делам. Единственное, что ей приходилось делать, были прогулки. Коляску стаскивали с четвертого этажа без лифта и везли до ближайшего парка в Кенсингтоне не менее получаса, а потом проделывали весь путь обратно до четвертого этажа. Обычно это делала Джесси, но когда той приходилось стирать пеленки, Агата заменяла ее. Арчи видел дочку по вечерам, вернувшись с работы. Впрочем, он заработал на нервной почве диспепсию (еще менее романтичное заболевание, чем синусит) и часто просто ложился на диван, не желая ни есть, ни разговаривать.

И все-таки это были счастливейшие три года их семейной жизни. Розалинда росла. Деньги проживались полностью, но это никого не смущало. Светские развлечения остались в полузабытом довоенном прошлом. Изредка они выбирались во Дворец танцев взамен прежних балов. По выходным отсутствие средств вынуждало к прогулкам по окрестностям города, которые доставляли и моцион, и глоток свежего воздуха, а главное, удовольствие побродить вдвоем в тиши садов и полей.

Сюда же, в квартиру на четвертом этаже, однажды пришло письмо из издательства «Бодли Хед»: миссис Кристи приглашали для встречи с мистером Джоном Лейном. Она была совершенно потрясена. Она и думать забыла про свой «Стайлс», а тут его собираются издать. Джон Лейн предложил ей обычный грабительский издательский договор: гонорар предусматривался только с определенного тиража (выше того, который издательство планировало напечатать), все права на публикацию в журналах и прочее издательство оставляло себе, пять следующих книг автор обязывался передать данному издательству на тех же условиях. Агата подмахнула договор не глядя. Какие следующие пять книг? ее издадут, ее роман выйдет — и точка.

Она хотела взять псевдоним Мартин Уэст, но Джон Лейн настоял на ее собственном имени. Первый роман нового автора — Агаты Кристи — вышел тиражом две тысячи и прилично продавался. Она была на седьмом небе и даже получила 25 фунтов — мягко говоря, немного, да и те издательство подарило в виде поощрения, а не по договору.

Арчи, однако, глядел вдаль: он убедил ее продолжить сочинительство.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.