XXIII

XXIII

Что в жизни важно? Над этим вопросом нам всем следует задумываться. В школе ответа не дадут, и он не так прост, как кажется, поскольку поверхностный ответ неприемлем. До истины добираться придется самому. И быть честным с собой. А для этого себя надо уважать и принимать. Для меня лично это трудные задачи.

Я впопыхах преодолел колледж и высшую школу, рвался начать работу, доказать миру, что я жив и моя жизнь имеет значение. Мой жизненный фокус был вне меня, снаружи. Как у Марри. Добиваться и впечатлять. Быть важным человеком, вожаком. Классический путь. Традиционный. Вроде очевидная и достойная цель. Я принял ее не раздумывая. Но оказалось, что для меня он – как бежать за радугой. Хуже того – как бежать за чужой радугой. Радугой, чью красоту я толком и не видел.

Благодаря Фейнману я осознал другую возможность. И так же, как открытие квантовой теории заставило физиков пересмотреть все прочие теории, пример Фейнмана заставил меня пересмотреть мои. Он не рвался в лидеры. Он не тяготел к модным «единым» теориям. Открытие приносило ему удовлетворение, даже если он открывал нечто уже известное другим. Удовлетворение возникало, даже если удавалось просто вывести заново и самостоятельно чей-то чужой результат. Даже если это просто игра с ребенком. Удовлетворение для себя. Фокус у Фейнмана был внутренний, и этот внутренний фокус даровал ему свободу.

Наша культура, по определению Фейнмана, – греческая. В нашей культуре люди, живущие как Фейнман, считаются чудаками, потому что Фейнман – вавилонянин. По Фейнману, и физика, и сама жизнь управляются интуицией и вдохновением – и презрением к правилам и обычаям. Он не обращал внимания на привычные методы физики и изобретал свои – свои суммы по траекториям и диаграммы. Академическую культуру он тоже презрел и ел со студентами в «Сальнике», занимался физикой в стрип-клубах, а исследования проводил не из амбиций, а из любви. А если кому-то не нравилось его поведение, что ж, какое ему дело до чьего-то мнения?

Я избрал путь Фейнмана. Многим не повезло так, как мне, и они не чувствуют страсть к какой-нибудь стороне жизни или же, как мой отец-иммигрант, слишком заняты выживанием и небогаты выбором. Особенно пережив страх смерти, я, имея выбор, не хотел его прошляпить. Я принял решение: пока могу, буду расходовать конечное время жизни, преследуя цели, которые меня трогают, независимо от того, считают ли их окружающие достойными или нет. Я решил никогда не упускать из виду красоту физики – и жизни, – какой бы эта красота ни виделась мне лично.

Я знал, что придется рисковать, потому что я не останусь в одной узкой, «последовательной» области исследования – или даже в пределах одной карьеры. Знал, что, раз амбиции – не моя звезда, меня могут не принять мои коллеги, у которых звезда вот такая. Знал, что на меня могут смотреть свысока с тем же неуместным осуждением, с каким я смотрел на профессора Садовода или какое встретил в профессоре Брадокрохе. И я знал, что, может, в конце концов и не обрету успеха, какого добился Фейнман, в привычном, или материальном, смысле, или какого желала мне моя мама, или какой Марри алкал навязать своей дочери Лисе. Зато с внутренним фокусом мое счастье будет в моей власти.

Стоило мне стряхнуть с себя бремя чужих – настоящих или призрачных – ценностей и ожиданий, как стало легко и просто понять, какова моя страсть. Я отставил струнную теорию. Начал больше заниматься квантовой оптикой, над которой мы работали с Марком. Выяснилось, что Фейнман прав – наша теория оказалась верна, а общепринятый подход – ошибочен. И я перестал скрывать свое писательство. Уж если Фейнман мог видеть красоту как вдохновение для теории радуги, электрон – вести себя как волна, а свет – как частица, значит, некоторое противоречие в метаниях Леонарда между разными областями физики или даже призваниями Вселенную не пошатнет.

Никто из моих коллег по Калтеху, помимо Фейнмана, моей работой в оптике не заинтересовался. А при упоминании о моем литераторстве большинство еще и глаза закатывали. Вскоре меня попросили переселиться в другое крыло здания.

– Марри хочет кабинет по соседству от своего – для одного из его сотрудников, – сказала Хелен. Я, конечно, прикинул, не связана ли эта просьба с моим выбором увлечений, но в основном подумал: «Ну и ладно». Куда меня заведут моя физика и писательство, я не ведал. Но дорога манила. Буду ли писать «в стол» или, может, зарабатывать этим на жизнь, но я надеялся написать что-нибудь такое, что понравится Фейнману. А потом, подумав, решил: лучше надеяться, что я когда-нибудь напишу что-то, что понравится мне самому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.