ОБ ОХОТЕ И ПРИРОДЕ

ОБ ОХОТЕ И ПРИРОДЕ

Я задумался: а стоит ли вообще писать о таком атавистическом увлечении, которое не всем современным людям понятно. Люди, выросшие (иногда поколениями) в городе, вообще не представляют себе, что это занятие может быть страстью, увлечением. Я знаю, например, что на вопрос: «Любите ли Вы собирать грибы?» некоторые совершенно равнодушно отвечают: «Нет, никогда их не собирал и не собираюсь этим заниматься». А ведь есть и другие, у которых при виде коричневой шляпки в траве вспыхивает радостно-волнующее чувство, которое порой невозможно выразить словами.

А кто же не знает, что собирать землянику, раздвигая душистую, свежую, цветистую траву руками и видя усеянное зрелой ягодой местечко, - не только удовольствие, а радость жизни?! Что может быть волшебней запаха земляники?! Кто может отрицать это? Когда понюхаешь только что набранную землянику, то кажется, что нет на свете и не может быть лучше запаха. Чудо свежести и услады ароматом! Я помню и сейчас, как, набрав целую кринку земляники на полянке возле молодого березняка, сам не зная почему прилег в пахучей траве на спину и смотрел в синее небо, по которому плыли ранние небольшие кучевые облака; слушал, как трещат кузнечики. А иногда надо мной порхали бабочки и мне тогда ничего не хотелось - я был в упоении. Я вспомнил этот случай по ассоциации. Когда я был уже взрослым, один музыкальный педагог мне рассказал, что П.И.Чайковский, лёжа как-то в траве и глядя в небо, почувствовал вдохновение и написал «Романс для фортепьяно фа-минор, сочинение 5-е», посвященный Дезире Арто (он был в неё влюблён).

А кто же не собирал лесной малины, припрятав в землю кринку деревенского молока? О, люди города, за праздничным столом, в табачном дыму так много высказывающие пожеланий здоровья и счастья! Ведь не говоря о силе впечатлений и смене настроений, наблюдение за живой природой, изучение её живого мира обогащает душу, развивает ум, повышает интеллект. А какие волнующие настроения - манящие, зовущие, томящие неразделённостью чувства?!

Несмотря на разные мнения, я решил всё же написать о своём отношении к охоте и участии в ней, тем более что «из песни слова не выкинешь» - книга-то озаглавлена «На земле и в небе», а мне часто приходилось охотиться «на земле». Думаю, что эти занятия и увлечения, если не многое, то всё же кое-что раскрывают в психологическом облике людей и, разумеется, оставляют в нём след творческой мысли. Поэтому я и написал эту главу.

Давайте вспомним И.С.Тургенева, его «Записки охотника». Если читатель внимательно прочитал главу о моём детстве, то он вспомнит, что ружьецо я получил в руки уже в семь лет. Это было начало, породившее страсть. Я начну не с самого интересного для малосведущего в этой страсти.

Лет 17-18-ти я как-то ненадолго, всего на 2-3 дня, навестил своё родное Терёбино, прихватив с собой своё малокалиберное ружьецо. Собираясь домой, я уложил вещи, смазал и упаковал ружьё и пошёл проститься с родными местами природы. Обходя рощу, что недалеко от дома, я увидел с высокого обрыва, сквозь кустарник, сидевшего на речке селезня, который меня не заметил. Что делать? Разные люди в этом случае поступили бы по-разному: один, не утруждая себя ничем, взглянул и прошёл бы мимо дальше, не обратив внимания вообще; другой - вспугнул бы птицу… А я? Конечно же, я не мог пройти мимо… Во мне вспыхнула страсть, аж «мурашки» пошли по телу.

Я неслышно удалился. Прибежал домой. Распаковал ружьё, протёр масло (иначе не будет точности в выстреле). Вернулся. Подкрался. Селезень продолжал сидеть… Выстрел - и удача… Вернулся домой, вычистил и смазал ружьё, снова его запаковал.

Страсть непреодолима. Уж если я загорелся страстью, то не только не поленюсь, но и преодолею что угодно с великим терпением и настойчивостью. Но при этом строгость к себе, контроль, анализ своих поступков всегда со мной, кроме одной страсти, которая «законов всех сильней». Но это просто к слову.

Но настоящая охота началась для меня примерно с 1935 года, когда я встретился с одним блестящим охотником, изумительным стрелком, большим, едва ли не уникальным знатоком охотничьего оружия - Вячеславом Константиновичем Радченко. Он-то меня и соблазнил поехать вместе с ним на охоту. Он был в то время начальником охотничьего хозяйства, поэтому места охоты ему были хорошо известны. Эти выезды оставили во мне неизгладимое впечатление. Только настоящему охотнику доступны и понятны чувства предвкушения при сборе на охоту накануне отъезда. Это предвкушение очень похоже на вдохновение.

В те времена дорога на Переславль-Залесский (город в Ярославской области.) была покрыта булыжником и до того избита, что ехать на автомобиле можно было лишь со скоростью не более 30-40 км/час. До Загорска природа не привлекала особого внимания. Разве лишь перед самым городком она ласкала наш взор. Проезжая это историческое место, невольно чувствуешь, как волнуют события, связанные с давно ушедшем временем.

За Загорском начиналась наша удивительно живописная русская природа. Особенно она восхищала золотой осенью. Тогда казалось, что едешь дорогой, ведущей в рай. Прямая дорога далеко проглядывалась: то круто спускаясь, то поднимаясь, она уходила как бы в таинственную даль, сама разукрашенная по сторонам желтеющими берёзами, кое-где вкрапленными красными осинками и, видимо для контраста, редко попадающимися тёмно-зелёными елями. Но особый колорит, восхищая взор, придавали дубы - то червонного золота, то величавые, буровато-хмурые. И вот наконец, между 101 и 102 километрами от Москвы, с левой стороны дороги, поражая манящей красотой, появлялся песчаный карьер, обрамлённый золотой осенью. Непередаваемой красоты уютное место в русском стиле. Это - традиционный небольшой привал охотников, передышка от дороги. Здесь они, любуясь природой, выпивали и закусывали, предвкушая приезд к замечательному егерю - Герасиму Журавлёву. После отдыха около карьера трогались дальше. И когда волшебно обрамлённая осенними красками дорога заканчивалась подъездом на пригорок, то перед вами внизу вдруг открывался Переславль-Залесский, а слева от него - Плещеево озеро со слегка желтеющей отмелью. За озером раскинулся рыбачий посёлок, вдали на горе виднелись старые монастыри, а за ними дальше - лес, дремлющий в синеющей мгле. Тут окружающая природа преподносила такое великолепие, такую красоту русской величественной картины, поражавшей грандиозностью и широтой просторов, что захватывало дыхание. Невозможно не остановиться, не налюбоваться и не насладиться чарующим видом, наполнявшим душу вдохновенными переживаниями. Волновали чувства, навеянные давней, ушедшей в века историей. Невольно вздохнёшь полной грудью и подумаешь: «Я - человек!» - и жизнь оправдана!

Описывая Переславль-Залесский, я невольно припомнил один случай в моей жизни: художница де Ля Босс писала мой портрет (теперь этот портрет - лучший из лучших в Научно-мемориальном музее Н.Е.Жуковского), а в это время её супруг, красивый старик, академик Кардовский (Кардовский Дмитрий Николаевич (1866-1943) - художник, заслуженный деятель искусств России, известный иллюстратор; М.М.Громов ошибается, называя его академиком.), сидя в кресле и вспоминая Переславль-Залесский, рассказывал интересный эпизод из их жизни.

Сидели они как-то на берегу Плещеева озера в рыбацком посёлке на террасе, любуясь пленительной картиной русской природы. В дополнение к волнующей красоте на столе стоял русский самовар. Его шум, парок и запах угольков, порой доходящий с дохнувшим случайно ветерком, невольно всколыхнули в душе чувства, которые заставили Кардовского воскликнуть: «Эх, не хватает только русской тройки!». И надо же случиться, что в это время появился почтальон, ехавший на тройке.

Какие непередаваемо красивые минуты жизни мелькают порой. Невольно думается, как нужно уметь ценить даже минуты жизни, вызывающие чувство прекрасного.

Насладившись видом, трогаешься дальше, с еще неулёгшимися и неостывшими впечатлениями, и как-то не замечаешь непривлекательной картины города. И вдруг вновь приходится останавливаться. Почти рядом с дорогой стоит чудо старинной русской архитектуры - небольшой храм (насколько помню - ХVI века). Когда входишь в него и смотришь вверх, то удивляешься, каким образом могли люди в то время сделать этот купол? Но что совершенно поражает, так это акустика. Даже в простом разговоре голос окрашивается чудодейственным звучанием необыкновенной красоты. Слушаешь и поражаешься… Да! Поневоле, даже в записанных на пластинках рахманиновских церковных произведениях, слышен этот изумительный акустический пафос. Нет пока таких зданий, с такой особо прекрасной акустикой, где музыка или голос прозвучали бы с таким величием и силой очарования, как можно услышать в древних храмах.

При выходе из храма можно видеть остатки крепостного вала, когда-то окружавшего город.

Простившись с этой глубокой стариной, интерес постепенно переключается на нетерпеливое предвкушение приезда в деревню Конюцкое к Герасиму. Теперь уже недалеко. В 14 километрах за Переславль-Залесским, чуть не доезжая моста через речонку Нерль, в одном километре вправо от дороги, с пригорка видна деревня Конюцкое. Но попасть в деревню непросто. Просёлок на половине дороги, поперёк её, протекает ручеёк. Мостик через него сломан и кругом валяются доски и 2-3 брёвна. Обычно все ездят правее, прямо через ручей по торфяной грязи. Всё зависит от погоды: повезёт - можно проскочить. Но автомашина, приняв грязевую ванну, после этого бывает сама на себя не похожа, и потребуется немало вёдер воды из колодца, чтобы привести её в нормальный вид. Правда, иногда предупреждённый заранее письмом Герасим встречает гостей с топором и пилой уже у самого моста и подготавливает его для проезда. Это значит, что вам повезло: письмо было получено вовремя, и все улыбаются удаче. По приезде еле выходишь из машины, разминая ноги и всё тело.

Наконец-то, хорошо знакомая, давно забытая тишина, нарушаемая лишь пением петухов, гоготаньем гусей, мычанием телёнка, ласкает слух. Словом, попадаешь в родные объятия милой душе деревни. Это не дача с радио, магнитофонами и соседями.

У Герасима хороший дом. Сначала все вносят свои вещи и ружья в большую, светлую, чистую комнату. На стенах развешаны портреты предков и родных хозяина. Возле стен несколько кроватей для приезжих и один комод. На нём - керосиновая лампа, подсвечник, будильник и портреты. В середине комнаты - большой стол, на котором всё приготовлено для гостей: шумит самовар, возле него - горшок с топлёным молоком, подёрнутым розово-коричневой пенкой. Молоко такого вкуса можно получить только из русской печки. Окраска же этого молока… Нет, не берусь описывать ни его цвета, ни вкуса - это доступно разве только самому Н.В.Гоголю. Хотя топлёное молоко обычно подаётся лишь к чаю, но невозможно удержаться, чтобы не выпить сразу целый стакан. Хозяйка ставит на стол кринку сырого молока, только что принесённого из погреба. Не надо владеть сильным воображением, чтобы вспомнить его вкус и вид. Добраться до самого молока не так-то просто: оно сверху прикрыто такой соблазнительной густотой, с которой трудно сладить. Но уж если кринка попадала в мои руки, а рядом бывал кусок чёрного хлеба, то ни от того, ни от другого ничего не оставалась, кроме разве что ощущения, с которым сразу идти на охоту было невозможно. Да простит мне читатель, я с малых лет воспитан на молоке и предпочитаю его до сих пор любому напитку. Обмен впечатлениями с хозяином за столом затягивался из-за привезённых ему «лакомств» городского происхождения.

К нашему приезду к нему обязательно заходил его постоянный приятель, который всегда был весьма рад нашему приезду и участвовал в общем разговоре, а за трапезой не прочь был вкусить и «угощения». Невозможно не сказать несколько слов о хозяине - Герасиме и о его приятеле. Последнего все знали только по прозвищу «Святой». Первый был Хорь, а второй - настоящий Калиныч.

Герасим был настоящим полновластным хозяином в своём доме. Он всегда был женат. Отличный организатор и в доме и на охоте. Заранее им ставились шалаши, предусматривались и подготавливались места остановок. При переходах через ручейки он клал дерево и прятал в кустах посошок для надёжности перехода. Словом, всё у него было предусмотрено. В кожаной сумке у него всегда была сухая береста, спички, махорка, стакан, чай, хлеб, сахар и пр., к ремню прицеплен неизменный чайник из красной меди. Этот чайник, подвешенный на перекладине между двумя рогульками, воткнутыми в землю, быстро закипал на костре. Но с кем не бывает «случая». Герасим однажды «оскандалился». Приезжаю я к нему. Разговорились и выяснилось, что шалаши на тетерева не поставлены. «Как же это так?» - спрашиваю. «Да как, Михал Михалыч… Как у нас, у русских, бывает - всегда две причины - лень да некогда». Сам Герасим был отличным охотником, стрелком и знатоком всех повадок и особенностей психологии как птиц, так и зверей.

«Святой» получил прозвище, во-первых, потому, что был всегда холостяком, а во-вторых (и это главное) потому, что выше его сил и убеждений было срезать с живого дерева веточку или что-то сломать; он не мог стукнуть по голове рыбу, чтобы она уснула или свернуть шею подранку, что с искусством проделывал Герасим. Костёр он разводил только из сухого хвороста. Никакого ножа с собой он никогда не носил. На охоте же это был отличный гребец. А как он умел с шестом находить убитую дичь! Ни одна собака не могла бы этого сделать лучше. Он пробирался среди зарослей по слежавшемуся камышу. Это опасно, можно провалиться и нужно обладать навыком и ловкостью это проделывать, нащупывая шестом надёжные места для продвижения. Но дичь он находил просто блестяще. При всех его психологических особенностях и будучи верующим, он любил и готов был разбиться «в лепешку» за «угощение». Прозвище своё он оправдывал и своим внешним видом: представьте себе лицо русского мужика с карими глазами, а главное - с каштановой бородой такой величины и формы, что она могла вызвать зависть у кого угодно.

Выпивали оба мужичка «с разумом». Что Герасим, что «Святой» никогда больше 150 граммов за один приём не принимали, иначе, говорили они, делают только дураки. Но без 150 граммов работать, как они считали, нельзя. Вот выпьешь - и хорошо. После «закуски» они угощались 4-6 стаканами чая. На охоте, через каждые 4-5 часов, всё повторялось, но работа их шла блестяще. Герасим и «Святой» так умели грести, что даже любая, самая чуткая птица не могла их услышать.

А теперь о самой охоте. Обычно она (весной) начиналась днём, после небольшого отдыха по приезде. При выходе из дома я брал ружьё и патронташ, а Герасим - всё необходимое для того, чтобы провести день и ночь в лесу на берегу реки, а длинное утро следующего дня - для возвращения домой по течению.

Дом Герасима стоял на пригорке. Поэтому нужно было спуститься к реке, пройдя метров 250-300. При спуске разговоры могли вестись только шёпотом и то только до реки: там уже ни стукнуть чем-либо, ни разговаривать нельзя было. То, на чём надо было плыть, называлось «коняшкой». Это два выдолбленных дерева, соединённых поперечными досками. На передней доске лежало сено из осоки или солома, так как сидеть приходилось долго. На эту переднюю попереченку садился я - охотник с ружьём, а на корме - Герасим. Стоя с одним довольно длинным веслом, он отталкивал «коняшку», и охота начиналась уже сразу возле деревни.

Можно было плыть либо вверх по течению, либо вниз. Вверх было интереснее. Герасим, зная и учитывая повадки уток и направление ветра, так бесшумно грёб, что подавал на выстрел дичь с удивительным искусством. Вначале внимание моё было всецело мобилизовано на ожидание характерного шума, с которым срывались утки. Страстного охотника, особенно поначалу, этот бурный шум среди полной тишины, нарушаемой лишь чуть слышным, внезапно набежавшим ветерком, будоражит больше всего. Какой контраст - все эти звуки и шумы на реке после грохота городской суеты, забот, непрерывных смен настроений. Чувствуешь себя утонувшим в объятиях волшебницы природы.

Но вот минули мост. Дальше речонка вилась между кустарниками ольхи и камыша. Совсем смолкнул шум дороги. Вдруг Герасим тихонько настораживает меня своим «ш-ш-ш!». Проходим узенький проток в камыше и перед нами - первое плесо. Через несколько секунд - хлопанье крыльев и шум: взлетает селезень-кряква. Выстрел! Удача. И снова тишина… Нервы успокаиваются, настроение резко меняется. Внимание привлекает уже само плесо, оно кажется очень простым: окружено высоким камышом, кое-где растут кустарники или стоит отдельным деревом ольха. А всё же есть что-то чудесное и необыкновенно красивое в этом. И тишина… Но это только начало. Теперь мы входим в узкий коридор среди камыша значительно выше человеческого роста. Он долго тянется и успокаивает своим однообразием. Вдруг остановка. Оказывается, Герасим остановился, чтобы вынуть рыбу, попавшуюся в поставленную им сетку.

Пройдя этот камышовый коридор, я вижу начало длинного плеса. Оглядываюсь, Герасим грозит мне пальцем. Всё ясно: значит внимание…

Я не буду далее повторять моменты охоты, но не могу не поделиться сменой впечатлений от поразительных видов в природе. Становится понятным, откуда пошли прелести мрачной, чёрной воды Левитана… Среди этой чёрной глади - вдруг островок какой-то зелени и рядом с ней мелкие тёмно-голубые цветочки. Дунул ветерок, и упавший жёлтый сухой листочек, скользя по поверхности глади, спешит к ненаглядным голубым крохам. Забываешь, что ты на охоте - так сильно переключается настроение от блуждающего внимания.

А вот и первая остановка, чтобы просто размять ноги. На сухом берегу - громадная мохнатая ель. Крошечная полянка среди мрачного девственного леса. На поваленном, почти сгнившем дереве греется на солнце ящерица. Мы не понравились ей, и она быстро спряталась.

Через несколько минут плывем дальше. Герасим предупредил: «Сейчас будет длинное плесо. Тихо!». И действительно, не знаешь чему отдаться - природе или охоте. Справа - обрамлённая берёзами и редкими елями река, а слева чередуются берёзы, ивы, ольха. Зачарованный, забываешься. Только сильный всплеск и шум взлетающих уток молниеносно пробуждает внимание. Кончается плесо, и с левой стороны появляется чисто шишкинский пейзаж. Сухой берег, громадная старая сосна, небольшая полянка, окружённая берёзами и осинами. Это первое пристанище. Герасим разводит костер, а мне ничего не остаётся, как наслаждаться рябью, набегающей на зеркало плеса от коварного ветерка, да послушать, как шумит сосна, разговаривающая с этим ветерком. Смотришь, зачарованный, на воду, на отражённые в ней деревья в золотом осеннем убранстве и чувствуешь, как томится душа: просит и жаждет, чего-то ей не хватает… Не хватает ей и томит её неразделённое чувство. Чувство прекрасного и шум сосны напоминает романс Рахманинова… «Цветы, да старая сосна, да ты, мечта моя…» Кажется, в этот дивный момент жизни взял бы тёплую руку и прижался щекой к щеке, чтобы сказать: посмотри, как прекрасна жизнь, она - миг, она коротка, но она оправдана!…

С грустью бреду к Герасиму. Подкрепляемся. Я на охоте не пил, а Герасим после 150 граммов, которые он закусывал колбасой, выпивал несколько стаканов чая. Восстановив таким образом энергию, он предлагал завершить последний этап.

Тронулись. Слева, вдоль берега, потянулся высокий дремучий лес, справа - кустарник, а потом - болота, излюбленное место быстрокрылых чирков. В этом месте речка была узкой и для взлёта уток неудобная. Зная их повадки, я как-то отвлёкся, ничего интересного не ожидая, тем более что природа вокруг была хмурой и непривлекательной. Вдруг слева раздался резкий шум полёта: с сосны слетела птица. Я только хотел вскинуть ружьё, как услышал выстрел… Признаюсь, я отвлёкся и для меня этот выстрел был полной неожиданностью. Непростительная ошибка для охотника! Герасим успел бросить весло, схватить своё ружье и выстрелить по рябчику. Мне казалось, рябчик отлетел так далеко, что я даже не видел, где он и упал ли он. А Герасим молча пришвартовался к берегу, если так можно назвать большую кочку около дерева.

– Что ты? - спросил его.

– Как што? - тихо ответил он и молча побрёл с шестом по болотистому неприветливому берегу - то по воде, то перешагивая с кочки на кочку. Ушёл он далеко. Вскоре вернулся, а в одной руке - рябчик! «Да, - подумал я. - Вот что значит привычка». Герасим охотится в одиночку. Он всегда начеку, всегда готов к любой неожиданности, в любой обстановке. Молниеносная реакция, а результат - успех! Вот тут я ещё раз подумал: какая хорошая школа для лётчика-испытателя - повседневная жизнь, какая хорошая школа для него - охота! Всегда быть готовым к любой неожиданности, даже тогда, когда её и не ждёшь. Поругал я себя, огорчился. А Герасима похвалил, хотя он заслужил похвалы вдвойне. Мало того, что успел бросить весло и схватить ружьё, но ещё и (что совершенно удивительно и едва ли объяснимо) с такой быстротой так метко выстрелил после уже вторичного 150-граммового подкрепления… Но как я, проповедник умения надёжно владеть своим вниманием, т.е. всегда постоянно направлять его целесообразно и рационально, мог сам забыть об этом хотя бы на миг?! Да, это для меня - величайшая оплошность. Вывод может быть лишь один: психологический курок (особенно лётчика-испытателя) должен быть всегда взведён для выстрела в момент неожиданности в любой обстановке. Это был ещё один урок для меня. Я пишу о нём с надеждой, что он кому-нибудь тоже пригодится. Правда, все об этом знают, но… обычно всегда забывают.

Я забыл упомянуть, что, кроме этих двух попавшихся по реке пристанищ, выйти из лодки нигде нельзя. Несмотря на лес и кустарник, сплошные, преимущественно торфяные, болота. Иногда плывёшь мимо кустарников чёрной смородины и каких-то цветов, названия которым может дать разве только В.А.Солоухин (Солоухин Владимир Алексеевич (1924-1997) - писатель, воспевавший в своих книгах русскую природу и исторические традиции деревни.). Он всегда описывает природу как настоящий ботаник. Не знаешь, что это - учебник, что ли? И всё ждешь романтики, но она закрывается писателем поразительным знанием названий.

Но вот и последнее пристанище. Маленькая сухая полянка. На ней слева - группа деревьев, закрывающих небольшое плесо. В деревьях - замаскированный шалаш для охоты с подсадной уткой. На полянке высится громаднейшая густая старая ель. Под ней разложена солома для ночлега и отдыха. Пока Герасим готовит ужин и чай, садишься в шалаш с подсадной. А с приближением сумерек в двухстах метрах от ели вскоре начинает тянуть вальдшнеп. Стемнеет - ужин у ёлки. Чуть заснёшь, а в час ночи Герасим будит. В километре с четвертью - глухариный ток. Тогда я ещё застал чудо-явление - ток до 30 глухарей. Среди мелкой кудрявой сосны, на кочковатом мокром месте пели красавцы-глухари. Когда их начинаешь различать в сумерках, подкравшись в песню, то не верится, что такая громадина ещё водится в наше время и может взгромоздиться на небольшую сосенку.

Некоторые читатели, особенно охотники, могут сказать: «Где же охота? Он пишет больше о природе». Да, пока я ещё ознакомил читателя с теми никогда незабываемыми необыкновенной красоты и разнообразия местами, которые невольно тревожат душу до сих пор. Когда их видишь, тогда душа полна желания чего-то ещё, жаждет, томится; ощущаешь какое-то неразделённое чувство, видимо, просто в отсутствии чарующего обаяния чуткой нежной женской души. Одиночество среди такой природы пробуждает где-то в глубине души смутное желание ответа. Вспомните Пушкина: «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мной! Мне грустно и легко, душа моя полна тобой - тобой одной». Вот где истоки вдохновения: они в чарующей, вечно прекрасной природе.

Конечно, я достоин упрёка, но что поделаешь с воспоминаниями и нахлынувшими настроениями! Перейдём лучше к самой охоте, к тем случаям, когда вспоминается всегда лучшее и, прежде всего, удача. Вот как раз я и хочу описать один из моих приездов с Герасимом к старой ели. Я только уснул под ней на сене после ужина, как вдруг слышу: «Пора, Михал Михалыч, выходить!». Темно. Герасим с перекинутой через плечо сеткой для дичи и ружьём стоял с тусклым фонарём в ожидании. Я взял свое ружьё, и мы тронулись к глухариному току. Герасим шёл впереди, как проводник, я - сзади. Прошли метров 800, и фонарь был потушен. Ещё 400 метров шли уже потише. Да и идти было тяжело: ветки деревьев и кустарников впотьмах требовали осторожности, а главное - нужно было соблюдать бесшумность.

Наконец, Герасим стал приостанавливаться. На третьей остановке, он, перестав дышать (чтобы лучше слышать), поднял палец и указал на ухо: слушай, мол. Перестал дышать и я. И тут услышал лёгкое щелканье, а за ним - песню. Сердце в такие моменты начинает биться чаще. Теперь - выдержка, терпение и неторопливость решают всё. Нужно ведь услышать начало песни, затем сделать 2-3 шага и обязательно застать конец песни. Это значит, вы уложились в тот момент, когда глухарь ничего не слышит. Пока он щёлкает, разглядываешь, насколько возможно, куда сделать ещё 2 шага, да так, чтобы не хрустнул сухой сучок, или не булькнула вода под ногой, иначе всё пропало. Направление песни в этот раз мне показалось левее обычного места тока. Но делать нечего, иду, вернее - подбираюсь потихоньку. Ещё совсем темно. Песню слышу как будто бы на таком близком расстоянии, что дальше идти страшно, нельзя, а глухаря не вижу. Вдруг он, хлопая крыльями, подлетел от земли вверх метра на полтора, и, снова чуть щёлкнув, запел. Тут только я понял, что он пел рядом с током, прохаживаясь по земле вперёд и назад, как бы по дорожке длиной шагов в 12-16. Он ходил прямо по земле, пел и изредка подлётывал, точнее подпрыгивал, хлопая крыльями, чтобы привлечь глухарку (подругу). Насладившись редкой картиной тока (пенья на земле), прижавшись к дереву, я держал ружьё, нацеленное на удобное для выстрела место. Наконец, когда стало чуть светлее, и я был уверен в прицеле, выстрелил в песню. Всё было кончено. Герасим шёл сзади шагах в 50-70. Скоро он тихо появился. Я стоял, тоже соблюдая полную тишину. Удовлетворённый егерь тихонечко вложил глухаря в сетку.

Минут через 5-7 мы услышали новую песню, на этот раз прямо по направлению обычного тока. Я снова пошёл в песню. Начало светать. Вдруг невдалеке слетела глухарка, а за ней - молчун. Я приостановился… Песня продолжалась, правда, после долгого щёлканья. Вдруг я услышал и увидел, как снова взлетели глухарка и молчун. Но певец так распелся, что неожиданно взлетел, сел на толстый сук сосны передо мной шагах в шестидесяти и, снова прищёлкнув, запел. Я выстрелил в песню, и глухарь упал. Видимо, это был главный певец. Я был тогда ещё недостаточно опытным охотником. Теперь я не могу себе этого простить…

Но что это? Герасим вдруг остановился и показывает мне направление, где пел ещё один. Я прислушался и поразился. Было уже почти светло. Двигаюсь в песню и помню, что у меня в ружье только один патрон дроби №4. Всё объяснилось: сделав четыре приближения в песню, я услышал как иногда квохчет глухарка. После её голоса начинает заливаться певец… Я, конечно, волновался, так как стало уже настолько светло, что запела первая певчая птичка. Подойти надо было поближе, но страшно: можно спугнуть глухарку. Из-за этого путь мой удлинялся: я старался оставить глухарку в стороне, а время уже светлое. Но счастье мне во многом в жизни сопутствовало. Наконец, я поднял в песню ружьё шагах в 25. «Ну, - подумал я, - пой последний раз в жизни». Выстрел… и влюблённый бедняга погиб, не слыша выстрела… Редкая удача. Взять три глухаря за одно утро - это просто везение. Волнение! Какое волнение! Долго не успокаивающееся, продолжающееся ещё долго после окончания охоты на глухаря. Это была моя самая интересная и любимая весенняя охота. Она действенная и сильно волнующая.

* * *

А теперь - курьёз: то, что бывает только на охоте. Но это - не «охотничий рассказ», а подлинная действительность. Однажды В.К.Радченко, великолепнейший стрелок (о котором я уже говорил), я и ещё один отличный охотник, тронулись на серых куропаток. С нами был пойнтер Чарли. Эта собака была уникум в смысле натаски. Её хозяин решил, что не убить птицу после стойки собаки охотник не имеет права, а поэтому Чарли делал стойку-подводку и после выстрела мгновенно бросался вперёд и приносил любую птицу. И вот мы втроём вышли на поляну, где водились куропатки. Вдали виднелся лесок. В районе охоты пустили Чарли и, представьте, он, через шагов сто, вдруг делает стойку! Мы идём рядом, все трое. Чарли дрожит от волнения. Подводка: взлетает стая - штук 50 куропаток в 30 шагах! Три дуплета - ни одна птица не упала… Чарли бросается вперёд, вынюхивает и… смотрит на нас с удивлением. Скандал! Он подбегает к нам. Хозяин огладил его и снова послал: «Вперёд!». Чарли пошёл на центральную группу, так как куропатки разбились на три группы. Мы видим: снова стойка… Подходим. Взлёт… Три дуплета - ни одна птица опять не упала! Чарли бросился вперёд и, с недоумением глядя на нас, вернулся к нам. Я заметил, что одна куропатка пошла вправо и, видимо, села. Дальше начинался лесок. Я послал Чарли в сторону этой куропатки. Вижу - стойка. Подхожу к нему и тут… Незабываемая на всю мою жизнь картинка: шагах в 10 от меня Чарли, дрожа от волнения, чуть повернул голову в мою сторону и смотрит на меня взглядом (что это был за взгляд!), говорящим: «Ну, если ты, мерзавец, и сейчас не убьёшь птицу и промахнёшься, то я тебе «руки» не подам». Столько выразительности и осмысленности было в этом взгляде, что забыть его невозможно. Он подтянул. Выстрел! Куропатка упала. Чарли, с огромной радостью и удовлетворением, подал мне птицу. Я огладил его и поцеловал. Он заслужил большего. Поцелуй больше удовлетворил моё волнение, чем его. Кусочек сахара он взял: был слишком взволнован, но и доволен был до предела.

А вот и последний коротенький «охотничий случай». Мы вдвоём: Радченко и я вышли осенью на пригорок, окружённый березняком. Там водились тетерева. Вдруг слышим шагах в 100 за березняком выстрел. Через несколько секунд видим летящего мимо нас, шагах в сорока, тетерева. Я стреляю. Тетерев падает. Я оглянулся на Радченко и, к моему удивлению, заметил, что из кончика ствола его ружья идёт легкий дымок. Он смотрит на меня и спрашивает:

– Вы стреляли?

– Да, - отвечаю, - а Вы?

– И я тоже!

Мы оба рассмеялись: такая поразительная одновременность едва ли может ещё когда-либо повториться. Я не сомневаюсь, что подстрелил тетерева он.

Все эти охоты происходили недалеко от Переславля-Залесского в чудесном охотничьем хозяйстве, где протекала небольшая речонка Нерль. Теперь там идут торфоразработки. Читатель-охотник, может быть, мы теперь вместе вздохнём?!

Да, что было, то прошло. Теперь я не мог бы охотиться по зверю. А когда подумаешь, да вспомнишь подранок, то, кажется, начинаешь терять к себе уважение. Но ведь обжорство тоже - хорошая, но и ужасная страсть!