Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (предположительно 18.01.1939)

Эрих Мария Ремарк из Порто-Ронко (предположительно 18.01.1939)

Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, Норт Кресчент Драйв

[Штамп на бумаге: «Эрих Мария Ремарк», слева] MDC 540–542

О, пума! Я в постели! Болит желудок, болит сердце — и нет пумы, забежавшей бы ко мне! Целый литр крови пролил бессмысленно и недостойно, даже не ради защиты пумы! Вот нынче рыцари пошли, правда, милая? У меня забинтована правая лапа, и не потому, что я дрался за пуму, а потому, что разнимал сцепившихся псов…

Ты написала мне такие чудесные письма, любимое мое небо; я ведь всегда говорил: писателям незачем писать письма. У других это получается лучше. «Дышащий резонанс» — разве пришло бы мне такое когда-нибудь в голову! А все остальное! Вот ты умеешь сказать другому, что любишь его; у меня это никогда по-настоящему не получалось.

Как это чудесно звучит, когда ты говоришь мне, что ты спокойна и счастлива, даже оставаясь одна! Да ведь это то самое, чего я хотел! Я ведь не хотел волновать тебя и приносить тебе несчастье — на такое любой жиголо способен. Я хотел чудесным образом отвести от тебя тревоги и заботы, чтобы ты вся светилась от радости и стала краше, чем когда-либо прежде, чтобы ты так сияла, что и за километры было бы видно: ты живешь в уверенности, что где-то — и это неопровержимо, точно! — только ради тебя живет другой человек.

Я сегодня нашел наше с тобой любимое стихотворение Гете «Скажи, что нам уготовано судьбой…», оно снова вызвало во мне глубокие чувства. Скажи, милая, разве оно не совпадает во многом с тем, что испытываем мы? Иногда, когда зарядят дожди, и я, сидя в полном одиночестве, взгляну на себя как бы со стороны, то вижу, что нет больше никакой разрухи, что все неслышными шагами вернулось на свои места и что все это пришло с тобой, — тогда я испытываю счастье, неведомое пока почти никому из живущих: кусок юности, отхваченный у меня войной, благодаря тебе возвращается, и теперь мне все как бы дано дважды: в опыте, полученном от собственного видения, от прожитых лет и понимания их ценности, — и в живости чувств, в готовности к приключениям и в блеске молодости. В тебе одной заключено все: ты и мое приключение, и моя жена.

Да, для меня все в тебе и все, что есть во мне, — для тебя; иначе оно вообще быть не может. Не только ты одна дышащий резонанс (почему, черт побрал, я сам не изобрел этого!), я для тебя тоже. Я вогнутое зеркало, собирающее и фокусирующее твои лучи и, в силу своих возможностей, отбрасывающее их на тебя еще более горячими и сильными. Иногда я кажусь себе чем-то вроде паука, сплетающего блестящую паутину, полную капелек росы и солнечных лучиков, — сеть из мыслей, рукописей, чувств, слов и нежности, которая ловит тебя и должна стать твоим домом, наполненным тем, в чем тебе приходилось себе отказывать, сетью между розами и олеандрами, нежной и прочной, ее серебристые нити легки и надежны для твоей легкой поступи канатоходца; эта сеть будет висеть между синим небом и морем, в которое ты можешь позволить себе падать, сколько пожелаешь, сеть выдержит тебя и снова подбросит вверх.

Любимый свет мой, иногда я не в силах продолжать работу над этой вот книгой, я ненавижу ее, потому что она удерживает меня вдали от тебя; и тогда я достаю твои фотографии, раскладываю их перед собой, зная, что, в сущности, не должен был делать этого, потому что только хуже будет, но все-таки делаю, а потом разговариваю с тобой, и все становится хуже и еще хуже, просто невыносимо — и замечательно, и тогда я продолжаю писать с новыми силами.

Моя рука опять меня подводит. Люби меня. Скажи мне, что любишь меня, я из-за этого делаюсь лучше. Я буду работать лучше и спокойнее, и быстрее, если ты скажешь мне, что любишь меня, ибо я живу только потому, что ты меня любишь. Люби меня, пума!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.