История, рассказанная маэстро Беллини

История, рассказанная маэстро Беллини

«Однажды утром в 1889 году в моей студии появился какой-то американец с молодой испанкой. Он хотел, чтобы я подготовил ее для сцены. «Я уже не преподаю, месье», – поспешил я объяснить, даже не предлагая им войти. Напрасно он ссылался на общих друзей и пытался разбудить во мне тщеславие, говоря, что мне предстоит работать для нью-йоркского «Эден мюзе». Неужели этот деревенщина не знал, что Фердинандо Беллини, сотрудничал с самыми знаменитыми театрами – от Лондона до Москвы? Несомненно, ему было известно о моей славе, потому что он очень настаивал и предложил мне такую сумму, от которой только глупец мог отказаться. «Он влюблен в малышку, – подумал я, – готов поспорить, что часть этой немыслимой суммы, которую он предложил, будет взята из его собственного кармана». Потом я посмотрел на девушку. Даже в тусклом свете прихожей я разглядел ее необычные глаза. Однако об этом позже. Такой профессионал, как я, должен уметь абстрагироваться от внешних впечатлений, по крайней мере до тех пор, пока не сделает объективную оценку возможного артистического таланта. Девушка была высокого роста – наверное, больше метра семидесяти, да и вообще выглядела она замечательно. В течение некоторого времени, пока Джургенс с удовлетворением курил сигару сидя в одном го кресел, предназначенных для менторов, я смог убедиться, что ее параметры 97–53 – 92, при весе 51 килограмм. «Станцуй что-нибудь, petite[27]», – сказал я ей, и она изобразила несколько нелепых па, которые едва ли можно было назвать танцем. «А теперь спой», – попросил я. Голос девушки оказался таким же грубым, как и ее движения. Много лет спустя, когда рассеялся всеобщий восторг, с каким приняли Беллу Отеро в Нью-Йорке, и, несмотря на то, что я не однажды давал уроки Каролине, Эктон Девис, известный и весьма язвительный критик «Нью-Йорк сан», так охарактеризовал ее выступление (то же самое подумал и я, когда впервые увидел Беллу): «Я смотрел, как Отеро пела, и слушал, как она танцевала».

Однако не только талант имеет значение в мире сцены. В девушке было нечто очень ценное – в ней был огонь. В глазах, в волосах… Особенная чувственность в каждом движении. Должен признать, что Отеро действительно была «само сладострастие», как через много лет сказал другой бедный талантом артист и профессиональный соблазнитель Морис Шевалье, кстати, никогда не бравший у меня уроков.

«Мне очень жаль, но ничего не выйдет», – заявил я Джургенсу. Однако в тот момент уже обдумывал, как маэстро моего уровня сумеет обмануть образованную публику и выдать за талант то, что было всего лишь дьявольской женской чувственностью, перед которой, слава Богу, я устоял. Джургенс оставил на мое попечение свою протеже и вернулся в Нью-Йорк, где сообщил своему шефу, что заключил контракт с артисткой, способной затмить Карменситу (действительно талантливую артистку). Он тут же занялся подготовкой грандиозного плана – привлечению интереса публики к дебюту «звезды», намеченному на октябрь. Этот интерес – должен признать – был так искусно подготовлен, что, несомненно, мог бы удивить даже короля рекламных трюков самого Ф.Т. Барнума,[28] которого, кстати, я имел честь знать.

Тем временем Джургенс развил бурную деятельность в своей стране, и подкупленные им журналисты писали:

«Скоро, очень скоро мы сможем увидеть таинственную испанскую красавицу, всемирную королеву танца, только что вернувшуюся из турне по Европе и покорившую самую взыскательную публику своим экзотическим искусством».

Я же в это время вынужден был терпеть своенравные выходки этой дикой андалуски и разрабатывать свою стратегию. Деньги, врученные мне на дополнительные расходы влюбленным американцем, я потратил на лучших парижских модельеров и парикмахеров, радикально изменив облик petite sauvage.[29] За десять месяцев мне удалось превратить заурядную и необразованную девчонку в почти светскую женщину. Джургенс, будучи не в силах долго находиться в разлуке со своей цыганочкой, вернулся на некоторое время в Париж, чтобы, по его словам, «понаблюдать за нашими успехами», но я не обращал особого внимания на его визиты: у меня и так было много забот. Он восхищался той легкостью, с какой девушка перенимала манеры дам высшего общества, и ее умением носить шляпку, а я придавал больше значения урокам танцев и пения. Почти тщетные усилия? И тут у меня возникла блестящая идея, как довершить великолепную огранку фальшивого алмаза. На деньги из широкого кармана Джургенса я нанял труппу из четырнадцати первоклассных артистов, каждый из них был гораздо талантливее «звезды». Эта труппа состояла из семи танцовщиков и семи танцовщиц, с огромным успехом выступивших на выставке в Париже. Кроме того, я нанял пятерых гитаристов, музыканта, оркестровщика и талантливого хореографа дона Эваристо Бергасу, ставшего художественным руководителем. В сентябре я передал господину Джургенсу его маленькую артисточку вместе с этой труппой. Сидя на софе, Джургенс слушал рассказ о невероятных трудностях, с которыми мне пришлось столкнуться. Джакуо, мой пианист, нехотя пробегал пальцами по клавишам, импровизируя на прощание андалусскую мелодию (он тоже был измучен). Тем временем Отеро равнодушно смотрела в окно – ее будто больше интересовал шелест ветра в акациях на бульваре, чем мои объяснения или вопросы Джургенса. «Ну что ж, Лина, пора попрощаться с маэстро», – сказал он, и Каролина жеманно направилась к нам, держа руки за спиной и двигаясь в такт мелодии. «Разве ты не хочешь попрощаться с месье Беллини и поблагодарить его? – удивился импресарио. – Что с тобой происходит?» Но она молча приближалась с обольстительной улыбкой на лице, околдовавшей столько глупых мужчин. «Давай, Лина», – настаивал Джургенс. Тогда девица, подойдя ближе, остановилась, широко улыбнулась и плюнула мне прямо в лицо. Потом она громко расхохоталась, а Джургенс стал рассыпаться в извинениях.

Таковы были манеры Каролины Отеро. Правила поведения светской дамы, привитые ей в моем доме, были всего лишь лаком – блестящим лаком, это верно, но еще более фальшивым, чем ее талант».

Ницца, 9 апреля 1965 года, 10.45

Ложь! Ложь, ложь! Все, что ужасный маэстро Беллини рассказал о моих плохих манерах, – клевета. Это правда – у меня экстравагантный и вспыльчивый характер, который я проявляла всегда, когда позволяли обстоятельства. Кроме того, я действительно часто демонстрировала «неистовую андалусскую гордость», как выражались мои поклонники. Но таким способом я пыталась соответствовать образу огненной женщины, какой все хотели меня видеть. О моей дерзости рассказывали истории, действительно имевшие реальную основу: например, как я вызвала на дуэль на саблях свою соперницу, имевшую наглость пародировать меня в низкосортном театре; как танцевала на столе в ресторане в присутствии двух монархов; как меня вынесли обнаженной на серебряном подносе в Москве. Однако зачастую мне приписывали поступки, которые никогда бы не допустила моя «неистовая андалусская гордость». Я имею в виду тот скандал, о котором много сплетничали здесь. Как утверждали злые языки, однажды на Лазурном берегу Белла Отеро, которой было уже за пятьдесят и которая была уже разорена, оставшись без гроша за игорным столом, попросила главного крупье дать ей в долг; когда же он отказал, она встала на стул, подняла юбки и показала ошеломленным посетителям казино свой зад («Такой белый, как только что испеченный хлеб», – осмелился добавить сочинитель этой сплетни); Белла стала вертеть им, крича: «Разве «это» ничего не стоит, сборище идиотов?»

Ложь, больше, чем ложь, – низкая клевета, как и рассказ о плевке в маэстро Беллини! Прежде чем мои медленные шаги приведут меня на второй этаж рю Де Англетер, с багетом и двумя яйцами в плетеной сумке, хотелось объяснить причины возникновения слухов о моем ужасном характере – уверяю вас, никогда не переходившем в действительности установленных мной границ. Я рано научилась понимать, когда и где могу себе позволить приступы ярости. Капризы и чудачества любого человека подобны жидкости: они занимают все пространство, предоставляемое им сосудом. Иными словами, эксцентричный человек эпатирует окружающих до тех пор, пока его терпят. Единственная разница между нами, избранными (красивыми, богатыми, могущественными), и простыми смертными состоит в том, что для первых сосуды терпения намного вместительнее, так что иногда от нас терпят даже невыносимое. Но даже в этом случае только законченные глупцы переходят определенные границы.

Любой, даже самый экстравагантный человек, в глубине души понимает, что можно дойти до самого края чужого терпения, но нельзя позволить перелиться и капле, потому что тогда возникает отвращение. Я доводила до пароксизма мои причуды и приступы гнева (это нравится мужчинам), но всегда внимательно следила за тем, чтобы не выйти за рамки допустимого. Трудно поверить в это, зная мои похождения? Отнюдь. Дело в том, что в, с жизни попадаются сосуды различного размера. Некоторые очень маленькие, как ликерные рюмки, и нужно быть очень осторожной, чтобы они не переполнились от первого каприза, тогда как другие… Да что это я? К чему вся эта глупая болтовня? Хватит, Лина, вот ты уже у двери своего дома. Перестань нести вздор, пора вернуться в мир (все еще) простых смертных.