Глава LX. Появление Распутина. Старчество и его природа

Глава LX. Появление Распутина. Старчество и его природа

Как, однако, ни печально кончилась карьера Мити Косноязычного, тем не менее столичное общество нисколько не было поколеблено в своем отношении к существу, характеру и выражениям "народной" веры. В ней, и только в ней, видели разрешение религиозных сомнений и ответы на вопросы духа. И когда на горизонте Петербурга появился Распутин, которого народная молва называла "старцем", приехавшим из далекой Сибири, где он, якобы, прославился высокою подвижническою жизнью, то общество дрогнуло и неудержимым потоком потянулось к нему. Им заинтересовались и простолюдин, и верующие представители высшего общества, монахи и миряне, епископы и члены Государственного Совета, государственные и общественные деятели, объединяемые между собою столько же общим религиозным настроением, общими религиозными сомнениями, сколько, может быть, и общими нравственными страданиями и невзгодами... Славе Распутина предшествовало много привходящих обстоятельств и, между прочим, тот факт, что известный всему Петербургу высотою духовной жизни и духовным опытом архимандрит Феофан, будто бы, несколько раз ездил к Распутину в Сибирь и пользовался его духовными наставлениями... Нужно знать психологию русского верующего, чтобы не удивляться такому явлению. Когда из "старца", каким он был в глазах веровавших, Распутин превратился в политическую фигуру, тогда, только стали осуждать этих людей и усматривать в их заблуждении даже низменные мотивы. Но несомненным остается факт, что, до этого момента, к Распутину шли не худшие, а лучшие, вся вина которых заключалась или в религиозном невежестве, или в излишней доверчивости к рассказам о "святости" Распутина. Это были те наиболее требовательные к себе люди, которые не удовлетворялись никакими компромиссами со своей совестью, какие глубоко страдали в атмосфере лжи и неправды мира и искали выхода в общении с людьми, сумевшими победить грех и успокоить запросы тревожной совести; те люди, которым уже не под силу была одинокая борьба с личными страданиями и невзгодами жизни, и нужна была нравственная опора сильного духом человека. Потянулся к Распутину тот подлинный русский народ, который не порвал еще своей связи с народной верой и народным идеалом, для которого вопросы нравственного совершенствования были не только главнейшим содержанием, но и потребностью жизни. Об этих людях еще Достоевский в своих "Братьях Карамазовых" сказал: "...Для смиренной души русского простолюдина,[1] измученной трудом и горем, а главное – всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню, или святого, пасть пред ним, поклониться ему: если у нас грех, неправда и искушение, то все равно, есть на земле там-то, где-то, святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано"...

К числу этих истинно русских лучших людей принадлежал и архимандрит Феофан, инспектор Петербургской Духовной Академии, для которого было достаточно услышать о Сибирском подвижнике, чтобы потянуться к нему, с полною верою в него. К числу этих же людей принадлежал и непонятый и неоцененный русским народом Государь Император, глубокая вера и величайшее смирение Которого, в связи с великими страданиями, выпавшими на Его долю, заставляли императора, подобно Его Прадеду, Императору Александру Благословенному, искать общения с теми, кого весь мир был недостоин, кто скрывался от людского взора в укромных келиях монастыря и был известен только ищущим Бога... Я никогда не забуду рассказа Государя Императора о свидании Их Величеств с Пашей Саровской и общении со старцем Макарием Верхотурским, гостившим одно время в Царском Селе...

Одного этого рассказа было бы достаточно для того, чтобы преклониться пред красотою и высотою нравственного облика Государя и Императрицы. Имею право сказать, что я знал Государя и Императрицу с этой стороны и имею основание, при рассмотрении дальнейших событий, исходить из совершенно иных отправных точек зрения и с негодованием отвергать созданную интернационалом гнусную клевету, витавшую вокруг священных имен Царя и Царицы.

Я уже сказал, что еще задолго до своего появления в Петербурге Распутин был известен как "старец", проводивший подвижническую жизнь в Сибири. Что такое "старец?"

Под этим именем разумеются люди, отмеченные особою благодатью Божиею, призванные вещать волю Божию людям, живущие в уединении, посте и молитве, вдали от мира, и несущие в монастырях, сохранивших древние уставы иноческой жизни, подвиг "старчества". Институт "старчества" сохранился в России далеко не во всех монастырях, несмотря даже на то, что является главнейшим условием успеха иноческой жизни и неразрывно связан с таинством покаяния, отличаясь от последнего тем, что в таинстве покаяния верующему подается отпущение грехов, а в старчестве, как откровении помыслов, ниспосылается благодатная помощь для борьбы с ними. В первом случае прощается уже совершенный грех, а во втором – совершение греха предваряется своевременно поданною благодатною помощью чрез чистосердечное признание в греховном помысле, влечении к греху, или страсти. Эти тонкие душевные движения свойственны преимущественно природе русского человека, всегда недовольного собою, всегда ищущего Бога и ни при каких условиях не способного удовлетвориться земными благами. Удивительная высота и красота этих тонких движений, переживаний и настроений нашла свое отражение в духовной литературе русского народа, с которой, к сожалению, незнакома не только западно-европейская, но и русская интеллигенция, благодаря чему многие явления русской духовной жизни не только неверно толкуются и превратно понимаются, но нередко вовсе неизвестны.

В представлении русского народа "старец" есть человек, ниспосланный Самим Богом для врачевания этих тонких душевных переживаний и страданий духа, непонятных среднему человеку, не усваиваемых никаким знанием, не постигаемых никакою наукою. Их может понять только обладающий даром прозорливости, наделенный особыми дарами благодати Божией человек, растворивший свое сердце такою любовью к человечеству, какая позволила ему вместить в нем всю полноту его страданий... Таким старцем был Амвросий Оптинский, ставший прототипом старца Зосимы Достоевского в "Братьях Карамазовых", прототипом, к сожалению, неудачным, ибо Достоевский знал о "старцах" только понаслышке и с сущностью иночества был незнаком; таким был Исидор Вифанский, Варнава Гефсиманский, Иосиф Оптинский, Анатолий (Зерцалов) и мн. др. Такие старцы живут и в наше время в монастырях, сохранивших институт "старчества", в Оптиной, Глинской, Саровской, Зосимовой и др. пустынях, в скитах Сергиевской и Киево-Печерской Лавры, на Валааме, в подмосковных обителях и в других местах, не говоря уже о тех, которые скрываются от людского взора в многочисленных мелких монастырях, разбросанных на пространстве необъятной России, где их никто не видит.

Совершенно ошибочно думать, что только простой народ ходил на поклонение к этим старцам. Наоборот, верующая интеллигенция не только стремилась к ним с неменьшим рвением, но и жила под их руководством и духовным окормлением. Гоголь, Достоевский, Владимир Соловьев, братья Киреевские, Леонтьев и многие другие были духовными детьми Амвросия Оптинского и Варнавы Гефсиманского, и даже Лев Толстой ходил в Оптину к Амвросию, от которого вышел, по собственному признанию, значительно поколебавшимся в своих убеждениях. И нужны были цепкие руки интернационала, в которых находился Толстой, чтобы попытки последнего высвободиться из них, попытки, не прекращавшиеся в течение многих лет и завершившиеся бегством Толстого в ту же Оптину, почти накануне своей смерти, кончились бы неудачею... Ходил к Варнаве Гефсиманскому, а, по слухам, даже побывал в Гефсиманском скиту и пресловутый Владимир Львов, стяжавший славу Обер-Прокурора Св. Синода, причем Варнава отзывался о нем, как "одержимом бесами", еще задолго до революции, прославившей Львова. Но стоит, конечно, хотя один раз в своей жизни встретиться с этими исключительными людьми, чтобы признать за ними тот несомненный дар прозорливости, которыми они обладают. Наряду с этими, так сказать, официальными "старцами", несущими в монастырях возложенное на них послушание, в России встречается еще один тип людей, неизвестный Европе. Это так называемые "Божьи люди". Хотя это понятие общее и распространяется часто и на "юродивых", и на "старцев", однако заключает в себе и некоторые особенности, отличающие "Божьих людей" от этих последних. В противоположность "старцам", эти Божьи люди редко остаются в монастырях, а преимущественно странствуют, переходя с места на место, вещая волю Божию людям и призывая к покаянию. "Старцы" всегда монахи, тогда как между "Божьими людьми" встречаются и миряне; но как те, так и другие ведут строгую аскетическую жизнь и пользуются равным нравственным авторитетом, очень высоким у некоторых из них. Многие из них примыкают к числу "юродивых во Христе", и черты различия между ними часто неуловимы. Выходя из борьбы с неправдою, искореняя малейшие компромиссы с совестью, "Божьи люди" стараются быть живым воплощением правды Христовой на земле, проповедуемой личным примером жизни, и отличаются от "старцев" и "юродивых" только тем, что стремятся к достижению своих целей иными способами и путями. Этот тип людей, несмотря на свое древнее происхождение, сохранился только в России и свидетельствует не о темноте русского народа, а о той его вере, какая на Западе уже давно утрачена.