Глава XXIX. Разрыв с А.Н. Волжиным
Глава XXIX. Разрыв с А.Н. Волжиным
Наступило время рассмотрения в Думе сметы Синодального ведомства.
Бюджетные прения в Думе – это своего рода экзамен для каждого министра. А.Н. Волжин очень волновался, ибо должен был выступить с разъяснениями не только по существу сметных предположений, но и по поводу всякого рода запросов, предъявления которых ожидал.
Я был очень заинтересован исходом этих прений и отправился в Думу. Речь А.Н. Волжина, обыкновенная, трафаретная, испещренная цифровыми данными, не давала поводов ни для одобрений, ни для порицаний: это была одна из тех обыденных речей, которые составляются мелкими чиновниками, корректируются начальством и являются лишь сводкой основных положений бюджета, своего рода объяснительной запиской, и ничего более... Однако Думская атмосфера было до того напряжена, настроение было уже настолько революционным, что одно только появление членов Правительства на Думской кафедре вызывало ярые протесты и грубое негодование, выливавшееся в крайне резких формах... Как ни старался А.Н. Волжин заблаговременно расположить к себе членов Думы, со стороны которых ожидал нападок, но он достиг этим только обратных целей. В.Н. Львов не пожалел красок для того, чтобы окончательно погубить А.Н. Волжина во мнении Думы. Начав с того, что А.Н. Волжин появлялся в Думе только для того, чтобы узнавать разными окольными путями, как относятся к нему члены Думы и что будут говорить при рассмотрении сметы ведомства, он кончил указанием на то, что Дума не Калашный ряд, куда ходят собирать сплетни, и что нужно не иметь никакого уважения ни к Думе, ни даже к себе, чтобы прибегать к таким приемам, к которым не прибегал еще ни один министр. Глупая и разнузданная речь Львова имела большой успех и была покрыта бурными аплодисментами. Кампания против членов Правительства велась дружно, планомерно; однако, к сожалению, Правительство видело в этой преступной работе Думы лишь выпады против отдельных членов кабинета, а Председатель Совета министров даже запрещал последним защищаться, опасаясь еще более худших последствий.
Пропустив Синодальную смету в Думе, А.Н. Волжин уехал с Высочайшим докладом в Ставку, откуда вскоре вернулся.
Было 10 часов вечера. Я сидел в своем кабинете и занимался.
Раздался телефонный звонок. У телефона был А.Н. Волжин.
"Мне очень нужно видеть Вас, – говорил А.Н. Волжин, – приезжайте после часу".
"Это слишком поздно, – ответил я, – извозчиков нет; пока я дойду к Вам, будет два часа ночи. Если нужно, я приеду завтра"...
"Нет, нет, мне нужно сегодня переговорить с Вами", – ответил А.Н. Волжин.
"В таком случае я приеду к 11 часам"...
"В 11 часов у меня доклады", – ответил А.Н. Волжин.
"Тогда извините; а ночью я не могу ехать"...
"Хорошо, – нервно закончил А.Н. Волжин. – Я отложу доклады и буду ждать Вас к 11 часам".
Бесцеремонность А.Н. Волжина, позволявшего себе вызывать меня даже ночью и, верно, думавшего, что я обязан являться по первому его зову, раздражала меня... Однако я вспомнил, что уже раз отказался от его приглашения и что в последний раз А.Н. Волжин был у меня: деликатность вновь разоружила меня.
В 10 с половиною часов вечера я вышел из дома...
Все то, что лежало на дне души, стало выливаться наружу, и я чувствовал, что должен уже сдерживать свое волнение и раздражение. Здесь было сознание того лукавства со стороны А.Н. Волжина, о котором мне так часто говорили, и чему я не хотел верить, и оскорбленное и беспрестанно оскорбляемое самолюбие, и сознание того ложного положения, в какое А.Н. Волжин меня ставил бессмысленными приглашениями и беседами, давшими пищу всевозможным сплетням, проникавшим в печать и бросавшим тень на меня, и обида от сознания, что А.Н. Волжин мне не верит, а только делает вид, что верит; а главное – было недовольство собою, убеждение в новой ошибке, в том, что я снова сделался жертвою своего излишнего доверия к людям...
Поэтому, подходя к квартире А.Н. Волжина, жившего тогда на Mоховой, 18, я уже дрожал от негодования, чувствуя особенно острую боль от последнего оскорбления, нанесенного мне А.Н. Волжиным, когда он заподозрил меня в распространении газетных сведений о моем будущем назначении. "Как он смеет так оскорбить меня, – думал я, поднимаясь к нему по лестнице; – а между тем я смолчал"... Мое волнение было так велико, что я боялся за себя и думал, что не в силах буду совладать с ним. Однако А.Н. Волжин встретил меня так приветливо, в его голосе было так много сердечных нот, что его вкрадчивость снова обезоружила меня, я снова поддался чарам и готов был не только простить и забыть, но и осудить сам себя за мнительность и подозрительность...
"Я только сегодня вернулся из Ставки, – начал свой рассказ А.Н. Волжин. – Государь был высокомилостив ко мне и в течение 40 минут, с большим вниманием, изволил выслушивать мой доклад... Целых 40 минут", – подчеркнул А.Н. Волжин.
Нарисовав, далее, знакомую мне картину Высочайшего завтрака, и остановившись на том, как приглашенные к Высочайшему столу вышли из столовой в зал, как выстроились полукругом в ней, как Его Величество подходило то к одному, то к другому, А.Н. Волжин, продолжая рассказ, отметил:
"Его Величеству было угодно осведомиться о том, в каком положении находится вопрос об учреждении должности 2-го Товарища Обер-Прокурора. Я доложил и в то же время спросил Государя, продолжает ли Его Величество настаивать на Вашей кандидатуре, или имеет в виду другого кандидата, на что Государь ответил, что Своих предположений не изменил и добавил: "Я желаю князя Жевахова". (Слова Его Величества в передаче А.Н. Волжина.)
Значит, – подумал я, слушая рассказ А.Н. Волжина, – Вы, пользуясь высокомилостивым приемом Государя, сделали еще и на этот раз последнюю отчаянную попытку отбиться от меня, и эта попытка не удалась. Но тогда зачем же Вы рассказываете мне об этом? – говорили мои глаза, с недоумением глядевшие на А.Н. Волжина.
"Вы понимаете, конечно, – продолжал между тем А.Н. Волжин, – что я должен был предложить этот вопрос Его Величеству, ибо об учреждении новой должности Товарища Обер-Прокурора так давно толкуют, что предположения Его Величества могли за этот долгий срок и измениться... Разумеется, воля Монарха для меня священна, и я обязан ее выполнить, но... – и тут А.Н. Волжин замялся, – я никак не придумаю, как бы мне Вас... пристроить"...
Как ужаленный, вскочил я со своего места и, не помня себя от негодования, утратив самообладание, я крикнул:
"Как это... пристроить!.. Я не инвалид, а Синод не богодельня, чтобы Вы меня пристраивали... У меня уже давно возникли сомнения относительно Вашей искренности; я наивно думал, что Вы и в самом деле желаете использовать мои познания для Вашего ведомства; но, если Вы озабочены только тем, чтобы меня "пристроить", и ссылаетесь даже на Государя Императора, Который, якобы, Вас принуждает к этому, тогда знайте, что я не желаю служить с Вами и объясню Его Величеству, почему. Я не нуждаюсь в "месте", я – Помощник Статс-Секретаря Государственного Совета и Член Главного Управления по делам печати и не нуждаюсь в том, чтобы Вы меня "пристраивали"...
А.Н. Волжин обомлел... Он никак не мог ожидать такого выпада со стороны того, чью деликатность он принимал за хитрость или глупость, за желание во что бы то ни стало, путем даже унижений, пробраться в Синод, не брезгуя для этого никакими средствами...
"Что Вы, что Вы, князь, успокойтесь, – заволновался А.Н. Волжин. – И не грех ли Вам так нехорошо думать обо мне!.. Я ли не просил Вас, чтобы Вы мне помогли, я ли не приезжал к Вам?! Зачем же я бы ездил к Вам, если бы не желал сотрудничества с Вами?! Нас связывает друг с другом Святитель Иоасаф; моя бабушка была игуменией Белгородского монастыря"... – путаясь и смущаясь, оправдывался А.Н. Волжин.
И эта бессвязная речь была произнесена таким тоном, что снова обезоружила меня... Мне стало жалко А.Н. Волжина, этого гордого, самонадеянного сановника, который сбросил свою внешность и предстал предо мною в образе слабого, раздавленного человека.
Я простился с А.Н. Волжиным с намерением никогда более не встречаться с ним. Однако это свидание все еще не было последним.
До меня стали доходить слухи, что А.Н. Волжин лихорадочно стремится наверстать потерянное время и постоянно ездит к Государственному Секретарю, чтобы, с помощью С.Е. Крыжановского, заготовить Высочайший доклад об учреждении должности второго Товарища Обер-Прокурора по 11-й статье. И действительно, прошло недели две-три после последнего, бурного свидания, как А.Н. Волжин снова пригласил меня к себе и встретил меня такими словами:
"Теперь я могу уже поздравить Вас своим Товарищем... Поздравляю, пока только академически... Высочайший доклад по 11-й статье уже готов, но еще не послан... Но это вопрос нескольких дней"...
"В Государственной канцелярии, – ответил я, – начались уже каникулы, и я на днях уезжаю из Петербурга".
"Куда?" – удивился А.Н. Волжин, все еще не умевший отрешиться от убеждения, что стремление достигнуть должности Товарища Обер-Прокурора было моею единственною мечтою, в жертву которой я был готов принести все, включительно до своей чести.
"В Киев, в Полтавскую губернию, в имение".
"Так Вы, по крайней мере, оставьте свой адрес", – с досадою сказал А.Н. Волжин.
Уступая этой просьбе, я дал свой Киевский адрес чиновнику особых поручений, князю Мышецкому, хотя был вполне убежден в том, что этот адрес А.Н. Волжину не пригодится.
А.Н. Волжин опоздал.
Убедившись в бесцельности сопротивления, А.Н. Волжин стал искать пути к осуществлению Высочайшей воли о моем назначении и, с помощью Государственного Секретаря С.Е. Крыжановского, нашел их... Но время уже было упущено. Положение, созданное А.Н. Волжиным, было таково, что, в лучшем случае, допускало лишь обмен светскими любезностями, но ни о каком сотрудничестве с ним, или деловых общениях, не могло быть и речи. Это сознавалось и высшими сферами, где, одновременно с предложениями об отставке А.Н. Волжина, высказывались проекты о назначении меня то его заместителем, то Товарищем Министра Внутренних Дел, но где уже совершенно исключалась возможность назначения помощником А.Н. Волжина.
А.Н. Волжин, по-видимому, об этом ничего не знал, как не знал и того, что, если должность второго Товарища Обер-Прокурора и будет учреждена, и я буду назначен на эту должность, то это случится лишь после его отставки. Своим противлением воле Монарха и неискренностью, А.Н. Волжин окончательно поколебал свое служебное положение не только в глазах Их Величеств, но и в глазах высшего общества, мнением которого особенно дорожил. Как он ни старался исправить ошибку и наверстать потерянное время, как ни спешил с учреждением должности и как, по-видимому, искренне ни хотел, на этот раз, ускорить мое назначение и тем вернуть утраченное доверие Их Величеств, но было уже поздно... Ускоряя мое назначение, А.Н. Волжин ускорял одновременно и свою отставку...
Я удивленно смотрел на А.Н. Волжина, когда он поздравлял меня "своим" Товарищем, ибо знал, что таковым никогда не буду, как знал и то, что дни А.Н. Волжина на Обер-Прокурорском посту уже сочтены. Из Петербурга я уехал в Оптину пустынь.