НА ЗАПОРОЖЬЕ

НА ЗАПОРОЖЬЕ

В августе 1647 года под предлогом осмотра пограничных крепостей на Украину прибыл ближайший помощник короля коронный канцлер Оссолинский. Трудно сейчас сказать, была ли согласована с Хмельницким эта поездка. Однако ясно, что в создавшейся тогда обстановке король по-прежнему придавал большое значение связям с казаками.

Прибыв на Украину, Оссолинский убедился, что Барабаш и Ильяш перешли на сторону магнатов. Хмельницкий оставался единственным человеком, который мог содействовать в осуществлении планов короля.

Поэтому встреча Оссолинского с Хмельницким проходила втайне. Присутствовали лишь ближайшие сторонники Хмельницкого — Федор Вишняк, Кондрат Бурляй и еще несколько казаков Чигиринского полка.

Невеселой была эта встреча. Хмельницкий, который потерял все, и казалось уже, не было никаких надежд на будущее, выглядел хотя и мрачным, но бодрым. Оссолинский, будучи канцлером, обладая огромной властью, наоборот, выглядел усталым. Его старая, согнутая годами фигура в дорогом одеянии выражала печаль от всего виденного и услышанного. Он вертел в руках золотую табакерку, и бледные его губы слегка подрагивали.

Медленно покачивая головой с выпуклым восковым лбом, Оссолинский, не спеша подбирая слова, говорил, что единственное желание наияснейшего короля — обезопасить южные и западные границы, сломить силу татарского разбойничьего гнезда и даже покорить его. Без этого Польша будет вечно в тисках. Он осторожно развивал план будущей войны, спрашивал о возможных путях продвижения татар, советовал, как лучше проводить набор казаков, чтобы в первое время не всполошить шляхту. Старшины молча слушали канцлера, и в голове у каждого из них рождались свои планы, свой подход к делу. Когда канцлер кончил, Хмельницкий поднялся и проникновенным голосом проговорил:

— Приносим бесконечную благодарность его величеству за оказанное нам доверие, но не скроем, что поручение его осуществить трудно: казаки стеснены коронным гетманом, не готовы еще к такому предприятию. Необходимо время, чтобы склонить к этому запорожцев. Строгий режим, введенный польскими властями на Украине, тоже усложнит и замедлит набор казаков. Несмотря на это, будет сделано все, чтобы угодить его величеству.

Оссолинский удовлетворенно кивнул.

— Его королевское величество подтверждает ваше право, панове, на набор казацкого войска и поручил мне передать вам на его снаряжение эти деньги. — Оссолинский протянул Хмельницкому пакет. — И жалует тебя, Богдане, гетманом Запорожским, с чем и передает знаки гетманского достоинства. Правда, показывать их до поры не следует.

Хмельницкий и его товарищи переглянулись. На лицах их была и радость, и озабоченность. С одной стороны, это было лестно. С другой, прими Хмельницкий сейчас королевское знамя и гетманскую булаву — против него поднимется вся старшина. Нет, если суждено ему быть гетманом, то только после избрания народом и всем войском на Запорожье. Королевская милость уже запоздала. Но и прямо отказываться тоже нельзя. Этим и короля можно оскорбить, да и Оссолинский насторожится.

Хмельницкий встал и, приложив руки к груди, торжественно поклонился.

— Я приношу сердечную благодарность светлейшему пану канцлеру и наияснейшему королю. Королевское знамя — это святыня, оно тронуло нас до слез и окрылило наши надежды. Принимаем его как хоругвь казацкого войска. О булаве же и думать не смею. Боюсь, не связала бы меня эта великая власть, мне же нужно быть свободным, чтобы как можно лучше послужить своему королю и отечеству.

Оссолинский прикоснулся к плечу Хмельницкого, и на его грустном лице мелькнула улыбка.

— Это новое доказательство бескорыстной верности и скромности пана Хмельницкого.

Из записки государева гонца дьяка Григория Кулакова о казацкой войне с Польшею. 1649, март: «Владислав король… пожаловал Богдана Хмельницкого гетманством Запорожским и послал ему свое жалование, а впредь обещал ему король прислати на жалованье черкасам и на челновое дело[36]… 170000 злотых польских».

Разговор с канцлером показал казакам бессилие короля и еще более утвердил их в мысли, что освобождения от шляхетского своеволия они могут достичь только путем восстания. В связи с этим решили собраться на новое совещание. В историю оно вошло как «совещание в роще».

В конце сентября 1647 года недалеко от Чигирина в одном из заросших густым черным лесом оврагов собиралось казачество. По зову Хмельницкого съезжались со всей Украины. Это были его соратники, единомышленники, которые откликнулись на его призыв. «Пусть будет вам известно, — говорил Хмельницкий, — я решился мстить панам-ляхам войною, не за свою только обиду, но за попрание веры русской и за поругание народа русского! Я один бессилен, но вы, братья, мне помогите…» И ему отвечали: «Станем с тобою: поднимется земля русская, как никогда еще не поднималась».

Были здесь и те, кто по-иному представлял себе свободу Украины и даже считал, что все это химеры оскорбленной старшины. Но они хотели более подробно узнать, что задумал Хмельницкий.

Хмельницкий стоял перед собравшимися с королевскими привилеями в руках. Подле него были те, кто присутствовал при передаче их Хмельницкому и мог ото засвидетельствовать.

Выступление Хмельницкого перед собравшейся старшиной — единственное дошедшее до нас свидетельство, раскрывающее содержание его политической деятельности накануне освободительной войны. Оно известно из книги Самуила Грондского «Казацко-польская война», опубликованной в 1789 году, автор которой записал ее со слов Ивана Выговского. Грондский и сам встречался с Богданом Хмельницким, выполняя дипломатические поручения к нему от польского короля Яна Казимира, шведского Карла X Густава, князя Трансильвании Дердья II Ракоци, у которых он служил.

В начале своего выступления Хмельницкий рассказал, что на его просьбу рассмотреть и решить дело с Субботовом его в Варшаве осмеяли.

— Так они относятся не только ко мне, так ляхи относятся ко всему народу украинскому, который считают быдлом и схизматиками…

Хмельницкий на минуту умолк, вытер разгоряченное лицо рукавом малинового кунтуша и страстно воскликнул:

— Ужели будем терпеть? Ужели оставим в бедствии братьев наших русских, православных?

Лицо Хмельницкого было суровым и жестким, глаза испытующе и требовательно смотрели на присутствующих.

— Проезжая по Руси[37], везде я видел страшные притеснения, тиранство. Несчастный народ вопиет о помощи: все готовы взять оружие, все обещают стать с нами заодно… Чего мы только не терпели! Вольности наши уничтожены, земли отняты, большая часть свободных рыцарей обращена в холопов: они отрабатывают барщину, ходят за лошадьми, топят печи панам, смотрят за собаками, как рабы, бегают с письмами. Чтобы извести казачество, число реестровых уменьшено до шести тысяч, да у тех жизнь не лучше рабской. Полковники, сотники — все начальство у нас не выбрано нами, а из шляхты. Они пользуются казаками, как слугами, для своих домашних работ. Жалованье, положенное издавна от короля и Речи Посполитой, по тридцать золотых на каждого казака, они берут себе и дают только тем, кто заодно с ними. Если в походе казак захватит татарского коня — тотчас отнимут, языка ли поймает казак — полковник пошлет его к коронному гетману с жолнером и скажет, будто отличился жолнер, а казацкую отвагу нарочно скрывают. Нередко бедный казак должен идти с рарогом или раструбом[38] через дикие поля, неся подарок какому-нибудь пану, подвергаясь опасности быть пойманным татарами, и на это не смотрят: пропал казак — и был таков! А сколько раз предавали казаков жестоким казням! За малейшую вину убивают даже детей! А сколько раз чинили ругательства над женами и дочерьми нашими!.. А как страдают крестьяне под гнетом своих старост и надсмотрщиков! Но всего ужаснее — преследуют веру нашу, принуждают нас к унии, разоряют наши церкви, продают утварь церковную, ругаются над святынею и священниками, изгоняют пастырей…

Молча слушали присутствующие Хмельницкого. Одни готовы были немедленно выступить вместе с ним против ляхов, другие, особенно те, кто позажиточнее, колебались. Они сумели сжиться с магнатами, и людское горе их меньше касалось: «С чем выступать? Как выступать? — говорили они. — Пушек нет, ружей нет, их забрали комиссары. Да и ляхи сейчас наловчились в военном деле, голыми руками их не возьмешь. Хмельницкий говорит — позвать на помощь татар. Но сколько раз мы били их. Теперь они нас ненавидят!»

Хмельницкий отвечал на это:

— Правда ваша, враги сильны, и мы против их сами ничего не сделаем, особенно когда во всех замках сидят польские комиссары и следят за нами, а к тому же жолнерство зимует в нашем краю. Сразу заметят наше движение и подавят его, поэтому нельзя нам обойтись без помощи. Я думаю, ни у кого нам нельзя ее просить, кроме России и татар, все другие соседи слабы, они скорее вступятся за поляков, чем за нас… Не вижу, — вскричал Хмельницкий, — другого выхода, кроме Москвы! Москва одной с нами веры и не оставит нас в беде. Московия сама была опустошена в прежние годы поляками и едва ли сможет сразу вступиться за нас. С татарами труднее сойтись, мы их извечные противники: то нападали на них, то отнимали добычу, которую они захватывали в польских землях. Но сейчас татары нам нужны, они нам помощники.

— Ты, пане Хмельницкий, — отвечали на то присутствующие на совещании казаки, — покажи только средство, как поладить с татарами, а там и рассудим.

— Если так вы говорите, — отвечал Хмельницкий, — то я не стану скрывать от вас, братья мои, что король наш, желая воевать с турками, собрал наемное войско, но так как панство не захотело, то он его снова распустил, а теперь нас подговаривает сделать поход на турецкую землю, чтоб, когда в ответ пошлют турки на Польшу войско, поляки рады — не рады, а взялись бы за сабли. А чтоб вы этому поверили, то вот вам королевская привилегия на постройку чаек для войны. Нам дали и знамя и булаву и хотели меня поставить гетманом при свидетелях, которые здесь и могут поручиться, что я правду говорю. Я, однако, не принял гетманства… По-моему, братья, пока эти письма у нас в руках, нужно выбрать послов к татарам и объявить, что замышляет король, да и посоветовать им: пусть нам пособляют, коли хотят покоя, а не согласятся, так мы им войну объявим, так им и скажем.

— Соединимся, братья, — сказал далее Хмельницкий, — восстанем за веру православную, восстановим свободу народа нашего и будем единодушны. На это святое дело нас благословил почивший в бозе митрополит Петро Могила. Вечная ему память!

Все дружно повторили последние слова.

На этом совещании Хмельницкий впервые открыто изложил план выступления против шляхетских войск. Он связывал его с походом молодого Александра Конецпольского против татар на понизовье Днепра в октябре 1647 года. Перейдя Днепр на Бургунской переправе (ниже современной Каховки), Конецпольский думал пограбить здесь в степи татарские улусы. Его войско численностью в 2500 человек состояло из личных хоругвей[39] разных панов. В это же время реестровые под начальством комиссара Шемберга совместно с польскими жолнерами укрылись в лесу под Лебедином, чтобы защитить кордон от нападения татар. Польские силы были разделены, и Хмельницкий решил использовать это для начала восстания. Реестровые казаки из-под Лебедина должны были по данному знаку двинуться на польские части, которые находились рядом с ними, и, разгромив их, захватить пушки и знамена Запорожского Войска и создать ядро восстания. Дальше они должны были пойти навстречу Конецпольскому и разгромить его.

Хмельницкого охотно поддержали и, приняв его план, избрали своим предводителем. Присутствующие обратились к Хмельницкому с просьбой взять на себя переговоры с татарами, уверяя, что «им не найти никого более способного для этого дела».

Не всем из присутствующих на «совещании в роще» принятое решение пришлось по душе. Еще не успели разъехаться его участники, а один из присутствующих — есаул Чигиринского реестрового полка Роман Пешта — уже был у магната Александра Конецпольского и рассказал ему обо всем, что задумали казаки, уверив его, что именно «Хмельницкий бунтует казаков». Об этом же было сообщено ставленнику магнатов казацкому комиссару Шембергу, который сразу же послал гонца к коронному гетману. Получив донесение Шемберга, Потоцкий потребовал немедленно схватить Хмельницкого и посадить под надежную охрану, а вслед за этим шло новое указание — предать его смерти.

После «совещания в роще» Хмельницкий срочно отправил во Львов своих людей с деньгами. Их спрятали в телегах с пшеном, которое якобы везли сюда для продажи. На эти деньги люди Хмельницкого должны были закупить ружья, сабли, свинец.

Тогда же он посылает на Запорожье гонца к своему другу и соратнику бывшему реестровому сотнику Федору Лютаю, который еще раньше ушел за пороги и был здесь избран кошевым атаманом. Он сообщал о назревающих событиях и просил быть готовым выступить ему на помощь. Туда же он тайно отправляет и несколько пушек.

Все это становится известным польским властям. И они принимают меры. Во Львове были задержаны телеги, которые уже возвращались назад с закупленным оружием. Не удалось переправить на Запорожье пушки.

Через некоторое время после «совещания в роще» Хмельницкий был схвачен в селе Бужине шляхтичами и брошен в тюрьму. Однако что делать с ним дальше, не знали. Александр Конецпольский, который прибыл в Крылов, где был заключен Хмельницкий, созывает совещание. Решили, что убивать его здесь небезопасно: может взбунтоваться казацкая «чернь». Лучше сделать это где-нибудь в другом месте, когда он будет на свободе. А пока пусть кто-нибудь возьмет его на поруки, чтобы не убежал. Неизвестный очевидец позже писал, что поручился за Хмельницкого «его милость пан Кричевский, полковник Войска Запорожского и приятель Хмельницкого». 7 декабря 1647 года он же сообщил Хмельницкому, что его хотят тайно «смерти предати» и ему нужно немедленно скрыться. В этот же день Хмельницкий ушел из дому.

Из летописи Самоила Величко: «Будучи тем зело озлоблен, а не могучи больше при вышепомянутой своей отваге и столь значительных заслугах сдержать того озлобления, начал тайные переговоры с другими своими товарищами, искал у них совета и способа, как себе и всему отечеству при таких притеснениях помочь.

О чем, узнав от кого-то, предупрежденный гетман коронный Потоцкий послал указ к Кречовскому, полковнику Чигиринскому, чтобы его, Хмельницкого, прибрал к рукам и до дальнейших распоряжений под арестом задержал. Однако Кречовский не только того не учинил, но еще в предостережение тот самый указ гетманский, ему письменно присланный, к нему (Хмельницкому. — В. З.) отослал. И тот тут же, не прислушиваясь долго к чужим советам, а по тому предостережению Кречовского, сколько мог, собрал себе товарищей и поскакал с ними на лучших конях на Запорожье…».

Вместе с Хмельницким 7 декабря 1647 года на Запорожье выехало 300, по другим данным — 500 реестровых казаков. Он взял с собой также сына Тимоша. Они направились туда, где, как писал сам Хмельницкий, «много таких обездоленных и покалеченных казаков-небожат, которые также не по своей воле покинули жен, детей и добро свое, от тайного преследования скитаются». Они ехали навстречу борьбе, войнам, навстречу новой жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.