Глава 2 Последняя

Глава 2

Последняя

Новые планы

Наступала осень, а новый истребитель Поликарпова еще окончательно не построили. Чкалов не уходил в отпуск, ожидая, когда «И-180» будет готов к полету.

Валерий все больше уделял внимания подготовке женского экипажа самолета «Родина», который собирался совершить прыжок на Дальний Восток.

— Тренируйтесь в полете на одном моторе, — говорил он Валентине Гризодубовой и Полине Осипенко. — Представьте, один сдает, нужно уметь лететь на другом. На одном машина обязательно будет заворачивать, приучайтесь справляться.

Чкалов принимал самое горячее участие в работах по тщательной отработке машины «Родина», словно на ней собирался летать сам.

— Напрасно вы, девчата, деликатничаете, — учил экипаж Гризодубовой Чкалов, когда узнавал, что затягивался монтаж приборов на самолете. — Раз нужно сделать, требуйте, а не миндальничайте!! — И тут же добавлял: — Не подумайте, милые мои, что я только все ругаю. Я вас от души люблю и добра желаю. Но поймите, перелет — дело не ваше личное, а всего нашего народа… Раз уж вы согласились, что я ваш шеф, будьте добры слушаться.

И как же Валерий был рад, когда в сентябре 1938 года перелет экипажа «Родина» завершился благополучно. Он телеграфировал отважным женщинам:

«Горячо приветствую наших летчиц Валентину Гризодубову, Полину Осипенко и Марину Раскову, возвращающихся с победой в Москву. Желаю славным подругам новых успехов в борьбе за авиационное первенство нашей Родины.

Комбриг В. Чкалов».

Да, к этому времени Валерию Павловичу было присвоено новое очередное воинское звание — «комбриг».

Между тем мечта о полете «вокруг шарика» разгорелась до такой степени, что три товарища и три друга сочинили письмо Иосифу Виссарионовичу Сталину.

«Мы помним Ваше обещание разрешить нам перелет в 1939 году за пределы СССР. До 1939 года осталось времени не так уж много, и поэтому мы решились Вас просить конкретно о следующем:

1. Построить самолет с дальностью 15–20 тысяч километров, с дизельным мотором и рабочей высотностью машины 8—10 тысяч метров.

2. Разрешить подготовку к перелету, как только самолет будет готов, начиная с его испытания.

3. Дать установку наркому оборонной промышленности о всех мероприятиях, связанных с указанной просьбой (постройка нескольких экземпляров машин и дизелей и ускоренное их испытание с нашим участием).

Очень просим удовлетворить нашу просьбу.

Экипаж: летчик В. Чкалов, летчик Г. Байдуков, штурман А. Беляков».

Это письмо Валерий носил в кармане кителя, собираясь при первом удобном случае передать непосредственно адресату.

Выпал ранний осенний снег, а Чкалов все еще не использовал свой отпуск, проводя дни на заводе, где завершалось строительство нового истребителя. Иногда Чкалов уходил в воздух, облетывая серийные истребители и «отводя душу». А душа-то последние месяцы была в состоянии тревожного ожидания, во-первых, потому, что задерживался монтаж истребителя «И-180», которого ждали и наши добровольцы-летчики, дравшиеся в Испании с новейшими самолетами фашистской Германии, и весь состав истребительной авиации Военно-Воздушных Сил Красной Армии, а во-вторых, потому, что было совершенно не ясно, как отнесется Сталин к нашей просьбе разрешить полет «вокруг шарика».

Чкалов явно тосковал, заметно помрачнел. Только вечерами его мужественное сердце «мягчало». Оставаясь наедине со своими детьми, он преображался до неузнаваемости. Тогда комнаты содрогались от грохота мебели, беготни и смеха так, что соседи опасались за свои жилища.

А если дети уже спали, то вернувшийся с аэродрома летчик тащил жену в Дом актера или Дом писателей или включал подаренную правительством радиолу и слушал вместе с Ольгой Эразмовной пластинки Шаляпина. Ему особенно нравилась «Дубинушка» — недаром дед и прадед были бурлаками. Валерий говорил жене: «Жалею, что в Париже нам не довелось побывать у великого русского певца».

А иногда Чкалов прямо с аэродрома уезжал в баню, в которой парился отчаянно, и многим любителям этакого удовольствия частенько приходилось опускаться намного ниже Валерия, усердно хлеставшего себя березовым веником на самом верху парной.

Наступила глубокая осень 1938 года. Неожиданно снег растаял, небо вновь затянули темные дождевые тучи, и Чкалов наконец-то решил взять отпуск, что означало: махнуть по самому старому маршруту и погостить в своем родном Чкаловске. Как всегда, он приглашал Белякова и меня ехать с ним отдыхать на Волгу, а не зариться на курортное море. Он огорчался, когда ему все же советовали съездить в Сочи полечиться мацестинской водой.

— Вечно вы хитрите и находите предлоги, чтобы увильнуть. А я поеду, поеду один — страшно тянет на Волгу.

Уже 17 ноября он был в Горьком на собрании стахановцев города. Погостил Валерий у брата Алексея и у сестры Софьи, 19 ноября заехал к старому товарищу отца врачу Постникову.

21 ноября 1938 года Чкалов вместе с другом детства, директором ленинградского завода Павлом Волковым зашел в редакцию газеты «Горьковская коммуна», где Валерия всегда принимали с неподдельной радостью. Здесь был сделан фотокорреспондентом Капелюшем последний снимок Чкалова в Горьком. Валерий приглашал всех к себе в гости в Василево, а его поправляли: в Чкаловск.

В гостях у матери

Наталья Георгиевна была сердечно рада приезду своего любимого Воленьки.

— Как же тебя, Воленька, заждалась я. Уж больно редко пишешь. Одна радость у меня — все гляжу не нагляжусь на твои портреты.

— Ну ладно, мама, ведь недавно был, правда, всею один денек, — отвечал сын, целуя ее. — Теперь погостюю у тебя целый месяц! Не надоем? Говори, — шутил Валерий.

— Что-то ты, сынок, невесел, как я погляжу… Не случилось ли чего?

— Осень, мама, грусть наводит. Вот и опал весь твой сад, и Волга стала холодной, мрачной.

— Ладно, коли так, — мягко прервала мать. — Хорошо, что приехал, ведь без тебя и дом-то невесел.

— Преувеличиваешь, мама! — улыбаясь, ответил Валерий. — Ты это всегда мне говоришь. Лучше покорми голодного сына, а то на машине так протрясло, — с этими словами Чкалов подошел к матери, подхватил ее на руки и закружил по комнате.

— Да что ты, Воленька, рассыплются мои кости, а ты надорвешься.

Наталья Георгиевна засуетилась, захлопотала вокруг стола, а Валерий вышел на террасу. Вдыхая сырой и прохладный воздух, Чкалов всматривался в заволжские дали, которые туманились в осенних сумерках, рассматривал с высокого места Чкаловск. Валерий никак не мог привыкнуть к факту переименования Василева в Чкаловск — чувствовал себя чем-то виноватым, что это случилось при его жизни.

«Ну ладно, — говорил он Белякову и мне, — переименовали острова Удд, Лангр и Кэос в заливе Счастья Охотского моря в острова Чкалов, Байдуков, Беляков. Но зачем старинному-то Василеву имя менять?»

Чкалов прошелся по опустевшему саду, припоминая, как однажды в детстве он лучшую яблоньку очистил со своей ватагой и как Наталья Георгиевна, рассказывая о случившемся мужу, говорила:

— Добрый наш Воленька. Вот и отдал самое лучшее своим дружкам…

Отец не тронул Валерия за такое озорство, но сказал ему:

— Добрым ко всем быть — такого даже в сказках не бывает. В мире есть и недобрые, и злые, и нехорошие люди, которым потакать не след! Запомни, Валерьяшка…

Дождь усилился, и Валерий Павлович вернулся в

дом. Стол уже был накрыт. Наталья Георгиевна сказала:

— А я уж, старая, подумала, что ушел мой Воленька к дружкам да к товаркам.

— Нет, мать, сегодня приехал нарочно незаметно автомобилем, чтобы вечерок посидеть в тишине да с тобой потолковать.

— Да и то правда, завтра, как узнают, что приехал, тебя только мы и видели.

— Не обижайся, мама! Теперь я депутат — слуга народа. А знаешь, как слуга поворачиваться обязан? Ты-то уж наверняка знаешь.

— Хорошее да доброе делать людям, Воленька, приятно самому, да и дело это святое… — И мамаша невольно поглядела на образа и горевшую около них зажженную лампадку. Валерий этот взгляд матери заметил и сказал:

— Ты меня, мать, прости, но в бога летчики не верят. Мы его и за облаками не отыскали… Кстати, и чертей не встречали.

— Может, мне, сынок, потушить лампадку? — беспокойно спросила мать.

— Да как же это, мама? Ведь я гость, а ты хозяйка и моя мать! Ты и распоряжайся как знаешь.

Наталья Георгиевна все-таки погасила лампадку, а сын, словно ничего не заметив, смолчал.

Спать легли рано, хотя уснули только под утро. Кровати их стояли в одной комнате, и разговор вести было удобно. Мешал лишь ошалевший ветер, то швырявший в окна мокрый снег, то жалобно стонавший в трубе жарко натопленной печи.

— Непогодь началась, — сказала тихо мать.

— А я люблю бури, штормы, — отвечал сын. — В них есть что-то от наших полетов, когда твой многотонный самолет кидает в облаках словно снежную пушинку.

— Воленька, а вправду говорят, что тебе сам Сталин предлагал хорошую должность с большим жалованьем, но при этом ты не должен летать? — с какой-то робостью в голосе спросила Наталья Георгиевна сына.

— Правда, мама! Предлагали быть администратором или на партийную работу, а я, как и в прошлом году, всем говорю: «Летать, летать — вот моя партийная работа…»

— Да уж я знаю тебя — весь в отца. Тот тоже лез в огонь, чтобы поправить паровой котел на пароходе.

— И я дал публичную клятву, что до смерти не брошу штурвал самолета.

— Шибко опасное твое ремесло, сынок. К чему сирот плодить?

— За меня, мама, не бойся, хотя наше дело действительно опасное.

— Вот я и говорю…

— Ну а кто же должен рисковать, если не я? Что я — цаца какая? Я трудовой человек, да и дело свое не хуже многих знаю. А дело летчика-испытателя, мама, поверь мне, не каждому можно перепоручить.

Мать немного помолчала, не зная, как убедить сына, потом спросила:

— А чего ты в прошлом году врезался в лес, а не садился на шоссе? Ты же голову проломил…

— Да ведь как сядешь на шоссе, если по нему машины мчатся, забитые людьми? Почему должны гибнуть невинные люди?

Опять Наталья Георгиевна не знала, как ответить сыну, только сказала:

— Ты должен всегда помнить о семье… Даже тогда, когда ты заберешься на самый верх или на свой полюс.

— Лелика, Лерочку и Игорька я люблю больше всего на свете, и ты это отлично знаешь.

— Знаю, что любишь, но часто дело человека забирает от него все без остатка, — как-то неопределенно сказала мать и добавила: — А летать ох как хорошо да красиво! Век не забуду, как с тобой летала над нашей Волгой-матерью, над ее привольем.

— Вот видишь, а сына хочешь лишить всего этого!

— Потому, сынок, и обращаю внимание. Твое рукомесло пьянит человека, а ты знаешь, что и от вина люди гибнут, становятся алкоголиками и не знают, как избавиться от такой напасти.

— Тут ты права, мама. Но летать бросить так просто невозможно, только смерть или какая-то тяжелая болезнь могут разлучить летчика с воздушной стихией, которую человек простым глазом не всегда может видеть.

Мать долго молчала, тревожно думая о судьбе своего младшенького.

— А что, сынок, говорят, будто ты намедни неладно себя у Сталина вел?

— Это кто же тебе наябедничал?

— Ольга Софье рассказала, а та мне. Слухи шли, что ты будто с ним прямо в Кремле борьбу затеял… — серьезно говорила Наталья Георгиевна.

— Чепуху городят, а ты веришь, — усмехаясь, отвечал сын. — А дело было как? Сижу я на приеме с ребятами в Кремлевском дворце, и вдруг подходит ко мне Сталин и говорит: «Хочу выпить, Валерий Павлович, за ваше здоровье». А я отвечаю: «Спасибо, оно у меня и так прекрасное. Давай лучше, Иосиф Виссарионович, выпьем за твое здоровье!» Сталин держит маленькую рюмочку и улыбается. Я сразу догадался, что в его рюмашке вода минеральная — «Боржом» или «Нарзан», так как все стенки пузырьками покрыты. Встал я, взял из рук Сталина рюмочку и поставил в сторону, а взамен ее выбрал большой бокал и налил его доверху водкой. Затем нашел второй такой же и тоже наполнил его крепким напитком. Один бокал отдал Сталину, а другой взял себе и сказал: «Давай, Иосиф Виссарионович, выпьем на брудершафт!»

Сталин улыбнулся. Наши руки переплелись. Я, конечно, знал, что Иосиф Виссарионович не пьет водки, и ясно видел, что он только пригубил, помочил усы и с любопытством следил за мной. Мне ничего не оставалось, как осушить бокал до дна, после чего я одной рукой обнял Сталина за шею и начал его целовать.

— Да как же ты осмелился-то? — испуганно спрашивала мать.

— Ничего плохого я не думал, а вот охрана перепугалась.

— Ведь этак-то и до беды недолго! Это недозволительно, Воленька! Сталин тебе ведь не Володька, а ты выпивши мог силу не размерить…

— Ну что ты, мама! Ерунда какая-то. Я ведь от души.

Валерий улыбнулся в темноте, думая, что действительно дети для матери всегда дети.

Долго еще говорили два разных, неродных, но дорогих друг другу человека.

Наталья Георгиевна была права — утром в доме оказалось много друзей и знакомых, поспешивших застать своего знаменитого земляка на месте.

Когда Валерий вышел в горницу, то увидел и своего крестного Шапошникова, деда Ипата, рыбака Щипакина, нарядившегося по такому случаю, гостей из Катунок и Пучежа и множество других приветливых, улыбчивых людей. Безусловно, все планы были сломаны. Он намечал сначала сходить к старому приятелю Володьке, а потом к старику возчику, чтобы прокатиться на тройке по первоснежной скатерти с валдайскими колокольчиками, а потом податься на охоту и завершить все это веселье в старинной волжской баньке.

Но после веселого завтрака у мамаши, пригласившей к столу всех прибывших к Воленьке, Чкалов сразу же направился в затон, куда уже причалили десятки судов, приписанных к речному порту. Обойдя порт, некоторые пароходы и судоремонтный завод, Валерий долго вел беседу с матросами, с рабочими, администрацией завода и к обеду вернулся домой веселый и радостный.

— Ну, мама, как я здорово оглядел затон. А люди-то какие чудесные на заводе и пароходах.

— Ладно уж, Воленька! Ты любишь перехваливать людей. Не раз тебе отец-то говорил об этом…

— Ничего, хуже быть злобным и недоверчивым…

— Это, Воленька, правда, но и пересаливать даже щи вредно…

— Наш народ непорченый, — продолжал Валерий. — Через несколько лет для жизненной науки направлю на волжский пароход своего Игорька, чтобы в кочегарке вкусил нелегкий труд народа…

— Да разве это можно? — всплеснула руками старушка. — Сына знаменитого летчика — ив этакое пекло!

— Именно, мамаша, в пекло, чтобы закалился и был всю жизнь человеком.

После обеда Валерий Павлович пошел пешком в соседнюю деревню Гумнище посмотреть, что сделало звено льноводки Саши Прозоровой, которая много раз приглашала его, депутата Верховного Совета, говоря при этом: «А я со своими товарками знаешь сколько собрала льна этим летом? Если его вытянуть в одну нитку, то она обовьет твой земной шар».

Валерий отдыхал в родных местах отлично, но отпуск получился короткий — пришла телеграмма с завода: «Все готово. Ваше присутствие необходимо».

Чкалов выехал в Горький и на следующее утро был в Москве.

На заводе

Уже 3 декабря Валерий появился на летной станции своего завода, но «И-180» на ЛИСе[21] он не нашел. Ведущий инженер по испытаниям Лазарев рассказал летчику, что с новым самолетом на заводе не ладится, обнаружена масса дефектов, что программа испытаний еще не подписана, хотя по всему чувствуется, и наркомат и главное управление торопят, надо машину быстрее поднять в воздух.

— Да не пугай ты себя этими дефектами, ведь машина рождается, друг мой, — утешал Чкалов молодого инженера.

Чкалов знал, с какими трудностями сопряжено рождение каждого нового самолета. Появление его — результат усилий и напряженного труда многих сотен людей — и конструкторов, и производственников. В процессе превращения замысла конструктора в чертежи проекта и перевода чертежей в отдельные детали и узлы машины и наконец в процессе сборки машины перед этими людьми встает множество вопросов, возникает необходимость решать большие и малые технические задачи. Чкалов хорошо знал все это.

Он поговорил еще с бортмехаником, а затем отправился к директору завода и главному конструктору. Они радостно встретили Чкалова.

— Значит, прибыл? — спрашивал летчика конструктор, словно перед ним стояло привидение, а не Чкалов.

— Раз вызвали, прибыл. Что ж тут удивляться? — недовольно ответил Валерий и добавил: — Знаю, что теперь распространяют про меня слухи: до геройства, до полюса да до депутатства, мол, Чкалов на палке летал, словно ведьма на метле, а теперь стал важным лицом и не больно-то его пошлешь в пекло…

— Не слушайте вы эти разговоры, — серьезно сказал Поликарпов, — мы знаем, кто такой Чкалов. Давайте займемся делом.

После разговоров с главным конструктором и директором завода Чкалов понял: «И-180» ожидают многие, и принимаются меры к быстрейшему внедрению его в производство. Что касается дефектной ведомости от 2 декабря 1938 года, то, естественно, дефекты будут устранены.

Бесстрашный человек и талантливый летчик, Чкалов безгранично верил конструкторам, ведущим инженерам, механикам и мотористам. Он твердо знал, что при передаче самолета с производства на летно-испытательную станцию завода будет составлен акт, который подпишет начальник ОТК, начальник ЛИСа, ведущие инженеры по производству и испытаниям, военный представитель и что этот документ будет оформлен только в случае готовности «И-180» к полету. Валерий Павлович верил всем, кто создавал и готовил к полету самолет «И-180».

12 декабря 1938 года

Несмотря на начало зимы, сильных морозов и установившегося снежного покрова в первой половине декабря не было. Это метеорологическое обстоятельство, казалось бы, не имело прямого отношения к созданию самолета «И-180», однако некоторые работники пытались извлечь из прихотей природы выгоды. На новом самолете еще не были установлены средства, позволяющие выдерживать номинальные тепловые параметры двигателя при низких температурах наружной атмосферы, однако часть конструкторов и руководство завода считало, что сравнительно теплое начало зимы позволяет надеяться, что первый полет удастся провести без особых устройств, регулирующих температуру головок цилиндров мотора.

Стремление поскорее дать новый истребитель, который так ждала Красная Армия, очевидно, заставило их идти на подобный риск. А новый истребитель действительно был необходим. Международная обстановка день ото дня становилась напряженней. Германский фашизм открыто вел подготовку к новой большой войне. Гитлер использовал Испанию как полигон. Здесь испытывали новые виды вооружения, здесь появилась новая модель истребителя «мессершмитт» «МЕ — 109Е», превосходившая наши машины в скорости и мощности огня.

Вечером 7 декабря самолет «И-180» перевезли с завода на аэродром, не составив даже акта о передаче машины летно-испытательной станции.

Из записей в дневнике ведущего инженера по испытаниям Лазарева видно, что 8 и 9 декабря самолет спешно готовили к первому вылету, ликвидируя недоделки и дефекты.

Валерий И декабря договорился, что завтра, в воскресенье 12 декабря, он прилетит на полигон и будет отстреливать пушки на опытном самолете «ВИТ», предназначенном для истребления танков противника с воздуха. Для подготовки самолета и вооружения туда направляется ведущий механик М. Г. Барский. Видимо, Чкалов не подозревал, что к вечеру положение резко изменится, так как Главное управление авиационной промышленности требовало внесения ясности по поводу ввода в серийное производство самолета «И-180» в наступающем году.

В воскресенье 12 декабря утром был подписан акт о сдаче заводом самолета «И-180» на летно-испытательную станцию и акт о готовности опытного самолета к первому вылету…

В то время как составлялись акты и задания на летной станции завода, Чкалов был дома. Просмотрев утренние газеты, он стал разбираться с письмами от избирателей, учреждений и отдельных лиц, обращавшихся с предложениями или просьбами. Он сидел еще в халате, когда позвонили с аэродрома. Сначала он думал, что это говорит бортмеханик Барский с полигона, где самолет «ВИТ» ожидал Валерия, чтобы продолжить программу отстрела пушек Курчевского с воздуха по наземным целям. Но оказалось — Чкалова вызывают на Центральный аэродром для первого полета на «И-180».

— А как погода? — спросил Валерий инженера и, получив ответ, сказал: — Готовьте машину. Позавтракаю и приеду…

Он зашел в столовую, где сидели гости, прибывшие из Горького, — его старший брат Алексей и писатель В. Костылев.

Налив себе чаю, хозяин дома сел за стол и как ни в чем не бывало спросил писателя:

— Ну, когда же я буду читать твоего «Козьму Минина»?

Пока Валерий завтракал, мирная литературная беседа перешла в бурную дискуссию на тему о тем, каким должен быть царь Иван Грозный, о котором Костылев задумал написать роман. В дверях появился шофер.

— Сегодня же воскресенье, Валерий Павлович, — напомнил летчику земляк-писатель.

— Да вот, видишь, машина готова. Я буду летать недолго… Скоро вернусь. — И, обращаясь к шоферу, сказал: — Пока я одеваюсь, ты, Филипп Иванович, хлебни чайку, и мы тронемся.

Валерий Павлович ушел в спальню, сказал жене, что его вызывают на полеты, оделся в военную форму с комбриговскими ромбами на петлицах и орденами на гимнастерке и вскоре вышел в коридор, где увидел уже одевшихся гостей.

— А вы куда? — удивленно спросил Валерий Павлович.

— Ты подкинь нас до Маяковской. Дела у нас… — ответил брату Алексей.

Высадив пассажиров на площади Маяковского, Валерий стал молчалив и не шутил, как обычно, с шофером Утолиным — человеком скромным и немногословным.

Валерий сейчас не замечал вечной суеты улиц столицы. Он поглядывал больше вверх, в небо, затянутое серыми облаками, определяя, что погодка сегодня будет не по-декабрьски теплая, но действительно хорошая, летная, как это ему недавно передавал по телефону ведущий инженер по испытаниям.

На аэродроме у стоянок самолетов ЛИСа завода летчик заметил необычное скопление людей, работавших не только на заводе, но и в различных главках Наркомата оборонной промышленности.

«Вечно собираются любители острых ощущений, словно в цирк или на ипподром», — недовольно подумал Чкалов, направляясь к самолету «И-180», который он должен научить летать.

По давно установившейся привычке летчик, подойдя к машине, улыбаясь, поздоровался с механиком, мотористом и инженерами.

— Ну как? — спросил испытатель ведущего инженера.

Лазарев рассказал, что все готово: акт о допуске к первому вылету и задание на него подписаны, самолет «И-180» и его мотор М-88 осмотрены и исправны.

— Значит, все в порядке? — дружески спросил летчик.

— Да, можете одеваться и вылетать, — ответил Лазарев и тут же добавил: — Николай Николаевич уже здесь.

Чкалов направился в здание, где размещалась комната летчиков. По пути испытатель встречал знакомых и, радостно улыбаясь, здоровался с каждым.

Минут через пятнадцать летчик, одетый в зимнее обмундирование, с парашютом, заброшенным за плечо, уже подходил к самолету вместе с таким же широкоплечим, как и он, но более высоким Поликарповым — творцом нового потребителя.

Со стороны можно было видеть, что главный конструктор волновался.

— Красавец! — коротко констатировал летчик, глядя на самолет, явно адресуя похвалу Николаю Николаевичу.

— Желаю успеха, — ответил главный конструктор, пожимая Валерию руку.

Испытатель, надев парашют, не торопясь обошел новый самолет, забрался на крыло и влез в кабину. Механик помог ему привязаться поплотнее ремнями к сиденью.

— Давай запускать мотор, — твердо сказал механику Чкалов, полностью отрешившись от всего постороннего.

Вскоре мирно зарокотали четырнадцать цилиндров мотора М-88, никогда не бывавшего в воздухе.

Испытатель прислушивается к буркотне двигателя, работающего на малых оборотах, внимательно вглядывается в показания каждого прибора, отмечающие качество работы систем питания мотора бензином и маслом. По мере повышения температуры масла летчик рукой передвигает вперед рычаг управления мотором, который послушно увеличивает обороты. Выхлопные газы двигателя и рассекающие воздух лопасти воздушного винта в совокупности резко меняют звуковую обстановку, и уже на весь аэродром звенит и ревет сотрясаемый винтом воздух.

Орлиный профиль летчика-испытателя временами скрывается, когда Валерий опускает большую, плотно обтянутую кожаным шлемом голову, чтобы поточнее рассмотреть показания многочисленных приборов, установленных на передней панели кабины пилота.

Мотор переведен на режим полной мощности. Он бешено вращает пропеллер, отбрасывающий назад огромной силы потоки воздуха. Сотрясается не только все окружающее, но и самолет, по которому, словно по коже молодого, нетерпеливого, рвущегося к гонке скакуна, пробегают водны дрожи. Со стороны кажется, что и летчика бросает и трясет в кабине эта, еще не обузданная и не опробованная, ревущая стихия.

Валерий Павлович левой рукой тянет назад сектор управления мощностью мотора, а точнее, положением дроссельной заслонки его карбюратора, и сразу утихает звуковая симфония необычайной силы, созданная руками советских людей. Мотор перешел на малые обороты, резко выбрасывая из цилиндров отработанные газы.

Чкалов выпрямляется и начинает отклонять сначала влево, потом вправо ручку управления самолетом, следя, как то опускаются, то поднимаются элероны на крыльях истребителя. Затем он поворачивает голову назад и, двигая той же ручкой «от себя» и «на себя», проверяет движение рулей высоты хвостового оперения «И-180». Наконец энергичными движениями ног перемещает педали управления и видит, что руль поворотов синхронно отклоняется влево и вправо.

Летчик-испытатель доволен: все вроде в порядке. Он улыбается, глядя на стоящих у самолета «работяг», как называл любовно пилот механиков и мотористов, поднимает левую руку в летной перчатке с крагами и показывает большой палец, направленный вверх. Все теперь понимают: по приборам, по звукам, по зрительному осмотру летчик ничего плохого или подозрительного не заметил и дает знать, что он готов вырулить от стоянок самолетов летной испытательной станции завода.

Испытатель поудобнее прилаживает летные очки к глазам. Отпущены тормоза, самолет тронулся с места. Все: и директор завода, и главный конструктор, ведущие инженеры, механики, мотористы, представители Наркомата оборонной промышленности — радостно машут пилоту, желая большой удачи.

А что происходит дальше?

Складывая легенды давно прошедших дней, вот как теперь представляю события, происшедшие с испытателем и его машиной после того, как все провожавшие остались позади самолета «И-180».

Время 13.31 12 декабря 1938 года. Чкалов отруливает от летной испытательной станции. Он, как грамотный летчик, не удовлетворен рулежкой, которую совершил два дня назад. Главное же — самолет еще не опробован на разбеге, с отрывом от земли хотя бы на полметра.

Летчик, вспоминая задание ведущего инженера, понял, что Лазарев, видимо по неопытности, забыл о таком элементе испытаний, как отрыв от земли, хотя любой новый самолет без предварительного подскока в полет выпускать запрещалось. Поэтому Валерий Павлович решил не торопиться и пытался с первых шагов заставить машину подчиняться своей воле. Он наметил: сначала быстро порулить; потом сделать скоростную пробежку; затем оторваться чуть-чуть от земли и тут же приземлиться; и, наконец, снова зарулить в дальний угол аэродрома, примерно к ангару ЦАГИ, и оттуда, по диагонали аэродрома, навстречу ветру, по самому длинному направлению начать разбег и взлететь. Валерий прибавил обороты мотору, «И-180» стал набирать скорость. Летчик сбросил обороты двигателя и резко начал тормозить. Самолет быстро остановился. Снова повышаются обороты мотора, истребитель начинает движение вперед, а испытатель разворачивает его то вправо, то влево, определяя, насколько послушен самолет воздействию тормозной системы и руля поворотов, нет ли тенденций к рысканью или неуправляемому заносу хвоста. Все шло хорошо.

Одновременно Чкалов часто поглядывал вперед, чтобы не столкнуться случайно с неожиданно возникшими препятствиями. Осматривал он и небо над аэродромом, хотя знал, что сегодня, в воскресенье, после 13 часов не ожидали прилетов самолетов.

Теперь Чкалов разворачивает машину вправо, решив дать истребителю скорость, обеспечивающую подъем хвоста, чтобы получить представление об эффективности рулей глубины и поворотов. Испытатель прикинул, что если на траверзе главных ворот аэродрома он сбавит обороты двигателя до минимума, то успеет погасить скорость, опустить хвост и затормозить машину задолго до угловых ангаров, направление к которым сейчас является самым длинным.

Уже закончен разворот на избранную прямую. Летчик энергично увеличивает обороты мотора и вдруг ему передают приказание: немедленно вернуться на самолетные стоянки своего завода… Через минуту-другую к нему подбежали ведущий инженер и механик. С их помощью Чкалов развернул «И-180» и порулил в сторону летно-испытательной станции. Валерий Павлович был раздосадован, он пытался разгадать причину странного распоряжения сверху прекратить испытания. Летчик взглянул на сопровождающих самолет и увидел, что они идут тихонько, показывая ему знаки: можно рулить быстрее. Чкалов кивнул, что означало: «понимаю», будет исполнено», и начал левой рукой двигать сектор управления оборотами мотора. Но он вдруг почувствовал, что рычаг свободно стал двигаться вперед, а мотор вместо повышения мощности стал уменьшать обороты и, словно умирающий, сделав последний выдох, замер, отказавшись работать.

Произвольная остановка двигателя была полной неожиданностью для испытателя, так как он в суматохе и спешке подготовки машины на летной станции решался идти на «И-180» в первый полет только с твердой надеждой на безупречную работу мотора М-88.

— Что за ерундистика такая?! — крикнул механику Чкалов и, обращаясь к инженеру, сказал: — А по приборам было все в норме: и температура масла и головок цилиндров, и давление в магистралях бензина и масла…

Инженер и механик побежали к стоянке ЛИСа и вскоре вернулись на грузовой машине, в которой приехали многие специалисты-самолетчики и двигателисты. Они быстро сгрузили стремянки и лестницы и, установив их около носовой части истребителя, начали открывать люки, чтобы подобраться к мотору.

Чкалов, угрюмый и огорченный, продолжал сидеть в самолете. Он наблюдал за всеми, кто пытался установить причину произвольной остановки мотора. За каждого из них можно было поручиться как за добросовестного человека и хорошего специалиста.

Валерий вспомнил разговор с Героем Советского Союза Анатолием Серовым, который только вернулся из Испании. «Ишачки», или «курносые», как любили называть самолеты «И-16» наши летчики-истребители, теперь в небе республиканской Испании все чаще испытывают затруднения, ведя неравную борьбу с новейшей конструкции истребителями «мессершмитт», поставляемыми Гитлером для войск генерала Франко. Вот почему так нужен был «И-180», а тут такая оказия.

Декабрьский короткий день был на исходе, начало смеркаться, когда Валерий Павлович вылез из кабины, спрыгнул с крыла на землю, отстегнул парашют и, закинув его за спину, спокойно сказал ведущему инженеру:

— Сегодня уж я ничего не успею…

— Вы идите, Валерий Павлович, а мы докопаемся. Я доложу вам… — ответил Лазарев.

— Вы зря будете возиться в темноте. Тащите машину в ангар, — решительно сказал летчик инженеру и добавил: — Как следует посмотрите!

Раздеваясь в летной комнате, Чкалов ощутил ее непонятную тишину. В обычные рабочие дни здесь часто слышались шутки, рассказы, подначки, новости, а иногда песни заводских летчиков и военных, прибывших на приемку самолетов.

Шофер уже ожидал Валерия Павловича на темно-голубом «паккарде», подаренном ему в прошлом году Советским правительством за перелет в Америку. Валерий открыл переднюю дверь автомобиля, когда рядом заскрипели тормоза машины, из которой вышел главный конструктор.

— Прошу минуту, Валерий Павлович, — мягко сказал Поликарпов.

— Ну что? Нашли, Николай Николаевич? — спокойно спросил Чкалов.

— Да. Полетел трос, управляющий дроссельной заслонкой карбюратора.

Наступила пауза. Чкалов резко спросил главного конструктора:

— А больше ничего не нашли?

— Куда же больше, — волнуясь, ответил Поликарпов. — Куда больше? — повторил он с горечью и добавил: — Ведь переломился недавно переделанный утолщенный трос, Валерий Павлович!

— Ну, если только в этом дело, то уж знаю, вы еще раз покумекаете и быстро придумаете более надежную конструкцию…

Поликарпов внимательно прислушался к ответу Чкалова. Ему понравилось выражение бесконечной веры летчика в силу человеческого разума, но он, как хороший музыкант, одновременно уловил, что интонация ответа была необычна и содержала в себе оттенки чего-то недоговоренного и тревожного.

— А вы что-то имели еще?

— Не буду вилять хвостом, Николай Николаевич, но боюсь: все ли?

— Конечно, не все идет так гладко, как хочется…

— Да чего, Николай Николаевич, зря мне говоришь, будто я младенец. Самолет нужен, нужен новый истребитель нашей армии и нашим друзьям. А поэтому не тяните кота за хвост, хотя и меру знайте, — резко отрезал Чкалов.

Поликарпова немного покоробила резкость испытателя, и он умолк. Чкалов сразу почувствовал это и тут же сказал:

— Не сердись! Ты думаешь, мало я шишек, синяков да всяких пробоин получил? И большая их часть на твоих машинах. Но пойми, дело не в этом! Мы с тобой теперь должны работу повести так, чтобы все сделать наверняка, но и время не потерять.

— А вы как летчик должны лучше контролировать и подтягивать… — начал было Поликарпов, но Чкалов оборвал его:

— Не раз мы говорили на эту тему. Повторяю: один я не сумею проверить тысячи деталей и частей, из которых вы слепили самолет, на это есть технический контроль, инженеры и механики. Целая армия контролеров. Их мне не заменить, — горячо доказывал Чкалов. — Мое дело, товарищ главный конструктор, — торжественно и четко продолжал летчик, — поднять самолет в воздух и научить его летать. Вот какова моя задача! И никто эту задачу, дорогуша, за меня не сделает.

Поликарпов молчал. Валерий знал этого решительного, волевого и талантливого инженера, властного, не терпящего возражений руководителя. Летчик, подавая руку конструктору, сказал:

— Я живу верой в людей, в тебя, в весь наш коллектив. Летать я готов на «И-180» в любую минуту. Вызывайте. А пока полетаю на «ВИТе», затянули мы с отстрелом пушек. — И, помолчав, добавил — Мы с тобой одного поля ягодка: наобещаем, а потом бегаем как угорелые до седьмого пота…

— И что же? — не утерпел Поликарпов.

— Советую, как говорил один из мудрейших: «поспешай не торопясь».

Поликарпов понял, что большего от Чкалова он не услышит, протянул ему руку и сердечно ответил:

— Понимаю, спасибо тебе за доверие, Валерий Павлович!

Чкалов сел рядом с Утолиным. Шофер взял направление к юго-западным воротам, и вскоре «паккард» шел по улицам Москвы под зеленый свет. Регулировщики знали, что Валерий Павлович куда-то торопится.

Хозяин «паккарда» действительно спешил, спешил к Курскому вокзалу, где на Садовой улице стоит дом 14/16, а в квартире на 5-м этаже его ждут жена и дети.

Вот так, представляется мне, прошли несколько десятков минут жизни Валерия Павловича после 13 часов 30 минут 12 декабря 1938 года.

Я толком не знал, что Валерий собирался в воскресенье совершить первый вылет на «И-180», и для меня было сюрпризом появление его в полной военной форме в моей квартире 101. Обычно он переходил к нам из противоположной двери нашей общей лестничной площадки в халате, и я поэтому сначала подумал, что мой друг едет куда-то выступать и хочет, чтобы я последовал с ним. Я уже приготовился к отпору, когда увидел, что суровые складки меж крылатых бровей расправились, и он, присев на корточки, манил мою четырехлетнюю дочь, бежавшую к нему что есть духу.

— Просто удивительно, как дети чувствуют, что ты человек, а не черт с рогами, — говорил я Валерию, пытаясь вырвать девочку из его объятий. — Задушишь, окаянный.

Но Чкалов не обращал внимания на мои протесты, отправился с малышкой сначала на кухню, чтобы поздороваться с хозяйкой дома, а затем в кабинет, где увидел сценариста Дмитрия Львовича Тарасова.

— Что же ты не сказал… — глядя на меня укоризненно, прогудел Чкалов.

Я представил Валерию своего гостя, пояснив:

— Пытаемся вместе написать сценарий.

— Ну, Ягор, вижу, ты совсем пристрастился строчить.

— Ничего, Валериан, не сделаешь — обязывает положение.

— Конечно, раз член союза, — подначивал друг, играя с ребенком.

— А ты куда отправился?

— Я приехал с аэродрома, Ягор. У нас большие неприятности…

— Какой дьявол вас гонит — работаете в день отдыха?

— Время гонит, Ягор. Время! — Снова посуровев и отпустив ребенка на пол, Чкалов добавил: — Уже собрался вылетать, а на рулежке управление двигателем поломалось…

— Да что это вы на соплях делаете опытные машины?

Валерий взглянул на моего гостя, встал и спокойно сказал:

— Ничего ты не смыслишь, — и, проведя ладонью по горлу, добавил: — Вот как нужен на смену «И-16» новый «ястребок». Поэтому и торопимся.

Открыв выходную дверь, он сказал мне тихо:

— Зайди, поговорить нужно.

Когда я вошел в просторный кабинет Валерия, он уже сидел за столом, где лежала школьная географическая карта с двумя полушариями нашей планеты.

— Взгляни, Ягор! Вот Австралия, а вот Южный полюс, а это южная оконечность Южной Америки.

— Сто раз видел, — ответил я сердито, давая понять Валерию, чтобы он не темнил, а говорил, как всегда, прямо и самое главное.

— Да погляди ты, чертушка, — добродушно настаивал Чкалов.

— А ты что, забыл о нашем письме насчет новой машины?

— Новая машина сама собой. Это песня длинная. Нужно думать в расчете на «АНТ-25».

— Мы же прикидывали, — отвечал я Валерию.

— Нет, Ягор, нужны точные выкладки. Мне кажется, Иосиф Виссарионович согласится, — отрываясь от карты, уже с азартом говорил Чкалов.

— Вот Александр Васильевич появится, мы и посчитаем.

— А где он?

— Должен завтра приехать.

— Я хотел Сашу и тебя вместе с женами на Новый год увезти к себе, на Волгу.

— Ничего не получится, Валериан: для такой поездки нужна неделя свободного времени, а мы отпуск уже отгуляли. Лучше давай к нам на праздник. Ольгу Эразмовну Евгения Сергеевна вроде уговорила.

— Нет, Ягор! Лелик с ребятишками поедет со мной, в Василево. Матери обещал… — И с мягкой грустью добавил: — Никак вас, чертей, не затащу на родину.

— А когда отбываешь?

— Сделаю первый вылет на «И-180», а там закачусь.

15 декабря 1938 года

Утром 15 декабря Валерию показалось, что он проспал. Накануне ему снова звонили с Центрального аэродрома и просили приехать. Он встал и тихонько открыл дверь в детскую. Игорь еще спал. «Когда же он собирается в школу? Сколько сейчас времени?» — задавал вопросы Чкалов, подходя к окну. Он увидел освещенный уличными фонарями снег, выпавший, видимо, ночью.

Перекочевав в столовую, Валерий из окна заметил редких прохожих, спешивших по пустынному переулку. Клубы пара окутывали лица пешеходов, автомобили оставляли за собой целые тучи быстро тающих облаков. Значит, мороз стал крепче.

Валерий сделал короткую разминку, принял душ и, накинув халат, тихонько направился в кабинет, где лежала новая большая стопа писем и телеграмм из самых различных уголков страны.

«Секретарь его сиятельства депутата…» — улыбаясь, думал Чкалов о жене своей, тщательно следившей за перепиской мужа с избирателями и помогавшей ему вести ее организованно.

Промолвив про себя слова «его сиятельство», Валерий почему-то вспомнил, как ездил к Алексею Толстому на дачу, где у писателя по установившейся традиции содержался не то швейцар, не то дворецкий, солидный, высокий седоусый старик, в мундире, расшитом позолоченными галунами. Открывая парадную дверь, этот страж домашнего порядка громко объявлял: «Его сиятельство, депутат Верховного Совета, граф Алексей Николаевич Толстой изволит вас просить».

Это воспоминание всколыхнуло в душе много яркого и волнующего от встреч с выдающимся самобытным писателем, который стал его другом.

Увлекшись почтой, Чкалов не заметил, как поднялся весь дом. Ольга Эразмовна уже ласково шумела, приводя ребят в порядок. Вскоре Игорь вбежал в кабинет и повис на шее отца. Валерий, посадив сына на колени, прижал его к себе, поцеловал в щеку и продолжал читать письма.

— Видишь, Игорюха, сколько дел.

— А что пишут, папа?

— Вот одна гражданка просит построить Дворец пионеров.

— Он же построен… Мы с тобой были…

— Это у нас, в Москве. А пишут, чтобы в украинском селе, сынок. А вот мальчик пишет: просит устроить его в летную школу.

— И я хочу в летчики, — сказал Игорь.

— Ты учись, учись лучше. Станешь человеком. А потом уже летчиком.

— Человеком, а потом летчиком? — удивленно спросил сын, внимательно смотря отцу в глаза, пытаясь понять, шутит или серьезно говорит папа.

— Да, сынок. Так и есть. Если не станешь настоящим человеком — лучше не ходить в летчиках.

Вошла Ольга Эразмовна с Лерочкой и пригласила всех к столу. Валерий, взяв дочь на руки, укрыл ее своим халатом и вместе с ней сел завтракать.

Взглянув на часы, отец сказал сыну:

— Пора в школу.

В прихожей Валерий, поцеловав Игоря, сказал обычные слова напутствия:

— Смотри не шали!

— Чтобы быть человеком… — улыбался сын, с любовью глядя на отца.

— Нет, Игорюха, не просто, а настоящим человеком! А потом уже станешь кем захочешь.

Игорь ушел в школу. Ольга Эразмовна. собралась погулять с дочерью.

— Лелик! Смотри, сегодня морозно. Не простудись сама и Лерочку не простуди.

В большой, просторной квартире Чкаловых стало необычно тихо. Валерий подходит к радиоле и ставит пластинку. Бетховен. Чкалов один с симфонией, которую впервые услышал в Ленинграде. Кажется, это было в 1930 году. Неужели всего восемь, только восемь лет он наслаждается красотой бетховенской музыки? «Ах, сколько же я потерял в своей жизни…» — думает Чкалов и мысленно благодарит Ивана Семеновича Козловского за дружескую науку — не стесняться в любом возрасте учиться понимать красоту искусства.

Радиола сбрасывает пластинку за пластинкой… Чайковский, Вагнер, снова Бетховен, Глинка…

Валерий листает фотоальбом, долго всматривается в лица друзей. «В сущности, мало сделано, а прожито много…» — снова думает Чкалов о долге перед своим народом. За разглядыванием фотографий его застает жена, вернувшаяся с дочкой с прогулки. У Лерочки щечки стали похожими на спелые яблочки.

Отец выключает радиолу и мгновенно перебирается в другой радостный мир. Раздев дочку, он снова запрятал ее под халат — только белая головка выглядывает, словно птенчик из гнездышка, сверкая глазками.

— Утолин стоит у подъезда, — сказала Ольга Эразмовна мужу.

— Что ж он не поднялся?

— Боится заморозить машину…

— Заморозить?

— Очень холодно на улице.

Валерий попросил чаю, сказав:

— Лелик, а лимоны я тебе отдал?

— Какие лимоны?

— Ах ты господи! С Иваном Рахилло в буфете гостиницы «Москва» купил тебе пару лимонов и забыл. Лежат в кармане шинели. Тебе лимоны сейчас очень полезны, недавно читал где-то. Да, будет звонить Менделевич, скажи, что приеду к нему не позже 16 часов.

— Мне кажется, хорошая будет скульптура…

— Не люблю я, когда из тебя величество делают!

— Он мне вчера говорил, что остался последний сеанс… А что школьникам?

— Всем говори — завтра уезжает и вернется в Москву в феврале будущего года. А сегодня вечером, раз обещал, буду непременно, пусть не беспокоятся…

Через несколько минут, подняв на руки Лерочку и расцеловав ее щечки и носик, Валерий вышел в коридор, надел шинель и фуражку, крикнул: «Пока!» — и захлопнул дверь.

Темно-синий «паккард», управляемый опытным Филиппом Ивановичем, мчал Чкалова по широкой кольцевой магистрали столицы. В морозной дымке двигалось множество грузовых и легковых автомашин, по тротуарам торопливо шагали люди.

Валерий любил городскую столичную суету, считая, что она объективно отражает энергию и деловой характер советских людей.

Он с улыбкой поглядывал на входы недавно построенных подземных станций метро, похожих на сказочно торжественные залы старинных дворцов или театров. Неоновые буквы «М» тускло мерцали сквозь морозное марево облачного пара, валившего из-под земли, словно дым при грандиозном пожаре.

На площади Маяковского регулировщик быстро заметил «паккард» и немедленно дал возможность ему развернуться вправо. Чкалов помахал приветливо закутанному в полушубок регулировщику.

Вот и Беговая улица. Чкалов вспоминает Сашу Анисимова, с которым они частенько ездили на ипподром. Какие они были страстные болельщики бегов и скачек!

Чкалов вдруг обратился к шоферу с вопросом:

— Ну как, надумал? А то поедем в отпуск к нам в Василево… Поохотимся. В баньку тебя сведу в нашу, нижегородскую… А то и невесту подберем.

Но разговор прервался, так как Валерий увидел, что шлагбаум перекрыл переезд через железнодорожную ветку, на которой стоял длинный состав.

— Это надолго! А мне некогда, — сказал спокойно Чкалов. — Я слезу, а ты, Филипп Иванович, будь в гараже. Может, часа через два поедем к скульптору…

Валерий вылез из «паккарда». Поправив на голове фуражку и взяв полы шинели в левую руку, он, нагибаясь, полез под вагоны железнодорожного состава.

Вскоре заводской испытатель поздоровался с вахтером и, миновав проходную, очутился возле ангаров. На стоянках летно-испытательной станции он увидел «И-180», красный цвет которого факельно горел на фоне крупянистого промороженного снега, пятнами устилавшего затвердевшую поверхность аэродрома.

Потирая уши, Валерий удивленно наблюдал, как сам директор завода бегал вокруг самолета, покрикивая на десятки людей, облепивших «И-180». Валерий покачал головой и решил побыстрее одеться в летное обмундирование, чтобы прекратить этот «шабаш ведьм».

В комнате летчиков Чкалов увидел Владимира Константиновича Коккинаки и Юлиана Ивановича Пионтковского. Они беседовали с инженерами, готовясь к заданиям на испытания.

— Здоровы были! — громко приветствовал Валерий товарищей, пожимая им руки. — Что вы пропускаете спектакль: сам директор бегает вокруг моего «ястребка», от которого пар так и валит, так и вьется..

— Ну, что он понимает в подготовке самолета к вылету?! — ответил, улыбаясь, Пионтковский.

— Тут плакать нужно, — мрачно сказал Чкалов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.