Врангель бежит в Турцию

Врангель бежит в Турцию

В сентябре 1920 г. был назначен командующим армиями Южного фронта (против Врангеля). В последних числах ноября закончил операцию по ликвидации южно-русской контрреволюции занятием Крымского полуострова.

М. Фрунзе

Еще до отъезда в Москву Михаил Васильевич день за днем анализировал печальные и радостные события боевой жизни красных полков на юге и на западе Центральной части России. Был момент, когда он ясно видел, что понадобится на Западном фронте, где действовал Тухачевский, и собирал материалы о пане Пилсудском и огневой мощи его армий.

Этого пана откровенно поддерживала Франция. Она передала ему 1500 орудий, 350 самолетов, 2800 пулеметов, грузовики, повозки, больше 300 тысяч винтовок, миллионы патронов и снарядов.

За спиной Франции действовал «дядя Сэм» — главный вдохновитель войны панской Польши против РСФСР. Он отвалил Пилсудскому 20 тысяч пулеметов, 200 бронеавтомобилей, 300 самолетов и 3 миллиона комплектов обмундирования. 750 тысяч солдат и офицеров Польши были одеты с иголочки, накормлены досыта, вооружены до зубов и начисто оболванены антирусской агитацией.

Откровенный шовинизм белопанской Польши подкреплял ее боевую мощь и в руках Пилсудского был Знаменем оголтелой реакции.

Фрунзе никогда не отделял человека от его дела и пытался понять, кто же этот пан Юзеф, с лозунгом: «От моря — до моря!», то есть от Данцига до Одессы, где должна раскинуться новая Польша?

Выходило, что темная эта личность — пан Юзеф Пилсудский.

В пору, когда Пилсудский захватил Киев, Уинстон Черчилль призывал быстрее прихлопнуть большевиков, чтобы «закрыть от взоров человечества перспективы сияющего нового мира». Это была злая ирония британского колонизатора, который только свой, мир лендлордов и фабрикантов хотел видеть сияющим!

Но с Черчилля и его друзей сбили спесь. Ленинский наказ — создать армию из 3 миллионов революционных бойцов — был выполнен. Да и под ружьем находилась половина состава партии. А цену коммунистам узнали интервенты на своей шкуре в боях Красной Армии против Деникина, Колчака и Юденича.

И теперь они оказались на высоте: пан Юзеф едва унес ноги с Украины. И Фрунзе опоздал на Западный фронт: там дело шло к мирному договору.

Но остался Врангель, Петр Николаевич, барон шведской крови, генерал царской армии, сорока двух лет; судя по страницам заграничной прессы, человек с апломбом. И заласканный в высшем свете у французов и англичан, как последний любимец из стана русской контрреволюции. В Париже недавно выдали ему авансом золотую саблю с красивой вязью: «Дар благодарной Франции». В Лондоне поднесли платиновый орден, осыпанный бриллиантами. И поперек всей газетной полосы напечатали: «Барону Врангелю — освободителю России от ига большевиков».

Адмирал Колчак шел под флагом «верховного правителя». Генерал Врангель сменил вывеску. Он стал «спасителем России», когда перенял от Деникина остатки его разгромленных армий в Новороссийске 4 апреля 1920 года.

Британцы помогли ему перебросить деникинцев с кавказского побережья в Крым, открыли в Феодосии пулеметные курсы. Отгородили на перешейках от Красной Армии, снарядили и экипировали для большой войны, делая упор на технику: самолеты, броневики, дальнобойную артиллерию, танки.

Фрунзе еще не видел танков. Их не было у русских на Западном фронте в 1916 году; первый советский танк сделали сормовичи в июне 1920 года, написав на его броне: «Борец за свободу товарищ Ленин». И литературы о танках под рукой не было. Но ему нравилось, что еще в прошлом году Демьян Бедный сумел подметить, что бойцы называют грозное незнакомое оружие на свой лад — «танька».

Сиротинскому он поручил найти в Москве все, что известно об этом новом виде оружия, и все, что создают в противовес ему наши ученые.

— Направление поиска, Сергеи Аркадьевич, — обычные или специальные гранаты, бронебойные снаряды, А может быть, и огонь. Это очень важно — огнеметы!

Разумеется, судить издалека, хорошо ли действовал главком, Юго-Западный фронт иди, конкретно, 13-я армия Эйдемана, расположенная севернее Крыма, он не мог. Но стратегический просчет видел ясно: Крым проворонили. Полгода назад, когда Деникина гнали по Кубани, на Крымском полуострове укрывался один генерал Слащев с потрепанными бригадами. Белая армия была в смятении, два корпуса скинули бы Слащева в море с ходу. Но почему-то обратили против него лишь две бригады: стрелковую и кавалерийскую. И их атака захлебнулась у Перекопа и Чонгара.

РВС Юго-Западного фронта — А. Егоров и Р. Берзин — просили подмогу. Но не получили: главное командование день ото дня ожидало удара от Пилсудского. Владимир Ильич 15 апреля распорядился помочь Егорову и Берзину освободить Крым. Но из-за бездорожья не удалось перебросить войска за десять дней. А с 25 апреля Западный фронт начал пятиться под напором войск панской Польши.

Врангель отдохнул основательно — дней пятьдесят. Он укрепил перешейки, заново сколотил казачьи дивизии, сбил несколько ударных полков из одних офицеров. Подтянул танки, самолеты, корабли, и под крылом у него собралось 150 тысяч оснащенных и хорошо обученных бойцов. И 6 июня он вылез из Крыма возле Геническа: 2-й его армейский корпус устремился к Мелитополю. На другой день при поддержке танков перешли в наступление еще два корпуса: 1-й армейский в районе Перекопа, сводный — у Чонгара.

Барон протянул руку Пилсудскому: так образовался еще один фронт.

Оборону держала 13-я армия Роберта Эйдемана. Три корпуса белых численно ее не страшили: войск у нее было больше. Но Врангель ринулся мощными клиньями, а 13-я была раскинута дугой в триста верст на просторах Приазовья и Северной Таврии. Отбивалась 13-я на грани отчаяния и отступала почти двадцать дней.

Правда, выпадали на ее долю и успехи. Так, в ночь на 10 июня 2-я кавалерийская бригада Блинова захватила штаб белочеченской дивизии и ее начальника генерала Ревишина. Набег был хитрый: красные конники обмотали копыта своих коней тряпками, свалились на белых неслышно — как ангелы: генерал предстал перед Блиновым в одних подштанниках. И передал комбригу ценную информацию о планах Врангеля: барон рвался к Донбассу, чтобы пробить путь на Москву.

К 24 июня белых остановили. Но напор вражеской конницы и танков в первые дни шел так стремительно, что 13-я оказалась разрезанной Днепром на две части. За Днепром — от Херсона до Никополя — обосновались две дивизии — Латышская и 52-я. Их и возглавил Эйдеман в качестве начальника Правобережной группы. Командовать 13-й армией стал Иероним Уборевич. Главные его силы держались вдоль железнодорожной линии Мелитополь — Александровск. И ему подчинялись группа Эйдемана и конный корпус Городовикова.

Барон рвался к Донбассу, к Александровску. Две недели июля шли ожесточенные бои. Но обе стороны выдохлись, и наступило затишье. Врангель отвел часть своих войск для десантных операций на Кубани. А на левом берегу Днепра оставил против Эйдемана сравнительно слабые войска генерала Слащева.

Врангель не верил в силу Правобережной группы красных — и просчитался. С 6 на 7 августа Эйдеман начал переправу на участке Алешки — Каховка, удачно форсировал Днепр и развил наступление на юго-восток и восток. Слащев побежал, ставя под удар тылы белых войск в Северной Таврии и пути отступления в Крым.

Врангель кинулся исправлять ошибку и обрушил против Эйдемана конный корпус генерала Барбовича. Красная конница попала под сокрушительный фланговый удар и откатилась к Каховке. Но плацдарм на левом берегу Днепра не сдала. Уборевич поручил Д. Карбышеву срочно возводить пояса обороны.

В сентябре Уборевич еще раз попытался отрезать белых от Крыма ударом на Мелитополь и Перекоп. Василий Блюхер со своей 51-й дивизией при поддержке 52-й дивизии почти достиг Мелитополя — до него оставалось двадцать пять верст. Но свежий, сильный заслон Врангеля не дал им развить успех, и они Получили приказ держаться на Каховском плацдарме.

Для обороны этого плацдарма — а он был страшным для белых — в Бериславе, против Каховки, быстро сформировалась 6-я армия под руководством Авксентьевского.

— Уже Авксентьевский там и Карбышев! А мы все тащимся до Москвы! — Михаил Васильевич широким шагом ходил по салону, останавливался у стола, заваленного книгами, делал пометки в блокноте. Подходил к окну, глядел на давно знакомый пейзаж, барабанил пальцами по стеклу. Туркестан был позади. И теперь весь он был в мыслях на полях битвы в Северной Таврии. И ни от кого не скрывал, что его одолевает жажда решительного, смелого дела на юге России.

Ночью он приехал в Кремль. Ленин уже не раз спрашивал о нем.

Сиротинский по свежим следам сделал запись, которая помогает раскрыть отношения Ленина и Фрунзе в те дни.

«Чуть прихрамывая и задыхаясь от волнения, Фрунзе пробежал длинным коридором, потом поднялся по лестнице. Когда он вошел в зал. заседание Совета Труда и Обороны уже заканчивалось. Фрунзе сел на стул в самом конце стола, ближе к дверям. Владимир Ильич что-то читал, делая при этом быстрые заметки в блокноте. Подняв голову, он увидел Фрунзе и молча показал ему на свободный стул неподалеку от себя. Оказавшийся рядом Ф. Э. Дзержинский молча пожал руку Михаилу Васильевичу и передал записку В. И. Ленина.

«Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?» — писал Ленин.

Ответить на записку Фрунзе не успел. Он даже не заметил, кто выступал, о чем шла речь. Едва выступавший замолчал, Владимир Ильич поднялся, окинул взглядом лица сидевших у стола, словно ища кого-то, и начал говорить о положении на Юге. Речь свою он закончил такими словами:

— …В целях быстрейшей ликвидации чрезвычайной опасности, грозящей нам со стороны Врангеля, предлагаю утвердить командующим Южным фронтом товарища Фрунзе, Михаила Васильевича…»

Вопрос был решен. Перешли к последним делам. Ленин передал через Дзержинского вторую записку Михаилу Васильевичу: «Сейчас закончим заседание. Если не торопитесь и нет других спешных дел, подождите меня».

Это была памятная ночь в жизни большевика Фрунзе: с Лениным он провел ее с глазу на глаз.

Они погуляли в Тайницком садике Кремля. Было свежо и сухо, и пожухшие листья, подогретые днем на солнце, похрустывали под ногами. Погасли огни в Замоскворечье, и совсем затих огромный город. Но Кремль был освещен, и несколько фонарей высвечивали дорожку вдоль лежавшей внизу южной кремлевской стены.

— Вы чем-то огорчены, товарищ Арсений? Я не помню вас таким.

Фрунзе рассказал о передряге на Казанском вокзале.

— Вас хотели скомпрометировать! Что за люди! Я вынесу эту историю на заседание Политбюро. Вы же не падайте духом, партия доверяет вам полностью! — Ленин крепко сжал руку Фрунзе.

Потом обстоятельно обсудили кампанию против Врангеля.

— Гусев ваш друг? — спросил Ленин.

— Да.

— Он поедет к вам членом Реввоенсовета. И еще — Бела Кун — стойкий венгерский коммунист. С ним я не говорил подробно, а Сергей Иванович хорошо знает точку зрения ЦК: у нас не хватит сил вести еще одну войну зимой, да мы и не имеем права обрекать народ на ужасы и страдания зимней кампании.

— А зачем же тянуть до зимы?

— Ну, ну? Ваши сроки? — Ленин остановился под фонарем и очень пристально глянул Фрунзе в лицо.

— Можно кончить в декабре, Владимир Ильич.

— В декабре? — как-то сумрачно переспросил Ленин.

— Точнее, к декабрю.

— Ой ли? Ведь сейчас конец сентября.

— Если ЦК решил, что зимняя кампания недопустима, до зимы и кончим. К декабрю. Но при одном условии… — Михаил Васильевич замялся.

— Говорите начистоту, товарищ Арсений!

— При условии, Владимир Ильич, что я буду иметь дело только с вами. Сергей Иванович писал мне, что всякие неудачи на Юге воспринимаются как «катастрофа» и вызывают панику. Тон этой «системе» задает Троцкий. Частые смены политических работников и командиров и великокняжеские разъезды наркома по фронту — все это проявление той же «системы» организованной паники… Наконец, эта гнусная история на Казанском вокзале… Словом, мне не нужна опека из кабинета на Знаменке…

— Я согласен, — Ленин задумался и зашагал быстрее. — Так говорите «великокняжеские»?

— Да.

— Не знал, не знал! Но больше этого не будет! К вам приедут Калинин и Луначарский: они даже не удельные князья, а отличные мастера партийной пропаганды. Я сам себя ловлю на мысли, что слушаю Луначарского с восторгом…

Молча прошли до Оружейной палаты, вернулись к Царь-колоколу.

— А ведь мы могли бы прикончить Врангеля в зародыше. Вы думали об этом? — вдруг спросил Владимир Ильич.

— Да, подходящая ситуация была в апреле.

— А теперь он сила, и не обойтись без тяжелых жертв. Ошибка? Просчет? Это куда бы ни шло. Боюсь, что дело сложнее, хуже. Каждой революции приходится бороться не только с открытыми врагами, но и с тайными. — Фрунзе, развивая мысль Владимира Ильича, рассказал о Куйбышеве. — Вот, вот! Все это проделки таинственных людей, действующих за спиной ЦК! Кончим войну, очистим партию от случайных людей и от недругов…

Три звонких удара отбили часы на Спасской башне. Ленин подхватил Фрунзе под руку:

— Ночь на исходе, товарищ Арсений. Вы — мой гость, а я занимаю вас одними разговорами. Не попить ли нам чайку? С огня и — покрепче. Как вы?

— «А какой же русский не любит быстрой езды?» — говаривал Гоголь! — шутливо ответил Михаил Васильевич.

Сиротинский записал: «Владимир Ильич разыскал электрический чайник, включил его. Рядом с письменным столом стояла вращающаяся книжная этажерка, на ней под салфеткой лежали хлеб и сахар.

— Сейчас закатим ужин, — рассмеялся Владимир Ильич, готовя чай. — Пока я хозяйничаю, вы рассказывайте о фронтах, о настроении бойцов, населения. О самых незаметных мелочах говорите. Только, чур, без агитации, меня агитировать не надо. Я за Советскую власть бесповоротно. — Когда Фрунзе начал рассказывать, звякнул телефон. Ленин снял трубку: — Да, да. Скоро приду. Очень важное заседание. Скоро закончим, — разговаривая, Владимир Ильич смотрел на Фрунзе и время от времени лукаво подмигивал ему. Положив трубку, он сказал: — Это домашние. Еще немного, и наша тайная пирушка погибла бы, а!..»

Пять дней ушло у Фрунзе на Москву и Подмосковье. Два дня он пробыл на IX Всероссийской конференции РКП (б), где решался польский вопрос. Один день провел в Иваново-Вознесенске, выступал на митинге. Ткачи решили послать к нему на фронт группу коммунистов.

Шла работа и в Москве. Согласились побывать в передовых частях Михаил Калинин и три наркома — Анатолий Луначарский, Николай Семашко и Дмитрий Курский. А Демьян Бедный уже прицепил свой вагон к поезду командующего и с нетерпением дожидался отъезда.

Сергей Иванович Гусев был уже в сборе и отдавал последние распоряжения на вокзале, где грузили в поезд литературу, плакаты, бумагу, шрифты, печатные машины и размещали бригаду типографских рабочих.

Главком Каменев согласился передать на Южный фронт В. С. Лазаревича и А. И. Корка: Фрунзе уже видел их во главе армий. Начальником штаба утвердили И. X. Пауку, который командовал до Эйдемана 13-й армией Юго-Западного фронта.

«Люди, книги, вооружение» — три слова занимали первую строку записной книжки Михаила Васильевича. С Сергеем Сергеевичем Каменевым благополучно решили вопрос об артиллерии, самолетах и огнеметах.

Свежая 30-я дивизия эшелонами подтягивалась из Сибири после отдыха и переформирования. Калинин сказал на прощанье:

— Если она отличится в боях, присвоим ей наименование «Имени ВЦИК».

Маленький, юркий Сергей Сиротинский, без лести преданный командующему, рыскал в автомобиле по городу в поисках книг о крымских походах русских армий против татар. Перетряхнул всех букинистов на Арбате, на Сретенке, на Тверской и на Варварке — у Китайгородской стены. Фрунзе похвалил: в одном из книжных развалов оказалась очень нужная монография Байова: «Русская армия в царствование императрицы Анны Иоанновны».

После дневной и вечерней суеты командующий оставался в салоне один. Он любил эти ночные часы, когда можно было спокойно склониться над картой на большом столе, и мысленно взором окинуть весь фронт: движение людских масс, пульс боевой жизни, и вычертить зыбкую линию расположения частей по оперативным сводкам дня.

Добрых вестей было мало. Десять суток назад Врангель развернул новое наступление против 13-й армии. Уборевич сопротивлялся упорно, однако отступал к северу и 19 сентября оставил Александровск. Кавалерийские дивизии барона развивали успех в направлениях на Волноваху и на Мариуполь.

В сводках часто мелькали фамилии лиц, которые становились теперь в одну шеренгу с командующим: Городовиков, Корк, Авксентьевский, Эйдеман, Тимошенко, Карбышев. Возле Бердичева сколачивалась в кулак 1-я Конная армия Буденного и Ворошилова, чтобы двигаться в район Каховки.

Кого-то Фрунзе знал лично. С Семеном Буденным разоружал в 1917 году мятежные части генерала Корнилова; Августа Корка видел в деле на Восточном фронте в частях Тухачевского; Авксентьевский и Карбышев — давние знакомые по Ярославскому военному округу. Других не знал. Судя по всему, люди они разные, достойные. Но как-то выходило, что среди них не было нового Чапаева, так необходимого в условиях Южного фронта. Впрочем, вскоре нашелся и он — в лице начальника 51-й дивизии Василия Блюхера.

Еще в Туркестане Михаил Васильевич вживался в немецкую фамилию этого героя, которая никак не вязалась с обликом ярославского мужичка. А теперь Фрунзе заинтересовала справка о легендарном походе Блюхера в августе — сентябре 1918 года. Тогда Блюхер совершил удивительный маневр, чтобы не попасть в лапы к белым: полторы тысячи верст по Среднему Уралу от Белорецка до Кунгура. Да еще по дороге обстрелял поезд, в котором совершали перебег в Уфу присной памяти деятели Самарского Комуча вместе с Черновым и Брешко-Брешковской. Да и бывал Блюхер на реке Белой, где через год Фрунзе и Чапаев переправлялись к Уфе.

Надо было обладать и железной волей и готовностью к неожиданному маневру, чтобы провести на самой грани беды и отчаяния растрепанную армию, одичавшую от беспрерывных налетов белогвардейцев, голодную, разутую, раздетую. Люди почернели от солнца и пыли, шли в лаптях, в изодранной одежонке, перехваченной по случаю, в зипунах, пиджаках, простреленных шинелях. Но они не теряли веру в ум, смелость и безграничную боевую дерзость командира. И несли по Уралу самодельные кумачовые знамена — символ революционной отваги и веры в победу. И было это новое, советское братство, потому что рядом с рабочими и крестьянами из русских сел и городов делили поход башкиры, латыши, украинцы, уральские казаки и китайцы.

Сумрачен был Блюхер, видя страдания товарищей, и «смех у него заменяла улыбка», как позднее писал Константин Паустовский. Только один раз во время похода, уже неподалеку от Кунгура, рассмеялся он от души. «Это было на берегу реки Сарыган. Измученные кавалеристы остановились на привал под черными густыми ивами, разделись, начали купаться. Неожиданно из леса вырвались казаки.

— Кошомники! — успел крикнуть кто-то из бойцов. Нет более обидного прозвища для казаков, чем это малопонятное слово. Казаки спешились и открыли по кавалеристам огонь. Пули с треском распарывали воду. Одеваться было некогда. Голые кавалеристы вскочили на коней и с громкими криками ринулись на казаков в атаку. Казаки бежали. Блюхер смеялся. Должно быть, впервые в военной истории кавалерия голой ходила в атаку…»

«Блюхер. Дивизия или группа?» — записал Фрунзе и велел Сиротинскому вызвать начальника 51-й дивизии, как только штаб начнет работать в Харькове.

26 сентября 1920 года поезд Фрунзе прибыл в столицу Советской Украины.

Уже на вокзале больно задела харьковская сплетня.

— Все говорят, что на фронте измена, товарищ командующий! — доверительно сообщил комендант. — Не можем мы так постыдно бежать от Врангеля!

— Какая сорока принесла на хвосте эту весть?

— Везут к нам раненых, вот они и рассказывают.

— Советую попридержать язык! — Фрунзе козырнул. — Иначе я отправлю вас искоренять эту самую измену на полях Таврии!..

«26 сентября мы, старшие командиры штаба, находились в просторном зале заседаний и в ожидании очередных сводок обсуждали сложную, во многом неясную фронтовую обстановку, — вспоминал С. Харламов. — За разговорами у оперативных карт не заметили, как в дверях появился неизвестный военный, одетый в простую серую шинель. Взгляд его был открытый и приветливый. Как старший по должности, я пошел ему навстречу, намереваясь спросить, кто он такой. Но он опередил меня.

— Здравствуйте, товарищи командиры! — негромко сказал незнакомец. — Я Фрунзе…»

Михаил Васильевич познакомился с сотрудниками:

— Ну, а теперь давайте вместе посмотрим, что делается у нас на фронте. Прошу садиться.

Что отметили старые кадровые военные в новом командующем? Он не предупредил никого о своем приезде и пришел с вокзала в сопровождении адъютанта. И в первой его речи к работникам штаба доминировала мысль о моральном воспитании войск, о чутком отношении к красноармейцам.

— В любом вашем плане всегда должен быть в фокусе человек — боец! Меньше жертв, меньше случайных решений. Оперативность не показная спешка, а точно выверенный расчет. Кстати, он часто приходит в бессонные ночи, над картой боев.

Его уже с ходу захватила армейская страда: лихорадочно заработала мысль, обожгла решимость. В два часа дня он приступил к формированию штаба. Через сутки штаб работал.

Вечером он сообщил войскам о своем приезде, на другой день обратился к ним в приказе с горячим словом друга и четко определил задачу бойцов и командиров Южного фронта.

«Товарищи! Вся рабоче-крестьянская Россия затаив дыхание следит сейчас за ходом нашей борьбы здесь, на врангелевском фронте. Наша измученная, исстрадавшаяся и изголодавшаяся, но по-прежнему крепкая духом сермяжная Русь жаждет мира, чтобы скорее взяться за лечение нанесенных войной ран, скорее дать возможность народу забыть о муках и лишениях ныне переживаемого периода борьбы. И на пути к этому миру она встречает сильнейшее препятствие в лице крымского разбойника — барона Врангеля».

Много крепких, точных слов было посвящено в этом приказе проклятому барону. Он пробивается к царскому трону через горы трупов рабочих и крестьян; он вонзил нож в спину России и сорвал мирные переговоры с панской Польшей, когда красные войска были в предместье Варшавы. Этого разбойника надо разгромить стремительным ударом, не затягивая дела до зимы.

Именем республики он обратился к красноармейцам, командирам и комиссарам с горячим призывом — дружно устранить в частях недочеты, чтобы Южный фронт превратился в грозную, несокрушимую для врага силу. «Обращаюсь ко всем тем, в ком бьется честное сердце пролетария и крестьянина; пусть каждый из вас, стоя на своем посту, выявит всю волю, всю энергию, на которую только способен. Шкурников, трусов, мародеров, всех изменников рабоче-крестьянскому делу — долой из наших рядов! Долой всякое уныние, робость и малодушие!

Победа армии труда, несмотря на все старания врагов, неизбежна. За работу, и смело вперед!»

Едва ли не через два-три дня Михаил Васильевич лучше знал обстановку на фронте, чем многие сотрудники штаба: те верой и правдой служили, он жил фронтом, был душой его и сердцем. И видел фронт не только по карте или по оперативным сводкам, а в движении огромных масс, в ратном их труде, в их судьбах, как видел это и рядовой красноармеец, и командир полка, и командарм.

В день, когда он приехал, Южный фронт включал три армии: 6-ю, 13-ю и 2-ю Конную.

Доверчивый и весьма деликатный в общении с товарищами, он с трудом разрывал старые привязанности. И хотя в штабе и у Станислава Коссиора — в ЦК КП(б)У — о командарме-6 Константине Авксентьевском сложилось негативное суждение, он заменил его Августом Корком только через месяц, когда для решающего удара по Врангелю понадобился более волевой командарм. И после разгрома Врангеля взял Авксентьевского с собой для ликвидации банд батьки Махно. И через три года хотел сохранить для армии старого боевого товарища, когда возникло его «персональное дело» в ЦКК РКП (б). Михаил Васильевич дал тогда ему лестную характеристику, не умолчав, естественно, и об ошибках. Когда Авксентьевский был рядом с Фрунзе, за ним «не числилось крепких промахов (только в быту иной раз — увлечение выпивкой)». Промах он сделал позднее. «Самым скверным для него фактом считаю его женитьбу на какой-то бывшей актрисе, совершенно чуждом нам человеке». Фрунзе не раз предупреждал его о недопустимом для ответственного работника партии таком сожительстве. «Общее мое мнение о нем: это человек преданный революции и партии. Человек с большими заслугами в прошлом и с возможностями для будущего. Его несчастье — склонность к выпивке. Так как он сравнительно молодой член партии (с 17-го года) и не обладает настоящим революционным запасом и моральной устойчивостью, то легко поддается влиянию среды. Сейчас, насколько мне известно, он совсем не пьет и много работает. Твердо ли это — в этом вся суть…»

Когда Корк принял от Авксентьевского 6-ю армию, Фрунзе сформировал и еще одну армию — 4-ю — во главе с Лазаревичем.

Но это было позднее, когда уже определилось направление главного удара по Врангелю. Сейчас же, на первых порах, он вызвал командармов и о каждом своем шаге, не реже двух раз в неделю, телеграфировал Владимиру Ильичу.

Первая депеша ушла в Кремль 28 сентября: «Прибыл в Харьков 26 утром. В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта, с 28 приступивший к работам почти в полном объеме. Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах, которые он стремится разрушить путем ударов в направлениях наших группировок. Движение к Донецкому бассейну рассматриваю именно так. Предполагаю со своей стороны, впредь до окончания подготовки общего наступления, нанести ряд коротких ударов. Завтра вызываю в Кременчуг командармов 6-й, 1-й и 2-й Конной. Настроение частей несколько надломлено. Переход в общее наступление зависит от времени подхода 1-й Конной. Установили связь с ЦК Украинской. Подготовляем мобилизацию незаможных крестьян. Тыл очень плох. Делаем все, что можем. Прошу ускорить приезд Баранова, а также командировать на фронт тов. Куйбышева».

Перед отъездом в Кременчуг выдался час-другой для встречи с Демьяном Бедным. Михаилу Васильевичу нравилось говорить с поэтом. Плотный, с гладко выбритым облысевшим черепом, с румянцем во всю щеку и маленькими рыжеватыми усами, он был воплощением бодрости для политотдельцев и сотрудников штаба. Газетчики бегали за ним толпой, ожидая от него откровения. Он им рассказывал удивительные байки, щуря маленькие светлые глаза; с полных губ не сходила улыбка. С самым серьезным видом говорил о смешных пустяках и заливался смехом, когда говорил о важном деле. Грохотал его низкий бас, янтарный мундштук с папиросой беспрерывно торчал между пальцами левой руки.

— Я читал перепалку твоих ребят с беляками, — громыхнул он с порога и сбросил на диван кожаное пальто. — Эту самолетную «дуэль» с помощью листовок. Бьюсь об заклад, что кормишь ты их пасхальной еврейской мацой — без соли, перца и сахара. Именно так пресно они пишут!

— А вы им подбросьте дрожжей. Или бомбочку — зажигательную, чтоб они воспрянули духом.

— Думаю. Но пока не уловил изюминку. Очень это трудная штука — угодить в точку, поймать за хвост жар-птицу. Она где-то рядом ходит, иногда садится на плечо и долбит клювом по лысине, — он хлопнул себя по бритому темени и засмеялся раскатисто.

— Мне говорили, что бойцы сами пишут белякам, и получается у них иной раз в духе запорожского письма турецкому султану. Вот тут и изюминка! Смех убивает; и не мне вам говорить об этом. И красноармейцы пытаются действовать в таком ключе. В одном из писем они благодарили баронское превосходительство за три танка, уступленных Врангелем в бою. Потом подключились к проводу белой дивизии и передали телефонограмму: «Убегайте, гады, быстрее по маршруту Мелитополь — Севастополь — Константинополь!» Ловко, а? — Фрунзе ходил по салону, потирая руки. — Вот и дать бы барону позабористее: мол, чучело гороховое, немчура, а в царьки лезет! Он же чванный и потому в чем-то ограниченный тип: до сих пор не может понять, с какой армией воюет!

Что-то новое и даже удивительное для Фрунзе мелькнуло в глазах у Демьяна. Он сбросил маску простачка, посуровел. И сказал глухо:

— Бумагу и чернила, командующий!

— Садитесь за мой стол, Ефим Алексеевич. Я могу и отлучиться на время, — извинительно сказал Фрунзе и ушел в купе, захватив со стола сводки и карты.

— Сиротинский, чаю! — грохнул Демьян.

Сергей Аркадьевич распорядился, чай подали.

— Да ты, сдурел, Сергей! Чай — это фигурально! Покрепче-то ничего нет?

— Не положено, товарищ Демьян!

— Ну, монахи! Мацееды! Пресноеды! — разбушевался Демьян. Но скоро затих, размашисто водя пером по бумаге. И даже не глянул на Сиротинского, когда тот вышел из салона.

Давид Куманов — политотделец, газетчик, который в те дни состоял в «свите» Демьяна, — отметил в дневнике, что знаменитый «Манифест барона фон Врангеля» был написан в один присест. И первым слушателем-читателем был Михаил Васильевич.

Всегда серьезный, сосредоточенный, с виду даже несколько хмурый, со сдвинутыми накрепко бровями, М. В. Фрунзе буквально заливался хохотом, слушая «Манифест».

Фрунзе то и дело прерывал автора, приговаривая:

— Так… Так!.. Отлично! Замечательно!.. Правильно!..

Товарищ Фрунзе приказал немедленно начать печатать «Манифест» — о тираже разговора не могло быть:

— Печатайте хоть миллионы! Чем больше, тем лучше!

И уже через день-другой по всему фронту летел «Манифест» как песня и снежной лавиной падал с самолетов на голову беляков в Севастополе, Симферополе, Ялте и Феодосии.

«Манифест» казался тарабарщиной: слова немецкие, слова вывернутые; но запомнились они мигом. Михаил Васильевич, к примеру, после второго чтения читал агитку Демьяна наизусть, вплоть до последней строфы:

…Ви будет жить благополучно

И целовать мне сапога.

Гут!

«Подписал собственноручно»

Вильгельма-Кайзера слуга,

Барон фон Врангель бестолковый,

Антантой признанный на треть.

«Сдавайтесь мне на шестный слово,

А там… мы будем посмотреть!!»

Демьян попал в точку, поймал за хвост жар-птицу. Беляки стали переходить линию фронта с «Манифестом» в кармане и предъявляли его как охранную грамоту, не желая служить «подлюге Врангелю».

Когда у Фрунзе спрашивали, скоро ли начнется наступление, он отвечал:

— Да, скоро… Я «нашинаю» в ближайшие дни!..

Важным было совещание в Кременчуге: командармы решали вопрос о главном и вспомогательном ударе по Врангелю.

О главном, решающем ударе двух мнений не было. Все сошлись на одном: как только подойдет 1-я Конная, Буденный, Авксентьевский, Эйдеман, Блюхер и Городовиков отсекут войска барона от перешейков, не давая белым прорваться в Крым. В крайнем случае ворвутся туда на плечах отступающего врага, — Зимняя кампания исключается.

— Я дал слово Владимиру Ильичу кончить к декабрю, — сказал Фрунзе.

Споры были о том, чего добивается Врангель в данный момент. При первом взгляде на карту можно было заключить, что он решил овладеть Донбассом. Главные силы его левой колонны шли на Макеевку. И из бассейна поступали тревожные сведения: там начали эвакуацию. Однако барон одновременно замышлял что-то на Кубани и подозрительно передвигал части в районе Александровска.

Командармы решили: остановить Врангеля в ближайшие дни. С Каховского плацдарма нанести серию ударов на северо-востоке и срочно возводить мост для конницы Буденного в окрестностях Никополя. А на северо-запад выдвинуть войска во фланг Врангелю для поддержки Юзовской группы в Донбассе.

— Не дурак же этот барон! — сказал Фрунзе. — Полководец он опытный и, надо думать, не хуже нас понимает, что, пока в тылу у него есть Каховский плацдарм, Донбасса ему не видать. Значит, поход в Донецкий бассейн — широкий отвлекающий маневр. Что бы я сделал на месте Врангеля, у которого хозяин — Антанта и случайный друг — пан Пилсудский? Я бы опрокинул плацдарм в Днепр, перескочил на правый берег и хотя бы символически устремился на помощь Пилсудскому. Это подтверждает и главком. Панская Польша хотела подписать мирный договор восьмого октября, теперь срок отодвинут. Пилсудский дышит на ладан. Неизбежен удар Врангеля по Каховке с выходом на Правобережную Украину!..

Четко определил Фрунзе операции Южного фронта в ближайшие дни. 6-я армия энергичной разведкой беспрерывно тревожит противника и собирает данные о его силах против Каховского плацдарма. Она же немедленно строит переправы неподалеку от Никополя. 13-я армия вышибает части барона из Александровска силами двух стрелковых дивизий — 46-й и 23-й и 9-й кавалерийской. А Морскую и 2-ю Донскую дивизии Таганрогской группы М. Левандовского спешно выдвигает во фланг противнику, наступающему на Донбасс. 2-я Конная армия остается на месте, в районе Никополя, и собирает силы в кулак на случай возможного рывка белых на Правобережье.

Командармы спешили к своим штабам. Но Михаил Васильевич с каждым из них успел поговорить с глазу на глаз: в такой обстановке точнее определялись индивидуальные качества любого начальника.

С Уборевичем состоялся разговор о «стрелах». В его армии накопилось до сорока пяти старых самолетов: «ньюпоры», «фарманы» и «вуазены» и несколько тяжелых бомбардировщиков «Илья Муромец». Их перебросили с Западного фронта по указанию Владимира Ильича. Так как бомб недоставало, смекалистые мастера предложили применять полые, заостренные цилиндры с поставленными под углом лопастями. Падая вниз, эти «стрелы» набирали силу с ужасающим визгом. Очень хороши были они для ударов по скоплению кавалеристов, особенно в комплексе с бомбами. Свист бомбы, грохот разрыва, страшный вой «стрел» — это действовало безотказно. Когда же «стрела» попадала в кавалериста, она прошивала его насквозь вместе с лошадью.

— Голь на выдумки хитра! — горько улыбнулся Фрунзе. — Что ж, бросайте «стрелы», пока не снабдят нас бомбами. Но уделите особое внимание разведке с воздуха: я смотрел снимки Турецкого вала — очень плохо.

— Будет исполнено, товарищ командующий! Со своей стороны прошу санкции: когда войдет в дело армия Буденного, я хочу подкрепить ее кавалерийским корпусом от Геническа. Часть я сколочу, и командир есть отличный — Каширин.

— Действуйте, Иероним Петрович! Я даже сам хотел вам сказать об этом…

Был разговор и с Блюхером: первый, но не последний. Михаил Васильевич вызвал его на высокое совещание по той причине, что он оборонял Каховский плацдарм и, как Чапаев на Восточном фронте, командовал дивизией особого состава. У него были четыре стрелковые бригады, два кавалерийских полка, пять артиллерийских дивизионов, тяжелая гаубичная батарея и два авто-бронеотряда. Да и хотелось повидать героя, награжденного первым орденом Красного Знамени.

— Вам задача ясна, Василий Константинович? — обратился к нему Фрунзе.

— Да, удерживать Каховский плацдарм, вести активную разведку и с жадностью глядеть на Перекоп.

— Почему же так: с жадностью?

— Очень крепкий орешек, Михаил Васильевич. Да и руки чешутся скорей раздавить его. Устали бойцы, кончать войну надо разом.

— А насколько крепкий? Наши летчики дают очень слабое представление об огневой мощи обороны Врангеля.

— Так то с воздуха! Летчик сидит как кочет на насесте и только об одном думает: как бы не загреметь? А мы — с земли. Посылал я недавно двух ребят — коммунистов, — рискнули разведать укрепления в казацкой одежонке… Врангель не зря сидел в Крыму. Турецкий вал еще с древнейших времен — преграда страшная: тянется на одиннадцать верст, подошва — аршин двадцать, высота — пятнадцать. Перед ним беляки отрыли к лету ров: глубокий, человек пять надо поставить друг другу на плечи. Окопы полного профиля и заграждения из проволоки — до пяти кольев. Орудий — близко к сотне, пулеметов и того больше. На случай отступления есть вторая полоса у Ишуньских позиций. В лоб не больно возьмешь. А по Сивашу, на Литовский полуостров — это как бог даст!

— Не понимаю.

— Старики говорят: все зависит от ветра. Ежели он дует от Одессы, Сиваш может обсохнуть. А коли от Бердянска или с Кубани, тогда брод закрыт. И выход только один: в лоб, с суши, на Перекоп.

— Очень ценная информация! А как с танками? Боятся их красноармейцы?

— Поначалу бегали, Михаил Васильевич. Слов нет, страшно. Потом приспособились бить из окопов: то до себя не допустят и швырнут гранату, то под зад танку. Так и останавливают. А экипажи берут голыми руками: беляк в танке очень храбрый, а когда стоп машина — руки вверх без разговоров!

— Я распорядился переслать вам огнеметы: сокрушительное оружие и против живой силы и против танков. Сейчас же создайте ударный огневой отряд и выдвигайте его заслоном впереди пехотных цепей.

Блюхер молодцевато козырнул:

— Не сомневайтесь, Михаил Васильевич, будет сделано!..

Но самой удивительной была встреча с Ворошиловым. Они не виделись четырнадцать лет, со съезда в Стокгольме, да и жили там под вымышленными фамилиями: один — Володин, другой — Арсеньев. Наконец псевдонимы раскрылись! И оба порадовались, что судьба свела их у самого эпилога гражданской войны.

Климент Ефремович сделал запись об этом дне:

«…Фрунзе? Глазам не верю. Радостная встреча — Арсений и Володя, «перекрещенные» революцией в их собственные имена и фамилии. Пожимаем друг другу руки. Оба возбуждены, рады неожиданной встрече.

Так вот он кто Фрунзе — Михайлов, о котором так много славных, граничащих с легендами, вестей и слухов!

На столе огромная карта, на которой видно, что враг, последний враг русской революции, с удесятеренной наглостью пытается расширить район своих действий.

И вчерашний подпольщик, большевик Арсений, с изумительной ясностью и поражающим авторитетом истинного полководца развивает в деталях предстоящие решительные операции Красной Армии.

…Незначительные замечания, краткий обмен мнений — и план, оперативный план большевика Арсения — Фрунзе утвержден.

Судьба Врангеля предрешена!»

Фрунзе спросил на прощанье:

— Когда тебя и Буденного ждать с Первой Конной?

— Недели через три, не раньше. Идем своим ходом, на поездах не добрались бы и до зимы.

— Придете раньше, — многозначительно сказал Михаил Васильевич.

— Ей-богу, не успеем!

— Ленин вас подстегнет.

Действительно, не успел Ворошилов приехать в Конную, как Владимир Ильич вызвал его и Буденного к прямому проводу.

«Крайне важно, — читали они бегущую из аппарата ленту, — изо всех сил ускорить передвижение вашей армии на Южфронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете».

— Железная рука у нашего командующего! — только и смог сказать Клим Ворошилов.

Через день, уже в Харькове, Фрунзе получил от разведки точное подтверждение своей догадки: в ближайшие дни Врангель замыслил произвести переправу на правый берег Днепра в районе Александровска.

— Я и говорил: не дурак барон. — сказал он Гусеву.

Дело решали считанные часы. Авксентьевскому и Городовикову он приказал срочно сосредоточить две сильные дивизии северо-восточнее Никополя. Срочно он создал Кременчугский укрепленный район. И на всякий случай распорядился вывезти из Екатеринослава все армейские учреждения, «пребывание коих там не вызывается крайней необходимостью».

Елизавета Драбкина рассказала об одной из ночей того времени, наблюдая за своим отцом и Фрунзе.

С Сергеем Ивановичем и Михаилом Васильевичем — они явились поздно вечером — пришел и Николай Петрович Горбунов — недавний секретарь Совнаркома, теперь член РВС Южного фронта.

«Все были страшно голодны, быстро съели приготовленную мною яичницу, помидоры, потом принялись за арбуз. Они ели большими кусками, не замечая даже, что едят, и продолжали разговор, который велся на заседании Реввоенсовета.

Я то входила в комнату, то выходила: керосинка горела плохо, и чайник никак не хотел закипать. Когда он, наконец, вскипел, я вернулась в комнату и увидела, что скатерть сдернута, Михаил Васильевич расставляет на столе посуду и еду, воссоздавая карту Севёрной Таврии и крымских перешейков. Глубокая тарелка изображала Каховский плацдарм; изогнутая арбузная корка — Арабатскую стрелку; куски сахару — ударные группы войск; узкий ломтик хлеба — Перекопский перешеек; ножи, вилки, ложки — направление ударов.

О чае никто уже не думал. Куски сахару, ножи, вилки быстро передвигались по столу. Потом в ход были пущены блюдца, стаканы, карандаши, резинка, две пуговицы, чернильница, пресс-папье.

На столе уже не оставалось свободного места, но Михаил Васильевич — то при согласии, то при возражениях отца и Николая Петровича — продолжал передвигать лежавшие на столе предметы и класть на него новые. Все трое были охвачены необычайным возбуждением и, казалось, не видели и не слышали ничего, кроме этой понятной лишь им самим карты».

Запомнились фразы Фрунзе-командующего — энергичные, точные, короткие: ударить по флангам противника всеми силами конницы. Приурочить штурм к ночному времени!

«Михаил Васильевич вытащил из кармана ключ, хотел положить его на стол. И тут раздался удивительный звук — гулкий, звенящий, торжественный, печальный. Это стоявшие в углу старинные часы в узком высоком футляре красного дерева начали отбивать полночь.

Все замерли слушая. Когда прозвучал последний удар, Михаил Васильевич глубоко вздохнул, с недоумением посмотрел на ключ, который держал на весу.

— Во Владимирском каторжном централе, — медленно сказал он, — лежишь, бывало, ночью и считаешь время по каплям дождя, стекающим по водосточному желобу. Эх, сколько часов и минут зазря пропало!

Он обвел глазами стол, подумал, сказал:

— А что, ежели нам нынче не поспать ночь и прикинуть все это на карте? Кажется, мы нашли недурное решение…»

И все трое ушли в штаб.

Обстановка на фронте прояснялась помалу, но радужных надежд не сулила. Перед Лениным он раскрывался весь как на духу и в очередной телеграмме не пытался скрывать огорчений и опасений.

На правом фланге — от Александровска до Херсона — Врангель готовился к развитию каких-то операций. На всем остальном фронте продолжает громить 13-ю армию. Части надломлены и ударов врага не выдерживают. «Среди масс идут разговоры об измене, свежих же резервов нет. Положение усугубляется дезорганизацией тыла… Настроение запасных частей, почти совершенно раздетых и плохо питаемых, определенно скверное. Чувствую себя со штабом фронта окруженным враждебной стихией. Настроение можно переломить только крупным успехом на фронте. Думаю, что, несмотря на все это, до момента общего наступления выдержим, хотя ряд огорчительных неудач на нашу долю еще выпадет».

Но в Донбассе наметился просвет: 9-я стрелковая дивизия временно отпарировала удар белых под Волновахой.

Мысль о главном ударе, которым закончится гражданская война, не оставляла его ни на минуту. И он облагался к командующему морскими силами с просьбой подготовить Азовскую флотилию с плавучими батареями к переходу через месяц — 7 ноября 1920 года — в район Геническа.

Телеграмма датирована 3 октября. Можно лишь удивляться, что в обстановке неразберихи в Харькове, пагубной паники в частях отступающей 13-й армии с такой прозорливостью видел он первый день окончательного штурма. К сожалению, флотилия не подошла: она не смогла вырваться из ледового плена в Таганрогском заливе.

Уже через день Фрунзе понял отчетливо: в Донбасс Врангель не пройдет! Да и нет ему нужды упорствовать в этом направлении. Его путеводная звезда — пан Пилсудский!

В Донбассе отличился начальник 9-й стрелковой дивизии, брат Валериана Куйбышева — Николай. Он правильно оценил значение приказа командующего фронтом, и его бойцы грудью отстояли «Донецкий бассейн, этот источник света и тепла для всей страны… — отмечал Фрунзе. — Рабоче-крестьянская Россия может гордиться такими своими защитниками. Пока в рядах Красной Армии будут такие геройские полки, как 77-й, легший костьми на поле брани, но ни пяди не уступивший врагу, — она будет непобедима».

Многие воспринимали успех 9-й дивизии как незначительный эпизод в боевой жизни многострадальной 13-й армии. Михаил Васильевич ощутил в нем начало желанного перелома.

Неожиданно он спросил Гусева, который клевал носом от усталости:

— Ты не стрелял из лука, Сергей Иванович?

— Не помню. Кажется, нет.

— Но у тебя богатое воображение, и ты сможешь понять меня. У мальчишки в руках крепкая дубовая ветка. Она согнута дугой, натянутая тетива не дает ей распрямиться. Мальчишка накладывает стрелу, тянет тетиву на себя, дуга пружинит. И со свистом летит стрела. Но вот печальный миг: мальчишка перестарался, хотел стрельнуть дальше, ветка треснула. Она еще может служить, но пружинящий момент ослаблен. И если б могла она говорить, то сказал бы: «Я надломилась, мальчик, не тяни изо всех сил — сломаюсь». Понимаешь?

— Разумеется!

— Вот так и в Донбассе, Врангель еще крепко послужит Антанте. Но в нем уже трещина!

— Ты писал стихи, Михаил? — вдруг спросил Гусев.

— Писал. Плохие. В тюрьме и в ссылке. А что?

— Диву даюсь, как уживается в тебе поэзия с предельной рассудочностью полководца, который публикует по три-четыре приказа в день! Впрочем, и в них бывают поэтические отступления… Ложись спать; на тебе лица нет!..

Теперь уже и сомнений не было, что Правобережье вот-вот станет ареной ожесточенной битвы. Николай Куйбышев захватил эшелон с имуществом и штаб 1-й Донской дивизии белых. И штабисты, совершенно обескураженные пленением, точно подтвердили, что Врангель подтянул к Александровску пехотную Дроздовскую и 1-ю Кубанскую кавалерийскую дивизии и приказал наводить понтонный мост у кондового запорожского острова Хортица.

5 октября Фрунзе приказал Уборевичу сорвать переправу и обрушиться на Донской корпус белых не позднее 7 октября. Но белые, мешая подходу частей Уборевича, 8 октября прорвали его фронт, захватили Синельниково. Создалась сильная угроза Екатеринославу, тылам 6-й армии и Каховскому плацдарму.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.