«И ТОЛЬКО РАННЯЯ СВОБОДА…» (Бялик и Маршак)

«И ТОЛЬКО РАННЯЯ СВОБОДА…»

(Бялик и Маршак)

В начале XX века население Ялты составляло немногим более 13 тысяч жителей, но евреев здесь оказалось гораздо больше установленной «процентной нормы» — свыше тысячи. И это несмотря на множество ограничений, введенных в разные времена правительством. В основном это были ремесленники, кустари, но заметную часть составляла интеллигенция — врачи санаториев, лечебниц. И неудивительно, что Маршак, опубликовавший в 1904 году в журнале «Еврейская жизнь» стихи, «20 Таммуза», «Над могилой», «Песни скорби», быстро был замечен ялтинской еврейской молодежью, выпускавшей тогда журнал «Молодая Иудея» и приложение к нему «Песни молодой Иудеи». Именно в этих изданиях появились первые сионистские стихи Маршака «Две зари» (Молодому еврейству), «Нашей молодежи». Здесь же, в Ялте, гимназист Маршак сделал переводы из «Песни песней» и один из самых заметных своих переводов с иврита — «Последнее слово» (Дос лецте ворт) Хаима Нахмана Бялика. В этот же период Маршак познакомился с Ицхаком бен Цви (в ту пору — Шимелиович) — лидером молодежной еврейской социалистической организации Поалей Цион. Интересно, что в 1952 году бен Цви был избран президентом государства Израиль, а Маршак за год до этого — в 1951-м — был удостоен очередной Сталинской премии.

Юный Маршак сотрудничал не только с ялтинскими журналами — в газете «Еврейская рабочая хроника», издававшейся в Вильнюсе, был опубликован гимн сионистского рабочего движения «Ди-швуэ» Ан-ского[9] в переводе Маршака.

В одном из первых писем, отправленных из Ялты Владимиру Васильевичу Стасову, Маршак пишет: «…Чувствую себя здесь чудно, бодро, хорошо, весело. Много работаю… читаю и пишу. Взялся я переводить Бялика. Что за чудный поэт! Какая сила».

Здесь, прервав письмо Маршака, расскажем об очень важных страницах его творчества, без которых биография Самуила Маршака была бы значительно обеднена. Дело в том, что долгие годы, а по сути — всю жизнь, Маршак вынужден был скрывать свою любовь к поэту Бялику, да и свои переводы из этого «самого гениального» — по мнению Горького — еврейского поэта, писавшего на иврите.

Почему о Бялике Маршак заговорил впервые в Ялте?

Предположить, что он не был знаком с творчеством Бялика прежде, едва ли возможно. Скорее всего, именно в этом городе он вновь прочел Бялика и конечно же в оригинале, ведь даже самые лучшие переводы таких поэтов, как Сологуб и Ходасевич, не дают истинного представления об этом поэте. Сегодня немногим известно, что Маршак задолго до Жаботинского перевел стихотворение Бялика — «Птичка» (у автора — «К птице»). Важно отметить, что это было первое стихотворение Бялика. Вот что пишет о нем Жаботинский: «Он (Бялик. — М. Г.) явился к писателю И. Равницкому, готовившему тогда (1900 год. — М. Г.) к печати сборник под заглавием „Happardes“ и предложил ему для сборника стихотворение „К ласточке“. Редактирование книги уже было завершено. Равницкий согласился просмотреть стихотворение, но предупредил, что оно уже не попадет в сборник. Однако, прочитав, он передумал… Стихотворение попало в сборник. В еврейской литературе, где все имена были наперечет, этот „Happardes“ ожидался с большим интересом, этот дебют не мог пройти незамеченным».

Жаботинский перевел стихотворение «К птице» и включил его в издание переводов из Бялика 1911 года, озаглавив «К ласточке», но в более поздние издания Жаботинский этот перевод не включал. Можно предположить, что причиной тому был появившийся в журнале «Еврейская жизнь» (№ 10, 1906) перевод этого стихотворения, выполненный Маршаком, — с этим переводом даже самому Жаботинскому соперничать было трудно. Маршак же дал название стихотворения, близкое по звучанию к бяликовскому — у Бялика оно называлось «К птице». У Маршака — «Птичка». Вот четыре из шестнадцати строф этого стихотворения:

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Ко мне прилетела ты с юга…

Душа, по родным твоим песням скучая,

Давно стосковалась, подруга!..

Так спой же о странах, далеких, красивых…

Скажи мне, родимая пташка,

Ужели в краях, лучезарно-счастливых,

Как здесь, всем тоскливо и тяжко?..

Несешь ли привет от цветов Иордана,

Его безмятежной долины?

Скажи, излечил ли тяжелую рану

Господь у родной Палестины?..

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая!

Опять прилетела ты с юга!

Душа стосковалась, по песне скучая…

О, пой, заливайся, подруга!..

Когда я впервые прочел «Птичку», мне оно показалось знакомым. Перечитав строку «Несешь ли привет от цветов Иордана», я невольно вспомнил лермонтовскую «Ветку Палестины»:

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

А еще маршаковский перевод этого бяликовского стихотворения ассоциируется у меня со стихами Пушкина:

Где цвел? Когда? Какой весною?

И долго ль цвел?

И жив ли тот, и та жива ли?

Или уже они увяли?

Не вызывает сомнений, что перевод этот — подражание и Пушкину, и Лермонтову. Но будем помнить: выполнен он юным, восемнадцатилетним поэтом. Самому же Бялику в пору написания этого стихотворения было далеко за двадцать, и стихотворение это вовсе не сентиментальное, каким может оно показаться и показалось даже Жаботинскому: «Содержание было наивным: поэт здоровался с ласточкой, прилетевшей с юга весною, горько жаловался ей на то, как тяжело живется его народу в этой холодной стране…»

Напомним, «Птичка» Бялика — один из самых ранних переводов Маршака, но в нем он сумел сохранить музыкальный строй этого блистательного стихотворения.

Можно предположить, что с поэмой Бялика «Сказание о погроме» в пору работы над стихотворением «Птичка» Маршак еще не был знаком (перевод Жаботинского был опубликован в 1906 году). Но о самом кишиневском погроме, конечно же, был наслышан, да и «Сказание о погроме» на иврите, безусловно, читал. Еврейские погромы, увы, бывали не только в Кишиневе — они происходили в Одессе, Киеве, Екатеринославе, Саратове и даже в тихой Ялте. 27 марта 1905 года Маршак пишет Владимиру Васильевичу Стасову: «Недавно в Ялте был ужаснейший погром. До чего может озвереть человек — ужас охватывает. Теперь Ялта на положении усиленной охраны». И далее в этом письме Маршак рассказывает Стасову о том, что вместе с учениками своего класса, где учились дети разных национальностей, создал школу для двадцати пяти мальчиков из бедных еврейских семей. В роли преподавателей выступали сами гимназисты, к своему делу они относились очень добросовестно, помогали делом и словом, организовали в школе завтраки — стакан молока с хлебом. Но могло ли это продолжаться долго? Маршак пишет, что однажды «нагрянула полиция, хотела составить протокол, все мои товарищи попрятались, и мне пришлось бы за все отвечать самому, если бы полиция не согласилась замять дело…» Полиция давно знала о существовании такой школы, но смотрела на это сквозь пальцы, однако после доноса она вынуждена была принять меры.

А за несколько месяцев до процитированного письма, 28 октября 1904 года, Маршак писал Стасову: «Сейчас я получаю известье о страшных погромах в Смоленске, Полоцке, Невеле. Что-то будет? Ведь евреям и обороняться нельзя! Ужас».

Итак, юный Маршак считает, что«…евреям и обороняться нельзя!». А в поэме «Сказание о погроме» Хаим Нахман Бялик осуждает свой народ за то, что тот не оказывает сопротивления погромщикам. Есть в «Сказании…» такие строки:

…Огромна скорбь, но и огромен срам,

И что огромнее — ответь, сын человечий!

Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи

Им о стыде моем свидетелем ты будь.

И, возвратись домой в твое родное племя,

Снеси к ним мой позор и им обрушь на темя,

И боль мою возьми и влей им ядом в грудь.

И уходя, еще на несколько мгновений

Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней, —

Росистый, искрится в сиянье и тепле.

Сорви ты горсть, и брось назад над головою,

И молви: мой народ стал мертвою травою,

И нет ему надежды на земле.

(Пер. В. Жаботинского)

Размышляя о судьбах своего народа, «…в стихотворении „Вот она, кара Небес“, Бялик подходит вплотную к самой печальной, самой малодушной, самой жалкой стороне еврейского упадка: к ассимиляции, — пишет Жаботинский. — Рост поэта слишком велик для обыденной полемики против людей или партий: он трактует ассимиляцию с высоты, как судья, а не как противник, и охватывает всю глубину этого уродства с редкой остротой анализа, обличающей в авторе мыслителя почти вровень с ростом поэта. Он не останавливается на видимых признаках болезни, таких как утрата национального языка или забвение национального прошлого.

Он подходит прямо и непосредственно к самой душе ассимиляции, вскрывает и расчленяет без жалости эту маленькую, съежившуюся душу — и не находит там ничего, кроме самого глубокого, самого безграничного из унижений. Что особенно поражает поэта, это — искренность рабства, рвение и усердие не за страх, а за совесть, вносимое денационализированным евреем в свою барщину; это не просто порабощенный человек, несущий ярмо по принуждению, это — раб сознательный, раб с увлечением, охотно целующий руку. „Величайшей из казней Божьих“ называет Бялик эту извращенную черту, эту способность внутреннего приспособления к неправде, это умение „отрекаться от собственного сердца“».

В отличие от В. И. Ленина, считавшего ассимиляцию евреев в России процессом не только прогрессивным, но и единственно перспективным, Бялик питал презрение к ассимиляции как к таковой. В предисловии к книге о Л. Пастернаке (книга вышла в Берлине в 1923 году) он пишет: «Душа их (ассимилированных евреев. — М. Г.) была отрезана от своего народа. Кров их народа представлялся им чересчур бедным и тесным, чтоб поселить там свою широкую душу и, выйдя, искать великие дела вне его границ, они забыли его стезю навеки. Единственная дань, которую они отдали своему народу, была только несколько капелек крови при обрезании, вскоре после рождения, и холодный труп — могила на еврейском кладбище, под конец, после смерти. Все остальное, все, что между этим: свет их жизни, мощь своей молодости, избыток духа и изобилие силы, крики души и биение сердца, все откровенное и дорогое, накопившееся в их крови силой поколений и заслугами предков, — все это они принесли добровольно, как всесожжение на жертвеннике Бога чужого народа». В этом же предисловии, отмечая таких выдающихся художников, как Антокольский («Слепой портной») и Израэльс («Писец Торы»), Бялик не просто упрекает, а обвиняет этих художников едва ли не в предательстве своего народа, только из-за того, что преобладающими в их творчестве были русские темы. Конечно же Бялик был неправ. Еврейского искусства в то время в России и быть не могло. Как писал художник Леонид Борисович Пастернак в своем письме к Бялику, «…быть оно может только на родной своей земле, ибо всякое национальное искусство исходит из родной жизни и ею живет». И с этой точки зрения, по мнению Л. Б. Пастернака, армянин Айвазовский, грек Куинджи и евреи Антокольский и Левитан — «русские художники». Картину «Вечерний звон» — одну из самых проникновенных своих работ — Исаак Левитан написал в 1892 году (в тот год из Москвы было изгнано 20 тысяч евреев — практически все, кроме купцов 1-й гильдии). Оказавшись по состоянию здоровья в Ницце, он написал художнику А. М. Васнецову: «Воображаю, какая прелесть теперь у нас на Руси — реки разлились, оживает все… Нет лучше страны, чем Россия!» (Весна 1894 года.) Можно понять Левитана… Можно понять и Бялика, его искреннее желание сохранить не только еврейскую культуру, но и евреев как нацию.

Поэт, своей жизнью и творчеством сделавший все, чтобы вернуть народу гимн свободы, имел право после кишиневского погрома с поистине шекспировской силой воскликнуть:

Эй, голь на кладбище! Отройте там обломки

Святых родных костей, набейте вплоть котомки

И потащите их на мировой базар

И ярко, на виду, расставьте свой товар;

Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,

Молитесь, нищие, на ветер всех сторон,

О милости царей, о жалости племен —

И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..

(Пер. В. Жаботинского)

Прав был Маршак, написав о Бялике: «Что за чудный поэт! Какая сила!» Без свободолюбивых стихов Бялика не было бы таких стихов Маршака:

Волшебный край! Тоску, лишенья —

Я все готов перенести

За светлый час успокоенья,

За отдых сладостный в пути.

Придешь ли ты путем мучений,

Народ-кочевник чуждых стран,

К истоку вод, к блаженной сени,

Как этот стройный караван?

А что знает о Бялике современный читатель? «Бялик Хаим Нахман (1873–1934 гг.), еврейский поэт (на иврите и идише), фольклорист. В 1920 эмигрировал из России в зап. Европу, в 1924 — в Палестину». Составители Литературного энциклопедического словаря не обмолвились и словом о том, что произведения Бялика на русский язык переводили такие замечательные русские поэты, как В. Ходасевич, Ф. Сологуб, В. Брюсов, В. Иванов, Ю. Балтрушайтис, и что в нашей стране они не издавались никогда. Недомолвки все эти восполняет лишь статья великого русского поэта В. Ходасевича «Бялик»: «В лице недавно скончавшегося Хаима Иосифовича Бялика еврейский народ понес тягостную утрату. Роль, сыгранная им в культурной и общественной жизни еврейства, огромна. Он был поэтом, историком, талмудистом, педагогом, переводчиком, издателем, публицистом, общественным деятелем (между прочим — был избран выборщиком в Государственную Думу 3-го созыва; самая большая и плодотворная часть его жизни протекала в России, которую он покинул с воцарением большевиков)…Неотделимый от своего народа биографически и творчески, он, как всякий истинный поэт, в то же время есть достояние всеобщее, и его смерть истинная потеря для всех».

Почему же Маршак решил перевести «Последнее слово»? Владимир Жаботинский, переведя так много стихов Бялика, почему-то не обратил внимание на это стихотворение. Между тем сам Бялик, судя по всему, придавал ему особое значение — ведь это было единственное стихотворение, которое поэт перевел сам с иврита на идиш, полагая, видимо, что так оно быстрее дойдет до народных масс — для большинства обитателей черты оседлости идиш был родным языком. Маршак, знавший оба еврейских языка, предпочел перевести «Последнее слово» с идиша:

Меня опять Он к вам послал,

когда ревел могучий вал

и по ветру носились вы,

как груда высохшей листвы,

и руки падали у вас,

и силы таяли в груди.

И в ваш последний грозный час

явился Он и рек: «Иди!»

«Им тяжело, — сказал мне Он, —

Им слишком больно. О, скорей

Иди! У них ты вырви стон,

Исторгни слезы из очей.

Пусть будет стон, как лязг металла.

Слеза — как молот тяжела,

Чтобы земля затрепетала

И зло и горе сотрясла».

И я пошел. Пускай каменья,

преграды были предо мной, —

меня могучее стремленье

толкало с силой неземной.

И ваша боль меня толкала,

и вам помочь душа алкала…

Бог одарил меня душою,

вам эту душу подарю.

И мне язык Иегова дал.

Он — острый блещущий кинжал.

Коль вы из камня — он железный,

Коль вы железо — он булат.

Народ, и встанешь ты из бездны,

могуч и пламенем объят!

Теперь пред дверью стал пророк.

Напрасен зов, — ответа нет.

Тяжелый мрак главу облек,

погас могучий луч, мой яркий свет.

Я встретил здесь и позор и стыд,

передо мной закрыли дверь,

и слово Божие звучит

насмешкой горькою теперь.

Пророк не был услышан, пророк не был понят, пророк был осмеян, и Бог наказывает свой народ:

…Бежать вы будете, как тени,

из края в край, из дома в дом,

и град вас встретит оскорблений,

как нищих на пиру чужом…

И вам земля могилой станет,

беззвездной будет ваша ночь,

и жизнь, как мертвый лист, увянет,

ваш стон развеет вихорь прочь…

И рек Господь:

«Пусть принесут

пророку глиняный сосуд,

а он о камни разобьет

и крикнет:

„Так погиб народ“».

Если бы Маршак перевел в Ялте только стихотворение Бялика «Последнее слово», он бы уже навсегда остался в русско-еврейской литературе. Но в Ялте он написал десятки стихов, многие из них были опубликованы в журнале «Молодая Иудея» в 1905–1906 годах. У этого журнала было приложение «Песни молодой Иудеи», где наряду со стихами Маршака публиковались стихотворения Якова Година, среди них «Новый пророк»:

И запылала новая заря,

И уползает ночь, бледнея…

Он к нам прошел не в мантии царя.

Не с дивным жезлом Моисея.

Он к нам пришел, уставший, как и мы,

Как мы от слез и мук изнывший…

И расшатал тяжелый свод тюрьмы,

Тоской и жаждой нас давивший.

И в даль повел, в загадочную даль,

Куда мы пламенно стремились.

Когда в глухих застенках бились —

И дал нам новую скрижаль…

Сегодня поэт Яков Годин почти (или совсем) забыт. Между тем его, как и Маршака в юности, увлекли идеи сионизма. Позже не в меньшей мере его увлекли идеи социализма. Когда началась Первая мировая война, Яков Годин писал военно-патриотические стихи и, казалось, забыл о «Песнях молодой Иудеи». Да и стихи Маршака из этой тоненькой книжечки не вспоминали почти восемьдесят лет. Лишь в 1993 году некоторые из них были напечатаны в сборнике «Менора» (Москва — Иерусалим). Вот одно из них — стихотворение «Две зари», которое автор посвятил молодому еврейству:

Наш старый храм горел. Пылала вся страна,

И ночь пред пламенем бушующим бежала,

И рамкой черною, казалось, окружала

Картину зарева она…

Мы гибли… Впереди чернела лишь тоска…

Там ужасы Изгнанья рисовались…

За этим пламенем угрюмые века,

Как ночь без края, простирались…

Вот охватил огонь святыню алтаря.

Нам одинокий путь в Изгнанье освещая!..

Так, беспросветный мрак тоскливо предвещая,

Горит вечерняя заря!..

Почему идеи сионизма так увлекли юного Маршака в Ялте? Разумеется, не последнюю роль в этом сыграли погромы, прокатившиеся в то время по Украине, Молдавии, Белоруссии, югу России. В 1906 году Маршак написал стихотворение «Над могилой», посвященное основоположнику сионизма — доктору Теодору Герцлю, призывавшему собратьев бороться за создание своего национального очага. Об этом — последняя строфа стихотворения:

К рулю! За труд, пока кипит в нас кровь!

И наша тьма, как молнией средь ночи,

Разрезанная Им, — хотя закрыл он очи, —

Да не сольется вновь!

Вероятно, стихотворение это было написано в Ялте, где Маршак стал свидетелем еврейских погромов, как и другое стихотворение — «Нашей молодежи», опубликованное в ялтинском журнале «Молодая Иудея» № 1 за 1906 год и заканчивающееся так:

И только ранняя свобода

Своим лучом тебя зальет —

Пусть этот луч — гонец восхода

С тебя в народ наш снизойдет!..

И в этих стихах слышится Бялик — его «Да, погиб мой народ…».

Незадолго до публикации этого стихотворения, в августе 1905 года, Маршак писал Е. П. Пешковой: «В Житомире 2-й погром. Один драгунский офицер изрубил на мелкие куски еврейскую девушку… Самооборона бессильна. Сколько молодежи погибло в самозащите. Совсем юной, моего возраста…» Так что увлечение Маршака Бяликом вполне понятно.

А вот что писал о Бялике Горький: «Для меня Бялик… — точно Исайя, пророк, наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов… Мне кажется, что народ Израиля еще не имел, — по крайней мере, на протяжении XIX века, — не создавал поэта такой мощности и красоты». Неудивительно, скорее — замечательно, что этого поэта русскому читателю подарил наряду с Владимиром Жаботинским, Владиславом Ходасевичем, Вячеславом Ивановым, Федором Сологубом и Самуил Маршак.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.