Будапешт

Будапешт

Нашим с Джоном особым местом был Будапешт. Когда мы говорили о прошлом, что бывало часто, наши мысли всегда возвращались к городу, в котором мы провели два года после свадьбы. Городу, где мы заложили основы нашей последующей жизни.

После путешествия с Нэнси на Юкон с его чудесами я первым делом подумала о Будапеште. В тот год как раз была двадцатая годовщина нашего брака. И мне хотелось встретить ее с Джоном там, где и началась наша совместная жизнь.

Что бы ни ждало нас в будущем, говорили мы с Джоном друг другу, у нас есть сегодня. Мы еще можем воскресить старые воспоминания и скопить новые.

По прилете в Венгрию мы первым делом замерзли. Привычка к мягким флоридским зимам совершенно изгладила память о том, как холодно бывает в Будапеште в феврале. А я вообще тропическая девочка. «Так почему же, — думала я, — меня вечно несет туда, где холодно?»

И тут аэропорт огласился громким, раскатистым смехом. Он был как напоминание о жизни двадцать лет назад.

— Сервусток! — закричал наш старый друг Фери Дер, приветствуя нас по-венгерски, с объятиями и поцелуями.

Джон подружился с Фери, пока мы жили в Будапеште. Вместе играли в бейсбол (им тогда болела вся Венгрия) в команде, где правила знал один Джон. Я же и в годы нашей жизни в Будапеште редко встречалась с Фери, и вот теперь он, собственной персоной, двадцать лет спустя.

— Сервусток, друзья мои! Сервусток! Так приятно вас видеть. Сейчас подгоню машину.

Когда мы уезжали из Будапешта в 1994-м, улицы города коптили советские и восточногерманские автомобили. Особенно один из них, «трабант», ездивший на смеси нефти и газа, изрыгал такое количество выхлопных газов, что от них крошились старинные фасады. Фери водил тогда грузовик марки «баркаш», типичный образчик восточногерманских технологий, который вечно ломался.

На этот раз, пока Джон подводил меня к обочине, мы заметили белый «Кадиллак-Эскалада».

— Бог ты мой, как странно его здесь видеть, — сказал Джон.

И тут из «кадиллака» выпорхнул смеющийся Фери.

Всю дорогу из аэропорта мы наблюдали изменения последних двадцати лет. Бензозаправки, немецкая бакалея, рекламные щиты, огромные коробки универсамов и даже — господи помоги! — стрип-моллы. Некогда темные улицы сверкали неоновыми огнями. На первых этажах ренессансных домов светились витрины новехоньких, с иголочки, аптек.

«Не надо грустить о прошлом, — говорила я себя. — Принимай новую жизнь».

В 1994 году Фери жил в лачуге на окраине Будапешта и строил дом своей мечты. Его тогдашнее жилье напоминало ящик из фанеры с койкой внутри. Фери копил деньги, откладывая каждую свободную банкноту. Джон помогал ему строить глиняные стены почти двухфутовой толщины, которые они совком и лопатой возводили по футу зараз. А однажды вместе пошли в лес и выбрали там несущую балку для дома.

Теперь мы подъезжали к воплощенной мечте: квадратному двухэтажному сельскому дому посреди Будапешта. Кусочку прошлого в постсоветском мире.

Фери показал нам все подробности: фестончатую черепицу на кровле, полы с подогревом, сельскую хлебную печь, плетеную изгородь, так не похожую на ограды из металлических цепочек, которыми были обнесены соседние дворы. А железные петли для окон Фери выковал сам.

— Все сто двадцать четыре штуки!

И наконец, его самая большая слабость — поместительный винный погреб. Стены в нем были выложены особым камнем, специально привезенным из винодельческих областей Венгрии. Только на нем растет та черная плесень, которая сообщает неповторимый вкус вину.

В этом погребе у Фери хранились чудеса — красное, белое, сладкое, сухое и даже венгерская огненная вода под названием палинка. В считаные минуты мы принялись за дегустацию.

— Освободите ваши стаканы от груза воздуха! — кричал хозяин. — Хорошо, что вы опять здесь. Как будто никуда и не уезжали.

Вся Венгрия была вокруг нас. Нас окружали воспоминания. Опера. Исторические здания. Парламент. Деревня. И все же нигде мне не было бы так хорошо, как в том винном погребе с Джоном и нашим добрым венгерским другом.

Случай требовал особого венгерского рагу, заявил Фери. Традиционного, приготовленного на открытом огне.

— Завтра будем забивать кроликов. Джон, ты тоже будешь.

— Ты правда будешь? — спросила я его на следующее утро в гостевой комнате Фери, пока Джон застегивал на мне пальто.

Джон — человек мягкий, он не охотился, не держал в руках оружия, да и не стремился ни к чему подобному, и уж тем более ему не доводилось проламывать голову кроликам и, подвесив их за задние лапы, перерезать им глотку.

— Наверное, — ответил он с глубоким вздохом.

Завернув меня в черное длинное пальто, обув в сапоги и нацепив поверх них фиксатор, Джон усадил меня на крыльце снаружи, чтобы я тоже могла посмотреть.

После двух-трех глотков палинки Фери приготовился к закланию первого кролика — двенадцатифутового, серо-белого, самого крупного в его коллекции.

Он ударил его головой об землю, чтобы сломать шею, после чего подвесил за лапы и принялся свежевать.

— Теперь ты, — сказал он Джону.

Вместе они забили трех кролей, освежевали их, выпотрошили и нарубили кусками, причем Джон почти все время кривился.

А я смотрела на них и думала о Джоне, о том, как странно видеть его делающим то, чего он никогда на моих глазах не делал. И о том, какое ощущение покоя это давало — думать, что когда-нибудь у него будет новая жизнь, без меня, полная новых приключений.

Девушка Фери, Викки, принесла другие составляющие рагу: гору резаного лука, тюбики с пряным соусом из паприки и сливок, кусок лярда.

И начала вручную лепить клецки. А Фери стал варить кроличье мясо в котле над огнем, то и дело добавляя вина, овощей и пряностей.

Из погреба он принес одно из своих лучших вин — каберне, текучий бархат. Мы уселись вокруг огня, поставив стаканы в снег.

«Как я рада быть здесь, — думала я. — Как я рада, что живу».

Фери провел с нами несколько дней и все время то хохотал, то вдруг напевал мелодии из какого-нибудь шоу, то растягивал мехи своего аккордеона. Он возил нас в общественные лечебные ванны, катал по городу, помогал мне надевать зимние вещи. Его постоянное присутствие поднимало наш дух, а иногда и мое бренное тело.

Он закармливал нас кабанятиной, колбасами из оленины и разных других животных, варениками с вишней, которые он полюбил, работая в России.

— Ешьте, ешьте больше, — повторял он нам. — Еще есть.

Фери работал в компании «Эйвон» и добился успеха благодаря своей изобретательности и напору. Как их генеральный менеджер в России, он поднял продажи на сто миллионов долларов.

— Эти русские женщины, наверное, завтракают помадой, — сказал он с ухмылкой.

А еще он поделился с нами личной проблемой, которая казалась неразрешимой.

— Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней, — посоветовала я ему. — Ты — хозяин своего разума.

— Как это по-американски, — сказал Фери, закатывая глаза.

Но все равно поцеловал и обнял меня в знак благодарности.

Шел сильный снег. Вот еще одно отличие нынешнего Будапешта от прежнего — обильные снегопады, тяжелый, мокрый снег. Нам и раньше случалось видеть метель в Будапеште. Но никогда еще снег не выбеливал серые-серые улицы города так старательно.

Нам все время хотелось наружу, в эту зачарованную белизну, хотя идти сквозь снег было для меня так же трудно, как сквозь липучее сладкое тесто.

Ничего страшного. Живем-то один раз.

Джон одевал меня: пальто, фиксатор, сапоги. Вот когда мы оценили еще одну прелесть жизни во Флориде. С легкой летней одеждой проще справляться, чем с тяжелой зимней, особенно если не работают руки.

Теперь-то я уже сказала холодам последнее «прости».

Но тот день был великолепен. Белый. Новый. Почти нетронутый.

Мы вышли в город на поиски ресторана, в котором обедали раньше много раз. Мы забыли его название, помнили только огромные порции жареного гуся с кислой капустой и яблоками, ради которых стоило прошагать несколько миль в какую угодно погоду.

А еще я помнила, где он находится, — на узенькой улочке, неподалеку от большой центральной площади Ференца Деака — Деак Ференц Тер; когда мы жили в Будапеште, я каждый день проходила мимо.

Мы все шли и шли, огибая ледяные пятна на тротуаре, спускаясь по мощеным улочкам, стараясь не поскользнуться, не оступиться и вообще как-нибудь не упасть. Я устала. С трудом волочила ноги. Джон смахнул снег с какой-то лавочки и усадил меня отдохнуть, а сам побежал вперед разведать дорогу.

Но с какой бы стороны мы ни подходили к Деак Тер, местности мы не узнавали. Та маленькая улочка как сквозь землю провалилась. Рекламные щиты и новые магазины на площади сделали ее неузнаваемой.

И мы прекратили поиски со словами: «А, все равно его, наверное, закрыли».

Ведь газета, которую я помогала ставить на ноги, «Солнце Будапешта», не выдержала и закрылась три года назад.

И вот в один прекрасный день мы повстречали коллегу из «Солнца», Стивена Саракко. Спросили его про ресторан. Он и показал его нам, на том же самом месте, по пути к метро возле Деак Тер.

Джон и Стив помогли мне сойти ко входу на станцию. Там пахло, как и двадцать лет тому назад, жареным тестом и бензином. Мы купили точно такие же бумажные билетики, пробили их в том же самом компостере, стали на тот же самый замызганный эскалатор, который бежит слишком быстро, и поехали вниз. Вышли на ту же самую платформу и под все тем же чудовищным оранжевым потолком стали ждать того же самого синего поезда.

И тут меня одолела тоска. Мы попрощались со Стивеном, и я вдруг заплакала.

— О чем ты? — спросил меня Джон.

— Не могу найти слов, чтобы объяснить.

Годовщину нашей свадьбы — в День святого Валентина — мы с Джоном отметили вдвоем. Ради этой даты Фери заказал нам номер в отеле «Геллерт».

Построенный в 1918-м в стиле ар-нуво, «Геллерт» напоминал красивую пожилую даму. Постаревший, немодный, зато классический. Его цветные стекла и кованые металлические решетки радовали глаз, даже уродливые новшества советской эпохи, вроде флуоресцентных ламп и вывески из электрических лампочек над входом — привет из семидесятых, — не портили впечатления.

Фери добыл для нас номер «Ричард Никсон», названный так в честь президента, который пару раз преклонил там свою голову.

— Знаю-знаю. Никаких шуточек насчет Трики Дика, — предупредил меня Джон.

Крохотный балкончик нашего номера выходил на Дунай, по которому плыл лед.

Мы накинули купальные халаты, и Джон на руках понес меня вниз по лестнице в спа. Там, у входа в наполненные паром, разделенные по половому признаку ванны, мы и расстались.

Я сидела одна в сорокаградусном бассейне, прижимаясь к источнику термальной минерализованной воды. Надо мной поднимался зелено-голубой мозаичный купол. Медовый свет струился сквозь стеклянные потолочные люки вниз, в похожую на пещеру комнату, полную пара.

Я разглядывала женщин — молодых и старых, толстых и жилистых, голых и в купальниках. Смотрела, как они скользят по влажному плиточному полу, как грациозно сходят по ступенькам в воду, как свет играет на их мускулистых телах.

И думала: «Как же я, черт побери, отсюда выберусь?!»

Путешествия сделали меня слабее физически. Я поняла это еще до пляжа Рек-Бич. Они убили мои мышцы, которые никогда больше не вырастут опять.

Зато они укрепили мой ум. Мою душу.

Честный ли это обмен?

Перед Будапештом я сильно хромала. Каждый раз, когда я пыталась шагнуть левой, пальцы моей ноги повисали, как тряпочные, и я спотыкалась о собственный носок.

Тогда я стала носить фиксатор, чтобы держать пальцы. Но в ванной комнате только для женщин никакого фиксатора у меня не было.

И мужа, на которого можно было бы опереться, тоже не было.

Я расслабилась, сидя в бассейне. Спешить мне было некуда. В конце концов, это же Будапешт, мой любимый город. Он стоит на целой сети горячих минеральных источников и знаменит на всю Европу своими минеральными ваннами. Здесь есть ванны, которым по нескольку сотен лет, сауны и бассейны при термальных источниках, соляные комнаты и парные, созданные для того, чтобы лечить самые разные болезни. Бани здесь такая привычная часть заботы о здоровье, что во многих местах предлагают заодно и стоматологические услуги.

Я вспомнила день в Канадском Юконе, когда мы с Нэнси спускались в тот волшебный горячий источник под открытым небом. Там я на мгновение увидела себя старой.

Здесь я чувствовала себя молодой.

Я вышла из бассейна, хватаясь за бронзовые перила лестницы. Ступила на мокрую плитку посреди залитой медовым светом комнаты. Дамы следили из бассейна за каждым моим шагом по скользкой кафельной сцене, залитой софитами медово-золотого света, а я фокусировала свое внимание на каждом шаге, только бы не поцеловаться с полом.

«Это один из тех моментов, когда приходится выбирать, — сказала я себе. — Жалеть себя или не жалеть».

Я выбрала последнее.

— Как дела? — спросил Джон, когда мы встретились снова.

— Прекрасно, — ответила я, пресекая любой намек на драму.

Мы поднялись в наш номер «Трики Дик», приняли ванну, впервые за долгое время оставшись совершенно одни, в тишине и покое.

Пока Джон намыливал мне голову, я спросила, не изменил ли он своего мнения насчет нашего решения: не прочесывать ежедневно «Гугл» в поисках чудесного исцеления от БАС, не поднимать шума, не судиться с клиниками, от которых все равно не получишь ничего, кроме плацебо, не питать ложных надежд на появление волшебного лекарства.

А просто продолжать быть. Принимать жизнь, как она есть. Жить с радостью. И умереть тоже с радостью.

— Я не знаю, как это у тебя получается, — ответил Джон. — На твоем месте я бы уже давно въехал в дерево.

— Были такие мысли, — сказала я.

— Пожалуйста, не надо.

— Я и не буду. Дети не поймут.

— Правильно.

— Если бы не они, я бы давно освободила тебя от этой обузы.

— Никакая ты не обуза, — ответил Джон. — Всё — это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

И он вынул меня из ванны, высушил полотенцем, расчесал мои спутанные волосы и застегнул на мне лифчик.

— Этот застегиваем на последний крючок, да?

— У тебя уже получается! — улыбнулась я.

Впервые в жизни Джон надел на меня чулки — черные, шелковистые, такие тонкие, что он легко мог бы пальцем проткнуть в них дырку.

— Осторожно! — предупредила я.

Он надел платье-резинку мне через голову и засунул мои ноги сначала в фиксатор, потом в туфли.

— Пальцы не подогнуты?

В пальцах ног совсем не осталось мускулов. Надевая туфли, их можно было нечаянно завернуть под стопу, и тогда при ходьбе мне было очень больно.

— Нет.

В который уже раз за день Джон снова надел на меня черное пальто, начиная с левой руки, совсем утратившей подвижность.

— Загни мне большой палец! — попросила я. У меня не хватало сил самой просунуть его в рукав.

И наконец черная шляпка.

— Цветком чуть набок, пожалуйста. А то будет торчать на голове, как кочан брокколи.

По пути в ресторан я споткнулась и упала, порвала чулок.

— Хочешь, вернемся в номер, переоденемся? — спросил Джон.

— Нет. Я хочу есть и наслаждаться.

Что мы и сделали, уютно устроившись в уголке отельного ресторана.

Мы заказали пир из пяти блюд, каждое со своим особым вином, смеялись над английскими переводами названий — «карманы с грибами», — рассматривали описание каждого блюда в меню, обсуждая каждый ингредиент.

«Полента из грецких орехов» и «имбирь на морковном супе».

«Зеленые мидии в равиолях».

«Свинина мангалица» — блюдо из венгерской свинины, вдвое ароматнее любой другой свинины в мире.

Марципановое и малиновое желе на десерт.

Мы смаковали все вина — красное, белое, розовое, сухое, сладкое.

Мы говорили о людях и вещах, за которые нам следует быть благодарными. Смеялись над тем, как в эту самую ночь, ровно двадцать лет назад, поженившись, мы забрались в постель и спросили друг у друга: «Что это мы только что натворили?»

Мы обсуждали то, как жизнь за границей научила нас жить вместе и какими хорошими партнерами мы стали.

Пришел официант и спросил, может ли он принести счет, так как ресторан закрывается.

Мы закончили ужин бокалом великолепного шампанского.

Выходя из ресторана, я без всякого стеснения висела на Джоне, зная, что иначе мне до номера не добраться.

Когда мы наконец оказались на месте, Джон раздел меня по частям и отнес в постель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.