Борька
Борька
В детстве Борька был негодящий жених — до школы засохшие козявки под носом, потом — серый троечник, заусеницы, грязные ногти, потом прыщи.
И характер был злобный, сплетничать, словцо прилепить — да завсегда, забияка, нередко битый. Всегда командир.
Его девочки не любили. Кроме Берты, но и та недолго.
Борька вырос в надменного красавца. Прыщи унялись помаленьку, до военной кафедры в институте шикарил гривой. Мальчишка-обаяшка, летящая походка, медальон на шее, брюнет, голубоглазый. Искатель приключений. Он это понял, подкрепил репутацию. Девочки стайками рыдали под балконом. И девственности лишались добровольно под его чарами.
— Ален Делон, — говорили девочки.
— Бомбардир, — говорили мальчики.
Только не думайте, что Борька был бессердечник: цветы-мороженое, всё как положено. Влюблялся по правилам.
И вот, когда они уже собрались всей семьей в Израиль, окинул он печальным взглядом родные пространства, знакомый двор. И соседний двор окинул и обнаружил незаметную, не охваченную чарами армянскую девочку.
И завелась в нем несвоевременная любовь.
Наш двор исходил завистью — у нас на выданье девок полно, а он к этой клеится. Росли все вместе — внимания не обращал, а тут на тебе! Из вражьего двора. Да у ней усы! Да у ней ноги кривые!
В общем, горевал Борька, но «их там еще будет» — убыл с семьей.
Девочка заливалась слезами, даже жалели ее во дворе на проводах. Ну обещания там, письма и все такое.
Ха, письма — только через родственников, остальные не приходили. А родственники таяли на глазах — устремлялись.
Тут девочка засуетилась: у армян тоже полнарода за рубежом, обегала родственников, нашла родных в Египте. Сделали документы, что она прям чуть ли не сестра-племянница, и рыдающая мать проводила ее на вокзал. Тайно. Евреи тогда стадом шли, а про армян и подумать никто не мог.
1974 год. Израиль и Египет тогда замирялись после войны, ну она и надеялась.
Никаких Шекспиров!
Никаких Джейн-Остинов!
Никаких Свиданий в Окопах в Процессе Перемирия, Голубиной Переписки, Локонов-Амулетов, в Гробу и до Гроба.
Никаких Декабризмов в Библейских Пустынях.
Каждый женился у себя.
Она вышла замуж за армянина и переехала в Париж.
Он женился на израильтянке и остался в Израиле.
Сколько Берта ни допытывалась, молчал Борька про Асю. Но многозначительно улыбался.
Раскололся недавно: встречались в Париже, да. Кино прям, но скучное. Клод-лелюшевое: падам, падам, музычка играет. Сигаретный дым. Никто не чокается. Смотрят вдаль, как слепые. Посидели, выпили. Фотокарточки показали — там внуки, тут внуки.
Даже не целовались на прощание, и погода была скверная.
* * *
— Тебе хорошо, ты еврей, Борька, уедешь, а нам куда деваться? Даже в Москве не устроишься.
— А я не знаю даже, вот уеду, а все это куда девать?
— В память себе засунешь.
— Дурак ты, это в жопу засунуть, а в память не выйдет, пока не старый. Пока не старый, некогда вспоминать, надо зарабатывать, вертеться, вперед смотреть…
— Будешь старый, вспомнишь, позвонишь, и я тут как тут, тоже старый в тюбетейке. Сижу у подъезда, семечки лузгаю. А что скучать? Наваришь плова, винца кислого достанешь, семечки, урюк — вот он весь Ташкент тебе. Ну что вот такого ты будешь вспоминать, чтоб жалеть и плакать? Ни денег, ни жратвы, трусы сатиновые, крысы в Саларе, жара, босиком в пыли… Ты жизнь поблагодари, сытый будешь, на машине кататься. Разбогатеешь.
…и пыль золотом обернется и слезами…