ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На второй месяц пребывания у Франчишки Игнатьевны Оля пригнала однажды корову, впустила ее в хлев, дала свежей травы и, на минутку задержавшись во дворе, задумалась. Нога ее почти совсем поправилась. Франчишка Игнатьевна постепенно приучала ее к труду, иногда бранилась и ворчала, но с каждым днем привязывалась к девочке все сильней и сильней. Однако Оля по-прежнему тосковала и по ночам плакала.

На заставе разместилось немецкое управление по разработке леса. Оля почти каждый день, забравшись в кусты, подолгу глядела на крышу своего дома. На заставе хозяйничали чужие люди. Они приезжали и уезжали на машинах, рубили и возили лес.

Сегодня Оля снова не утерпела и пошла туда. Траншея была закопана и сровнена с землей, а на высотке был поставлен маленький, в две палочки, крестик. Оля нарвала цветочков и, сделав венок, положила у подножья креста. В это время из их дома вышел с палкой в руках Михальский. Увидев Олю, он крикнул:

— Тебе что здесь нужно? А ну, геть отсюда!

Но Оля как вкопанная стояла на месте, торопливо перебирая оставшиеся в руках цветы. Она не чувствовала страха и смело смотрела на размахивающего палкой Михальского.

— Я кому сказал, тебе или вот этим кирпичам? — тыча палкой, спросил Михальский.

— А я вот не уйду, — упрямо проговорила Оля, исподлобья посматривая на злое сморщенное лицо Михальского.

— Так и не уйдешь? — спросил Михальский, не чувствуя и не понимая возмущения и гнева ребенка.

— Так и не уйду!… Это мой дом, — решительно заявила Оля.

— Ах, вот оно что! Этот змееныш еще может кусаться! Пошла вон, тебе говорят!

На крик Михальского из конюшни вышли рабочие, в числе их плотник Калибек. Он хорошо знал Олю.

— Ну, что ты, Юзеф, привязался к ребенку? — сказал Калибек. — Она тут жила и пришла проведать старое свое местечко. Ты, дочка, не пугайся его и не вяжись с ним, иди лучше до тетки Франчишки.

Услышав спокойные, ласковые слова плотника, Оля, косясь на Михальского сердитыми глазами, медленно побрела к каналу.

— Этого красного отродья я уже больше не потерплю в Гусарском! крикнул вслед Михальский. — Я ей найду место… А тебе, Калибек, не к лицу заступаться за красных.

— А ты еще побранись, еще! — крикнул Калибек, уходя в конюшню.

Не знала Оля, какая грозит ей беда от этой встречи со старостой.

Вспоминая дневное происшествие, Оля открыла дверь в хату. В комнату ворвался бледноватый свет сумерек и упал на сидевшего у стола человека в измятой военной форме. Человек резко повернулся и поставил на стол недопитую кружку молока.

Франчишка Игнатьевна сидела в другом конце стола и, взглянув на Олю, загадочно улыбнулась.

Военный, вытирая рушником губы и густо заросшие щеки, пристально смотрел на девочку черными, блестевшими при тусклом свете глазами и тоже улыбался.

— Здравствуй, Оленька! Узнала? — проговорил он хрипловатым, совсем незнакомым голосом и, положив на широкое плечо выгоревшей гимнастерки белый рушник, подался вперед всем корпусом.

— Нет, не узнаю, — смущенно призналась Оля.

— Раз не признаешь, значит, все в порядке, — продолжая улыбаться, сказал военный.

— Да это же Костя! Дядя Костя, посмотри-ка получше, — показывая рукой, проговорила Франчишка Игнатьевна.

— Дядя Костя! — обрадованно крикнула Оля и почувствовала, как он подхватил ее на свои сильные руки, прижал к груди и стал гладить тяжелой и теплой ладонью по голове.

Он уже все знал от Франчишки Игнатьевны и в свою очередь рассказал, как дрался в боях под Гродно, был ранен, едва не попал в плен. Его укрыли и вылечили местные жители. Сейчас он пробирается к линии фронта. Сюда зашел, чтобы узнать обстановку и запастись продуктами для всей группы, которую он вел. К тестю Кудеяров сразу зайти не решился, а через огороды прошел к Франчишке Игнатьевне. Теперь он поджидал Ганну. Осип Петрович отправился ее предупредить.

Вскоре вошла Ганна. Увидев Костю, она схватилась за грудь и остановилась около порога.

Кудеяров мягко поставил на пол Олю и с протянутыми руками шагнул Ганне навстречу.

— Здравствуй, Ганна! Здравствуй, сестра!

Ганна бросилась к нему и, целуя его колючие щеки, отрывисто шептала:

— Милый Костя! Славный наш Костя! Хорошо, что ты вернулся здоровый и сильный! Я верила, что ты жив! Где же теперь Галина?

— Галина теперь далеко…

И Костя рассказал, как он отправил ее вместе с другими женами командиров в специальном поезде в эвакуацию, а сам вернулся в часть и в районе Гродно был ранен.

— Ты хорошо сделал, что отправил ее. А у нас тут… — сказала Ганна, сильно взмахнув рукой. — Я на это смотреть не могу! Помнишь, Костя, мы рассказывали тебе про того пана Сукальского, — продолжала Ганна. — Он уже здесь. Уполномоченный по делам католической церкви. А сам выясняет настроение народа и регистрирует молодежь. Для чего, ты думаешь, это делается? Германской промышленности требуется много рабочей силы. Так вот они и гонят туда новых рабов из славян.

— А ты разъясняй людям, что может ожидать их в фашистском царстве! сказал Костя. — Говори всюду, где только можно, что они попадут на каторгу к фашистам. И твердо говори, что Красная Армия не разбита и никогда не будет разбита! С востока целыми эшелонами везут раненых фашистов. Значит, Красная Армия бьет их, и крепко бьет!

Пришла Стася и, желая скрыть напряженное волнение, поздоровалась с зятем сухо и отчужденно.

— Ну, рассказывай, как воевал, куда нашу дочку подевал? — Она оглядела Костю с ног до головы и, показывая пальцем на пистолет, добавила: — Еще не отвоевался, значит? Дочь нашу загубил и нас тоже хочешь? Зачем с оружием ходишь? Нам и так житья нет! Зять — красный офицер, большевик! А что, разве мы выбирали себе такого зятя? Дочь нас об этом не спрашивала.

— Оставь, мама! — крикнула Ганна. — Ты уже давно свою войну проиграла — и молчи. Он не в твоем доме сидит…

— Вижу, как он считает нас своими родственниками: мимо прошел и в чужом доме оказался. Пусть хоть скажет: куда девал мою дочь?

Костя коротко и спокойно все рассказал, под конец спросил:

— Ты что же, мать, нарушила свое слово? Хочешь выяснить, кто сильней, так что ли?

— Какое я нарушила слово?

— А помнишь, когда мы были у вас с Галиной, ты сказала, что все забыто, а теперь опять за старое? Пользуешься тем, что зять твой попал в беду. Да, правильно, я большевик! Оружие ношу при себе и померяюсь еще силами с врагом. Мы еще долго будем носить при себе оружие, до тех пор, пока не останется на земле ни одного фашиста! Ты вот лучше расскажи, как новая власть? Расскажи!

— На черта мне эта власть! Мне бы только спокойно прожить на старости лет, а вы вот войну затеяли…

— Не мы ее затеяли, — сказал Костя.

— Откуда мне знать, кто ее затевал…

Стася под влиянием Ганны давно уже поняла, что от фашистов хорошего ждать нечего, но из-за гордости не хотела признаться, что война перевернула все ее понятия о жизни.

Завоеватели оказались совсем не такими, какими она их себе представляла раньше. Жаль было и Костю, похудевшего, с измученным, постаревшим лицом. Взять бы да приласкать по-матерински, сказать задушевное человеческое слово, а вот что-то мешало, не позволяло тронуться с места.

— Ладно, не будем сейчас судить, какая власть краше. Пойдем-ка лучше отсюда. Людям тоже надо покой дать. Иди в овин, там тебя отец ждет. Он тоже выпрягся из ярма и ходит, как ленивый вол… Опустил голову и молчит, молчит… А нам что, легче от его молчания?

Вечером при тускло горевшем фонаре в овине сидели Олесь и Осип Петрович и слушали Костю.

— Советская Россия, — говорил Кудеяров, — имеет огромные резервы, война только началась. По радио выступал председатель Государственного Комитета Обороны Сталин и сказал, что военный успех германской армии, обусловленный внезапностью нападения, является кратковременным. Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. И фашисты в этом с каждым днем убеждаются, — продолжал Костя. — Они видели, как советские бойцы и командиры защищали Брестскую крепость. Даже раненые, в лужах крови, стреляли до последнего патрона. А здесь какой героический бой выдержали пограничники заставы лейтенанта Усова! Я проходил мимо и видел, сколько немцы выбросили туда снарядов.

— Это верно, — подтвердил Осип Петрович и глубоко вздохнул. — Мы с Иваном Калибеком да с Шиманчиком захоронили их, знаем…

— Где они похоронены? — поблескивая при слабом свете темными глазами и жадно затягиваясь махоркой, спросил Костя.

— Там, прямо в траншеях. Нам запретили их трогать. Пока так захоронили и временный крест поставили.

— Сколько их? — приближая лицо к фонарю, спросил Кудеяров.

Он отрывисто и часто дышал, стараясь разглядеть посуровевшее лицо Осипа Петровича.

— Да, почитай, все остались… Другие на границе по одному, по два человека лежали… на разных участках. Их тоже на месте захоронили…

— И лейтенант Усов там? — после длительного напряженного молчания задал Костя этот нелегкий для него вопрос.

— Да. Он вместе со своими… — Осип Петрович наклонился к Кудеярову, перейдя на шепот, добавил: — У него была зажата в руках винтовка, этакая с особым прибором. Он вдоль траншеи лежит и как будто отдыхает, на небо смотрит, а винтовка в руках. Так мы его и захоронили вместе с ней. Хай будет с винтовкой. Мы не тронули ее и никому не сказали… Ну, с прибором такая, со стеклышками…

— Снайперская! — Костя расстегнул душивший его воротник гимнастерки и дрожащими пальцами стал рвать бумагу для новой цигарки.

Олесь Седлецкий пожевывал усы и шумно сопел носом. Весь вечер он молчал, только в начале беседы расспросил о Галине.

— А ты почему молчишь?… Чего ты молчишь? — не выдержал Осип Петрович.

— Тебя слушал… Не трогай меня, Осип, и без тебя лихо!

— А кому сейчас не лихо?… Всем горько! У тебя в саду яблони рубили, а я свой топор в руки схватил. Во двор вышел, трошки посмотрел да в хлев, около коровы постоял, опять в хату, а из хаты во двор, а топор у меня в руках, а чего он у меня очутился, сам не помню…

Осип Петрович замолчал, поднявшись, вышел из овина и постоял у выхода.

Было уже поздно. В деревне пропели вторые петухи. Взошла и повисла над Августовскими лесами неполная луна, похожая на разрубленную пополам серебряную медаль крупного размера и далеких времен. В полосе бледного света тучами вились и гундосили комары.

Вернувшись в овин, Осип Петрович сел на солому и после минутного молчания заговорил:

— Слушай меня, Константин! В лесу скрываются раненые пограничники. Сначала там был один, а потом я второго туда отвел. Фамилия ему Чубаров, повар с заставы. Ты, наверное, его знаешь. Они с винтовками. Ходи до них. У меня недавно грех случился, ой и добре же мне досталось от моей старухи. Погнал я пасти коров, пройду, думаю, подальше, где корму побольше. А то Франчишка все точит меня — и что плохо пасу корову и мало она молока дает. Пригоняю я свою животину до лесочку, смотрю, из Оленьего овражка выходит Иван Магницкий. Он в лесу ховается. Его Юзеф собирается немцам на суд отдать, да Иван не такой дурак, чтобы к ним идти. Когда разговорились, он мне признался, что лечит и подкармливает одного солдата. А мы с Франчишкой тоже одного присматривали. Я ему так и сказал. "Может быть, — говорю, вашему что-нибудь нужно? Мы своего молочком поим". — "Молочка, — говорит, — не мешает, чтобы побыстрей поправился". — "Ну что ж, — говорю, — молочка так молочка. Цибарка есть?" — "Найдется, — говорит, — цибарка. Только вот кто доить будет?" — спрашивает он меня. Я говорю: "Старый солдат да чтобы корову не выдоил!" Ну, взял эту цибарку, а чертова Пеструшка не дается, лягаться почала. Кое-как все-таки выдоил. Молоко отдал. Пригоняю скотину домой, баба моя хвать за цибарку и доить села, а молочка нет. Тут она меня давай пытать, где я пас корову и как. Я нарочно указал такое место, где никакой травы не растет. Она все тут знает. "Все равно, — говорит, — хоть сколько-нибудь да я должна надоить. Ты, — говорит, — наверное, черноголового бычка проглядел". — "Случился, — говорю, — такой грех…" Ох же, и почала меня баба вздрючивать! Всех чертей и бесенят на меня поваляла… Досталось нам на пироги вместе с Олей… А я уж молчу, молчу. Магницкий заказал не говорить, только вам говорю. Теперь корову каждый день доим — и достается мне от Франчишки такое лихо, не дай боже! Ты, Костя, ходи до них. Они рады будут. Сержант уже поправляется…

Еще до рассвета Осип Петрович проводил Кудеярова в лес, туда же снесли и мешок с продуктами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.