14 Очерк о мужестве

14

Очерк о мужестве

Она подала миру пример, как себя вести.

Генерал де Голль

Машина подъехала к госпиталю. В страшной суматохе Джеки сидела склонившись над Джоном, прижимая его голову к груди, словно пытаясь укрыть ее от окружающего мира. Только тихо всхлипывала. Леди Бёрд, которую сотрудники секретной службы сразу по прибытии спешно вывели из третьей машины, мельком заметила на заднем сиденье президентского «линкольна» «что-то розовое, похожее на груду цветов. Это была миссис Кеннеди, склоненная над телом президента…».

Спецагент Клинт Хилл тронул Джеки за плечо: «Миссис Кеннеди». Джеки справилась с душившими ее рыданиями и подняла голову. «Пожалуйста, – сказал Хилл, – мы должны передать президента докторам».

«Я его не отдам, мистер Хилл».

«Нам придется его забрать, миссис Кеннеди».

«Нет, мистер Хилл, вы же видите, он мертв».

С этой минуты, как утверждает Уильям Манчестер, который разговаривал не только с Джеки, но и со всеми возможными очевидцами, Джеки помнила всё.

Хилл сообразил, что ей хотелось спрятать размозженную голову президента. Он снял пиджак, Джеки накрыла им голову и следила, чтобы пиджак не съехал, пока тело перекладывали на каталку. Она бежала рядом с каталкой, крепко вцепившись в нее, словно могла удержать мужа, не отдать смерти, и разжала пальцы только на пороге операционной. Больше она ничего сделать не могла.

Джеки устало опустилась на складной стул в коридоре. Здесь же поставили стулья для Эвелин Линкольн, Мэри Галлахер и Пэм Турнюр, которые приехали, как только узнали о случившемся. Бетти Харрис вспоминала: «Миссис Кеннеди сидела там словно воплощение одиночества, в полном отчаянии. Как статуя. Я даже слов не подберу. Кругом царила неразбериха. Никто толком не знал, что произошло… Джеки молчала. Люди пытались заговорить с ней, но она не отвечала. Так и сидела, сложив руки на коленях… На ней были короткие белые перчатки, я смотрела на них и, помнится, подумала, надо же, перчатки в горошек, они ведь не подходят к розовому костюму… и вдруг я сообразила, что это кровь и мозг Кеннеди… она никому не позволяла прикоснуться к себе, не позволяла снять перчатки».

Дверь распахнулась, вышел высокий мужчина. Доктор Кемп Кларк, старший невролог. «Он наклонился к Джеки, что-то ей сказал, – рассказывала Бетти Харрис, – и она вдруг как бы съежилась… Он выпрямился, пошел ко мне, я встала, шагнула ему навстречу: “Доктор, ранение серьезное?” В ответ я услышала: “Летальное…”»

Сведения Манчестера отличаются от показаний Бетти Харрис и от устного рассказа лечащего врача Кеннеди, адмирала Бёркли. В суматохе и потрясении, царивших вокруг, большинство очевидцев запомнили происходящее чуть по-разному, а некоторые стали путать воспоминания с тем, что прочли впоследствии. По утверждению Манчестера, в какой-то момент Джеки, услышав в операционной голоса, подумала, что муж еще жив, и попыталась прорваться внутрь, но дорогу ей заступила медсестра. Джеки кричала: «Мне нужно туда!» Подошедший врач, адмирал Бёркли, предложил ей успокоительное. Джеки сказала: «Я хочу быть рядом, когда он умрет». Бёркли проводил ее внутрь. Джеки стала на колени в углу и начала молиться.

Джон лежал на операционном столе в одних трусах, белый от кровопотери. Бёркли вспоминал, что с первого взгляда понял: «Фактически он мертв, и вернуть его к жизни невозможно. Я уже говорил с врачами, которые делали все необходимое, чтобы спасти президента, если бы была надежда. Я дал им гидрокортизон [показанный при болезни Аддисона], который ввели внутривенно, назвал группу крови президента, хотя, на мой взгляд, все это было тщетно… он не жил». Затем Бёркли вышел и увидел Джеки. Они стояли рядом, меж тем как медики продолжали безнадежные попытки реанимации, пока один из них не сообщил, что «президент скончался. Я прошел в операционную, проконтролировал ситуацию и объявил время смерти. Затем вернулся к миссис Кеннеди и известил ее о кончине мужа. Мы оба прошли к президенту, прочитали молитву за упокой…». Официально Джон Фицджеральд Кеннеди скончался в госпитале, в 13.00. На самом деле он был мертв уже получасом раньше, когда вторая пуля Освальда пробила его череп.

Джон был слишком рослый для больничной каталки, и его мраморно-белые ноги высовывались из-под простыни. Джеки поцеловала их, потом поцеловала мужа в губы, позднее она говорила, что губы показались ей «красивыми». Ужасную рану скрывала повязка. Лицо Джона было без повреждений, спокойное, не отмеченное мукой, лишь застывшие глаза глядели расширенными зрачками в одну точку, с «жалостью», как Джеки сказала Манчестеру. Она сняла свое обручальное кольцо, надела ему на мизинец и стояла рядом, держа Джона за руку и с любовью вглядываясь в его лицо. Из церкви Св. Троицы приехал священник, отец Хубер, чтобы соборовать президента. Когда из похоронной конторы доставили бронзовый гроб, Джеки вышла в коридор.

Леди Бёрд Джонсон приехала в госпиталь и нашла Джеки у закрытых дверей операционной, где ее мужа клали в гроб. «Таких, как она, почему-то всегда представляешь себе защищенными, – вспоминала Леди Бёрд. – А она была совершенно одна. Мне кажется, я в жизни не видела столь одинокого человека. Я подошла, обняла ее, что-то говорила, наверное, что-то вроде “Господи, помоги нам”, потому что чувства, бушевавшие в моей груди, невозможно было передать словами».

Истерия разрасталась. Все шептались о заговоре – не то коммунистическом, не то бёрчистском. Спецагенты, приставленные к Линдону Джонсону, спешно отвезли его и Леди Бёрд в аэропорт. Между тем местные бюрократы всячески старались задержать тело президента в Далласе впредь до завершения всех формальностей. Джеки не догадывалась, что с той минуты, как тело президента привезли в госпиталь, уже сформировались два лагеря и начались боевые действия, которые продолжатся и при новой администрации. По утверждению Бетти Харрис, «люди Кеннеди не просто негодовали оттого, что их любимый Джек убит на родине ненавистного Линдона Джонсона, но буквально винили Джонсона в его смерти. Их реакция была резкой, иррациональной, злой… Что происходило в голове миссис Кеннеди, одному Богу известно. Я не стану строить домыслы, могу только сказать, что она куда лучше держала себя в руках, чем Ларри [О’Брайен] или Кенни [О’Доннел]. После такого удара она не утратила способность мыслить, примером чему эпизод с кольцом. Позднее, когда в операционную внесли гроб, Джеки встрепенулась, а когда гроб вынесли, встала, положила на него руку и так и шла… В тот миг она еще не собиралась с ним расстаться. Казалось, она привязана к гробу, привязана к мужу…» Джеки села в катафалк рядом с гробом, замкнувшись в своем мирке наедине с Джеком, не обращая внимания на столпотворение вокруг.

Адмирал Бёркли, Клинт Хилл и еще один агент втиснулись в катафалк позади Джеки, еще три агента сидели впереди. По дороге Бёркли отдал Джеки две умирающие красные розы из того букета, который ей вручили в аэропорту, он вынул их из мусорной корзины в операционной. Джеки молча взяла цветы и сунула в карман. В аэропорту, выгружая тяжеленный гроб из машины и поднимая на борт номер один, друзья Кеннеди изрядно его поцарапали.

Уже в самолете Джеки умылась и причесала волосы. Чистую одежду, которую кто-то заботливо положил на кровать, она оставила без внимания. Затем, по-прежнему в розовом костюме, перепачканном кровью, Джеки стояла рядом с Джонсоном, который произносил президентскую присягу, положив руку на маленькую черную Библию из спальни Джона. Джеки была как в трансе. На исторической фотографии она стоит, опустив глаза, ничего не видя перед собой. Трагическая сцена, запечатленная на снимке, обошедшем весь мир, лучшая иллюстрация к словам, которые Джонсон произнес четыре дня спустя: «Джон Кеннеди сказал: “Давайте начнем”, а я говорю: “Давайте продолжим”». На том фото встретились прошлое и будущее.

Но не все спешили приветствовать будущее. Хотя открытой враждебности не наблюдалось, присутствующие явно разделились на два лагеря: лагерь нового президента, собравшийся в главном салоне, и лагерь погибшего лидера в хвостовом отсеке. Джеки сидела у гроба вместе с «ирландской мафией» – Пауэрсом, О’Брайеном и О’Доннелом. Это напоминало ирландские поминки: друзья Кеннеди пили виски и вспоминали прошлое, а Джеки, словно в трансе, слушала рассказ Дэйва Пауэрса о последнем визите Кеннеди в Хайаннис, где он все воскресенье 20 октября провел с отцом.

На следующее утро, когда президента уже ждал вертолет, а посол выехал в инвалидной коляске на веранду проводить его, Джон подошел к отцу, обнял и поцеловал в лоб. Потом пошел было прочь, но обернулся, взглянул на отца, вернулся и поцеловал его второй раз. Ничего подобного Дэйв раньше не видел. Такое впечатление, сказал он Джеки, будто президент чувствовал, что видит отца в последний раз. Когда они сели в вертолет, Джон посмотрел в окно на фигуру в инвалидной коляске, и впервые за все годы знакомства Дэйв увидел у него в глазах слезы. Президент грустно сказал: «Он сделал все это возможным, и посмотри теперь, что с ним стало». Пауэрс и О’Доннел рассказали Джеки, как в те же выходные, субботним вечером, ездили на могилу Патрика в Бруклине и президент, глядя на место захоронения новорожденного сына, сказал, что ему, наверное, там очень одиноко. Джеки медленно кивнула и проговорила: «Теперь они будут вместе».

Сидя в самолете, Джеки представляла себе детали похорон мужа. Ей вспомнилось, как он рассказывал о поездке в Ирландию этим летом («самая веселая поездка в жизни»), о том, как его поразили военные курсанты на церемонии возложения венков. Джеки решила, что на похоронах мужа тоже будут курсанты, а еще шотландские волынки…

Она приняла еще не одно важное решение. Во-первых, наотрез отказалась снять юбку в пятнах крови Джона. «Нет, – твердо сказала она. – Пусть видят, что они наделали». По той же причине она отказалась выносить гроб с телом Кеннеди втайне от журналистов и телекамер. «Все будет как обычно, – сказала она. – Пусть видят, что они наделали».

В самолете адмирал Бёркли сказал, что необходимо сделать вскрытие и он готов выполнить эту задачу там, где она укажет. Джеки ответила, что в этом нет необходимости, но Бёркли возразил, что вскрытие – обязательная процедура, и тогда Джеки остановила свой выбор на военно-морском госпитале Бетесда в Мэриленде, поскольку Джон служил на флоте.

Ночью, когда борт номер один приземлился в Вашингтоне, Бобби стрелой взлетел по трапу, вбежал в салон и протолкался между Джонсонами и их свитой, бормоча: «Где Джеки?» Он обнял жену брата: «Я с тобой!» Бобби всегда был рядом, когда Джеки в нем нуждалась. Вместе, рука об руку, они стояли в лучах прожекторов у пандуса. Свет заливал бронзовый гроб и уродливые пятна крови на юбке и на ногах Джеки. Трехтысячная толпа молчала. Джеки добилась того эффекта, какого хотела.

В этот миг Кеннеди был героем, а нового президента, Линдона Джонсона, не замечали, как он позднее говорил одному из коллег. «Когда самолет приземлился, – писал биограф Дэвид Хейман, – Кеннеди вынесли гроб, погрузили в машину, забрали миссис Кеннеди и уехали, на Джонсона никто даже внимания не обратил. Но он сказал, что готов подставить другую щеку: “Что я могу поделать? Я не хочу воевать с семьей, а аура Кеннеди важна для всех нас”».

Джеки и Бобби сидели у гроба, друг против друга, пока «скорая» ехала в военно-морской госпиталь Бетесда, где будет проведено вскрытие. Она говорила без остановки двадцать минут, изложив все, что произошло. По ее желанию за рулем был Билл Грир, который в Далласе вел Lincoln, тем самым Джеки дала понять, что не винит его в случившемся. В Бетесде ее и Бобби проводили на семнадцатый этаж, где собрались родственники и друзья, пока Бёркли и команда военных врачей делали вскрытие. Все в ужасе умолкли, когда вошла Джеки, по словам Бена Брэдли, «потерянный, обреченный ребенок, в этой страшной юбке, безмолвная, словно сожженная заживо». Бобби все взял на себя: «Он показал себя с наилучшей стороны, был подавлен, но поддерживал Джеки и всех подбадривал, хотя сам чувствовал себя паршиво». Именно Бобби сообщил Джеки, что убийца пойман: «Говорят, он коммунист». Господи, какой абсурд, подумала Джеки, ведь это лишает его смерть всякого смысла. Она обернулась к матери: «Ему даже не дано умереть за гражданские права, выходит, стрелял какой-то дебильный коммунист». Приехала Этель. Ревностная католичка, она не преминула сказать Джеки, что брат отправился прямо на небеса. Джеки вздохнула: «Хотелось бы мне так же верить в Бога, как ты, Этель. – И добавила: – Бобби такой молодец». Этель с необычным для нее великодушием ответила, что Бобби всегда ей поможет. Джеки раз за разом пересказывала события в Далласе – Роберту Макнамаре, Тони Брэдли, – словно могла таким образом избавиться от кошмара.

Джанет Окинклосс взяла на себя заботу о внуках, которых вместе с няней отвезли в ее джорджтаунский дом. Джеки хотела, чтобы детей вернули в Белый дом, по возможности не нарушая режим их дня. Джанет решила, что вечером Мод Шоу должна сказать Каролине, что произошло с ее отцом. Джон-младший подождет до утра. Мод Шоу вспоминала:

Мне было очень грустно, когда я укладывала Джона и читала с ним молитвы. Потом я пошла к Каролине. Присела на краешек кровати и почувствовала, как к горлу подступает комок. Я начала читать ей сказку (она любила сказки на ночь), но после нескольких абзацев уже не разбирала слов, слезы застилали глаза. Каролина посмотрела на меня и нахмурилась: «Что такое, мисс Шоу? Почему вы плачете?» Я обняла ее. «Я не могу сдержать слез, потому что должна рассказать кое-что очень печальное». И я рассказала о случившемся с ее отцом. Ужасные минуты, для нас обеих.

Как писал Уильям Манчестер, Мод Шоу сказала девочке: «Твоего папу застрелили. Врачи забрали его в больницу, но помочь не смогли… Теперь он на небесах, присматривает за Патриком. Патрику было там очень одиноко, а сейчас они вместе».

Каролина уснула в слезах, Мод Шоу сидела рядом. Позже девочка спросила няню, велит ли Бог папе что-нибудь делать, и Мод ответила, что Господь сделает его ангелом-хранителем для нее, Джона и мамы и что папа всегда будет любить их…

В госпитале Бетесда все решения принимал Бобби. Джеки рассказывала о случившемся и больше ни о чем думать не могла. Когда он спрашивал, что нужно сделать, она коротко отвечала: «Посмотри в путеводителе». Там действительно была иллюстрация – похороны Линкольна. В итоге Бобби раздал поручения Артуру Шлезингеру, Ричарду Гудвину и Уильяму Уолтону. Уолтон разыскал и изучил описания похорон Линкольна. По плану в субботу тело будет выставлено для прощания в Белом доме, в воскресенье его перевезут в ротонду Капитолия, а в понедельник состоятся церковная панихида и похороны. Ночью Уолтон с Сарджентом Шрайвером и кучей помощников стали готовить Восточный кабинет к церемонии прощания, закутывая люстру черным крепом и срезая для украшения огромные ветви с магнолий Эндрю Джексона.

Вскрытие закончилось. Бёркли снял с пальца президента кольцо и вернул Джеки. Пока гримеры в морге приводили президента в достойный вид, «ирландская мафия» отправилась к похоронщику за новым дорогим гробом красного дерева, взамен поврежденного. Наверху Джеки в это время спорила с Бобби и Макнамарой, как выставлять Джона – в открытом или в закрытом гробу. Джеки не хотела открытый гроб, но они настаивали, что глав государств всегда хоронят именно так. Позднее, когда гроб с телом установили в Восточном кабинете, друзья, увидев тело, тоже высказали свое мнение. Большинство считали, что зрелище «жуткое», «восковая кукла, совершенно непохожая на президента», и решено было гроб все же закрыть. Джеки с облегчением сказала: «Это был не Джон, а экспонат из музея мадам Тюссо». Преклонив колени у гроба, она зарылась лицом во флаг, которым его накрыли.

Джанет и Хьюди Окинклосс остались по просьбе Джеки в Белом доме и ночевали в спальне Джона. В семь утра пришла Каролина с большим игрушечным жирафом, подарком отца, а следом и Джон, волоча за собой какую-то игрушку. Джанет вспоминала: «Каролина подошла к кровати и ткнула пальчиком в фотографию отца на первой полосе газеты: “Кто это?” – “Твой папочка”, – ответила я. А она сказала: “Он ведь умер, да? Его застрелили?” На ее личике застыло необычное выражение. Она очень любящая и участливая девочка».

В спальне Джеки доктор Уолш сделал ей второй успокоительный укол, потому что первый не помог. На сей раз он ввел полграмма амитала. Она еще немного поплакала и уснула, правда ненадолго. В восемь утра проснулась и сразу же принялась обдумывать предстоящие хлопоты. Около десяти она пошла за детьми, чтобы вместе с ними помолиться у гроба Джона. Затем состоялась приватная панихида, которую отслужил старый друг Джо Кеннеди, отец Кавано; присутствовали родственники и друзья: Брэдли и Бартлетты, Сполдинги, Сисси и Дэвид Ормсби-Гор и др. Сардж Шрайвер вспоминал: «Джеки и Каролина стояли на коленях рядом, а когда кончили молиться и встали, Джеки обернулась – на ее лице застыла мука. Каролина погладила мать по руке, глядя на нее с любовью и пытаясь хоть как-то утешить». Затем Джеки с поистине невероятным самообладанием поблагодарила в отдельности каждого из пришедших. Сисси Ормсби-Гор она сказала, что они с Джоном планировали попросить ее стать крестной матерью Патрика. Потом, словно это все еще входило в ее обязанности, она со старшим церемониймейстером Дж.?Б. Уэстом обошла заново отделанные помещения, задержавшись в Овальном кабинете, который как раз закончили к возвращению Джона из Далласа.

Теперь предстояло срочно решать, где хоронить Кеннеди. Его родные и «ирландская мафия» предпочитали семейный участок на кладбище в Бруклине (Массачусетс). Юнис, приехавшая с Кейп-Кода, где была с отцом и Тедди, сказала: «Мы все будем лежать вокруг папы в Бостоне». Боб Макнамара не забыл слова президента, произнесенные в День ветеранов, и настаивал на Арлингтонском кладбище. Джеки согласилась с ним, возможно вспомнив, как двадцать лет назад впервые приезжала туда с Юшей. Под проливным дождем родные Кеннеди посетили кладбище, и прекрасный вид, открывавшийся оттуда на Вашингтон, покорил их сердца. Сама Джеки оставалась на кладбище пятнадцать минут. Выбор был сделан: Арлингтон.

Погода в тот день была прескверная: холодный дождь, ветер, гром и молнии. Рейчел Меллон прилетела с Антигуа в Нью-Йорк, а затем уже на личном самолете в Вашингтон. В иллюминаторы она смотрела на «вспышки молний и хлещущий дождь со шквальным ветром – шторм под стать обстоятельствам». Рейчел вошла в Восточный кабинет, где стоял гроб. «Слезы лились не переставая. Казалось, рухнули все надежды юности, и сама юность погибла. Эта страна словно бы совершила некое символическое убийство». Дж.?Б. Уэст сказал ей, что Джеки просила сделать цветочные композиции для украшения гроба в Капитолии, в соборе Св. Матфея, где пройдет панихида, и на Арлингтонском кладбище.

Вечером в субботу 23 ноября доктор Уолш сделал Джеки еще одну инъекцию амитала. Перед тем как лечь в постель, она позвала Бобби: «Мне нужно утром увидеть Джона, я хочу попрощаться и положить кое-что в гроб». Бобби обещал зайти утром и проводить ее в Восточный кабинет. Когда он ушел, Джеки написала последнее любовное письмо мужу, положила в конверт и запечатала. Несмотря на амитал, спала она плохо, все время ворочалась и звала Джона. Бобби позвонил Ормсби-Горам, попросил приехать и побыть с Джеки. В воскресенье тело Джона в последний раз покинет Белый дом – еще один шаг к разлуке навсегда. Джеки попросила Каролину написать отцу письмо, затем Каролина нацарапала еще несколько строчек, водя рукой братишки. Джеки положила в гроб свое письмо и письма детей, а также дорогие запонки, свой подарок мужу, и одну из его любимых вещиц – вырезанную на слоновой кости президентскую печать, которую подарила ему на Рождество 1962-го. Бобби в свой черед положил в гроб булавку для галстука и серебряные четки, которые Этель подарила ему на свадьбу. Джеки отрезала прядь волос мужа и вышла. Мэри Галлахер вспоминала, что Джеки никогда не выглядела хуже: «Она плакала и с трудом стояла на ногах, Бобби ее поддерживал, ведь казалось, она вот-вот упадет».

Джеки еще не знала, что, когда она собиралась спуститься к гробу мужа, Джек Руби застрелил «дебильного коммуниста» Ли Харви Освальда в гараже далласской тюрьмы и Освальда привезли в тот же госпиталь, что и президента, но в соседнюю операционную. Канал NBC транслировал сцену убийства. Перед отъездом в Капитолий президент Джонсон мрачно сказал Бобби, что теперь у США дурная слава.

Джеки появилась на ступеньках Белого дома, держа за руку и детей. Ее вело чутье к театральности. Хотя обычно она избегала показывать детей, сейчас они были нужны для трагического триптиха – вдова и двое сирот. На глазах у всего мира Джеки, как выразился Джо Олсоп, стояла «в лучах истории». В Капитолии, после речей, Джеки снова взяла дочку за руку и сказала: «Мы попрощаемся с папой и поцелуем его на прощание, скажем, как мы его любим и как будем всегда скучать по нему». Копируя мать, малышка стала на колени и поцеловала флаг, которым накрыли гроб, потом ее ручка скользнула под полотнище, словно она хотела в последний раз прикоснуться к отцу.

В Белом доме, который Стас Радзивилл позднее описывал как «Версаль после смерти короля», Джеки сумела взять себя в руки и принять несколько важных решений, касающихся завтрашних похорон и ближайшего будущего ее семьи. Ей некуда было ехать из Белого дома, но на помощь пришли друзья. Дэвид Ормсби-Гор предложил перевести Каролинин детский сад в британское посольство. Кеннет Гэлбрейт обсудил проблему жилья Джеки с Авереллом Гарриманом, и тот сказал, что предоставит ей свой дом, а сам с женой переедет в отель. Тем временем Джеки продумывала детали похорон: кто где сидит, кто произносит речи, кто читает отрывки из Библии. Макджордж Банди, с которым она советовалась, говорил: «Все было правильно, вообще все, что Джеки делала в те дни, было правильно» Именно Джеки решила, что у могилы будет гореть Вечный огонь. Она обсудила с Рейчел Меллон цветочные композиции в соборе и на могиле. В итоге Рейчел украсила собор Св. Матфея двумя простыми синими вазами из Белого дома, поместив их на подставки и наполнив маргаритками, белыми хризантемами и вьюном. Она учла пожелание Джеки насчет огромного количества венков, которые пришлют люди. Джеки велела сложить их подальше от могилы: «Когда умер Патрик, ты прислала красивую маленькую корзинку. И я хочу, чтобы на могиле стояла одна плетеная корзинка с букетом из Розария. Только эти цветы, и никаких других».

Из Лондона прилетела Ли, на следующий день в Вашингтон прибыл Стас. Ли пригласила Онассиса. Он находился в Гамбурге и, узнав об убийстве, сразу позвонил Ли. Когда она пригласила его, он напомнил, что Кеннеди не хотел видеть его в Штатах до выборов 1964 года, но Ли возразила, что это вряд ли имеет теперь значение. На следующий день Онассис получил от Энджира Биддл Дьюка официальное приглашение на похороны – в качестве гостя Белого дома. Мэри Галлахер очень удивилась, увидев Джеки в холле под руку с незнакомым ей джентльменом; позднее горничная, Прови, сказала ей, что это Онассис. Его присутствие осталось практически незамеченным, однако о его визите коротко упомянул дотошный Уильям Манчестер.

Вечером в воскресенье 24 ноября, после того как тело Джона перевезли в Капитолий, все ужинали в Белом доме: Роуз Кеннеди – наверху, вместе со Стасом; Джеки, Ли и Бобби – в гостиной Джеки; остальные Кеннеди с гостями (Макнамарой, Филлис Диллон, Дэйвом Пауэрсом и Онассисом) – в семейной столовой. Этот ужин превратился в ирландские поминки, когда много пьют и шутят. Объектом шуток стал Онассис, якобы у него на яхте барные табуреты обиты кожей с китовой мошонки. Позднее к ним присоединился Бобби. Он подготовил официальные бумаги, по условиям которых Онассис должен отдать половину своего состояния на помощь бедным в Латинской Америке. Онассис подписал бумаги по-гречески.

Вечером, после приватного визита в Капитолий, Джеки сделали очередной укол амитала. Она лежала на Джековой половине кровати, на твердой доске, и забылась тревожным сном всего на четыре часа.

В понедельник 25 ноября утро выдалось холодное и ясное. Джеки приняла спонтанное решение идти за лафетом, на котором установлен гроб. По традиции, пешком шли только мужчины, женщины ехали позади, в автомобилях. Решение Джеки стало кошмаром для спецслужб: ведь не только она и другие Кеннеди легко могли стать мишенью убийцы, но и главы государств и правительств со всего света, например генерал де Голль, император Эфиопии, принц Филипп герцог Эдинбургский, советский министр Микоян и многие другие. Нового президента Джонсона отговаривали идти пешком, однако он никого слушать не стал. По его адресу поступало множество угроз, но, раз вдова идет пешком, остальным негоже трусить. Кроме того, в процессии шел блестящий от пота вороной мерин, который вез меч в ножнах и вдетые в стремена задом наперед сапоги покойного главнокомандующего. По иронии судьбы, мерина звали Черный Джек, хотя Джеки об этом не знала. Джеки шла, отгородившись от мира черной вуалью. По обе стороны от нее шагали братья мужа, а за ее спиной – длинная процессия. Как писал один из журналистов, «Жаклин Кеннеди двигалась с достоинством, которое невозможно описать словами, не менее величественная, чем те императоры, королевы и принцы, что шли за нею». Леди Джин Кэмпбелл телеграфировала в редакцию лондонской Evening Standard, что «Джеки дала американскому народу то, чего ему всегда не хватало, – величие».

В соборе маленький Джон, которому в тот день исполнилось три года, заплакал: «Где мой папа?» Дважды во время службы Джеки начинали душить рыдания, но ее успокаивала Каролина: «Мамочка, не плачь, я о тебе позабочусь». Даже кардинал Кушинг плакал к концу церемонии и перешел с латыни на английский: «Пусть ангелы, дорогой Джек, проводят тебя в рай…» Джеки старалась взять себя в руки. Потом к ней подвели сына. Она вспомнила, как Джон играл с мальчиком в солдатики, и прошептала: «Можешь отдать честь папе, Джонни». Трехлетний малыш, отдающий честь покойному отцу, запомнился всем, кто это видел.

Во время похорон президентский борт номер один пролетел над Арлингтонским кладбищем, и пилот в знак уважения качнул крыльями. На кладбище, когда гроб опускали в могилу, Джеки вцепилась в покрывавший его флаг. Мак Банди писал: «Конец церемонии в Арлингтоне был как падение занавеса или обрыв туго натянутых струн…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.