ВОЛГА ГОРИТ

ВОЛГА ГОРИТ

Погода шалила: то жара, то холод, то неистовый ветер.

На рассвете вышел из штольни и сразу весь съежился. Злющий-презлющий норд-ост продувает насквозь.

— Нет, паря, у нас в Сибири хоть морозики и подскакивают до пятидесяти градусов, а теплее, — пожаловался один связист другому.

Я невольно нахмурился. Воспоминания о минувшей зиме заставили вздрогнуть. В дни отступления мы спали прямо на снегу. С непривычки это казалось чем-то немыслимым, а когда попробовали, выяснилось, можно. Главное, снять шинель, ватник и завернуться в них с головой, освободить ноги из валенок, и, усевшись, можно кое-как дотянуть до рассвета. Правда, утром приходится немало бегать, чтобы хоть немного согреться. Но тогда мытарства своеобразно узаконивались временем года, теперь же еще только октябрь, а холодина жуткая.

Однако через минуту уже не думалось о погоде. В небе загудели самолеты. Сколько их? Старшина Комов досчитал до восьмидесяти и сбился. «Юнкерсы» мчались куда-то на северо-восток, к Дубовке, и там занялись бомбежкой.

Продолжать наблюдение не удалось. Вызвал комдив.

— Что слышно о Нине и ее подруге?

— Пока ничего, товарищ полковник. Вторую ночь мы ходим к месту встречи, но безуспешно. Девушек нет. Что с ними — неизвестно.

Гуртьев насупился.

— Неужели погибли? — прошептали его посиневшие губы, и что-то старческое появилось на его лице. Что именно — не определишь.

— Нет, не может быть, не погибнут, — с внезапно появившейся уверенностью произнес полковник и уже строго: — Ночью произведите поиск. «Язык» необходим. Позор какой, рядом притаились танки, а мы как с завязанными глазами.

— Есть, произвести поиск, — и я вышел из штольни.

К готовившемуся поиску я решил привлечь «братьев» Сахно, хорошо зарекомендовавших себя разведчиков. С ними, кстати сказать, не так давно перед этим произошел забавный случай.

Вскоре после кровопролитного боевого крещения в Сталинграде в дивизию пришло пополнение. Встречал сам Гуртьев, который мне и рассказал историю появления «братьев» в дивизии. Приняв у старшего отряда именной список людей, полковник решил с каждым из солдат познакомиться. Вызывал по алфавиту. Дошла очередь и до Сахно.

— Я, — раздались одновременно два голоса.

— Сахно Александр, — уточнил полковник.

И вновь два голоса. Гуртьев нахмурился и уже более резко прочитал еще раз:

— Сахно Александр Иванович.

— Я, — снова в два голоса.

— Их двое, — наконец пояснил старший отряда.

— Сахно, два шага вперед, шагом марш! — скомандовал комдив.

Перед шеренгой с противоположных флангов, выступило по человеку. С правого — здоровенный детина в фуфайке, которая треснула на непомерно широких плечах. С левого — малыш в полушубке, сидевшем на нем как настоящая сибирская доха, настолько он был ему велик.

— Какого года? — спросил генерал правофлангового.

— Тысяча девятьсот двадцатого, — проговорил великан.

— Тысяча девятьсот одиннадцатого, — проговорил левофланговый.

— Так вы, следовательно, младший? — почти удивленно заметил Гуртьев великану, и с тех пор их так и назвали: высокого — младшим, а маленького — старшим.

Познакомившись, «братья» подружились. Их всегда встречали вместе, и трудно было сдержать улыбку при виде этой пары: ну настоящие Пат и Паташон.

* * *

Вызванные из блиндажа оба Сахно в ответ на мой вопрос, что творится на переднем крае, заговорили как-то сразу. Оба, оказывается, уже давно заметили один из вражеских блиндажей над гребнем высоты, который показался им подозрительным.

— Если подползти да потом столкнуть фрица, сам скатится, — пробасил младший.

— Непременно скатится, — пискнул старший.

— А мы за ним, — усмехнулись оба.

План понравился. Самое трудное — вытащить пленного. Порой на руках не вынесешь, а своим ходом не всякий согласится идти. Усевшись в ближайший окопчик, мы стали обсуждать план поиска.

Вдруг раздались испуганные возгласы.

— Ребята, горит Волга, как же кухня-то?! — срывающимся от волнения голосом орал повар.

Мы вернулись из окопчика. Оказывается, «юнкерсы» разбомбили резервуары с нефтью. Нефть воспламенилась и кипящим потоком потекла к Волге. Поток этот как раз прошел через расположение штаба дивизии. Картина довольно эффектная, но жуткая. Вот огненная лента доползла до реки и запрыгала на ее волнах. Норд-ост своими дикими порывами разбрасывает пламя. Волга горит; то и дело черные, похожие на гигантские локоны клубы вонючего дыма вылетают из ее волн. Огонь мог уничтожить стоящие у берега суда.

В первую минуту мы растерялись.

— Товарищи, скорее, скорее сталкивайте лодки в реку! — раздался голос Гуртьева.

«Братья» Сахно первые кинулись выполнять приказ. За ними — остальные. Действовать приходилось с молниеносной быстротой. Плавающий на волнах огонь приближался, но бойцы и командиры, возившиеся около лодок, работали дружно, и наш небольшой «флот» удалось спасти. Правда, не обошлось без неприятностей, кое-кто получил ожоги.

Враг не дремал. Как по команде, заскрипели минометы, забили орудия. Многие мины и снаряды попали в цель. На берегу появились раненые и убитые, да и не только на берегу, в реке тоже. Лодка, в которой плыл Сахно-старший, перевернулась, и разведчик попал в «пылающие» волны. Увидев это, Сахно-младший кинулся на помощь «брату». Нырнув под струю горящей нефти, великан оказался рядом с теряющим силы товарищем и потащил его к одной из лодок.

В это время Гуртьев, не обращая внимания на обстрел, продолжал бороться с пожаром. По его приказу делались плотины, преграждающие путь горящей нефти.

— Добра сколько гибнет, сколько гибнет, — сокрушенно повторял Ахметдинов, то и дело вздрагивая. Не от страха, нет. Не осталось сухой нитки на обмундировании старшего сержанта. Он только что выскочил из воды, а северо-восточный ветер дул и дул…

После полудня «братья» Сахно вернулись из «заграничного плавания», как сострил Ахметдинов. Они отделались сравнительно легко, совсем небольшими ожогами, но продрогли и устали сильно. Посылать их в таком состоянии за «языком» было просто немыслимо. Но не откладывать же поиск. Поэтому в группу захвата я назначил Жигарева, Чуднова и, конечно, Ахметдинова.

Перед разведчиками была поставлена следующая задача. Как только стемнеет, они должны были проползти по проложенному весенним потоком песчаному руслу, забраться на гребень и вытащить из расположенного там блиндажа гитлеровца. В это время артиллеристы должны были помочь огоньком, а группа отвлечения устроить большой шум на левом фланге. Самой сложной частью поиска являлся подход к позициям противника: ползти приходилось по хорошо просматриваемой местности.

…Вечером мы направились в полк Кушнарева, в расположении которого предполагали работать. Полк переживал трудные минуты. Начало октября прошло в непрерывных боях. Противник, имея превосходство в живой силе и технике, атаковал. Его напор возрастал с каждым днем. Чтобы сбросить нашу дивизию в Волгу, Паулюс не жалел сил, то и дело вводил в бой новые части. Дивизия оказывала яростное сопротивление, но гитлеровцам ценой неимоверных усилий все же удалось несколько продвинуться. В то время когда мы попали в расположение полка, напор фашистов достиг максимальной силы.

Вначале нас приняли за пополнение.

— Ого, — закричал командир полка, увидев нас, — прислали на помощь!

Его сияющее лицо при виде подходивших к нему четырех человек свидетельствовало: в ротах пусто.

Узнав, что мы явились выполнять специальное задание, Кушнарев огорчился.

— Хоть атаку помогите отбить во второй роте, ей-ей, прорвутся, — взмолился он.

Разве можно отказать в такой просьбе? И мы направились в развалины, которые защищал батальон, состоящий из нескольких десятков штыков. Из превращенной в амбразуру трещины в стене поливал вражескую передовую наш пулемет. По извилистым траншеям мы пробрались к нему.

— Вот здорово, — увидав подкрепление, закричал в тон комбату пулеметчик и сразу попросил: — Товарищи, держите правый угол, фашисты оттуда нажимают.

Он командовал тоном старого фронтовика, и я, несмотря на различие в званиях, повиновался. Здесь, в правом углу здания, лежа среди трупов убитых красноармейцев, мы повели огонь по наступающим гитлеровцам.

Вдруг пулеметчик сказал:

— Товарищи, будьте друзьями, поднесите диски, — а затем виновато добавил: — Нога у меня перебита, ходить не могу.

В эту минуту мне и в голову не пришло отправить его в санбат. Положение ухудшалось с каждой минутой, враг нажимал. Он обходил нас с правого фланга.

— Жигарев, — приказал я, — скорей к пролому.

Жигарев пополз, а через минуту его автомат уже строчил по эсэсовцам.

Лежа в своем углу, я невольно заразился общим настроением, своеобразной атмосферой, бывшей в сталинградских руинах, — атмосферой напряженной, героической борьбы, когда нельзя отступать с позиции, когда и рана не заставит бойца уйти с поля боя.

Но как же с поиском? Выручил Ахметдинов.

— Вы, товарищи, воюйте, а я один фрица украду, — предложил он.

Как не согласиться с предложением! Уходить же нельзя!

Снова ожесточенная перестрелка. Из-за Волги заговорила артиллерия.

«Бог войны» действовал сокрушающе. Руины на вражеской стороне накрыла песчаная туча. Что там творилось — нетрудно представить, ведь сотни полторы снарядов разорвались на расстоянии нескольких десятков метров. Стены заводских цехов взлетали на воздух. Всюду заполыхал огонь, перестрелка смолкла.

Я, как зачарованный, следил за разрывами, с восторгом вслушивался в их грохот.

— Будто затихло, — прошептал незаметно подползший ко мне начальник штаба полка капитан Дятленко.

«Затихло» относилось, конечно, не к нашему огневому налету, а к огню противника, фашисты действительно примолкли.

— Ты уж нам своих бойцов оставь до утра, — попросил Дятленко, — пулеметчика-то убило, охранять амбразуру некому.

— Пусть остаются, — согласился я, а сам пополз в овраг. Пробравшись в расщелину, спрятался. Мысленно еще переживал недавний бой.

И вдруг стало ясно, насколько условны понятия далекого и близкого тылов. Еще сегодня казалось, наш штаб дивизии — передовая. Нет, куда там! Настоящее пекло в окопах. Прав Гуртьев: каждому сталинградскому воину можно присвоить звание Героя Советского Союза.

В эту минуту где-то наверху, на гребне оврага, раздался одинокий выстрел, затем крик, сильная, но разрозненная стрельба. Палили, вероятно, куда попало. Что-то большое, неуклюжее покатилось под откос, за ним — другое.

Уже совсем близко — короткая схватка, в которой я не мог принять участия. Не различишь кто друг, кто враг.

— Харошь, харошь, — как всегда в минуту волнения коверкая слова, пробурчал Ахметдинов и приподнял лежащего у его ног человека.

Наверху стрельба усилилась. Гитлеровцы по-настоящему всполошились. Общими усилиями мы притащили фашиста на КП полка. Внесли в блиндаж, там выяснилось: захватили труп. Пленный не выдержал железных объятий бывшего мастера модельной обуви и отправился к праотцам.

— Шайтан, жить не умеешь сколько надо, — выругался Ахметдинов.

Он свирепо посмотрел на мертвого, словно тот перед ним в чем-то провинился.

Возвращались назад молча. Неудача мучила. Каждый переживал ее по-своему. Узнав о результатах поиска, полковник нахмурился.

— А кто вам разрешил воевать? — серьезно и строго спросил он. — Каждый из вас обязан выполнять свои функции. И подменять друг друга нельзя. Мы слепые сейчас, понимаете, слепые… Немцы наверняка готовят прорыв, а вы!.. Безумие поручать дело одному человеку. Вот и перестарался бедняга. Идите, — приказал он и, чуть смягчившись, добавил: — Отдыхайте.

…Откровенно говоря, я на Гуртьева обиделся. Его упрек показался мне несправедливым: не отдавать же позицию немцам!

Утром меня вновь вызвали к Гуртьеву, у него сидел майор Кушнарев. У командира полка был угрюмый вид.

— Сегодня ночью поиск, «языка» достать во что бы то ни стало, — приказал командир дивизии.

— Есть, достать «языка», — повторил я.

Тон, каким мне отдали приказ, меня огорчил. Неужели полковник серьезно считает, что я совершил преступление? Да, Гуртьев считал…

Ждать… Как много мучений доставляло это. Как плохо чувствуешь себя, отправляя на смертельную опасность товарища! Сидеть в укрытом от бомб, снарядов блиндаже и думать: а вернется ли боевой товарищ? Сидеть и думать, а в эту минуту фашисты уже пытают героя, подвешивают его за вывихнутые руки, вырезают ему на спине красные звезды.

И снова мысли о девушках. Почему они не возвращаются? Неужели погибли?

Нестерпимо медленно тянулась ночь. Чтобы скоротать время, я начал прогуливаться среди развалин, поглядывая на зловещий фейерверк трассирующих пуль, прислушиваясь к канонаде. Потом все успокоилось, все стихло. Близился рассвет, а в такое время даже гитлеровцы отдыхают. Вот где-то за Волгой порозовел горизонт. Все сильнее и сильнее он подкрашивал тучи, еще недавно совсем черные, угрюмые.

Я улыбнулся было просыпающемуся утру, но тут же склонил голову. Раз до сих пор не вернулся Ахметдинов, значит…

Еще полчаса ожидания, и пришлось возвращаться в штольню, в свой блиндаж. Лег на топчан, задумался. О ком? Да, конечно, о нем, о моем Ахмете…

И вдруг — шум шагов и голос, в эту минуту особенно знакомый, особенно родной:

— Товарищ капитан, разрешите?

Я кинулся навстречу. Он, Ахмет, в руке окровавленный эсэсовский кинжал, а за ним — перепуганный, со скрученными назад руками гитлеровец.

Я обнял разведчика, а он зашатался и медленно опустился на порог.

…Очнулся Ахметдинов далеко за полдень, и первым, кого он увидел, оказался Гуртьев.

— Спасибо, родной, большое спасибо! — сказал комдив и положил руку на плечо бойца. — Кинжал возьми на память, злее будешь.

— Я и так злой. Шибко злой, — сквозь зубы произнес разведчик, — только виноват я, не так вышло.

А получилось действительно не совсем так. Ахметдинов настолько верил в свою физическую силу, что порой пренебрегал элементарными правилами предосторожности. Подкравшись к окопчику, находившемуся невдалеке от заводской стены, он напал на двух гитлеровцев, одного убил, а второго связал, но плохо, взвалил на спину и понес. Об одном забыл разведчик — обезоружить фашиста. Бойцы, участвующие вместе с ним в поиске, шли сзади, охраняя его отступление. Метров через тридцать, миновав большой завал, Ахметдинов очутился вне поля зрения своих наблюдателей. Вдруг — сильный удар в бок, острая боль (пленный ухитрился освободить руки). Разведчик выронил немца, тот моментально вскочил на ноги, но тут же упал, оглушенный ударом кулака. Татарин подобрал нож, которым его ранил гитлеровец, дотащил пленного до штольни, но, войдя ко мне, потерял сознание.

Гитлеровец дал ценные показания, но главного — есть ли на нашем участке танки — он не знал. Ахметдинов же, неделю полежав в санбате, снова вернулся в строй.

На другой день на рассвете «братья» Сахно и Чуднов принесли в плащ-палатке Нину. Ее нашли в нейтральной полосе. Она была тяжело ранена во время перехода линии фронта…

Нина выжила. Несмотря на большую потерю крови, она на другой день пришла в сознание.

— Пойдем к ней, — узнав об этом, сказал мне Гуртьев. Полковник заметно волновался; всегда спокойный, уравновешенный, он выглядел совсем не так, как всегда.

Когда мы пришли, девушка лежала в постели, бледная, едва живая. Увидев полковника, она сразу оживилась.

— Ваше задание выполнила, — проговорила она и вдруг расплакалась.

— Ниночка, да ты ли это? Такая смелая разведчица и вдруг… — погладив ее по голове, проговорил Гуртьев.

Девушка ласково посмотрела на него, левой рукой осторожно провела по забинтованной правой и нахмурилась.

— Ладно, люди больше страдают, — с неожиданной твердостью в голосе проговорила она и рассказала о своем пребывании в тылу противника.

Перейдя гитлеровскую передовую, она вместе со своей подругой пробралась к Мамаеву кургану. Там они чуть не попали в лагерь, куда сгоняли советских граждан для отправки в Германию. Разведчицы уже подходили к дому, в котором находился этот застенок, но оказавшийся поблизости старик успел их предупредить об опасности.

Теперь пришлось действовать с удвоенной осторожностью. Но как одновременно скрываться от немцев и заговаривать с ними? С этой, на первый взгляд неразрешимой, задачей разведчицы справились.

В Сталинграде, в подвалах разрушенных домов и других катакомбах, еще остались мирные жители — те, которые не успели вовремя уйти из города, в большинстве старики, дети и больные люди. К ним-то и обратилась Нина. Переночевав у своей родственницы, жившей в погребе под остатками своего дома, Нина постаралась завязать связи с ее соседями. Это удалось. Несмотря на ужасные условия, в которых они находились, советские люди оставались патриотами своей родины. Они сообщили много ценных сведений и помогли девушкам пробраться к Красным казармам, в которых размещались эсэсовцы. Оставив Тоню у ворот казарм, Нина проникла в наполненное гитлеровцами здание. Уверяя, что она разыскивает какого-то друга — мифического обер-фельдфебеля Шмидта, она заговаривала с немцами. Фельдфебеля Нина, конечно, не нашла, но ценные информации получила. Узнала она и самое главное — о расположенной в этом районе танковой дивизии. Побывали девушки и на Мамаевом кургане, установив позиции огневых средств противника. При возвращении назад Тоня была убита, а Нина ранена.

После разговора с Ниной Гуртьев позвонил Чуйкову, сообщил о результатах разведки. Вечером в беспрерывный грохот пушек и минометов влилась новая мелодия. «Раз, раз, раз», — твердили пушки, гаубицы и «катюши» с того берега Волги. Они били в одну точку, и вскоре в расположениях врага вспыхнуло гигантское зарево.

Сахно-младший, наблюдавший с крыши Г-образного дома, сообщил:

— Загорелись казармы.

Еще немного — и новые известия:

— В районе казарм взрывы. К большим пожарам прибавились малые.

Догадаться нетрудно: горят танки.

Много раз пищал телефон, много раз с наблюдательного пункта разведки доносилось:

— Новые пожары, новые взрывы.

На бомбежку пошли самолеты.

Все это свидетельствовало, что подвиг девушек-разведчиц не прошел даром. Несколько десятков танков, спрятанных в районе Красных казарм, были уничтожены. Правда, их сильно потрепанная дивизия все же двинулась на наш участок фронта. Но одно — ударить кулаком, другое — ткнуть пальцем. Остаткам гитлеровских танков теперь стало уже не под силу нанести нам сильный урон.

Приказом по 62-й армии Нина Лянгузова была награждена орденом Красной Звезды.

На другой день к Нине пришли разведчики. Даже врач, несмотря на свою строгость, не устоял против их «атаки».

— Нина, поздравляем!

— Орден носить будешь! — сказал Ахметдинов, прищелкнул языком и, широко улыбаясь: — Да еще Красная Звезда!

— Теперь, дочка, — говорил Комов, поглаживая бороду, — главное, поправляйся, а все остальное приложится.

Но Нина не успокаивалась: Тоня-то погибла.

…Много позже я узнал, что Нина и до знакомства со мной переходила линию фронта и выполняла ответственные задания. Но девушка умела молчать, а потому во время нашего разговора не сказала мне этого…

Через несколько дней я зашел в медсанбат проведать Нину и других разведчиков. Во время нашей беседы в палату просунулась голова медсестры в белой косынке.

— Командир дивизии приехал! — прошептала она.

Гуртьев ласково поздоровался со всеми и стал обходить койки раненых, расспрашивая о здоровье. Войдя в женскую палату, полковник подошел к Нине, а затем спросил у врача:

— А где Зина?

— Сейчас придет с перевязки.

Действительно, вскоре в палату вошла высокая темно-русая девушка. Ее бледное лицо еще сохранило детское выражение. Только возле рта залегла скорбная, страдальческая складка.

Зина, как и Лянгузова, одна из героинь нашей дивизии, о ней нельзя не рассказать. Перед самой войной, окончив техникум, она работала зоотехником в одном из колхозов Красноярского края. Когда в армию призвали брата, она приехала с ним в город и, явившись в военкомат, попросилась на фронт. Просьбу удовлетворили. Смелая, самоотверженная, Зина многих раненых вынесла из-под огня. Вскоре выяснилось: Зина не только хорошая медицинская работница, она очень наблюдательна, умеет видеть то, чего не замечают другие. Сведения, которые она сообщала, были интересны, и получилось так, что, как-то само собой, ей начали давать задания. И вот когда гитлеровцы прорвались сквозь поредевшие ряды сибиряков, Зина оказалась отрезанной от своего подразделения… Ее взяли в плен и потащили в штаб. Начался допрос — она молчала. Ее били — тоже молчала. Тогда гитлеровский офицер, взбешенный ее упорством, приказал вырезать у нее на спине пятиконечную звезду.

…Увидев Гуртьева, Зина сначала смутилась, потом кинулась к нему и зарыдала. Немного успокоившись, она рассказала о пережитом.

— Очень больно было, товарищ полковник, — тихо призналась она. — Но все равно молчала. Только губы закусила до крови. А тут вдруг слышу, летят самолеты. Ровно так гудят. Я сразу по звуку догадалась: наши. Началась страшная бомбежка. В доме со звоном вылетели стекла. Фашисты побежали в укрытия, я тоже побежала куда глаза глядят. Бежала, не обращая внимания на бомбы. Потом пряталась в развалинах, а ночью пробралась к своим… Товарищ полковник, — попросила она Гуртьева, — разрешите в часть? Но теперь в разведку ходить буду.

Гуртьев улыбнулся:

— Хорошо, выздоравливайте только.

Желая отвлечь ее от тяжелых переживаний, комдив завел разговор о Красноярском крае, расспрашивая о родном колхозе. Девушка оживилась.

— До чего же хорошо у нас в Сибири! — воскликнула она. — Да и сами знаете. Простор, приволье… А земли какие! Богатые, плодородные. Кончится война, опять зоотехником пойду. Люблю я свое дело. — Немного помолчав, она дотронулась до рукава командира дивизии и спросила: — А скоро война кончится?

Гуртьев улыбнулся:

— Если все наши бойцы станут такими, как ты, очень скоро.

Зина заулыбалась от радости.

…Хочется рассказать еще об одном поиске, но значительно более сложном. Однажды накануне моего перевода в дивизию нашей разведке пришлось участвовать в ответственной вылазке в тыл противника. Возглавлял ее лейтенант Шумилин. До войны Шумилин работал в Сталинграде. По роду своей службы превосходно знал город. Ему-то и было поручено пробраться во вражеский тыл самым оригинальным способом, по канализационной трубе.

Труба эта проходила от Волги к центру города и по своему диаметру была проходима, или, вернее, проползаема.

Придя в штаб к Гуртьеву, Шумилин попросил, чтобы в его распоряжение выделили двух разведчиков, и притом маленького роста. Чем меньше человек, тем легче будет ему совершить такой необычный переход. Выделили двух — Чуднова и Сахно-старшего. Попробовал было и младший принять участие в этом поиске, но его сразу забраковали.

— Ростом не вышел, если бы хоть на полметра меньше, тогда еще куда ни шло, — шутили товарищи.

Сахно-младший обиженно нахмурился, старший задорно посмотрел на него. Теперь уже никто не посмеет острить над низким ростом.

Но из первой попытки ничего не получилось. Несмотря на то что около двух месяцев канализация бездействовала и прошедшие дожди вынесли нечистоты, страшная вонь преграждала доступ в бетонированную нору. Разведчики буквально задыхались. Едва обратно вернулись.

Выручил начхим. Он дал ряд ценных практических указаний по использованию противогазов в данных специфических условиях.

Люк, которым на этот раз решено было воспользоваться, находился во дворе разрушенного здания в нейтральной полосе. Начальник разведки дивизии проводил туда Шумилина с товарищами и, подняв крышку, впустил в люк смельчаков. Через несколько минут начальника разведки убил фашистский снайпер.

Но группа Шумилина об этом не знала и продолжала свой путь, кошмарный путь. Люди ползли на четвереньках в зловонной жиже. Лейтенант предупредил; без его разрешения противогазы не надевать. Но с каждым метром дышать становилось все труднее. Шумилин двигался впереди и прислушивался. Лишь отвратительное хлюпанье нарушало тишину. Вдруг хлюпанье прекратилось.

— В чем дело? — спросил лейтенант.

— Сахно упал в обморок, — сообщил Чуднов.

— Надеть на него противогаз и тащить, — последовал приказ.

Движение продолжалось томительно долго. Одно — шагать по асфальту, другое — ползти в сплошной зловонной грязи. Страшно болели мускулы, и каждое новое движение доставляло мучение. Шумилин мысленно пытался ориентироваться. Он примерно рассчитал: до выхода полторы — две тысячи шагов. Преодолеть такое расстояние казалось не столь тяжелым, но практически получалось иное.

Самое неприятное было отдыхать в жиже. Лежать в ней, чувствовать, как она просачивается под одежду, как все тело наполняется невыносимым зудом.

Во время таких вынужденных остановок лейтенант то и дело спрашивал:

— Дышит Сахно?

— Дышит, — успокаивал Чуднов. Хотя ему приходилось тащить на плечах товарища, он вел себя молодцом.

Время двигалось невыносимо медленно. Наконец разведчики добрались до небольшой бетонированной ямы, откуда шел ход наверх. Шумилин поднялся во весь рост, с наслаждением расправляя отекшие руки и ноги, и едва не упал. Нелегко после длительного ползания стать на ноги. Ощупав стены, он обнаружил скобы. Но… что ждет наверху? Может быть, немцы?

Осторожно стал подниматься. Еще осторожнее приоткрыл люк. Дохнул свежий осенний ветер. Чудно! Правда, сразу закружилась голова.

Выглянул: кончилась ночь, землю окутывал нелюбимый разведчиками белесый туман — «ни два ни полтора»: далеко не видно и сам не спрячешься. Словом, надо торопиться. Шумилин осмотрелся: в нескольких метрах развалины, справа гора кирпичей. Вокруг никого.

— Чуднов, наверх, — приказал лейтенант.

Но поднялся Сахно. Шумилин понял: Чуднов уступил товарищу право первому подышать свежим воздухом.

— Товарищ лейтенант, я… — прошептал Сахно.

— После разберемся, — прервал его Шумилин.

Следом вылез и Чуднов. Все трое сидели и с жадностью дышали свежим воздухом.

— Ох какой вкусный, — восторженно шепнул Сахно.

— И впрямь, вкусный, — подтвердил Чуднов.

Шумилин молча кивнул головой, но и он дышал с наслаждением.

Туман быстро рассеивался. Пробравшись к груде камней, Шумилин с тыла стал изучать передний край противника. Рассматривал, стараясь запомнить все, запечатлеть в памяти каждую мелочь.

Вдруг позади, за стеной, кто-то заговорил. Шумилин до войны учился заочно в институте иностранных языков. Он прислушался.

— Алло, сколько же можно ждать господина лейтенанта? — спросил кто-то по-немецки.

— Ну нет, майор, как хотите, а русские воевать не умеют. Они не понимают, совершенно не понимают, что фронт — это волк, а тыл — овца. Зачем же лазить в овчарню? Вчера, представьте себе, миномет стоял в Д-37, а они кроют из «катюш» по нашим ложным Е-46.

— Ну и смех, — раздался другой голос.

— Да, да, это я, капитан Лейке. Миномет перенести на новую позицию. Лейтенант Рист, вовремя надо подходить к аппарату, — и совсем другим тоном, спокойно: — Уф, скучно, — затем сердито: — А все же и угораздило большевиков придумать «катюши», головы не дают поднять.

За стеной замолчали. Шумилин лежал на камнях и думал: что же предпринять? Ясно, рядом блиндаж какого-то штаба. Он снова выглянул и сразу спрятался. В десяти шагах стоял гитлеровский солдат. Он дремал. Вероятно, часовой, но если так, то… должна скоро прийти смена.

— Осторожно снять часового, — шепнул Шумилин разведчикам.

Из-за стены донеслись звуки гитары, и кто-то запел. Дальнейшее произошло почти мгновенно. Чуднов и Сахно бросились на часового, оглушили его, связали и втащили в люк. Оставив его там, разведчики перепрыгнули через стену и ворвались в размещенный около нее блиндаж.

Сахно и Чуднов одновременно выстрелили в сидящих за столами немцев, а Шумилин, кинувшись к лежавшему на топчане офицеру, обезоружил его. Офицер не сопротивлялся. Он таращил глаза и шептал:

— Сдаюсь.

Зазуммерил полевой телефон.

— Говорите как полагается. Одно лишнее слово — и вы на том свете, — предупредил Шумилин офицера.

Офицер посмотрел на убитых товарищей, снял трубку и пробурчал:

— Капитан Лейке слушает.

Говорили по прямому проводу, в микрофоне отчетливо слышались слова собеседника.

— Миномет установлен, нужна цель, — донеслось из трубки.

— Попросите позвонить позднее, — шепнул Шумилин. Офицер повиновался.

Захватив лежащие на столе документы, разведчики вместе с гитлеровцем спустились в люк.

Выяснилось: возвращаться труднее, чем идти вперед. Не прошло и четверти часа, как гитлеровцы начали задыхаться. Их пришлось тащить. Несколько часов длилось жуткое путешествие. Наконец знакомое помещение и… свежий воздух.

Но пленные не подавали признаков жизни.

— Неужели задохнулись? — испугался Шумилин. Немудрено задохнуться: после долгого пребывания в трубе гитлеровцы напоминали огромные комья зловонной липкой грязи.

Отнесли пленников вниз к Волге, помыли, и ледяная вода привела их в чувство. Через час, уже в блиндаже штадива, фашисты дали показания. Особенно много ценных сведений сообщил капитан, который оказался наблюдателем артполка. Он подробно сообщил о позиции огневых средств, и многие из них вскоре были уничтожены.