«Далекая радуга» (1962)

«Далекая радуга» (1962)

ДР – единственный у АБС «роман-катастрофа». Правда, гибнет в ней не Земля и не ее часть, а земная колония на далекой планете Радуга, превращенной в гигантский полигон для экспериментов по нуль-транспортировке. В книге две ключевые темы: возможные трагические последствия выхода научного эксперимента из-под контроля и поведение людей перед лицом неминуемой гибели.

Собственно, обе, и первая, и вторая темы, отнюдь не оригинальны. Кто только не предупреждал об опасности для человечества, которую могут нести с собой научные опыты, – начиная с Жюля Верна и заканчивая Полом Андерсоном. И кто только не описывал ситуации, когда мест в спасательных шлюпках меньше, чем желающих спастись пассажиров.

Но почему же, собственно, Стругацкие вдруг обратились к такому специфическому жанру?

Комментарий БНС:

В августе 1962 года в Москве состоялось первое (и кажется, последнее) совещание писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики. Были там идейно нас всех нацеливающие, доклады, встречи с довольно высокими начальниками (например, с секретарем ЦК ВЛКСМ Леном Карпинским), дискуссии и кулуарные междусобойчики, а главное – был там нам показан по большому секрету фильм Крамера «На последнем берегу».

(Фильм этот сейчас почти забыт, а зря. В те годы, когда угроза ядерной катастрофы была не менее реальна, чем сегодня угроза, скажем, повальной наркомании, фильм этот произвел на весь мир такое страшное и мощное впечатление, что в ООН было даже принято решение – показать его в так называемый День Мира во всех странах одновременно. Даже наше высшее начальство скрепя сердце пошло на этот шаг и показало «На последнем берегу» в День Мира в одном (!) кинотеатре города Москвы. Хотя могло бы, между прочим, и не показывать вовсе: как известно, нам, советским, чужда была и непонятна тревога за ядерную безопасность – мы и так были уверены, что никакая ядерная катастрофа нам не грозит, а грозит она только гниющим империалистическим режимам Запада.)

Фильм нас буквально потряс. Картина последних дней человечества, умирающего, почти уже умершего, медленно и навсегда заволакиваемого радиоактивным туманом под звуки пронзительно-печальной мелодии «Волсинг Матилда»… Когда мы вышли на веселые солнечные улицы Москвы, я, помнится, признался АН, что мне хочется каждого встречного военного в чине полковника и выше – лупить по мордам с криком «прекратите… вашу мать, прекратите немедленно!» АН испытывал примерно то же самое. (Хотя при чем тут, если подумать, военные, даже и в чине выше полковника? В них ли было дело? И что они, собственно, должны были немедленно прекратить?) Разумеется, это было совершенно, однозначно и безусловно исключено – написать роман-катастрофу на сегодняшнем и на нашем материале, а так мучительно и страстно хотелось нам сделать советский вариант «На последнем берегу»: мертвые пустоши, оплавленные руины городов, рябь от ледяного ветра на пустых озерах, черные землянки, черные от горя и страха люди и тоскливая мелодия-молитва над всем этим: «Летят утки, летят утки да два гуся…» Мы обдумывали все возможные и невозможные варианты такой повести (у нее уже появилось название – «Летят утки»), строили эпизоды, рисовали мысленные картинки и пейзажи и понимали: все это зря, ничего не выйдет и никогда – при нашей жизни.

Почти сразу же после совещания мы поехали вместе в Крым и там наконец придумали, как все это можно сделать: просто надо уйти в мир, где нет ядерных войн, но – увы! – все еще есть катастрофы. Тем более что этот мир у нас уже был придуман, продуман и создан заранее и казался нам немногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем.

Надо сказать, что придуманный мир Радуги действительно лишь самую малость менее реален, чем настоящий. Собственно, Радуга – своего рода большая Дубна, где ученые проводят эксперименты, ведут жаркие дискуссии и не щадя живота своего сражаются за право получить вне очереди оборудование для этих экспериментов. Только что именуется это оборудование не синхрофазотронами, а ульмотронами… Все это прекрасно встраивалось в тогдашнее состояние интеллигентных умов! Напомним: начало 60-х годов – время беспредельной веры в могущество науки, особенно физики. Именно тогда физики уверенно побеждали лириков, конкурс в физические вузы зашкаливал, а самым популярным мужчиной в стране был Алексей Баталов, сыгравший физика Гусева в «Девяти днях одного года». Поэтому целая планета, безраздельно отданная под эксперименты ученым, – это полностью в духе времени. А фантастический антураж не так и много добавляет: в конце концов, чем Волна так уж страшнее ядерного взрыва? Между прочим, говорить в начале 60-х, что не обязательно беспрекословно снабжать ученых всем, что они попросят для удовлетворения своего любопытства за казенный счет (цитируя, кажется, Льва Ландау), – а мораль ДР именно такова – было близким к кощунству…

Но, конечно, ДР – это повесть о будущем, о том же Мире Полудня: время действия, как подсчитала группа «Людены», – 60-е годы XXII века. Более того, по замыслу авторов, это должна была быть последняя повесть о далеком коммунизме – еще 23.11.63 Аркадий Стругацкий делает соответствующую запись в своем дневнике…

Комментарий БНС:

Я наткнулся сейчас на эту запись в дневнике АН и вздрогнул. А ведь и верно! Ведь и на самом деле говорили мы тогда, в конце 62-го, друг другу: «Все! Хватит об этом. Надоело! Хватит о выдуманном мире, главное на Земле – даешь сугубый реализм!..» И ведь так (или почти так) оно и получилось: закончив ее, мы в течение долгих последующих лет не возвращались больше в Мир Полудня, аж до самого 1970-го года.

Если, впрочем, не считать «Трудно быть богом» и «Обитаемого острова». Но можно ли считать эти романы произведениями о Светлом Будущем да и вообще о будущем ?

Что правда, то правда: считать «Обитаемый остров» и тем более «Трудно быть богом» произведениями о будущем трудновато. Но ДР – повесть о том будущем, где единственная проблема – откуда взять энергию для удовлетворения растущих потребностей ученых.

«Смысл человеческой жизни – это научное познание», – говорит один из персонажей ДР, физик Альпа. И добавляет: «Мне грустно видеть, что миллиарды людей сторонятся науки, ищут свое призвание в сентиментальном общении с природой, которое они называют искусством. Наука переживает период материальной недостаточности, а в то же время миллиарды людей рисуют картины, рифмуют слова… а ведь среди них много потенциально великолепных работников…» Физик так и не решается продолжить эту нехитрую мысль, и вместо него это делает Горбовский: мол, хорошо бы всех этих художников и поэтов согнать в учебные лагеря, отобрать у них кисти и гусиные перья, заставить пройти краткосрочные курсы и вынудить строить для солдат науки новые конвейеры для производства ульмотронов (нечто вроде аккумуляторов энергии огромной мощности)…

В будущем, обрисованном в ДР, на полном серьезе обсуждается такая проблема: не перебросить ли в науку часть энергии из Фонда Изобилия? Значит, верили Стругацкие тогда, что будет в Мире Полудня и Изобилие, и Фонд. Верили в то, что будет обсуждаться идея во имя чистой науки «поприжать человечество в области элементарных потребностей». Верили в то, что одни будут выдвигать лозунг «Ученые готовы голодать», а другие отвечать им «А шесть миллиардов детей не готовы. Так же не готовы, как вы не готовы разрабатывать социальные проекты»…

Впоследствии эта вера иссякнет довольно скоро – уже в «Малыше», не говоря о «Парне из преисподней», «Жуке в муравейнике» или «Волны гасят ветер», люди Полудня озабочены совсем другими проблемами. Куда более сложными – и куда более грустными.

Комментарий БНС:

Первый черновик «ДР» начат и закончен был в ноябре-декабре 1962-го, но потом мы еще довольно долго возились с этой повестью – переписывали, дописывали, сокращали, улучшали (как нам казалось), убирали философские разговоры (для издания в альманахе издательства «Знание»), вставляли философские разговоры обратно (для издания в «Молодой Гвардии»), и длилось все это добрых полгода, а может быть, и дольше.

Впрочем, главный вопрос, связанный с «Далекой Радугой», – это вопрос о Горбовском. Погиб ли Горбовский в смертоносном пламени Волны или все-таки уцелел? Если уцелел, то как ему это удалось? Если погиб, то почему во многих последующих повестях он появляется как ни в чем не бывало?

Никакого ответа на этот знаменитый вопрос АБНС так и не дают, и читателю приходится домысливать все самому. Но надо сказать, что ДР характерна, казалось бы, ни на чем не основанной, но притом полнейшей уверенностью читателя в том, что в последний момент должно случиться какое-то чудо. То ли Волна – неистовая всеразрушаюшая субстанция вырожденной материи – остановится, не успев уничтожить людей, то ли встречные северная и южная Волны самоликвидируются при сближении, то ли, как напишет Стругацким ученик четвертого класса Слава Рыбаков (ныне – знаменитый писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков), в повести просто не дописана концовка. А должна она быть, по мнению Славы Рыбакова, такой:

«Вдруг в небе послышался грохот. У горизонта показалась черная точка. Она быстро неслась по небосводу и принимала все более ясные очертания. Это была „Стрела“».

Имеется в виду звездолет «Стрела», который в оригинале ДР успеть на помощь никак не может, но, по мнению многих и многих читателей, успеть обязан. В противном случае придется предположить, что погибнет не только Горбовский, но и Марк Валькенштейн, и Этьен Ламондуа, и Джина Пикбридж, и Матвей Вязаницын, и Роберт с Таней, и Аля Постышева, и Канэко, и отважная восьмерка так и не состоявшихся нуль-перелетчиков… Допустить такое в здравом уме и ясной памяти ни один читатель АБС не в состоянии. Значит, все ДОЛЖНЫ были спастись – что подтверждается благополучным появлением Горбовского в Мире Полудня в последующих романах. Поскольку спастись один Горбовский никак не мог (предположить, что Леонид Андреевич в последний момент тайком пробрался на борт «Тариэля-Второго» довольно трудно) – значит, спаслись и все прочие. И все научные проблемы нуль-Т, видимо, были впоследствии благополучно разрешены. Ведь, скажем, когда в «Жуке в муравейнике» Максим Каммерер пользуется кабиной для нуль-транспортировки, путешествуя на курорт «Осинушка» и обратно, никаких Волн поблизости не наблюдается…

И еще одно, что никак нельзя обойти, вспоминая ДР, – феномен Камилла. Последнего из «Чертовой Дюжины» фанатиков, срастивших себя с машинами. Голый разум и неограниченные возможности совершенствования организма – исследователь, который сам себе и транспорт, и приборы. Человек-ульмотрон, человек-флайер, человек-лаборатория, неуязвимый, бессмертный…

Получается, впрочем, по словам Камилла, совсем безрадостное состояние. Вместо «хочешь, но не можешь» – «можешь, но не хочешь». Выясняется, что отсутствие желаний, чувств и ощущений, дающее переход к абсолютной сосредоточенности для того, чтобы добиться научного успеха, гибельно для «человеческой» половины каждого из «Чертовой Дюжины». И влечет за собой лишь одно – невыносимо тоскливое ощущение одиночества. И недаром через три десятка лет после описываемых в ДР событий Камилл покончит с собой, точнее «саморазрушится», – об этом будут говорить герои «Волны гасят ветер». И вспомнят, что «последние лет сто Камилл был совершенно один – мы такого одиночества и представить себе не способны…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.