Европейское физическое общество

Европейское физическое общество

Проблема соединения науки с высшей школой, с одной стороны, и с промышленностью — с другой, волновала ученых во всем мире. В 1968 было образовано Европейское физическое общество — ЕФО (European Physical Society). Оно было организовано с целью координирования физических исследований, обмена научной информацией в области физики и развития преподавания физики в Европе. Оно и сейчас существует, но, кажется, сейчас в нашей стране перестали им интересоваться.

Это общество было очень интересно с двух точек зрения: во-первых, это передний край науки, ты видишь людей и понимаешь, куда движется наука и какими людьми это делается. Второй функцией было взаимодействие науки с промышленностью, «охота за головами», подбор руководящих кадров в компании, которые занимались новой техникой. В советское время это нас мало волновало, но было очень существенно для других участников.

По Уставу членами ЕФО могли быть как отдельные ученые, так и научные общества. Там были представители крупных фирм — Филипса, Томпсона, Сименса, которые интересовались прикладными проблемами. Наша Академия наук являлась коллективным членом ЕФО, а Арцимович[84] и Прохоров[85] стали его индивидуальными членами.

Я попал в ЕФО по рекомендации Арцимовича. В 1976 меня избрали в состав исполкома, а в 1978–81 годах был вице-президентом ЕФО.

Штаб-квартира общества располагалась в Женеве, и еще был филиал Секретариата в Праге. Общество регулярно проводило конференции, а раз в год в разных странах заседал Совет, который руководил всей деятельностью ЕФО. Один раз Совет собрался в Таллине.

С 1972 года президентом общества стал Казимир[86], очень крупный физик, один из последних учеников Бора, который был известен не только работами в области теоретической физики, но тем, что он руководил научно-исследовательскими лабораториями фирмы «Филипс».

Казимир был очень остроумным человеком, мастером произнесения речей на заседаниях и особенно на банкетах, которые следовали за заседаниями. Он обладал знанием языков и обычаев разных стран и превосходно ориентировался в международной обстановке.

Когда он руководил компанией «Филипс», то был ответственен за разработку и производство ферритов. Все современные технические игрушки были бы невозможны без ферритов — целая отрасль промышленности тоннами изготовляет эти магнитные материалы. Последний раз я видел Казимира, когда ездил выступать в Голландию на торжественные чтения, где я рассказывал о своих работах по росту народонаселения. Казимир туда приехал, это было очень трогательно с его стороны: он был уже очень старым и вскоре после этого скончался. Это были лекции имени Холста[87], основателя лаборатории «Филипса». Холст работал в Лейдене, был аспирантом Каммерлинг-Оннеса[88], который заложил основы физики низких температур и открыл явление сверхпроводимости. Эта работа была сделана совместно с Холстом и в 1913 году Каммерлинг-Оннес получил за это открытие Нобелевскую премию.

Холст основал исследовательский отдел компании «Филипс» — крупнейшую в Европе лабораторию прикладной физики, и в его честь раз в год проводятся чтения, на которые приглашают людей, которым есть что рассказать. Интересно, что компания изобрела технологию производства магнитных кассет, и они могли взять патент на это изобретение, но решили, что лучше дать их в общее употребление, и тогда будет такой расцвет магнитофонных записей, что они покроют все расходы на производстве магнитофонов. Так это и произошло. Потом они сделали не менее существенный прорыв — разработали технологию записи на компакт-диски. После лекции меня водили по лабораториям и рассказывали, как они разрабатывали хитрую технологию управления головками для считывания и записи информации.

Это был пример взаимодействия науки с промышленностью, у нас, к сожалению, ничего подобного сделать не удалось, внедрение научных достижений в практику — это одна из проблем, которая стоит до сих пор. Атомный проект был практически уникальным явлением, а первым успешным соединением науки с промышленностью был Главкислород, организованный Петром Леонидовичем. Еще в Англии он никогда не избегал сотрудничества с производственными компаниями, хотя Резерфорд предостерегал его, говоря, что нельзя одновременно служить Богу и Мамоне.

Соединение науки с образованием тоже было реализовано «Филипсом». В Эйндховене, где расположены лаборатории «Филипса» создан Технический университет. В Голландии еще со времен Гюйгенса очень развита наука, в этой маленькой стране университет есть чуть ли не в каждом городе. Работая в ЕФО, я обращал внимание на преподавание физики в университетах разных стран. Тогда было очень немного людей, которые обладали возможностью ездить по миру. Я рассказывал об увиденном на кафедре в Физтехе, мы много обсуждали различные подходы к обучению с Белоцерковским. Без этого Физтех, возможно, выглядел бы иначе, европейский опыт в этом отношении был очень ценен.

С Е. П. Велиховым

ЕФО присуждало премии за работы в области физики, деньги для этого предоставляла американская компания Хьюлетт-Паккард. Как вице-президент, я был председателем комиссии по присуждению этих премий. Последний раз моего председательства заседание проходило в Стамбуле. Из семи членов комиссии трое не приехали, и мы должны были вчетвером решить, кому дать эту премию. На конкурс было прислано пять работ, три отсеялись сразу и осталось две: одна — довольно известного профессора Силверы из Гамбурга, который заявил, что получил новую форму водорода при низких температурах в присутствии сильных магнитных полей, а другая — Клауса фон Клитцинга[89], который открыл то, что теперь называется квантовым эффектом Холла, очень интересное фундаментальное явление.

В то время Клитцинг был малоизвестным кандидатом наук Технического университета в Мюнхене. При обсуждении наша комиссия из четырех человек раскололась надвое: двое были за то, чтобы дать премию Силвере, а я и еще один профессор женевского университета — за Клитцинга. И хотя считалось, что комиссия заседает закрыто и никто ничего не знает, нас все хватали за пуговицы и советовали, кого мы должны наградить. Так прошло несколько дней, надо принимать решение. И тут я заявил, что как у председателя, у меня есть маленькая дельта, которая может снять этот dead-lock. «Давайте, — сказал я, — дадим премию фон Клитцингу, а в будущем году будет новая комиссия, и тогда Силвера будет иметь некоторое преимущество». На том и порешили, а через два года Клитцингу дали за эту работу Нобелевскую премию. А работа Силверы была впоследствии подвергнута сомнению, хотя премию ЕФО он получил. Вот такая была интрига.

Опыт международных премий показал, как важно обязательно участвовать в этих интригах: мы вам, вы нам… Ряд советских ученых — академики Гуляев[90], Келдыш, Покровский, Алферов (впоследствии получивший Нобелевскую премию) — получили премии ЕФО при моей агитации. Потом я стал экспертом ЮНЕСКО по присуждению премии Калинги и прекрасно видел, как закулисно идут всякие разговоры, кому дать, кому не дать, что будет справедливо, а что нет, это делается на человеческой, часто неформальной основе. При этом учитываются и региональные вопросы, и политика в международном масштабе.

В свое время в 1968 году я работал в комиссии по присуждению премии Ленинского комсомола. В СССР это была третья по значению премия: Ленинская премия, Государственная премия и премия Ленинского комсомола — 10 000, 5000 и 3000 рублей, соответственно. Комиссию возглавлял Евгений Велихов[91], и были две подкомиссии: по точным наукам и технике и по гуманитарным наукам.

Одним из возможных претендентов на премию по гуманитарным наукам был Сергей Аверинцев[92]. Тогда это был очень молодой, подающий надежды ученый, который написал диссертацию о Плутархе. Однако гуманитарии столкнулись на непримиримых позициях: одни говорили, что Аверинцев — светоч и надежда нашей науки, а другие — что он религиозный мистик, и премия Ленинского комсомола — последнее, что ему светит. И никто уступать не хотел.

Велихов и секретарь комиссии, Борис Мокроусов из ЦК ВЛКСМ, попросили меня, работающего в подкомиссии по точным наукам и инженерии, разобраться. Я с интересом прочитал диссертацию, был покорен стилем и эрудицией в аргументации молодого ученого и не мог обнаружить религиозного оттенка. Не сразу, но я нашел способ, как примирить позиции и написал соответствующее заключение, в результате которого Сергей Аверинцев получил премию Ленинского комсомола. Если бы этого не случилось, его бы заклеймили как религиозного мистика, и может быть, его карьера была бы совсем другой. Так он стал академиком, блестящим представителем нашей науки мирового масштаба.

Папа Римский Иоанн Павел II и Антонио Зикики. 1980 г.

В моей жизни я не раз сталкивался с проблемой взаимоотношения научного знания и религии. Мне приходилось встречаться и беседовать с крупными богословами и иерархами церкви. В 1983 году президентом ЕФО был известный итальянский физик-ядерщик Антонио Зикики[93]. Когда Совет общества заседал в Риме, Зикики, который был вхож во все правительственные сферы Италии, устроил нам встречу с Папой Иоанном Павлом II, это было еще до покушения на него. Нас было человек двадцать. В Ватикане нас привели в зал четырех Евангелистов, где стояли четыре ряда стульев для гостей и впереди трон для Папы. Папа пришел с сенсационным заявлением: через 400 лет после того, как Галилей был осужден, в Ватикане сочли нужным пересмотреть его дело. Назначена комиссия, которая будет заниматься изучением этого вопроса. Папа еще долго беседовал с нами.

На приеме у Папы Римского Иоанна Павла II. 1980 г.

Через 12 лет комиссия закончила свою работу. Отменить старое решение она сочла невозможным, но иначе его проинтерпретировала, и на этот счет написан целый том, который был переведен на русский язык. Тогда Папа опять пригласил ученых в Ватикан. Если первый раз нас принимали в аскетическом зале четырех Евангелистов, то на это раз встреча была в одном из самых пышных помещений дворца — Королевском зале Ватикана. Все было очень красиво и торжественно — барочное оформление, сцена для папского трона и две группы кресел для почетных гостей: с одной стороны сидели князья церкви, с другой — князья науки. Позади были места для публики попроще.

Папа говорил о моральных проблемах и ответственности науки. Он сказал, что есть два типа знаний: знания, получаемые путем наблюдения, опыта и рассуждений, и этим занимается наука, а есть знание, полученное путем откровений, хранителем которого является церковь. Это знание более высокого порядка, чем то, которое получается научным путем, но одно не может оспаривать другое. Важно правильно интерпретировать то, что получено наблюдениями. В случае с Галилеем из-за неправильной интерпретации церковь вмешалась в мирские дела. Я хотел спросить, готовы ли они сделать Галилея святым, ведь он страдал за свою веру, но так и не решился.

Потом было обсуждение этих вопросов на заседании во дворце Барберини недалеко от резиденции Президента.