Мулла

Мулла

В стороне от нас проехал БТР, на броне сидела толпа, там были наши мужики и бойцы с первой роты, наверное, поехали на свои блоки. Я на броне заметил взводного и Грека, ротного не увидел, слишком много народу там сидело. Машины комбата и саперов остались в кишлаке, скорее всего, они решили сегодня что-то решить с этой дырой.

— Сапог слетай к машине комбата, узнай у пацанов, что там решают наши командиры. И смотри, не залети там, а то глаза у тебя блестят как фары. К шакалам не подходи лучше, а то вычислят. Особенно ротного обходи десятой дорогой, а то нам из-за тебя достанется. Хотя ротный, скорее всего, уехал на свой блок, но мало ли чего, вдруг он остался там, — проинструктировал я Сапога.

— Да, точно, не мешало бы узнать, как ночевать сегодня будем, — подтвердил Хасан.

Я поднялся и прошелся туда-сюда вдоль БТРа. Урал и Туркмен лежали молча, наслаждаясь кайфом, Хасан допивал чай, который он уже успел себе добавить с котелка.

— Мужики, может сходим на озеро, искупнемся, заодно и ХБшки постираем. Я сейчас в дукан слетаю, возьму винограду и попить чего-нибудь.

— Кишмишовки что ли? — спросил удивленно Хасан.

— Да какой кишмишовки! Гонишь что ли? Соку какого-нибудь, если есть.

— Да, Юра, сходи, сходи. Купи чего-нибудь, купи. А потом на озеро пойдем, искупаемся, постираемся. Ты правильно решил, ты верно мыслишь, ты просто гений, — промямлил Хасан, растянувшись в тени БТРа.

— Хасан, я надену твою песчанку, а то мой комбез в крови весь?

— Надевай, жалко что ли.

Я одел ХБэшку Хасана и напялил на ноги его кроссовки, которые он снял с убитого духа.

— Насчет «колес» мы не договаривались, — услышал я голос Хасана.

— Этого духа я убил, так что молчи, а то я вообще их тебе не отдам.

— Ладно-ладно, надевай на здоровье. Только не забудь вернуть обратно.

Я уже, было, собрался идти, как вдруг заметил, что со стороны кишлака к нам направляется фигура в военной форме; я положил автомат обратно на место со словами:

— К нам в гости кто-то прется.

— Кто там, шакалы? — спросил Хасан.

— Да нет, не похоже, кто-то из бойцов.

— С нашей роты? — опять спросил Хасан.

— Да фиг его знает. Хотя нет, подожди. Во черт! Это же Качан. Какого хрена он по кишлаку болтается?

— В дукан, наверное, ходил за жратвой, он же вечно голодный, — ответил Хасан, зевая.

— Прячьте мясо, — посоветовал Урал.

— Да пусть жрет, мы уже наелись, а до завтра оно пропадет, — сказал я Уралу и сел на землю, облокотившись на колесо БТРа.

Через пару минут Качан уже сидел возле мяса, и с довольной улыбкой ковырялся в нем своим ножом, он вообще скромностью никогда не страдал.

— Слушай ты, абрек херов, разрешение надо спрашивать. В горах воспитался, что ли? Пришел, уселся молча, и с наглой рожей жрешь наше мясо, — возмутился я.

— А тут и спрашивать почти нечего, сожрали все мясо, одни мослы остались.

— Во, ни хрена себе, он еще и недоволен, ему проглоту еще и мало. Да там мяса хватит всему полку обожраться, — возразил Хасан.

Качан же, не обращая ни на кого внимания, продолжал поглощать жареное мясо, орудуя штык-ножом.

— Качан, что хорошего в дукане есть? — спросил я.

— Да ни х…я там нету, — набитым ртом ответил Качан.

— Ну что-то же есть.

— Да он сожрал, наверное, все, — подколол Хасан.

— Мура там всякая, рис, мука, сушеные фрукты, — ответил Качан.

— Виноград есть?

— Да есть, этой фигни там навалом.

— Ты был возле комбатовского БТРа, что там шакалы решили? — спросил я Качана.

— Насчет чего решили? — спросил Качан.

— Да-а, Качан, с тобою все ясно, — махнул я рукой.

— О чем ты, Юра? — переспросил Качан, чавкая.

— Да так, ни о чем. Ты, Качан, хавай, хавай, это, пожалуй, единственное, что у тебя хорошо получается.

— А че чай не сладкий, дайте сахара, — невозмутимо произнес Качан, отпивая чай из котелка.

— Может тебе еще морду вареньем намазать?! — выпалил я, поражаясь его наглости.

— Э-э, поставь котелок на место, рожа носатая, это мой чай, — раздался голос Хасана.

— Да тебе че, воды жалко? — возмутился Качан, продолжая отхлебывать чай.

— Дай сюда мой чай, кочерыга х…ева! — крикнул Хасан и, подскочив к Качану, забрал у него из рук котелок.

— Да на-на бери, че ты из-за какого-то чая повелся, — недовольным голосом произнес Качан.

— Если хочешь пить, возьми из бака воды, а чай не трогай. Понял? И ваще, вали отсюда на свой блок, тебя взводный давно ищет.

— Не гони, Хасан, я взводного только что видел, он уехал на БТРе с саперами.

— А ты че не уехал? — спросил я.

— Да этот кишкоблуд в дукан ходил, чтоб пожрать без «хвостов». Куда только ему столько хавки лезет? Такой маленький, тощий, а жрет, как свинья, — продолжал напирать Хасан.

— Да че ты разорался? Если мяса жалко, то так и скажи, — обиженно произнес Качан, отодвигаясь от мяса.

— Да забирай ты это мясо и вали отсюда. Дай спокойно отдохнуть, в полку от тебя покоя нет, так ты и здесь уже все мозги выеб-л, — разошелся Хасан.

Мы с Туркменом посмотрели друг на друга и рассмеялись. Нам было ясно, из-за чего Хасан так разоряется. Хасана, конечно, понять можно, Качан тип такой, если он надыбает что-нибудь в чае, то завтра весь полк про это будет знать. Об этом, конечно, рано или поздно станет известно, в армии такие вещи долго в тайне не удержишь, но язык Качана может все это дело очень сильно ускорить.

— Ну ладно, ладно, успокойся ты, наконец, я уже ухожу, — буркнул Качан, пытаясь отрезать кусок мяса побольше.

— Да забирай все, пацанам на блок отнесешь, — предложил я Качану.

— Ага, конечно, оставит он, по дороге все сожрет и кости проглотит, — не унимался Хасан.

Качан бесцеремонно снял мясо с трубы и, искоса взглянув на Хасана, направился в сторону своего блока, продолжая на ходу отрезать куски мяса и запихивать их себе в рот. Качан хоть и был глубокий пофигист, но спорить с Хасаном он все же не стал. Из всех бойцов с нашей роты подкалывать Хасана могли только я и Туркмен, все остальные злить этого чокнутого Таджика как-то не решались.

— Хоть бы спасибо сказал, грач голодный, — крикнул ему вдогонку Хасан.

— Ну тебя, Хасан, и понесло, — сказал я, когда Качан скрылся за БТРом.

— Да пошел нахер этот балабол, ему ничего нельзя доверить, щас разнесет по всем блокам, а там шакалы прознают, и в конечном счете, пиз…ец нашему чаю, — объяснил Хасан.

— Да Хасан, я прекрасно понимаю твое беспокойство. Дай котелок, я хлебну чаю и пойду, куда недавно собирался, — я взял у Хасана из рук котелок.

Допив чай в котелке, я поднял автомат, проверил патроны в магазинах и, повесив автомат на плечо, направился в сторону дукана.

Зайдя в глубь кишлака, я заметил на окраине маленькую мечеть, она стояла на бугре, и хорошо была заметна. Мне никогда не приходилось бывать внутри подобных заведений, я не был ни в мусульманских мечетях, ни в христианских церквях, ни в каких либо еще религиозных заведениях, и мне очень захотелось заглянуть внутрь этой мечети. Немного постояв и подумав, я направился к ней.

Мечеть была не больше обычного дувала. Единственное, что отличало ее от дувала, так это сделанная куполом крыша с торчащим из нее полумесяцем и арочный вход, расписанный замысловатыми восточными узорами и надписями на арабском языке.

Подойдя поближе, я остановился в раздумье, рядом с мечетью никого не было видно. Эту мечетьку, конечно же, не сравнить с большой мечетью в Герате. Мечеть в Герате — это действительно мечеть в полном смысле этого слова, находясь рядом с ней, поистине ощущаешь красоту и величие этого сооружения.

Я хоть и относился скептически ко всякого рода вероисповеданиям, но все же при виде божьей обители у меня где-то глубоко в душе появлялась какая-то непонятная тревога: что ни говори, а ведь не безгрешен. К тому же мы находились в таком месте, где в любой момент можно загреметь на тот свет, а когда тебе смерть постоянно дышит в затылок, мысли про жизнь загробную иногда будоражат сознание. Не знаю, кто как, а у меня лично рука бы не поднялась разрушить мечеть или церковь. Я придерживался мысли «нельзя опровергать то, о существовании чего, ты не знаешь», а я не знал, есть бог или его нет, и поэтому однозначные выводы на сей счет делать не торопился, но и серьезно о подобных вещах я тоже как-то не задумывался. А ко всякого рода священнослужителям я относился сугубо отрицательно, я им просто не верил, они прежде всего люди, а людям свойственно врать.

Немного постояв у входа в мечеть, я, было, уже решился войти вовнутрь, как вдруг услышал рядом голос, прозвучал он не громко, но довольно таки твердо:

— Шурави, не оскверняй святое место своим присутствием.

Я вздрогнул, и резко развернувшись вскинул автомат, в одно мгновение сняв его с предохранителя. Метрах в пяти от меня, на углу мечети стоял какой-то старик. Солнце, заходящее за макушки гор, слепило мне глаза, и я толком не мог разглядеть этого деда. «Откуда он взялся? Ведь никого рядом не было» — подумал я, отходя немного в сторону, при этом не отводя дуло автомата от его фигуры. Отойдя от слепящего глаза солнца, я стал разглядывать старика, держа его на прицеле. Это был сухой, древний старикан с седою бородой и морщинистым лицом, одет он был в длинный халат, из-под которого торчали черные сапоги с загнутыми вверх острыми носами, в руке он теребил бусы, так называемые четки. Судя по виду, это, скорее всего, был местный мулла. Я молча смотрел на него, держа автомат наготове, а старик, между тем, молча смотрел на меня. На его лице не было никаких эмоций, будто б у меня в руках был не автомат, а черенок от лопаты, а я был не обдолбленный советский солдат, у которого «каша» в голове, а обычный милый юноша в военной форме. Никакого страха при виде наведенного на него дула автомата этот старик не испытывал. Его тусклый взгляд не выражал ничего, и походил этот старик на безжизненную мумию, лишь рука, теребящая четки, выдавала в его фигуре что-то живое.

Со стороны этот дедок выглядел как-то нереально, от него веяло непонятной, наводящей легкую тревогу таинственностью. А может это мне, с мозгами затуманенными кайфом, все вокруг казалось таким неестественным и неправдоподобным. Возникло такое ощущение, будто в этом мире уже ничего не существует, только лишь я с автоматом, и этот загадочный мулла возле маленькой мечети, расположенной на фоне бескрайних и могучих афганских гор.

— Чем это я оскверняю это место? — нарушил я молчание.

— У тебя оружие, и руки в крови, — спокойно ответил он.

Я машинально взглянул на свои руки, не сразу поняв смысл сказанного.

— Да не понимай все так буквально, глупый человек, — сказал старик, с еле заметной усмешкой в голосе.

Говорил он на русском довольно-таки сносно и грамотно, хотя и с хорошо заметным восточным акцентом. Хорошо говорить на русском, вообще-то, не свойственно старцам отдаленных кишлаков Афганистана. Даже в наших азиатских республиках не все старики из аулов так хорошо владеют русским, как этот духовский мулла.

— Откуда на русском так хорошо говоришь? — спросил я.

— Я родился и долго жил в Самарканде, и большинство жителей этого кишлака тоже выходцы из советской Азии. Автомат-то опусти. Или ты меня боишься?

«Да действительно, чего это я, как дурак вцепился в этот автомат» — подумал я и, щелкнув предохранителем, опустил свой АКС.

— А почему оказался здесь? — опять задал я вопрос.

— Длинная история, да и тебе она ни к чему, — ответил старик.

— Ты ведь мулла?

— Считай, что да.

— Как это?

— В Самарканде я принял ислам, и какое-то время проповедовал его среди советских мусульман, за что и был объявлен врагом советской власти.

— Наверное, поэтому ты здесь и оказался? — высказал я свою догадку.

— Отчасти, да.

— Значит, есть еще причины? — поинтересовался я.

— Я ведь уже сказал, тебе это знать ни к чему, — твердым голосом ответил мулла, дав понять, что на эту тему он говорить не хочет.

Ну что ж, не хочет этот мулла говорить, почему он здесь оказался, и не надо. Мне вообще-то хотелось поговорить с ним совсем о другом, и поэтому, воспользовавшись случаем, я задал ему интересующий меня вопрос:

— Ну, раз ты мулла, тогда ответь мне, бог вообще существует, или это сказки, которыми вы людям парите мозги?

— Твой вопрос такой же глупый, как и ты сам, — спокойно ответил мулла, продолжая теребить четки.

Довольно дерзко отвечал этот мулла, но его слова у меня обиды почему-то не вызывали, может потому, что говорил он без злобы и презрения, чего не скажешь о большинстве местных афганцев. Ну и я в свою очередь тоже решил говорить все, что думаю о всякого рода вероисповеданиях.

— Ну, хорошо, пусть я глупый. Но раз ты такой умный и веришь в Аллаха, тогда скажи мне, если аллах существует, то почему все это вокруг происходит, почему война, почему убивают людей. Неужели он не может остановить все это? Насколько мне известно, Аллах ведь всемогущ!

— Не спрашивай о том, чего понять не сможешь.

— А ты попробуй объяснить, может и пойму.

— Ничего я не буду объяснять, все объяснения тебе — неверующему, пустая трата времени.

— Почему ты решил, что я не верю в бога?

— Если бы в тебе была хоть капля веры, ты не задавал бы таких вопросов.

— Наверное, думаешь, что тебе, праведному, рай уготовлен, а мы, неверные, все в аду будем гореть?

— Каждый получит то, что заслужил, — ответил негромко мулла.

— Вы, проповедники, всегда говорите одну и ту же ерунду. Попроси еще, чтоб я покаялся в грехах своих, скажи, бог милостив, и если я покаюсь, то он меня простит.

— Наивно полагаешь, что судить тебя будет бог.

— А кто же тогда? Или, может, в священные писания что-то новое добавили? — спросил я с издевкой.

— Тебя будет судить твоя совесть, а прощать свои грехи ты будешь себе сам. И до тех пор, пока ты сам себя не простишь, никакой бог тебе не поможет. Запомни это.

— А не слишком ли простой это выход для грешника, судить самого себя?

— Гораздо проще надеяться на милость бога и на его прощение. А самого себя простить намного тяжелее. Ты еще молод и много чего не понимаешь.

— Вообще-то я простой солдат, и здесь нахожусь не по своей воле. Или ты не знаешь, как у нас призывают в армию? — сказал я, как бы оправдываясь перед этим стариком.

— Все мы в этом мире по воле Аллаха. Совершает человек зло, или же он творит добро, все это не зависит от обстоятельств и от места, в котором он пребывает, — спокойно ответил старик.

— Я не убиваю мирных, а воюю с душманами, — снова попытался я оправдаться, сам не зная, зачем это делаю.

— Кого ты пытаешься обмануть, шурави, меня или себя?

После этих слов я виновато опустил глаза, вспомнив горящие кишлаки и крики мирных жителей, пытавшихся спастись от пуль и взрывов.

Я больше не стал ни о чем спрашивать этого муллу, а немного помолчав, развернулся, и молча побрел обратно. Пройдя несколько шагов, я вдруг остановился и резко обернулся назад, старика возле мечети не было, а может все это мне под кайфом померещилось, и никакого муллы и вовсе не было, хотя какое это имеет значение.

Постояв несколько секунд, я пошел дальше, а перед глазами стояли жуткие картины: трупы детей стариков и женщин, лязг танковых гусениц, наматывающих кишки на траки, хруст человеческих костей под натиском многотонной махины, а вокруг кровь, огонь, и бессмысленная пальба. Я в такие моменты пребывал как в трансе, боясь даже думать о том, что все происходящее вокруг меня существует на самом деле. Психика после пережитого восстанавливалась быстро, следующие события захлестывали предыдущие, а служба продолжалась, оставляя за собой кровавый след, о котором будешь помнить всю оставшуюся жизнь.

И прав, наверное, этот призрачный мулла, самый страшный судья — это твоя совесть, от которой никуда не спрячешься, и уж тем более, ничего от нее не скроешь. И когда человек приходит в храм молиться, до конца не раскаявшись в душе, то молитвы эти — пустая трата времени.

А что значит раскаяться? Может быть, это и есть простить самого себя.