IV. Горькiй

На протяжении моей книги я много разъ говорилъ объ Алекс?? Максимович? П?шков? (Горькомъ), какъ о близкомъ друге. Дружбой этого зам?чательнаго писателя и столь же зам?чательнаго челов?ка я всю жизнь гордился. Ныне эта дружба омрачена, и у меня такое чувство, что умолчанiе объ этомъ грустномъ для меня обстоятельств? было бы равносильно укрывательству истины. Непристойно носить въ петличке почетный орденъ, право на ношенiе котораго сделалось сомнительнымъ. Вотъ почему я въ этой книге итоговъ считаю необходимымъ посвятить н?сколько страницъ моимъ отношенiямъ съ Горькимъ.

Я уже разсказывалъ о томъ, какъ просто, быстро и кр?пко завязалась наша дружба съ нимъ въ Нижнемъ-Новгород? въ начала этого в?ка. Хотя мы познакомились съ нимъ сравнительно поздно — мы уже оба въ это время достигли известности — мн? Горькiй всегда казался другомъ д?тства. Такъ молодо и непосредственно было наше взаимоощущенiе. Да и въ самомъ д?л?: наши раннiе юношеские годы мы, д?йствительно, прожили какъ бы вм?ст?, бокъ-о-бокъ, хотя и не подозревали о существованiи другъ друга. Оба мы изъ б?дной и темной жизни пригородовъ, онъ — нижегородскаго, я — казанскаго, одинаковыми путями потянулись къ борьб? и слав?. И былъ день, когда мы одновременно въ одинъ и тотъ же часъ постучались въ двери Казанскаго опернаго театра, и одновременно держали пробу на хориста: Горькiй былъ принятъ, я — отвергнутъ. Не разъ мы съ нимъ по поводу этого впослъдствiи см?ялись. Потомъ мы еще часто оказывались сос?дями въ жизни, одинаково для насъ горестной и трудной. Я стоялъ въ «ц?пи» на волжской пристани и изъ руки въ руку перебрасывалъ арбузы, а онъ, въ качеств? крючника, тащилъ тутъ же, в?роятно, какiе нибудь м?шки съ парохода на берегъ. Я у сапожника, а Горькiй по близости у какого нибудь булочника…

Любовь къ челов?ку не нуждается, собственно говоря, въ оправданiи: любишь потому, что любишь. Но моя сердечная любовь къ Горькому въ теченiе всей моей жизни была не только инстинктивной. Этотъ челов?къ обладалъ вс?ми т?ми качествами, которыя меня всегда привлекали въ людяхъ. Насколько я презираю бездарную претенцiозность, настолько же преклоняюсь искренне передъ талантомъ, серьезнымъ и искреннимъ. Горькiй восхищалъ меня своимъ выдающимся литературнымъ талантомъ. Все, что онъ написалъ о русской жизни, такъ мн? знакомо, близко и дорого, какъ будто при всякомъ разсказанномъ имъ факт? я присутствовалъ лично самъ.

Я уважаю въ людяхъ знанiе. Горькiй такъ много зналъ! Я видалъ его въ обществ? ученыхъ, философовъ, историковъ, художниковъ, инженеровъ, зоологовъ и не знаю еще кого. И всякiй разъ, разговаривая съ Горькимъ о своемъ спецiальномъ предмет?, эти компетентные люди находили въ немъ какъ бы одноклассника. Горькiй зналъ большiя и малыя вещи съ одинаковой полнотой и солидностью. Если бы я, наприм?ръ, вздумалъ спросить Горькаго, какъ живетъ сн?гирь, то Алекс?й Максимовичъ могъ разсказать мн? о сн?тир? такiя подробности, что, если бы собрать вс?хъ снегирей за тысячел?тiя, они этого о себ? знать не могли бы…

Добро есть красота, и красота есть добро. Въ Горькомъ это было слито. Я не могъ безъ восторга смотр?ть на то, какъ въ глазахъ Горькаго блест?ли слезы, когда онъ слышалъ красивую п?сню или любовался истинно-художественнымъ произведенiемъ живописца.

Помню, какъ Горькiй высоко понималъ призванiе интеллигента. Какъ то въ одну изъ вечеринокъ у какого-то московскаго писателя, въ домик? во двор? на Арбат? въ перерывахъ между п?нiемъ Скитальца подъ аккомпаниментъ гуслей и чарочками водки съ закуской, завели писатели споръ о томъ, что такое, въ сущности, значитъ интеллигентъ? По разному отзывались присутствующiе писатели-интеллигенты. Одни говорили, что это челов?къ съ особыми интеллектуальными качествами, другiе говорили, что это челов?къ особеннаго душевнаго строя и проч. и проч. Горькiй далъ свое опред?ленiе интеллигента, и оно мн? запомнилось:

— Это челов?къ, который во всякую минуту жизни готовъ встать впереди вс?хъ съ открытой грудью на защиту правды, не щадя даже своей собственной жизни.

Не ручаюсь за точность словъ, но смыслъ передаю точно. Я в?рилъ въ искренность Горькаго и чувствовалъ, что это не пустая фраза. Не разъ я вид?лъ Горькаго впереди вс?хъ съ открытой грудью…

Помню его больнымъ, бл?днымъ, сильно кашляющимъ подъ охраной жандармовъ въ поъзд? на московскомъ вокзал?. Это Горькаго ссылали куда то на с?веръ. Мы, его друзья, провожали его до Серпухова. Въ Серпухов? больному дали возможность отдохнуть, переспать въ постели. Въ маленькой гостинниц?, подъ наблюденiемъ т?хъ же жандармовъ, мы провели съ нимъ веселый прощальный вечеръ. Веселый потому, что физическiя страданiя мало Горькаго смущали, какъ мало смущали его жандармы и ссылка. Жила в?ра въ д?ло, за которое онъ страдалъ, и это давало вс?мъ намъ бодрость — въ насъ, а не въ Горькомъ, омраченную жалостью къ его бол?зни… Какъ беззаботно и весело см?ялся онъ надъ превратностями жизни, и какъ мало значенiя придавали мы факту физическаго ареста нашего друга, зная, сколько въ немъ внутренней свободы…

Помню, какъ онъ былъ взволнованъ и бл?денъ въ день 9 января 1905 года, когда, ведомые Гапономъ, простые русскiе люди пошли къ Зимнему Дворцу на кол?няхъ просить Царя о свобод? и въ отв?тъ на простодушную мольбу получили отъ правительства свинцовыя пули въ грудь:

— Невинныхъ людей убиваютъ, негодяи!

И хотя въ этоть самый вечеръ я п?лъ въ Дворянскомъ Собранiи, одна у меня была тогда съ Горькимъ правда.

Понятно, съ какой радостной гордостью я слушалъ отъ Горькаго ко мн? обращенный слова:

— Что бы мн? про тебя ни говорили плохого, Федоръ, я никогда не пов?рю. Не в?рь и ты, если теб? скажутъ что нибудь плохое обо мн?.

И еще помню:

— Какъ бы дороги наши когда нибудь ни разошлись, я тебя буду дюбить. Даже твоего Сусанина любить не перестану.

И, д?йствительно, любовь Горькаго, его преданнос? мн?, его дов?рiе я много разъ въ жизни испыталъ. Кр?пко держалъ свое слово Горькiй.

Когда я во время большевистской реводюцiи, сов?стясь покинуть родную страну и мучаясь сложившейся обстановкой жизни и работы, посл? долгой внутренней борьбы р?шилъ, въ конц? концовъ, перебраться за рубежъ, я со стороны Горькаго враждебнаго отношенiя къ моему решенiю не зам?тилъ…

Я уже прожилъ порядочное время заграницей, какъ однажды получилъ письмо оть Горькаго съ предложенiемъ вернуться въ Сов?тскiй союзъ. Вспоминая, какъ мн? было тамъ тяжело жить и работать, и не понимая, почему изменилось мненiе Алекс?я Максимовича, я ему отв?тилъ, что ?хать въ Россiю мн? сейчасъ не хот?лось бы. И выяснилъ откровенно причины. Писалъ я объ этомъ Горькому на Капри. Конечно, Алекс?й Максимовичъ въ это время уже съ?здилъ въ Россiю и, в?роятно, усмотр?лъ для меня новую, опред?ленную возможность тамъ жить и работать. Но я въ эту возможность, каюсь, не пов?рилъ. Такъ временно вопросъ о моемъ отношенiи къ возвращенiю въ Россiю повисъ въ воздух?. Горькiй къ нему не возвращался. Однако, позже, когда мн? случилось быть въ Риме (я тамъ п?лъ спектакли), я встретился съ Горькимъ лично. Все еще дружески, Алекс?й Максимовичъ мн? снова тогда сказалъ, что необходимо, чтобы я ?халъ на родину. Я снова и бол?е р?шительно отказался, сказавъ, что ехать туда не хочу. Не хочу потому, что не имею в?ры въ возможность для меня тамъ жить и работать, какъ я понимаю жизнь и работу. И не то, что я боюсь кого нибудь изъ правителей или вождей въ отд?льности, я боюсь, такъ сказать, всего уклада отношенiй, боюсь «аппарата»… Самыя лучшiя нам?ренiя въ отношенiи меня любого изъ вождей могутъ остаться праздными. Въ одинъ прекрасный день, какое нибудь собранiе, какая нибудь коллегiя могутъ уничтожить все, что обещано. Я, наприм?ръ, захочу поехать заграницу, а меня оставятъ, заставятъ, н нишкни — никуда не выпустятъ. А тамъ ищи виноватаго, кто подковалъ зайца. Одинъ скажетъ, что это отъ него не зависитъ, другой скажетъ: «вышелъ новый декретъ», а тотъ, кто об?щалъ и кому пов?рилъ, разведетъ руками и скажетъ:

— Батюшка, это же революцiя, пожаръ? Какъ вы можете претендовать на меня?..

Алексей Максимовичу правда, ?здитъ туда и обратно, но онъ же д?йствующее лицо революцiи. Онъ вождь. А я? Я не коммунистъ, не меньшевикъ, не соцiалистъ-революцiонеръ, не монархистъ и не кадетъ, и вотъ, когда такъ отв?тишь на вопросы, кто ты? — теб? и скажутъ:

— А вотъ потому именно, что ты ни то, ни се, а чортъ знаетъ что, то и сиди, сукинъ сынъ, на Пр?сн?… А по разбойному характеру моему я очень люблю быть свободнымъ, и никакихъ приказанiй — ни царскихъ, ни комиссарскихъ — не переношу.

Я почувствовалъ, что Алекс?ю Максимовичу мой отказъ не очень понравился. И когда я потомъ, вынужденный къ тому безцеремоннымъ отношенiемъ сов?тской власти къ моимъ законнымъ правамъ даже заграницей, сд?лалъ изъ моего р?шенiя не возвращаться въ Россiю вс? логическiе выводы и «дерзнулъ» эти мои права защитить, то по нашей дружб? прошла глубокая трещина. Среди немногихъ потеръ и н?сколькихъ разрывовъ посл?днихъ л?тъ, не скрою, и съ волненiемъ это говорю — потеря Горькаго для меня одна изъ самыхъ тяжелыхъ и бол?зненныхъ.

Я думаю, что чуткiй и умный Горькiй могъ бы при желанiи м?н?е пристрастно понять мои побуждения въ этомъ вопросе. Я, съ своей стороны, никакъ не могу предположить, что этотъ челов?къ могъ бы д?йствовать подъ влiянiемъ низкихъ побужденiй. И все, что въ посл?днее время случалось съ моимъ милымъ другомъ, я думаю, им?етъ какое то неведомое ни мн?, ни другимъ объясненiе, соотв?тствующее его личности и его характеру.

Что же произошло? Произошло, оказывается, то, что мы вдругъ стали различно понимать ц оц?нивать происходящее въ Россiи. Я думаю, что въ жизни, какъ въ искусств?, двухъ правдъ не бываетъ — есть только одна правда. Кто этой правдой обладаетъ, я не смею р?шить. Можетъ быть, я, можетъ быть, Алекс?й Максимовичъ. Во всякомъ случае, на общей намъ правд? прежнихъ л?тъ мы уже не сходимся.

Я помню, наприм?ръ, съ какимъ прiятнымъ трепетомъ я однажды слушалъ, какъ Алекс?й Максимовичъ восхищался И.Д.Сытинымъ.

— Вотъ это челов?къ! — говорилъ онъ съ сiяющими глазами. — Подумать только, простой мужикъ, а какая сметка, какой умъ, какая энергiя и куда метнулъ!

Д?йствительно, съ чего началъ и куда метнулъ. И ведь вс? эти русскiе мужики, Алекс?евы, Мамонтовы, Сапожниковы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины — какiе все это козыри въ игре нацiи. Ну, а теперь это — кулаки, вредный элементъ, подлежащiй безпощадному искорененiю!.. А я никакъ не могу отказаться отъ восхищенiя передъ ихъ талантами и культурными заслугами. И какъ обидно мн? знать теперь, что они считаются врагами народа, которыхъ надо бить, и что эту мысль, оказывается, разделяетъ мой первый другъ Горькiй…

Я продолжаю думать и чувствовать, что свобода челов?ка въ его жизни и труд? — величайшее благо. Что не не надо людямъ навязывать насилу счастье. Не знаешь, кому какое счастье нужно. Я продолжаю любить свободу, которую мы когда то любили съ Алекс?емъ Максимовичем Горькимъ…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.