III. «Любовь народная»

III. «Любовь народная»

77

Съ жадной радостью вдыхалъ я воздухъ Европы. Посл? нищенской и печальной жизни русскихъ столицъ все представлялось мн? богатымъ и прекраснымъ. По улицамъ ходили, какъ мн? казалось, счастливые люди — беззаботные и хорошо од?тые. Меня изумляли обыкновенныя витрины магазиновъ, въ которыхъ можно было безъ усилiй и ордеровъ центральной власти достать любой товаръ. О томъ, что я оставилъ позади себя, не хот?лось думать. Мал?йшее напоминанiе о пережитомъ вызывало мучительное чувство. Я, конечно, далъ себ? слово держаться заграницей вдали отъ всякой политики, заниматься своимъ д?ломъ и избегать открытаго выраженiя какихъ нибудь моихъ опинiоновъ о сов?тской власти. Не мое это актерское д?ло, — думалъ я. Заявленiе Дзержинскому, что никакихъ политическихъ интервью я давать не буду, было совершенно искреннимъ. А между т?мъ, уже черезъ н?которое время посл? вы?зда изъ Петербурга я невольно учинилъ весьма резкую демонстрацiю противъ сов?тской власти, и только потому, что глупый одинъ челов?къ грубо напомнилъ мн? заграницей то, отъ чего я уб?жалъ.

Было это въ Осло. Пришелъ ко мн? сов?тскiй консулъ, не то приветствовать меня, не то облегчить мн? хлопоты по поездке. Хотя внимание консула мн? вовсе не было нужно, я его сердечно поблагодарилъ — оно меня тронуло. Оказалось, однако, что консулъ исправлялъ въ Осло еще одну оффицiальную обязанность — онъ былъ корреспондентомъ сов?тского телеграфнаго агентства. И вотъ, исполнивъ весьма мило консульскiй долгъ гостепрiимства, мой посетитель незаметно для меня перегримировался, принялъ домашне-русскiй обликъ и вступилъ въ торжественное исправленiе второй его служебной обязанности.

— Какъ вы, Федоръ Ивановичъ, относитесь къ сов?тской власти?

Поставилъ вопросъ и раскрылъ корреспондентскiй блокнотъ, собираясь записывать мой отв?ть.

Не знаю, гд? теперь этотъ знаменитый блокнотъ — успелъ ли хозяинъ его унести вм?ст? со своими ногами, или онъ по настоящее время валяется на полу гостинницы въ Осло.

Глупый вопросъ и наглое залезанiе въ мою душу, еще полную боли, меня взорвали, какъ бомбу. Забывъ Дзержинскаго и все на св?те, я до смерти испугалъ консула-корреспондента отв?тнымъ вопросительнымъ знакомъ, который я четко изобразилъ въ воздухе, поднявъ тяжелый стулъ:

— А опрашивали они меня, когда власть брали? — закричалъ я громовымъ голосомъ. — Тогда, небось, обошлись безъ моего мн?нiя, а теперь — какъ я отношусь? — Вонъ немедленно отсюда!..

Не знаю, сделался ли известенъ этотъ инцидентъ Дзержинскому, и что онъ о немъ подумалъ. За то, мн? очень скоро пришлось, къ сожалешю, узнать, что думаютъ о моемъ отношенiи къ большевистской власти заграницей… Это само по себ? не очень важное обстоятельство находится въ связи съ темой бол?е общаго порядка, которая меня часто занимала и даже, признаюсь, волновала: почему это люди склонны такъ охотно во всемъ вид?ть плохое и такъ легко всему плохому в?рить? Тутъ мн? необходимо сд?лать отступленiе.

78

Въ теченiе моей долгой артистической карьеры я нер?дко получалъ знаки вниманiя къ моему таланту со стороны публики, а иногда и оффицiальныя «награды» отъ правительствъ и государей. Какъ артистъ, я нравился вс?мъ слоямъ населенiя, им?лъ усп?хъ и при двор?. Но честно говорю, что никогда я не добивался никакихъ наградъ, ибо отъ природы не страдаю честолюбiемъ, а еще меньше — тщеславiемъ. Награды же я получалъ потому, что разъ было принято награждать артистовъ, то не могли же не награждать и меня. Отличiя, которыя я получалъ, являлись для меня въ известной степени сюрпризами — признаюсь, почти всегда прiятными.

Впрочемъ, съ первой наградой у меня въ царскiя времена вышла курьезная непрiятность, — в?рн?е, инцидентъ, въ которомъ я проявилъ н?которую строптивость характера, и доставившей немного щекотливыхъ хлопотъ моимъ друзьямъ, а главное — Теляковскому.

Однажды мн? присылаютъ изъ Министерства Двора футляръ съ царскимъ подаркомъ — золотыми часами. Посмотр?лъ я часы, и показалось мн?, что они недостаточно отражаютъ широту натуры Россiйскаго Государя. Я бы сказалъ, что эти золотые съ розочками часы доставили бы очень большую радость заслуженному швейцару богатаго дома… Я подумалъ, что лично мн? такихъ часовъ вообще не надо — у меня были лучшiе, а держать ихъ для хвастовства передъ иностранцами — вотъ де, какiе Царь Русскiй часы подарить можетъ! — не им?ло никакого смысла — хвастаться ими какъ разъ и нельзя было. Я положилъ часы въ футляръ и отослалъ ихъ милому Теляковскому при письм?, въ которомъ вполн? точно объяснилъ резоны моего поступка. Получился «скандалъ». Въ старину отъ царскихъ подарковъ никто не см?лъ отказываться, а я…

В.А.Теляковскiй отправился въ Кабинетъ Его Величества и вм?ст? со своими тамъ друзьями безъ огласки инцидентъ уладилъ. Черезъ н?которое время я получилъ другiе часы — на этотъ разъ приличные. Кстати сказать, они хранятся у меня до сихъ поръ.

Столь же неожиданно, какъ часы, получилъ я званiе Солиста Его Величества. Въ 1909 году, когда я п?лъ въ Брюссел? въ La Monnaie, я вдругъ получаю отъ Теляковскаго телеграмму съ поздравленiемъ меня со званiемъ Солиста. Только позже я узналъ, что Теляковскiй хлопоталъ объ этомъ званiи для меня, но безусп?шно, уже долгiе годы. Препятствовалъ будто бы награжденiю меня этимъ высокимъ званiемъ великiй князь Сергей Александровичъ, дядя государя. Онъ зналъ, что я другъ «презр?ннаго босяка» Горькаго, и вообще считалъ меня кабацкой затычкой. Какъ удалось Теляковскому уб?дить Государя, что я этого званiя не опозорю — не знаю. Меня интересовала другая сторона вопроса. Такъ какъ я крестьянинъ по происхожденiю, то и д?ти мои продолжали считаться крестьянами, т. е., гражданами второго сорта. Они, наприм?ръ, не могли быть приняты въ Пушкинскiй Лицей, привлекавшiй меня, конечно, т?мъ, что онъ былъ Пушкинскiй. Я подумалъ, можетъ быть, д?ти Солиста Его Величества получать эту возможность. Я отправился съ моимъ вопросомъ къ одному важному чиновнику Министерства Двора.

— Кто же я такой теперь? — спрашивалъ я.

Чиновникъ гнусаво объяснилъ мн?, что гр?хъ моего рожденiя отъ русскаго крестьянина высокимъ званiемъ Солиста Его Величества еще не смытъ. Въ Пушкинскомъ лице? мои д?ти учиться еще не могутъ. Но теперь — ут?шилъ онъ меня — я, по крайней м?р?, им?ю н?которое основанiе объ этомъ похлопотать…

Волею судьбы «Солистъ Его Величества» превратился въ «Перваго Народнаго Артиста» Сов?тской Республики. Произошло это — также совершенно для меня неожиданно — при сл?дующихъ обстоятельствахъ.

Въ первый перiодъ революции, когда Луначарскiй сталъ комиссаромъ народнаго просв?щенiя, онъ часто выступалъ передъ спектаклями въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ въ качеств? докладчика объ исполняемой пьес?. Особенно охотно онъ д?лалъ это въ т?хъ случаяхъ, когда спектакль давался для спецiально приглашенной публики. Онъ объяснялъ ей достоинства и недостатки произведенiя съ марксистской точки зр?нiя. Въ этихъ докладахъ иногда отдавалось должное буржуазной культур?, но тутъ же говорилось о хрупкости и недостаточности этой культуры. Въ заключенiе публик? давалось оффицiальное ув?ренiе, что въ самомъ близкомъ времени мы на практик? покажемъ полноц?нный в?съ будущаго пролетарскаго искусства и все ничтожество искусства прошлаго.

Какъ то въ Марiинскомъ театр? былъ данъ оперный спектакль съ моимъ участiемъ для прапорщиковъ, молодыхъ офицеровъ Красной армiи. Шелъ «Севильскiй Цирюльникъ». Такъ какъ въ этой опер? я выхожу только во 2-мъ акт?, то я въ театръ не торопился. Мн? можно было придти къ началу 1-го акта. Я засталъ на сцен? еще говорящаго публик? Луначарскаго. Прошелъ въ уборную, и тутъ мн? пришли и сказали, что Луначарскiй меня спрашивалъ, и дали при этомъ понять, что было неловко съ моей стороны опоздать къ его докладу. Я выразилъ сожал?нiе, но при этомъ зам?тилъ, что меня никто не предупреждалъ о митинг? передъ спектаклемъ… Въ этотъ моментъ приб?жалъ ко мн?, запыхавшись, помощникъ режиссера, и сказалъ:

— Тов. Луначарскiй проситъ васъ сейчасъ же выйти на сцену.

— Въ чемъ д?ло?

Пошелъ на сцену и въ кулисахъ встр?тилъ Луначарскаго, который, любезно поздоровавшись, сказалъ, что считаетъ справедливымъ и необходимымъ въ присутствiи молодой армiи наградить меня званiемъ Перваго Народнаго Артиста соцiалистической Республики.

Я сконфузился, поблагодарилъ его, а онъ вывелъ меня на сцену, сталъ въ ораторскую позу и сказалъ въ мой профиль н?сколько очень для меня лестныхъ словъ, закончивъ р?чь т?мъ, что представляетъ присутствующей въ театр? молодой армiи, а вм?ст? съ нею всей Сов?тской Россiи, Перваго Народная Артиста Республики.

Публика устроила мн? шумную овацiю. Въ отв?ть на такой прiятный подарокъ, взволнованный, я сказалъ, что я много разъ въ моей артистической жизни получалъ подарки при разныхъ обстоятельствахъ отъ разныхъ правителей, но этотъ подарокъ — званiе народнаго артиста — мн? вс?хъ подарковъ дороже, потому что онъ гораздо ближе къ моему сердцу челов?ка изъ народа. А такъ какъ — закончилъ я — зд?сь присутствуетъ молодежь россiйскаго народа, то я, въ свою очередь, желаю имъ найти въ жизни усп?шныя дороги; желаю, чтобы каждый изъ нихъ испыталъ когда нибудь то чувство удовлетворенiя, которое я испытываю въ эту минуту.

Слова эти были искреннiя. Я, д?йствительно, отъ всей души желалъ этимъ русскимъ молодымъ людямъ усп?ховъ въ жизни. Ни о какой политик? я, разум?ется, при этомъ не думалъ.

Оказалось, однако, что за эту мою р?чь я немедленно былъ зачисленъ чуть ли не въ тайные агенты Г.П.У. Уже н?кiй пiанистъ, бывшiй когда то моимъ закадычнымъ другомъ, выбравшись заграницу изъ Россiи, разсказывалъ вс?мъ, какъ низко палъ Шаляпинъ. Если бы — заявлялъ онъ — къ нему въ руки когда нибудь попала власть, то онъ ни минуты не остановился бы передъ наказанiемъ Шаляпина, а формой наказания избралъ бы порку… А н?кiй зарубежный писатель, также до н?которой степени мой бывшiй прiятель, а еще больше шумный мой поклонникъ, въ гимназическiе годы проводившiй ночи въ дежурствахъ у кассы, чтобы получить билетъ на мой спектакль — съ одобренiя редакторовъ копеечныхъ газетъ и грошевыхъ мыслей — разсказывалъ въ печати публик?, что Шаляпинъ сделался до такой степени ярымъ коммунистомъ, что во время представленiя въ Марiинскомъ театр? «Евгенiя Он?гина», играя роль генерала Гремина, срывалъ съ себя эполеты и для демонстрацiи бросалъ ихъ въ партеръ, приводя этимъ въ восторгъ солдатскую публику…

Вс? такiе слухи создали обо мн? среди живущихъ заграницей русскихъ мн?нiе, что я настоящiй большевикъ, или, по крайней м?р?, прислужникъ большевиковъ. Чего же — недоумевали люди — Шаляпинъ покинулъ столь любезную ему власть и у?халъ съ семьей заграницу? И вотъ, когда я прi?халъ въ Парижъ, одинъ небезызв?стный русскiй журналистъ, излагая свои точныя соображенiя о причинахъ моего вы?зда изъ Россiи, объяснилъ ихъ русской читающей публик? весьма основательно:

— Появленiе Шаляпина въ Париж? очень симптоматично, а именно — крысы б?гутъ съ тонущаго корабля…

79

Этотъ чрезвычайно зам?чательный комплиментъ воскресилъ въ моей памяти много въ разное время передуманныхъ мыслей о томъ странномъ восторг?, съ которымъ русскiй челов?къ «разв?нчиваетъ» своихъ «любимцевъ». Кажется, что ему доставляетъ сладострастное наслажденiе унизить сегодня того самаго челов?ка, котораго онъ только вчера возносилъ. Унизить часто безъ основанiй, какъ безъ повода иногда возносилъ. Точно тяжело русскому челов?ку безъ внутренней досады признать заслугу, поклониться таланту. При первомъ случа? онъ торопится за эту испытанную имъ досаду страстно отомстить. Не знаю, быть можетъ, эта черта свойственна людямъ вообще, но я ее вид?лъ преимущественно въ русской варiацiи и не мало ей удивлялся. Почему это въ нашемъ быту злое издевательство сходитъ за умъ, а великодушный энтузiазмъ за глупость. Почему, наприм?ръ, В.В.Стасова, который первый возславилъ новую русскую музыку, за его благородный энтузiазмъ называли «Вавила Барабановъ», «Неуважай Корыто», «Тромбонъ» и т. п., а Буренина, который безпощадно шпынялъ и — скажу — грубо и низко изд?вался, наприм?ръ, надъ сентиментальнымъ и больнымъ Надсономъ, признали умнымъ челов?комъ? Неужели же умъ — это ум?ше вид?ть все въ плохомъ св?т?, а глупость — вид?ть хорошее? В?дь Стасовъ и Надсонъ жили на св?т? только съ однимъ желанiемъ — куда ни взглянуть, зам?тить прекрасное. Какъ они благородны въ томъ, что съ энтузiазмомъ смотр?ли на самыя, казалось, маленькiя вещи и д?лали ихъ большими? Почему это русская любовь такъ тиранически нетерпима? Живи не такъ, какъ хочется, а какъ моя любовь къ теб? велитъ. Поступай такъ, какъ моей любви къ теб? это кажется благол?пнымъ. Я полюбилъ тебя, значитъ — создавай себя въ каждую минуту твоей жизни по моему образу и подобiю. Горе теб?, если ты въ ч?мъ нибудь уклонился отъ моего идеала.

Въ Суконной Слобод?, бывало, ходитъ этакiй кудрявый молодой челов?къ съ голубыми глазами къ д?виц?. Благородно, не возвышая голоса, вкрадчиво объясняетъ ей свою безкорыстную любовь. Д?вица пов?рила, отдала ему свое сердечное вниманiе. А посл? десятка поц?луевъ кудрявый челов?къ съ голубыми глазами уже начинаетъ зам?чать, что она ведетъ себя не такъ строго, какъ должна вести себя девушка: любовь его оскорблена. Не дай Богъ, если она ему возразитъ, что самъ же онъ ее ц?ловалъ — онъ придетъ въ неописуемую ярость и предъявитъ ей категорическое требованiе:

— Отдай мн? немедленно мои письма назадъ!..

Русская публика меня любила — я этого отрицать не могу. Но почему же не было низости, въ которую она бы не пов?рила, когда д?ло касалось меня? Почему, несмотря на преклоненiе передъ моимъ талантомъ, мн? приписывали самыя худшiя качества?

Я еще могу понять басни и росказни о моемъ эпическомъ пьянств? хотя никогда ни въ какомъ смысл? не былъ я пьяницей. Въ представленiи русскаго челов?ка герой не можетъ пить изъ стакана — онъ долженъ пить ушатами. Я пилъ рюмками, но, такъ какъ я былъ «герой», надо было сказать, что я пью бочками сороковыми, — и ни въ одномъ глазу! Это, пожалуй, даже комплиментъ мн? — молодецъ. Сила русскаго челов?ка часто изм?рялась количествомъ алкоголя, которое онъ можетъ безнаказанно поглотить. Если онъ могъ выпить дюжину шампанскаго и не падалъ на полъ, а, гордо шатаясь, шелъ къ выходу, — его благогов?йно провожали словами:

— Вотъ это челов?къ!

Такъ что «пьянство» мое я понимаю, — и даже польщенъ. Но не понимаю, наприм?ръ, почему «герою» ум?стно приписывать черты мелкаго лавочника?

Вспоминается мн? такой зам?чательный случай.

Въ Московскомъ Большомъ театр? былъ объявленъ мой бенефисъ. Мои бенефисы всегда публику привлекали, заботиться о продаж? билетовъ, разум?ется, мн? не было никакой надобности. Продавалось все до посл?дняго м?ста. Но вотъ мн? стало изв?стно, что на предыдущiй мой бенефисъ барышники скупили огромное количество м?стъ и продавали ихъ публики по б?шенымъ ц?намъ, — распродавъ, однако, вс? билеты. Стало мн? досадно, что мой бенефисный спектакль оказывается, такимъ образомъ, недоступнымъ публик? со скромными средствами, главнымъ образомъ — московской интеллигенцiи. И вотъ что я д?лаю: помещаю въ газетахъ объявленiе, что билеты на бенефисъ можно получить у меня непосредственно въ моей квартир?. Хлопотно это было и утомительно, но я никогда не л?нюсь, когда считаю какое нибудь д?йствiе нужнымъ и справедливымъ. Мн? же очень хотелось доставить удовольсше небогатой интеллигенцiи. Что же вы думаете объ этомъ написали въ газетахъ?

— Шаляпинъ открылъ лавочку!..

Богатую пищу всевозможнымъ сплетнямъ давали, и даютъ до сихъ поръ, мои отношенiя съ дирижерами. Создалась легенда, что я постоянно устраиваю имъ неприятности, оскорбляю ихъ, вообще — ругаюсь. За сорокъ л?тъ работы на сцен? столкновенiя съ различными дирижерами у меня, д?йствительно, случались, и все же меня поражаетъ та легкость, съ которою мои «поклонники» д?лаютъ изъ мухи слона, и та моральная беззаботность, съ какой на меня въ этихъ случаяхъ просто клевещутъ. Не было ни одного такого столкновенiя, которое не раздули бы въ «скандалъ» — учиненный, конечно, мною. Виноватымъ всегда оказываюсь я. Не запомню случая, чтобы кто нибудь далъ себ? трудъ подумать, съ чего я съ дирижерами «скандалю»? Выгоду, что ли, я извлекаю изъ этихъ столкновенiй или они доставляютъ мн? безкорыстное удовольствiе?

Ув?ренность въ оркестровомъ сопровожденiи для меня, какъ для всякаго п?вца, одно изъ главн?йшихъ условiй спокойной работы на сцен?. Только тогда я въ состоянiи ц?ликомъ сосредоточиться на творенiи сценическаго образа, когда дирижеръ правильно ведетъ оркестръ. Только тогда могу я во время игры осуществлять тотъ контроль надъ собою, о которомъ я говорилъ въ первой части этой книги. Слово «правильно» я зд?сь понимаю не въ смысл? глубоко-художественнаго истолкованiя произвед?нiя, а лишь въ самомъ простомъ и обычномъ смысл? надлежащаго движенiя и чередованiя ударовъ. Къ великому моему сожал?нiю, у большинства дирижеровъ отсутствуетъ чувство (именно, чувство) ритма. Такъ что, первый ударъ сплошь и рядомъ оказывается или короче второго, или длинн?е. И вотъ когда дирижеръ теряетъ тактъ, то заб?гаетъ впередъ, этимъ лишая меня времени д?лать необходимыя сценическiя движенiя или мимическiя паузы, то отстаетъ, заставляя меня замедлить д?йствiе — правильная работа становится для меня совершенно невозможной. Ошибки дирижера выбиваютъ меня изъ колеи, я теряю спокойствiе, сосредоточенность, настроенiе. И такъ какъ я не обладаю завидной способностью быть равнодушнымъ къ тому, какъ я передъ публикой исполняю Моцарта, Мусоргскаго или Римскаго-Корсакова (лишь бы заплатили гонораръ!), то мал?йшая клякса отзывается въ моей душ? каленымъ жел?зомъ. Маленькiя ошибки, невольныя и мгновенныя, у челов?ка всегда возможны. Мои мгновенныя-же на нихъ реакцiи обыкновенно остаются незам?тными для публики. Но когда невнимательный, а въ особенности бездарный дирижеръ, какихъ около театра несчетное количество, начинаетъ врать упорно и путать безнадежно, то я иногда теряю самообладанiе и начинаю отбивать со сцены такты, стараясь ввести дирижера въ надлежащiй ритмъ… Говорятъ, что это непринято, что это нев?жливо, что это дирижера оскорбляетъ. Возможно, что это такъ, но скажу прямо: оскорблять я никого не хочу и очень жал?ю, если мною кто нибудь оскорбленъ; а, вотъ, быть «в?жливымъ» за счетъ Моцарта, Римскаго-Корсакова и Мусоргскаго, котораго нев?жественный дирижеръ извращаетъ и, подлинно, оскорбляетъ — я едва ли когда нибудь себя уговорю… Не способенъ я быть «в?жливымъ» до такой степени, чтобы сл?по и покорно сл?довать за дирижеромъ, куда онъ меня безъ толка и смысла вздумаетъ тянуть, сохраняя при этомъ на грим? прiятную улыбку… Я никогда не отказываю въ уваженiи добросов?стному труду, но им?ю-же я, наконецъ, право требовать отъ дирижера н?котораго уваженiя и къ моимъ усилiямъ дать добросов?стно сработанный спектакль. Съ дирижерами у меня бываютъ тщательныя репетицiи. Я имъ втолковываю нота въ ноту все, что должно и какъ должно быть сделано на спектакл?. На этихъ репетицiяхъ я не издаю декретовъ: вс? мои зам?чанiя, вс? указанiя мои я подробно объясняю. Если бы дирижеръ, д?йствительно, пожелалъ меня куда нибудь вести за собою, я бы, пожалуй, за нимъ пошелъ, если бы только онъ меня уб?дилъ въ своей правоте. Логике я внялъ бы, даже неудобной для меня. Но въ томъ то и д?ло, что я еще не вид?лъ ни одного дирижера, который логично возразилъ бы мн? на репетицiи. Если меня спроситъ музыкантъ, артистъ, хористъ, рабочiй, почему я д?лаю то или это, я немедленно дамъ ему объясненiе, простое и понятное, но если мн? случается на репетицiи спросить дирижера, почему онъ д?лаетъ такъ, а не иначе, то онъ отв?та не находитъ…

Эти дирижерскiя ошибки, м?шающiя мн? п?ть и играть, почти всегда являются сл?дствiемъ неряшливости, невниманiя къ работе или же претенцiозной самоув?ренности при недостатке таланта. Пусть дирижеры, которые на меня жалуются публике и газетамъ, пеняютъ немного и на себя. Это будетъ, по крайней м?р?, справедливо. Ведь, съ Направникомъ, Рахманиновымъ, Тосканини у меня никогда никакихъ столкновенiй не случалось.

Я охотно принимаю упрекъ въ несдержанности — онъ мною заслуженъ. Я сознаю, что у меня вспыльчивый характеръ, и что выраженiе недовольства у меня бываетъ резкое. Пусть меня критикуютъ, когда я неправъ. Но не постигаю, почему нужно сочинять про меня злостныя небылицы? Въ Париж? дирижеръ портитъ мн? во французскомъ театр? русскую новинку, за которую я несу главную отв?тственность передъ авторомъ, передъ театромъ и передъ французской публикой. Во время действiя я нахожу себя вынужденнымъ отбивать со сцены такты. Этотъ грехъ я за собою признаю. Но я не помню случая, чтобы я со сцены, во время д?йствiя, передъ публикой произносилъ какiя нибудь слова по адресу дирижеровъ. А въ газетахъ пишутъ, что я такъ его со сцены ругалъ, что какiя то изысканныя дамы встали съ м?стъ и, оскорбленныя, покинули залъ!.. Очевидно, сознанiе, что я недостаточно оберегаю честь русскаго искусства, доставляетъ кому-то «нравственное удовлетворенiе»…

А какiе толки вызвало въ свое время награждение меня званiемъ Солиста Его Величества. Въ радикальныхъ кругахъ мн? ставили въ упрекъ и то, что награду эту мн? дали, и то, что я ее принялъ, какъ позже мн? вменяли въ преступленiе, что я не бросилъ назадъ въ лицо Луначарскому награды званiемъ Народнаго артиста. И такъ, въ сущности, водится до сихъ поръ. Если я сижу съ русскимъ генераломъ въ кафе de la Рaix, то въ это время гд? нибудь въ русскомъ квартал? на rue de Banquiers обсуждается вопросъ, давно ли я сд?лался монархистомъ или всегда былъ имъ. Стоитъ же мн? на другой день въ томъ же кафе встр?тить этакого, скрывающаяся неиз?стно отъ кого, знакомаго коммуниста Ш. и выпить съ нимъ стаканъ портвейну, такъ уже на вс?хъ улицахъ, гд? живутъ русскiе, происходитъ необыкновенный переполохъ. Въ конц? концовъ, они понять не могутъ:

— Монархистъ Шаляпинъ или коммунистъ? Одни его видели съ генераломъ Д., а другiе — съ коммунистомъ Щ…

3ам?чу, что все сказанное служитъ только н?которымъ предисловiемъ къ разсказу объ одномъ изъ самыхъ нел?пыхъ и тяжелыхъ инцидентовъ всей моей карьеры. Безъ злобы я говорю о немъ теперь, но и до сихъ поръ въ душ? моей пробуждается острая гор?чь обиды, когда я вспоминаю, сколько этотъ инцидентъ причинилъ мн? незаслуженнаго страданiя, когда я вспоминаю о той жестокой травл?, которой я изъ-за него подвергался.

80

Государь Николай II, въ первый разъ посл? Японской войны, собрался прi?хать на спектакль въ Марiинскiй театръ. Само собою разум?ется, что театральный залъ принялъ чрезвычайно торжественный видъ, наполнившись генералами отъ инфантерiи, отъ каваллерiи и отъ артиллерiи, министрами, сановниками, представителями большого св?та. Залъ блест?лъ сплошными лентами и декольте. Однимъ словомъ, сюперъ-гала. Для меня же это былъ не только обыкновенный спектакль, но еще и такой, которымъ я въ душ? былъ недоволенъ: шелъ «Борисъ Годуновъ» въ новой постановк?, казавшейся мн? убогой и неудачной.

Я зналъ, что въ это время между хористами и Дирекцiей Марiинскаго театра происходили какiя то недоразум?нiя матерiальнаго характера. Не то это былъ вопросъ о бенефис? для хора, не то о прибавк? жалованья. Хористы были недовольны. Они не очень скрывали своей р?шимости объявить въ крайнемъ случай забастовку. Какъ будто, даже угрожали этимъ. Управляющей Конторой Императорскихъ Театровъ былъ челов?къ твердаго характера и съ хористами разговаривалъ довольно громко. Когда онъ услышалъ, что можетъ возникнуть забастовка, онъ, кажется, выв?силъ объявленiе въ томъ смысл?, что въ случа? забастовки онъ не задумается закрыть театръ на нед?лю, на дв? недели, на м?сяцъ, т. е. на все то время, которое окажется необходимымъ для набора совершенно новаго комплекта хористовъ. Объявленiе произвело на хоръ впечатл?нiе, и онъ вн?шне притихъ, но обиды своей хористы не заглушили. И вотъ, когда они узнали, что въ театръ прi?халъ Государь, то они тайно между собою сговорились со сцены подать Царю не то жалобу, не то петицiю по поводу обидъ дирекцiи.

Объ этомъ нам?ренiи хора я, разум?ется, ничего не зналъ.

По ходу д?йствiя въ «Борис? Годунов?» хору это всего удобн?е было сд?лать сейчасъ же посл? пролога. Но наша фешенебельная публика, знающая толкъ въ «Мадамъ Батерфляй», осталась равнодушной къ прекрасной музык? Мусоргскаго въ пролог?, и вызововъ не посл?довало. Сл?дующая сцена въ келiи также им?етъ хоръ, но хоръ поетъ за кулисами. Публик? «сюперъ-гала» превосходная сцена въ кель? кажется скучной, и посл? этого акта опять не было никакихъ вызововъ. У хора, значитъ, остается надежда на сцену коронацiи: выходитъ Шаляпинъ, будутъ вызовы. Но, увы, и посл? сцены коронацiи шумъ въ зрительномъ зал? не им?лъ никакого отношенiя къ опер?: здоровались, болтали, сплетничали… Въ сцен? корчмы н?тъ хора. Н?ть также хора и въ моей сцен? въ терем?. Хору какъ будто выйти нельзя. Истомленные хористы р?шили: если и посл? моей сцены не подымется занав?съ, значитъ — и опера ничего не стоитъ, и Шаляпинъ плохой актеръ; если же занав?съ подымется — выйти. Занав?съ наверное подымется — над?ялись они. И не ошиблись. Посл? сцены галлюцинацiй, посл? словъ: «Господи, помилуй душу преступнаго Царя Бориса» — занав?съ опустился подъ невообразимый шумъ рукоплесканiй и вызововъ. Я вышелъ на сцену раскланяться. И въ этотъ самый моментъ произошло н?что нев?роягное и въ тотъ моментъ для меня непостижимое. Изъ задней двери декорацiй — съ боковъ выхода не было — высыпала, предводительствуемая одной актрисой, густая толпа хористовъ съ п?нiемъ «Боже царя храни!», направилась на аванъ-сцену и бухнулась на кол?ни. Когда я услышалъ, что поютъ гимнъ, увид?лъ, что весь залъ поднялся, что хористы на кол?няхъ, я никакъ не могъ сообразить, что собственно случилось — не могъ сообразить, особенно посл? этой физически утомительной сцены, когда пульсъ у меня 200. Мн? пришло въ голову, что, должно быть, случилось какое нибудь страшное террористическое покушенiе, или — см?шно! — какая нибудь высокая дама въ лож? родила…

Полунощная царица

Даруетъ сына въ Царскiй Домъ…

Мелькнула мысль уйти за сцену, но съ боку, какъ я уже сказалъ, выхода не было, а сзади сцена запружена народомъ. Я пробовалъ было сд?лать два шага назадъ, — слышу шопотъ хористовъ, съ которыми въ то время у меня были отличныя отношенiя; «Дорогой Федоръ Ивановичъ, не покидайте насъ!»… Что за притча? Все это — соображения, мысли, исканiя выхода — длилось, конечно, не бол?е н?сколькихъ мгновенiй. Однако, я ясно почувствовалъ что съ моей высокой фигурой торчать такъ нел?по, какъ чучело, впереди хора, стоящаго на кол?няхъ, я ни секунды больше не могу. А тутъ какъ разъ стояло кресло Бориса; я быстро прис?лъ къ ручк? кресла на одно кол?но.

Сцена кончилась. Занав?съ опустился. Все еще недоум?вая, выхожу въ кулисы; немедленно подб?жали ко мн? хористы и на мой вопросъ, что это было? — отв?тили: «пойдемте, Федоръ Ивановичъ, къ намъ наверхъ. Мы все Вамъ объяснимъ».

Я за ними пошелъ наверхъ, и они, д?йствительно, мн? объяснили свой поступокъ. При этомъ они чрезвычайно экспансивно меня благодарили за то, что я ихъ не покинулъ, оглушительно сп?ли въ мою честь «Многая л?та» и меня качали.

Возвратившись въ мою уборную, я нашелъ тамъ бл?днаго и взволнованнаго Теляковскаго.

— Что же это такое, Федоръ Ивановичъ? Отчего вы мн? не сказали, что въ театр? готовится такая демонстрацiя?

— А я удивляюсь, что Вы, Владимiръ Аркадьевичъ объ этомъ мн? ничего не сказали. Д?ло Дирекцiи знать.

— Ничего объ этомъ я не зналъ, — съ сокрушенiемъ зам?тилъ Теляковскiй. — Совс?мъ не знаю, что и какъ буду говорить объ этомъ Государю.

Демонстрацiя, волненiе Теляковскаго и вообще весь этотъ вечеръ оставили въ душ? непрiятный осадокъ. Я вообще никогда не любилъ странной русской манеры по всякому поводу играть или п?ть нацюнальный гимнъ. Я зам?тилъ, что ч?мъ чаще гимнъ исполняется, т?мъ меньше къ нему люди питаютъ почтенiя. Гимнъ в?щь высокая и драгоц?нная. Это представительный звукъ нацiи, и п?ть гимнъ можно только тогда, когда высокимъ волненiемъ напряжена душа, когда онъ звучитъ въ крови и нервахъ, когда онъ льется изъ полнаго сердца. Святынями не кидаются, точно гнилыми яблоками. У насъ же вошло въ отвратительную привычку требовать гимна чуть ли не при всякой пьяной драк? — для оказательства «нацiонально-патрютическихъ» чувствъ. Это было мн? непрiятно. Но р?шительно заявляю, что никакого чувства стыда или сознанiя униженiя, что я стоялъ или не стоялъ на кол?няхъ передъ царемъ, у меня не было и въ зародыш?. Всему инциденту я не придалъ никакого значенiя. Въ самыхъ глубокихъ кл?точкахъ мозга не шевелилась у меня мысль, что я что то такое сд?лалъ неблаговидное, предалъ что то, какъ нибудь изм?нилъ моему достоинству и моему инстинкту свободы. Долженъ прямо сказать, что при вс?хъ моихъ недостаткахъ, рабомъ или холопомъ я никогда не былъ и неспособенъ имъ быть. Я понимаю, конечно, что н?тъ никакого унижения въ кол?нопреклоненномъ исполненiи какого нибудь ритуала, освященнаго нацiональной или религiозной традицiей. Поцеловать туфлю Нам?стника Петра въ Рим? можно, сохраняя полное свое достоинство. Я самымъ спокойн?йшимъ образомъ сталъ бы на кол?ни передъ Царемъ или передъ Патрiархомъ, если бы такое движенiе входило въ мизансценъ какого нибудь ритуала или обряда. Но такъ вотъ, здорово живешь, броситься на вс? четыре копыта передъ челов?комъ, будь онъ трижды Царь, — на такое низкопоклонство я никогда не былъ способенъ. Это не въ моей натур?, которая гораздо бол?е склонна къ оказательствамъ «дерзости», ч?мъ угодничества. На кол?ни передъ царемъ я не становился. Я вообще чувствовалъ себя вполн? непричастнымъ къ случаю. Проходилъ мимо дома, съ котораго упала выв?ска, не зад?въ, слава Богу, меня… А на другой день я у?зжалъ въ Монте-Карло. Въ петербургскiй январь очень прiятно чувствовать, что черезъ два-три дня увидишь яркое солнце и цвъ?ущiя розы. Беззаботно и весело у?халъ я на Ривьеру.

81

Каково же было мое горестное и негодующее изумленiе, когда черезъ короткое время я въ Монте-Карло получилъ отъ моего друга, художника С?рова, кучу газетныхъ выр?зокъ о моей «монархической демонстрацiи!» Въ «Русскомъ Слов?», редактируемомъ моимъ прiятелемъ Дорошевичемъ, я увид?лъ чудесно сделанный рисунокъ, на которомъ я былъ изображенъ у суфлерской будки съ высоко возд?тыми руками и съ широко раскрытымъ ртомъ. Подъ рисункомъ была надпись: «Монархическая демонстрацiя въ Марiинскомъ театр? во главе съ Шаляпинымъ». Если это писали въ газетахъ, то что же, думалъ я, передается изъ устъ въ уста! Я, поэтому, нисколько не удивился грустной приписке С?рова: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».

Я С?рову написалъ, что напрасно онъ пов?рилъ вздорнымъ сплетнямъ, и пожурилъ его за записку. Но в?сть о моей «изм?н? народу» достигла, между т?мъ, и департамента Морскихъ Альпъ. Возвращаясь какъ-то изъ Ниццы въ Монте-Карло, я сид?лъ въ купэ и бес?довалъ съ прiятелемъ. Какъ вдругъ какiе то молодые люди, курсистки, студенты, а можетъ быть и приказчики, вошедшiе въ вагонъ, стали наносить мн? всевозможныя оскорбленiя:

— Лакей!

— Мерзавецъ!

— Предатель!

Я захлопнулъ дверь купэ. Тогда молодые люди наклеили на окно бумажку, на которой крупными буквами было написано:

— Холопъ!

Когда я, разсказывая объ этомъ моимъ русскимъ прiятелямъ, спрашиваю ихъ, зач?мъ эти люди меня оскорбляли, они до сихъ поръ отв?чаютъ:

— Потому, что они гордились Вами и любили Васъ.

Странная, слюнявая какая то любовь!

Конечно, это были молодые люди. Они позволили себ? свой дикiй поступокъ по крайнему невежеству и по сомнительному воспитанiю. Но какъ было мн? объяснить поведенiе другихъ, д?йствительно, культурныхъ людей, которыхъ тысячи людей уважають и ц?нятъ, какъ учителей жизни?

За годъ до этого случая я п?лъ въ томъ же Монте-Карло. Взволнованный челов?къ приб?жалъ ко мн? въ уборную и съ неподдельной искренностью сказалъ мн?, что онъ потрясенъ моимъ пенiемъ и моей игрой, что жизнь его наполнена однимъ этимъ вечеромъ. Я, пожалуй, не обратилъ бы вниманiя на восторженныя слова и похвалы моего посетителя, если бы онъ не назвалъ своего имени:

— Плехановъ.

Объ этомъ челов?к? я слышалъ, конечно; это былъ одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ и образованныхъ вождей русскихъ соцiалъ-демократовъ, даровитый публицистъ при этомъ. И когда онъ сказалъ мне:

— Какъ хотелъ бы я посид?ть съ Вами, выпить чашку чаю, — я съ искреннимъ удовольствiемъ отв?тилъ;

— Ради Бога! Приходите ко мн? въ отель де Пари. Буду очень счастливъ.

— Вы мн? позволите съ моей супругой?

— Конечно, конечно, съ супругой. Я буду очень радъ.

Пришли ко мн? Плехановы. Мы пили чай, разговаривали. Плехановъ мн? говорилъ, подобно Гоголю:

— Побольше бы такого народа, Винница славно бы пошла…

Уходя, онъ попросилъ у меня мою фотографiю. Мн? радостно было слушать его и было прiягно знать, что его интересуетъ моя фотографiя.

Я написалъ ему:

— «Съ сердечными чувствами».

И вотъ, черезъ н?сколько дней посл? того, какъ молодые люди плевали мн? въ лицо оскорбленiя, я, придя домой, нашелъ адресованный мн? изъ Ментона плотный конвертъ и въ немъ нашелъ фотографiю, на которой я прочнталъ дв? надписи: одну мою старую — «съ сердечными чувствами», и другую, св?жую — Плеханова — «Возвращается за ненадобностью»…

А въ это время въ Петербург? изв?стный русскiй литераторъ написалъ мн? письмо, полное упрековъ и укоризны. Унизилъ де я званiе русскаго культурнаго челов?ка. Позже я узналъ, что этимъ своимъ интимнымъ чувствамъ скорби негодующiй литераторъ далъ гектографическое выраженiе: копiи своего письма ко мн? онъ разослалъ по редакцiямъ вс?хъ столичныхъ газетъ.

Да в?даютъ потомки православныхъ, какъ благородно онъ чувствовалъ…

Долженъ откровенно признаться, что эта травля легла тяжелымъ булыжникомъ на мою душу. Стараясь понять странность этого невероятнаго ко мн? отношения, я сталъ себя спрашивать, не совершилъ ли я, д?йствительно, какого нибудь страшнаго преступленiя? Не есть ли, наконецъ, самое мое пребыванiе въ Императорскомъ театр? изм?на народу? Меня очень занималъ вопросъ, какъ смотритъ на этотъ инцидентъ Горькiй.

Горькiй былъ въ это время на Капри и молчалъ. Стороной я слышалъ, что многiе, прг?зжавшiе къ нему на Капри, не преминули многозначительно мигнуть заостреннымъ глазомъ въ мою сторону. Кончивъ сезонъ, я написалъ Горькому, что хот?лъ бы при?хать къ нему, но прежде, ч?мъ это сд?ать, желалъ бы знать, не заразился ли и онъ общимъ психозомъ. Горькiй мн? отв?тилъ, что онъ, д?йствительно, взволнованъ слухами, которыми ему прожужжали уши. Онъ меня, поэтому, просить написать ему, что же произошло на самомъ д?л?. Я написалъ. Горькiй отв?тилъ просьбой немедленно къ нему прi?хать.

Противъ своего обыкновенiя ждать гостей дома или на пристани, Горькiй на этотъ разъ вы?халъ на лодк? къ пароходу мн? навстр?чу. Этотъ чуткiй другъ понялъ и почувствовалъ, какую муку я въ то время переживал!.. Я былъ такъ растроганъ этимъ благороднымъ его жестомъ, что отъ радостнаго волненiя заплакалъ. Алексей Максимовичъ меня успокоилъ, лишнiй разъ давъ мн? понять, что онъ знаетъ ц?ну мелкой пакости людской…

82

Мелкiя это были раны, но он? долго въ моей душ? не заживали. Подъ д?йствiемъ неутихавшей боли отъ нихъ я совершилъ поступокъ, противор?чившiй, въ сущности, моему внутреннему чувству: я отказался участвовать въ празднествахъ по случаю трехсотл?тняго юбилея Дома Романовыхъ. Думаю, что я по совести не им?лъ никакихъ основанiй это сд?лать. Правда, я былъ враждебенъ существовавшему политическому режиму и желалъ его паденiя. Но всякаго рода индивидуальныя политическiя демонстрацiи вообще чужды моей натур? и моему взгляду на вещи. Мн? всегда казалось это кукишемъ въ карман?. Домъ Романовыхъ существовалъ триста л?тъ. Онъ далъ Россiи правителей плохихъ, посредствениыхъ и зам?чательныхъ. Они сделали много плохихъ и хорошихъ вещей. Это — русская исторiя. И вотъ, когда входитъ царь, и когда играютъ сотни л?тъ игранный гимнъ, среди вс?хъ вставшихъ — одинъ челов?къ твердо сидитъ въ своемъ кресл?… Такого рода протестъ кажется мн? мелкопом?стнымъ. Какъ ни желалъ бы я искренне запротестовать — отъ такого протеста никому ни тепло, ни холодно. Такъ что мое чувство вполн? позволяло мн? п?ть въ торжественномъ юбилейномъ спектакл?. Я, однако, уклонился. И поступилъ я такъ только потому, что воспомннанiе о пережитой травл? лишило меня спокойствiя. Мысль о томъ, что она можетъ въ какой нибудь форм? возобновиться, сделала меня малодушнымъ. Я былъ тогда въ Германiи и оттуда конфиденцiально написалъ В.А.Теляковскому, что не могу принять участiе въ юбилейномъ спектакл?, чувствуя себя нездоровымъ. Я полагаю, что Владимiръ Аркадьевичъ понялъ несерьезность предлога. Было такъ легко признать мое уклоненiе «саботажемъ», сд?лать изъ этого «организацiонные выводы» и лишить меня званiя Солиста Его Величества. Но В.А.Теляковскiй былъ истинный джентельменъ и представитель «буржуазной» культуры: о моемъ отказ? онъ никому не молвилъ ни слова. Званiя Солиста меня никто и не думалъ лишать. О томъ, что у челов?ка можно отнять сделанный ему подарокъ, додумались только представители пролетарской культуры. Вотъ они, д?йствительно, «лишили» меня званiя Народнаго Артиста. Объ обстоятельствахъ, при которыхъ это произошло, стоитъ разсказать. Это относится къ моей тем? о «любви народной»…

Перебегая въ качеств? крысы изъ одного государства въ другое, чтобы погрызть зернышко то тутъ, то тамъ, я прi?халъ какъ то въ Лондонъ. Однажды, когда я возвращался съ ночной прогулки, швейцаръ отеля н?сколько загадочно и даже испуганно сообщилъ мн?, что въ прiемной комнат? меня ждутъ два какихъ то индивидуума. Въ часъ ночи! Кто бы это могъ быть? Просители приходятъ, обыкновенно, по утрамъ.

— Русскiе?

— Н?тъ. Кажется, англичане.

Интервьюеры — такъ поздно! Я былъ заинтригованъ.

— Зови.

Д?йствительно, это оказались англiйскiе репортеры. Они сразу мн? бухнули:

— Правда ли, г. Шаляпинъ, что вы денацiонализованы Сов?тской властью за то, что вы оказали помощь Б?лой Гвардiи? Вамъ, по нашимъ св?д?нiямъ, абсолютно воспрещенъ въ?здь въ Россiю.

И они мн? показали только что полученную телеграмму. Точь-въ-точь, какъ теперь, на этихъ дняхъ, мн? показывали телеграмму изъ Москвы, что я Совками «помилованъ», что мн? возвращаютъ мое имущество, и что 13 февраля 1932 года я выступлю въ Московскомъ Большомъ Театр?…

Я, разум?ется, ничего не могъ сказать имъ по поводу ихъ сенсайiи: я просто ничего въ ней не понялъ — что за чушь! Какую помощь оказалъ я Б?лой Гвардiи?

Репортеры были, в?роятно, разочарованы, но, уходя, они задали мн? еще одинъ вопросъ:

— Какъ же я буду носить свое т?ло на земле? Т. е. будучи отверженъ родиной, въ которую мн? никогда никакъ ужъ не попасть, въ какое подданство, думаю я, будетъ мн? лучше устроиться?

Курьезный вопросъ меня успокоилъ, потому что весьма развеселилъ. Я отв?тилъ, что срочно я имъ дать отв?та не могу, что я прошу на размышленiе, по крайней м?р?, хоть одну эту ночь. И долженъ подумать и сообразить, къ кому мн? лучше примазаться.

Ночь эту я, д?ствительно, спалъ плохо. Что это могло бы значить? — думалъ я.

Черезъ н?сколько дней письма отъ семьи и друзей изъ Парижа просв?тили меня, въ ч?мъ д?ло.

83

Къ этому времени, благодаря усп?ху въ разныхъ странахъ Европы, а главнымъ образамъ, въ Америк?, мои матерiальныя д?ла оказались въ отличномъ состоянии. Вы?хавъ н?сколько л?тъ тому назадъ изъ Россiи нищимъ, я теперь могъ устроить себ? хорошiй домъ, обставленный по моему собственному вкусу. Недавно я въ этотъ свой новый очагъ пере?зжалъ. По старинному моему воспитанiю, я пожелалъ отнестись къ этому прiятному событiю религiозно и устроить въ моей квартир? молебенъ. Я не настолько религiозный челов?къ, чтобы в?рить, что за отслуженный молебенъ Господь Богъ укр?питъ крышу моего дома и пошлетъ мн? въ новомъ жилищ? благодатную жизнь. Но я, во всякомъ случа?, чувствовалъ потребность отблагодарить привычное нашему сознание Высшее Существо, которое мы называемъ Богомъ, а въ сущности даже не знаемъ, сущ?ствуетъ ли оно или н?тъ. Есть какое то наслажденiе въ чувств? благодарности. Съ этими мыслями пошелъ я за попомъ. Пошелъ со мною прiятель мой одинъ. Было это л?томъ. Прошли мы на церковный дворъ на rue Daru, зашли къ мил?йшему, образованн?йшему и трогательн?йшему священнику, о. Георгiю Спасскому. Я пригласилъ его пожаловать ко мн? въ домъ на молебенъ… Когда я выходилъ отъ о. Спасскаго, у самаго крыльца его дома ко мн? подошли какiя то женщины, оборванныя, обтрепанныя, съ такими же оборванными и растрепанными д?тьми. Д?ти эти стояли на кривыхъ ногахъ и были покрыты коростой. Женщины просили дать имъ что нибудь на хл?бъ. Но вышелъ такой несчастный случай, что ни у меня, ни у моего прiятеля не оказалось никакихъ денегъ. Такъ было неудобно сказать этимъ несчастнымъ, что у меня н?тъ денегъ. Это нарушило то радостное настроенiе, съ которымъ я вышелъ отъ священника. Въ эту ночь я чувствовалъ себя отвратительно.

Посл? молебна я устроилъ завтракъ. На моемъ стол? была икра и хорошее вино. Не знаю, какъ это объяснить, но за завтракомъ мн? почему то вспомнилась п?сня:

А деспотъ пируетъ въ роскошномъ дворц?,

Тревогу виномъ заливая…

На душе моей, д?йствительно, было тревожно. Не приметь Богъ благодарности моей, и нуженъ ли былъ вообще этотъ молебенъ, думалъ я.

Я думалъ о вчерашнемъ случа? на церковномъ дворе и невпопадъ отв?чалъ на вопросы гостей. Помочь этимъ двумъ женщинамъ, конечно, возможно. Но двое, ли ихъ только или четверо? Должно быть, много.

И вотъ я всталъ и сказалъ:

— Батюшка, я вчера вид?лъ на церковномъ дворе несчастныхъ женщинъ и д?тей. Ихъ, в?роятно, много около церкви, и вы ихъ знаете. Позвольте мн? предложить Вамъ 5000 франковъ. Распред?лите ихъ, пожалуйста, по Вашему усмотр?нiю…

О. Спасскiй счелъ нужнымъ напечатать въ русской газет? Парижа н?сколько словъ благодарности за пожертвованiе въ пользу б?дныхъ русскихъ д?тей. И немедленно же объ этомъ за посольскимъ секретнымъ шифромъ съ улицы Гренель въ Кремль полет?ла служебная телеграмма…

Москва, н?когда сгоревшая отъ коп?ечной св?чки, снова зажглась и вспыхнула отъ этого моего, въ сущности, коп?ечнаго пожертвованiя. Въ газетахъ печатали статьи о томъ, что Шаляпинъ примкнулъ къ контръ-революцiонерамъ. Актеры, циркачи и другiе служители искусства высказывали протесты, находя, что я не только плохой гражданинъ, но и актеръ, никуда негодный, а «народныя массы» на митингахъ отлучали меня отъ родины…

Изъ Кремля на улицу Гренель подъ секретнымъ дипломатическимъ шифромъ лет?ли телеграммы, и однажды, — кажется, по телефону — я получилъ очень в?жливое приглашенiе пожаловать въ сов?тское полпредство.

Я, конечно, могъ бы не пойти, но какое то щекотливое любопытство подсказывало мн?: ступай, ступай. Послушай, что теб? скажутъ.

Полпредъ Раковскiй принялъ меня чрезвычайно любезно. Онъ прямо пригласилъ меня въ столовую, гд? я познакомился съ г-жей Раковской, очень милой дамой, говорившей по русски съ иностраннымъ акцентомъ. Мн? предложили чаю, русскiя папиросы. Поболтали о томъ, о семъ. Наконецъ, посолъ мн? сказалъ, что им?етъ что-то такое мн? передать. Мы перешли въ кабинетъ. Усадивъ меня у стола рядомъ съ собою, Раковскiй, нервно перебирая какiя-то бумаги — ему, видно, было немного не по себ? — сказалъ:

— Видите ли, тов. Шаляпинъ, я получилъ изъ Москвы предложенiе спросить Васъ, правда-ли, что вы пожертвовали деньги для б?логвардейскихъ организацiй, и правда ли, что вы ихъ передали капитану Дмитрiевскому (фамилiю котораго я слышалъ въ первый разъ) и еп. Евлогiю?

А потомъ, къ моему удивленш, онъ еще спросилъ:

— И правда ли, что вы въ Калифорнiи, въ Лосъ-Анжелос?, выступали публично противъ сов?тской власти? Извините меня, что я васъ объ этомъ спрашиваю, но это предписанiе изъ Москвы, и я долженъ его исполнить.

Я отв?тилъ Раковскому, что б?логвардейскимъ организацiямъ не помогалъ, что я въ политик? не участвую, стою въ сторон? и отъ б?лыхъ и отъ красныхъ, что капитана Дмитрiевскаго не знаю, что еп. Евлогiю денегъ не давалъ. Что, если далъ 5.000 франковъ о. Спасскому на помощь изгнанникамъ россiйскимъ, то это касалось д?тей, а я думаю, что трудно установить съ точностью, какiя дъти б?лыя и какiя красныя.

— Но они воспитываются по разному, — зам?тилъ Раковскiй.

— А вотъ, что касается моего выступленiя въ Калифорнiи, то долженъ по сов?сти сказать, что если я выступалъ, то это въ роли Донъ-Базилiо въ «Севильскомъ Цырюльник?», но никакихъ сов?товъ при этомъ не им?лъ въ виду…

По просьб? Раковскаго, я все это изложилъ ему въ письменномъ вид? для Москвы. Письмомъ моимъ въ Кремл? остались очень недовольны. Не знаю, чего они отъ меня ожидали.

ВЦИК обсуждалъ мое д?ло. И вскор? было опубликовано оффицiально, что я, какъ б?логвардеецъ и контръ-революцiонеръ, лишаюсь званiя Перваго Народнаго Артиста Республики…

Я сказалъ, что у меня хранятся золотые часы, н?когда подаренные мн? Царемъ. Смотрю я иногда на эти часы и думаю:

— Вотъ на этомъ циферблат? когда то указывалось время, когда я былъ Солистомъ Его Величества. Потомъ на немъ же указывалось время, когда я былъ первымъ Народнымъ Артистомъ. Теперь стоять мои часы…

И когда зат?мъ я смотрю въ зеркально-лоснящееся золото этихъ часовъ, то вм?сто Шаляпина, лишеннаго вс?хъ чиновъ, вижу, увы — только круглый нуль…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.