V. На чужбинѣ

V. На чужбин?

Въ мрачные дни моей петербургской жизни подъ большевиками мн? часто снились сны о чужихъ краяхъ, куда тянулась моя душа. Я тосковалъ о свободной и независимой жизни.

Я получилъ ее. Но часто, часто мои мысли несутся назадъ, въ прошлое, къ моей милой родин?. Не жал?ю я ни денегъ, конфискованныхъ у меня въ нацiонализированныхъ банкахъ, ни о домахъ въ столицахъ, ни о земл? въ деревн?. Не тоскую я особенно о блестящихъ нашихъ столицахъ, ни даже о дорогихъ моему сердцу русскихъ театрахъ. Если, какъ русскiй гражданинъ, я вм?ст? со вс?ми печалюсь о временной разрух? нашей великой страны, то какъ челов?къ, въ области личной и интимной, я грущу по временамъ о русскомъ пейзаж?, о русской весн?, о русскомъ сн?г?, о русскомъ озер? и л?с? русскомъ. Грущу я иногда о простомъ русскомъ мужик?, томъ самомъ, о которомъ наши утонченные люди говорятъ столько плохого, что онъ и жаденъ, и грубъ, и невоспитанъ, да еще и воръ. Грущу о неповторимомъ тон? часто нел?паго уклада нашихъ Суконныхъ Слободъ, о которыхъ я сказалъ не мало жестокой правды, но гд? все же между трущобъ растетъ сирень, цв?тутъ яблони и мальчишки гоняютъ голубей…

Россiя мн? снится р?дко, но часто наяву я вспоминаю мою летнюю жизнь въ деревн? и прi?зд? въ гости московскихъ друзей. Тогда это все казалось такимъ простымъ и естественнымъ. Теперь это представляется мн? характернымъ сгусткомъ всего русскаго быта.

Да, признаюсь, была у меня во Владимiрской губернiи хорошая дача. И при ней было триста десятинъ земли. Втроемъ строили мы этотъ деревенскiй мой домъ. Валентинъ С?ровъ, Константинъ Коровинъ и я. Рисовали, планировали, наблюдали, украшали. Былъ архитекторъ, н?кiй Мазыринъ, — по дружески мы звали его Анчуткой. А плотникомъ былъ всеобщiй нашъ любимецъ крестьянинъ той же Владимiрской губернiи — Чесноковъ. И домъ же быль выстроенъ! См?шной, по моему, несуразный какой то, но уютный, прiятный; а благодаря добросов?стнымъ л?соторговцамъ, срубленъ былъ — точно скованъ изъ сосны, какъ изъ краснаго дерева.

И вотъ, глубокой осенью, получаешь, бывало, телеграмму отъ московскихъ прiятелей: «?демъ, встр?чай». Встр?чать надо рано утромъ, когда уходящая ночь еще плотно и таинственно обнимается съ большими соснами. Надо перебраться черезъ р?чку — мостъ нечаянно сломанъ, и р?чка еще совершенно чернильная. На томъ берегу р?чки стоятъ уже и ждутъ наканун? заказанные два экипажа съ Емельяномъ и Герасимомъ. Лениво встаешь, неохотно од?ваешься, выходишь на крыльцо, спускаешься къ р?к?, берешь плоскодонку и коломъ отталкиваешься отъ берега… Тарантасъ устланъ пахучимъ с?номъ. ?дешь восемь верстъ на станцiю. Въ сторон? отъ дороги стоитъ огромный Феклинъ боръ съ в?ковыми соснами, и такъ уютно, тепло сознавать, что ты сейчасъ не въ этомъ л?су, гд? холодно и жутко, а въ тарантас?, укутанный въ теплое драповое пальто. И ?дешь ты на милой лошади, которую зовутъ Машкой. Какъ любезно понукаетъ ее Герасимъ.

— Ну, ну, Машка-а! Не подгаживай, не выявляй хромоты.

Машка старалась, и какъ будто легонько ржала въ отв?ть.

И вотъ станцiя. Рано. На вокзал? зажжены какiя то лампы керосиновыя; за досчатой тонкой ст?ной время отъ времени трещитъ, выстукивая, телеграфъ. Кругомъ еще сизо. На полу лежатъ, опершись на свои котомки, какiе то люди. Кто то бормочетъ что то во сн?. Кто то потягивается. Время отъ времени кто то скрипитъ дверью, то выходя, то входя. Но вотъ вдругъ та самая дверь, что только что скрипела сонно, начинаетъ скрип?ть весел?е. Входитъ какой то озабоченный челов?къ на кривыхъ ногахъ, съ фонаремъ въ рук?, и черезъ спяшихъ людей пробирается въ телеграфную комнату, откуда слышится:

— Черезъ 6?

И челов?къ съ фонаремъ, вб?гая въ залъ, громко кричитъ:

— Эй, эй, вставай! Идетъ!

Люди начинаютъ шевелиться. Кто встаетъ, кто з?ваетъ, кто кашляетъ, кто шепчетъ: «Господи Iисусе!»… Залъ ожилъ.

Б?л?етъ окно. Д?лаются бл?дн?е и бл?дн?е лица. Лохмотья пассажировъ выступаютъ зам?тн?е и трезв?е… Слышенъ глухой далекiй свистокъ… Челов?къ съ фонаремъ на кривыхъ ногахъ подб?гаетъ къ колоколу.

— Трымъ, трымъ, трымъ!..

Люди совс?мъ ожили. Кто то, откашлявшись, нап?вно пробурчалъ: «Яко да за царя вс?хъ подымемъ»…

А тамъ уже разр?занъ молочный туманъ расплывчатыми лучами еще не показавшагося солнца, и тускло, какъ всегда передъ солнцемъ, вдали мелькнули огни паровоза.

?дутъ! И прi?зжаютъ московскiе гости, и среди нихъ старшiй — Савва Ивановичъ Мамонтовъ.

Нигд? въ мiр? не встр?чалъ я ни такого Герасима, ни такого бора, ни такого звонаря на станцiи. И вокзала такого нигд? въ мiр? не вид?лъ, изъ изношенно-занозистаго дерева срубленнаго… При вход? въ буфетъ странный и нелепый виситъ рукомойникъ… А въ буфет?, подъ плетеной с?ткой — колбаса, яйцо въ черненькихъ точкахъ и безсмертныя мухи…

Милая моя, родная Россiя!..

«На чужбин?» — написалъ я въ заголовк? этихъ заключительныхъ главъ моей книги. Написалъ и подумалъ: какая же это чужбина? В?дь все, ч?мъ духовно живетъ западный мiръ, мн?, и какъ артисту, и какъ русскому, безконечно близко и дорого. Вс? мы пили изъ этого великаго источника творчества и красоты. Я люблю русскую музыку, и мою горячую любовь на этихъ страницахъ высказывалъ. Но разв? этимъ я хот?лъ сказать, что западная музыка хуже русской? Вещи могутъ быть по различному прекрасны. Если въ западной музык?, на мой взглядъ, отсутствуетъ русская сложность и крепкая интимная суковатость, то въ западной музык? есть другiя, не мен?е высокiя достоинства. В?дь по различному прекрасны и творенiя западной музыки. Есть мiръ Моцарта и есть мiръ Вагнера. Какимъ объективнымъ инструментомъ можно точно изм?рить сравнительное величiе каждаго изъ нихъ? А чувствомъ всякiй можетъ предпочтительно тягот?ть къ Моцарту или Вагнеру. Интимные мотивы такога предпочтенiя могутъ быть различные, но самый наивный изъ нихъ, однако, субъективно уб?дителенъ.

Лично я опред?лилъ бы мое воспрiятiе Вагнера и Моцарта въ такой, наприм?ръ, н?сколько парадоксальной форм?. Я воображаю себя юнымъ энтузiастомъ музыки съ альбомомъ автографовъ любимыхъ музыкантовъ. Я готовъ душу отдать за автографъ Вагнера или Моцарта. Я набираюсь храбрости и р?шаю пойти за автографомъ къ тому и другому.

Я разыскалъ домъ Вагнера. Это огромное зданiе изъ мощныхъ кубовъ жел?знаго гранита. Монументальный входъ. Тяжелыя дубовыя двери съ суровой р?зьбой. Я робко стучусь. Долгое молчанiе. Наконецъ, дверь медленно раскрывается, и на порог? показывается мажордомъ въ пышной ливре?, высокомерно окидываюшдй меня холодными серыми глазами изъ-подъ густыхъ бровей:

— Was wollen Sie?

— Вид?ть г. Вагнера.

Мажордомъ уходитъ. Я уже трепещу отъ страха. Прогонятъ. Но нътъ — меня просятъ войти. Въ сумрачномъ вестибюл? изъ с?раго мрамора величественно и холодно. На пьедесталахъ, какъ скелеты, рыцарскiе доспехи. Входъ во внутреннюю дверь по об?имъ сторонамъ стерегутъ два каменныхъ кентавра. Вхожу въ кабинетъ г. Вагнера. Я подавленъ его просторами и высотой. Статуи боговъ и рыцарей. Я кажусь себ? такимъ маленькимъ. Я чувствую, что свершилъ великую дерзость, явившись сюда. Выходитъ Вагнеръ. Какiе глаза, какой лобъ! Жестомъ указываетъ мн? на кресло, похожее на тронъ.

— Was wollen Sie?

Я трепетно, почти со слезами на глазахъ, говорю:

— Вотъ у меня альбомчикъ… Автографы.

Вагнеръ улыбается, какъ лучъ черезъ тучу, беретъ альбомъ и ставитъ свое имя.

Онъ спрашиваетъ меня, кто я.

— Музыкантъ.

Онъ становится участливымъ, угощаетъ меня: важный слуга вносить кофе. Вагнеръ говорить мн? о музык? вещи, которыхъ я никогда не забуду… Но когда за мною тяжко закрылась монументальная дубовая дверь, и я увид?лъ небо и проходящихъ мимо простыхъ людей, мн? почему то стало радостно — точно съ души упала тяжесть, меня давившая…

Я разыскиваю домъ Моцарта. Домикъ. Палисадникъ. Дверь открываетъ мн? молодой челов?къ.

— Хочу вид?ть г. Моцарта.

— Это я. Пойдемте… Садитесь! Вотъ стулъ. Вамъ удобно?… Автографъ?… Пожалуйста. Но что же стоитъ мой автографъ?… Подождите, я приготовлю кофе. Пойдемте же на кухню. Поболтаемъ, пока кофе вскипитъ. Моей старушки н?тъ дома. Ушла въ церковь. Какой вы молодой!.. Влюблены? Я вамъ сыграю потомъ безд?лицу — мою посл?днюю вещицу.

Текутъ часы. Надо уходить: не могу — очарованъ. Меня очаровала свир?ль Моцарта, поющая весеннему солнцу на опушк? л?са… Грандiозенъ бой кентавровъ у Вагнера. Великая, почти сверхчелов?ческая въ немъ сила… Но не влекутъ меня копья, которыми надо пронзить сердце для того, чтобы изъ него добыть священную кровь,

Моему сердцу, любящему Римскаго-Корсакова, родн?е свирель на опушк? л?са…

Надо только помнить, что законное право личнаго пристрастiя къ одному типу красоты и величiя не исключаетъ преклоненiя передъ другимъ.

Не можетъ быть, «чужбиной» для русскаго и европейскiй театръ. Его славная исторiя — достоянiе всего культурнаго челов?чества и производитъ впечатл?нiе подавляющаго величiя. Его Пантеонъ полонъ т?ней, священныхъ для всякаго актера на земл?. Никогда не забуду вечера въ Москв?, хотя это было больше тридцати л?тъ назадъ, когда на сцен? нашего Малаго театра впервые увид?лъ великаго европейскаго актера. Это былъ Томазо Сальвини. Мое волненiе было такъ сильно, что я вышелъ въ корридоръ и заплакалъ. Сколько съ того времени пережилъ я театральныхъ восторговъ, которыми я обязанъ европейскимъ актерамъ и актрисамъ. Дузэ, Сарра Бернаръ, Режанъ, Мунэ Сюлли, Поль Мунэ, Люсьенъ Гитри, Новелли и этотъ несравненный итальянскiй комикъ Фаравелла, въ десяткахъ варiацiй дающiй восхитительный типъ наивнаго и глупаго молодого челов?ка… Какъ то случилось, что мн? не суждено было лично вид?ть на сцен? знаменитыхъ н?мецкихъ артистовъ, но Мейнингенцы, но труппа Лессингъ-театра, театровъ Рейнгардта, в?нскаго Бургъ-театра вошли въ исторiю европейской сцены en bloc, какъ стройныя созв?здiя. Кайнцъ и Барнай въ прошломъ, Бассерманъ и Палленбергъ въ настоящемъ резюмируютъ чрезвычайно высокую театральную культуру. Молодая Америка, только что, въ сущности, начавшая проявлять свою интересную индивидуальность, уже дала актеровъ высокаго ранга — достаточно упомянуть своеобразную семью Барриморовъ…

Изумительный Чарли Чаплинъ, принадлежащей обоимъ полушарiямъ, переноситъ мою мысль въ Англiю — Ирвингъ, Элленъ Терри, Сорндикъ… Каждый разъ, когда въ Лондон? я съ благогов?нiемъ снимаю шляпу передъ памятникомъ Ирвинга, мн? кажется, что въ лиц? этого великаго актера я кладу поклонъ вс?мъ актерамъ мiра. Памятникъ актеру на площади!.. Это, в?дь, такая великая р?дкость. Въ большинства случаевъ, актерскiе памятники, въ особенности у насъ, приходится искать на забытыхъ кладбищахъ…

Будучи въ Лондон?, я однажды им?лъ удовольствiе встретиться съ н?сколькими выдающимися представительницами англiйской сцены. Это было за завтракомъ у Бернарда Шоу, который вздумалъ собрать за своимъ столомъ въ этотъ день исключительно своихъ сверстницъ по возрасту…

Меня разспрашивали о знаменитыхъ русскихъ актерахъ и актрисахъ. Я разсказывалъ, называя имена, и, къ сожал?нiю, каждый разъ вынужденъ былъ добавлять:

— Умеръ.

или

— Умерла.

Невозможный Шоу самымъ серьезн?йшимъ тономъ зам?тилъ:

— Какъ у васъ все это хорошо устроено. Жилъ, работалъ и умеръ, жила, играла и умерла… А у насъ!..

И онъ широкимъ движенiемъ руки указалъ на всю старую гвардiю англiйской сцены, сдающуюся, но не умирающую…

Съ полдюжины пальцевъ одновременно дружески пригрозили знаменитому острослову.

Bс? эти волшебники европейской сцены обладали т?ми качествами, которыя я такъ возносилъ въ старомъ русскомъ актерств?: глубокой правдой выраженiя челов?ческихъ чувствъ и меткостью сценическихъ образовъ. Когда Люсьенъ Гитри, наприм?ръ, игралъ огорченнаго отца, то онъ передавалъ самую сердцевину даннаго положенiя. Онъ ум?лъ говорить безъ словъ. Нервно поправляя галстукъ, Гитри однимъ этимъ жестомъ, идущимъ отъ чувства независимо отъ слова, сообщалъ зрителю больше, ч?мъ другой сказалъ бы въ длинномъ монолог?. Недавно я вид?лъ Виктора Буше въ роли метръ д-отеля. Не помню, чтобъ когда нибудь, въ жизни или на сцен?, я вид?ль бол?е типичнаго, бол?е лодлиннаго метръ д-отеля.

Мн? кажется, что западные актеры обладаютъ однимъ ц?ннымъ качествомъ, которымъ не всегда над?лены русскiе актеры, а именно — большимъ чувствомъ м?ры и большей пластической свободой. Они предстаютъ публикъ, я бы сказалъ, въ бол?е благородномъ од?янiи. Но, какъ правильно говорятъ французы, всякое достоинство им?етъ свои недостатки, и всякiй недостатокъ им?етъ свои достоинства. Русскiе актеры за то над?лены гораздо большей непосредственностью и бол?е яркими темпераментами,

Долженъ признать съ сожал?нiемъ, что настоящихъ оперныхъ артистовъ я заграницей вид?лъ такъ же мало, какъ и въ Россiи. Есть хорошiе, и даже зам?чательные, п?вцы, но вокальныхъ художниковъ, но оперныхъ артистовъ въ полномъ смысл? этого слова н?тъ. Я не отрицаю, что западной музык? бол?е, ч?мъ русской, сродни кантиленное п?нiе, при которомъ техническое мастерство вокальнаго инструмента им?етъ очень большое значение. Но всякая музыка всегда такъ или иначе выражаетъ чувства, а тамъ, гд? есть чувство, механическая передача оставляетъ впечатл?нiе страшнаго однообразiя. Холодно и протокольно звучитъ самая эффектная арiя, если въ ней не разработана интонацiя фразы, если звукъ не окрашенъ необходимыми отт?нками переживанiй. Въ той интонации вздоха, которую я признавалъ обязательной для передачи русской музыки, нуждается и музыка западная, хотя въ ней меньше, ч?м въ русской, психологической вибрацiи. Этотъ недостатокъ — жесточайшiй приговоръ всему оперному искусству.

Это срзнанiе у меня не ново. Оно мучило долгiе годы въ Россiи. Играю я Олоферна и стараюсь сд?лать, что то похожее на ту эпоху. А окружающiе меня? А хоръ ассирiйцев, вавилонянъ, iудеевъ, вообще вс? Олоферна окружающiе люди? Накрашивали себ? лица коричневой краской, прив?шивали себ? черныя бороды и над?вали тотъ или другой случайный костюмъ. Но, в?дь, ничто это не заставляло забыть, что эти люди накушались русскихъ щей только что, передъ спектаклемъ. Вотъ и теперь, вспоминаю, сколько л?тъ, сколько сезоновъ прошло въ моей жизни, сколько ролей сыгралъ, грустныхъ и см?шныхъ, въ разныхъ театрахъ всего мiра. Но это были мои роли, а вотъ театра моего не было никогда, нигд?. Настоящiй театръ не только индивидуальное творчество, а и коллективное д?йствiе, требующее полной гармонiи вс?хъ частей. В?дь, для того, чтобы въ опер? Римскаго-Корсакова былъ до совершенства хорошiй Сальери, нуженъ до совершенства хорошiй партнеръ — Моцартъ. Нельзя же считать хорошимъ спектаклемъ такой, въ которомъ, скажемъ, превосходный Санхо Панчо и убогiй Донъ-Кихотъ. Каждый музыкантъ въ оркестр? участвуетъ въ творенiи спектакля, что ужъ говорить о дирижер?! И часто я искренне отчаивался въ своемъ искусств? и считалъ его безплоднымъ. Меня не уг?шала и слава. Я знаю, что такое слава, — я ее испыталъ. Но это какъ бы неразгрызанный ор?хъ, который чувствую на зубахъ, а вкуса его небомъ ощутить не могу… Какую реальную радость даетъ слава, кром? матерiальныхъ благъ и иногда прiятныхъ удовлетворенiй житейскаго тщеславiя? Я искренне думалъ и думаю, что мой талантъ, такъ великодушно признанный современниками, я наполовину зарылъ въ землю, что Богъ отпустилъ мн? многое, а сд?лалъ я мало. Я хорошо п?лъ. Но гд? мой театръ?

Какъ разъ въ то время, когда я былъ озабоченъ этими думами, я въ Париж? въ бюро г. Астрюка познакомился съ итальянскимъ поэтомъ Габрiелемъ д-Аннунцiо. На меня произвело большое впечатаенiе лицо этого челов?ка съ острыми умными глазами, огромнымъ лбомъ и заостренной бородкой. Во вн?шнихъ чертахъ проступала внутренняя острота, мимо которой нельзя было пройти равнодушно. Въ Париж? онъ создавалъ тогда для Иды Рубинштейнъ «Муки св. Себастьяна». Я пошелъ въ театръ Шателе посмотр?ть этотъ спектакль и на представленiи понялъ, какой это интересный и оригинальный творецъ. Отъ каждой сцены, отъ каждой реплики, отъ всего настроенiя произведенiя в?яло св?жестью и силой. При сл?дующей встр?ч? съ д-Аннунцiо я р?шился под?литься съ нимъ моими мечтами о театр?, откуда былъ бы безпощадно изгнанъ шаблонъ, и гд? вс? искусства сочетались бы въ стройной гармонiи. Я былъ очень счастливъ, когда д-Аннунцiо сказалъ мн? о своемъ горячемъ сочувствiи моей мысли. — «Въ будущемъ году — сказалъ онъ мн?, — мы встретимся и попробуемъ осуществить то, о ч?мъ вы мечтаете».

Разговоръ этотъ происходилъ въ ма? 1914 года, а въ август? разразилась война. Мой великолепный летчикъ духа скоро на реальномъ аэроплан? улет?лъ въ Фiумэ, устремившись въ противоположную сторону отъ нашей мирной мечты.

Радостно было мн? встр?тить на моемъ жизненномъ пути такого зам?чательнаго поэта, какъ д-Аннунцiо, но т?мъ бол?е было мн? жалко, что не осуществилось наше сотрудничество. И подъ влиянiемъ этого разочарованiя я самостоятельно задумалъ въ Россiи д?ло, которое я считалъ основнымъ д?ломъ моей жизни. Я согр?лъ мечту, которая была мн? дороже всего. Я р?шилъ посвятить и мои матерiальныя средства, и мои духовныя силы на созданiе въ Россiи интимнаго центра не только театральнаго, но и вообще — искусства. Мн? мечталась такая уединенная обитель, гд?, окруженный даровитыми и серьезными молодыми людьми, я бы могъ практически сообщить имъ весь мой художественный опытъ и жаръ мой къ благородному д?лу театра. Я желалъ собрать въ одну группу молодыхъ п?вцовъ, музыкантовъ, художниковъ и въ серьезной тишин? вм?ст? съ ними, между прочей работой, работать надъ созданiемъ идеальнаго театра. Я желалъ окружить этихъ людей также и красотой природы, и радостями обезпеченнаго уюта.

Есть въ Крыму, въ Суукъ-Су, скала у моря, носящая имя Пушкина. На ней я р?шилъ построить замокъ искусства. Именно, замокъ. Я говорилъ себ?: были замки у королей и рыцарей, отчего не быть замку у артистовъ? Съ амбразурами, но не для смертоносныхъ орудий.

Я прiобр?лъ въ собственность Пушкинскую скалу, заказалъ архитектору проэктъ замка, купилъ гобелены для убранства ст?нъ.

Мечту мою я оставилъ въ Россiи разбитой… Недавно я съ грустью наткнулся на одинъ ея обломокъ. Въ одной лондонской газет? была напечатана фотография какого то замка, а подъ ней была подпись: подарокъ Сов?тскаго правительства Ф.И.Шаляпину. Присмотр?лся: проэктъ замка, выработанный архитекторомъ по моему заказу. В?роятно, онъ гд? нибудь его выставилъ и вотъ — «подарокъ Сов?тскаго правительства»!..

Иногда люди говорить мн?: еще найдется какой нибудь благородный любитель искусства, который создастъ вамъ вашъ театръ. Я ихъ въ шутку спрашиваю:

— А гд? онъ возьметъ Пушкинскую скалу?

Но это, конечно, не шутка. Моя мечта неразрывно связана съ Россiей, съ русской талантливой и чуткой молодежью. Въ какомъ нибудь Охайо или на Рейн? этотъ замокъ искусства меня не такъ прельщаетъ. Что же касается «благородныхъ любителей искусства» — не могу надивиться одному парадоксальному явленiю. Я знаю людей, которые тратятъ на оперу сотни тысячъ долларовъ въ годъ — значить, они должны искренне и глубоко любить театръ. А искусство ихъ — ersatz самый убогiй. Сезонъ за сезономъ, годъ за годомъ, въ прошлый, какъ и въ посл?дующiй, — все въ ихъ театрахъ трафар?тно и безжизненно. И такъ будетъ черезъ пятьдесятъ л?тъ. Травiата и Травiата. Фальшивые актеры, фальшивыя реномэ, фальшивыя декорацiи, фальшивыя ноты — дешевка бездарнаго пошиба. А между т?мъ, эти же люди тратятъ огромныя деньги на то, чтобы прiобр?сти подлиннаго Рембрандта, и съ брезгливой миной отворачиваются отъ того, что не подлинно и не первоклассно. До сихъ поръ не могу р?шить задачи — почему въ картинной галлере? долженъ быть подлинникъ и непременно шедевръ, а въ дорого же стоющемъ театр? — подд?лка и третiй сортъ? Неужели потому, что живопись, въ отличiе отъ театра, представляеть собою не только искусство, но и незыблемую валютную ц?нность?..

И вспоминается мн? Мамонтовъ. Онъ тоже тратилъ деньги на театръ и умеръ въ бедности, а какое благородство линiи, какой просвещенный, благородный фанатизмъ въ искусств?! А в?дь онъ жилъ въ «варварской» стране и самъ былъ татарскаго рода.

Мн? не хочется закончить мою книгу итоговъ нотой грусти и огорченности. Мамонтовъ напомнилъ мн? о св?тломъ и творческомъ въ жизни. Я не создалъ своего театра. Придутъ другiе — создадутъ.

Искусство можетъ переживать времена упадка, но оно въчно, какъ сама жизнь.

Конецъ.

8 марта 1932 г. Парижъ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.