Глава 12

Глава 12

Как только я вышел из тюрьмы, в самый первый день, я поехал домой, взял сумку и отправился в Нью-Йорк. Я не отдыхал, не общался со своей семьей, как это следовало бы сделать. Просто, бац, я сел в машину и отправился в Нью-Йорк, чтобы встретиться с одной из своих подружек. У меня не было навыков, опыта человека с чувством ответственности. Или же элементарного желания приобрести их. Ты не можешь быть наполовину приличным женатым человеком, а наполовину – сексуальным подонком. Обилие всех этих подруг при моем женатом состоянии было для меня своего рода наркотиком. И если мне был нужен кто-то еще, я просто выходил на улицу – и женщины бросались на меня. Я был рабом беспорядочного образа жизни знаменитости. Я бы и хотел прекратить это, но не мог.

В то время в моей жизни все было как-то беспорядочно. Мои новые деловые партнеры договорились о новых сделках с телеканалом Showtime и руководством MGM Grand, поскольку Дон уже не принимался в расчет, но на мне все еще висели те миллионы, которые были предоставлены мне руководством Showtime и осели в кармане Дона. Кроме того, за мной по-прежнему числился долг налоговому управлению.

Я переехал в Финикс, чтобы начать подготовку к следующему бою. Одновременно в начале июня я приступил к общественным работам в печально известной тюрьме шерифа Джо Арпайо[251] в Финиксе. Он был весьма взволнован, увидев меня в своем заведении. Я ходил по его палаточному городку, разговаривал с заключенными, советовал им держаться подальше от неприятностей. Между тем инспекторы, наблюдающие за условно осужденными, относились ко мне так, словно я был Джон Готти. Они старались в своих отчетах описать каждый мой шаг. Если до них доходили слухи, что я был в клубе, они звонили моему адвокату, и нам приходилось искать свидетелей, чтобы опровергнуть это. Адвокат писал им: «Как я сообщал вам, Майк не посещал ночного клуба «Амазонка» во вторник, 29 июня, и Моника подтверждает данный факт. Майк находился в это время в своей комнате и спал».

Мой адвокат даже предупреждал моих телохранителей, чтобы они были начеку:

– Как вы знаете, отдел по условному осуждению взрослых правонарушителей округа Марикопа усиливает надзор за Майком. Энтони уже поставлен в известность и приступил к исполнению, теперь я хотел бы проинформировать и вас, что устанавливаю следующие правила. Если Майк покидает отель после десяти часов вечера, вы должны сообщить об этом Полю и его офицеру службы наблюдения Чаду. У Энтони есть их номера. Кроме того, прошу сообщать мне на голосовую почту и оставлять мне сообщения, куда Майк направляется. Если он уходит в другой клуб или даже в ресторан, важно, чтобы вы сообщали об этом по телефону обоим офицерам отдела по условному осуждению и мне, информируя всех нас о его маршруте. Я уже обсудил с Энтони тот момент, что крайне важно, чтобы Майк оставался спокойным вне зависимости от того, как обстоит дело с испытательным сроком. В случае, если возникает какой-либо конфликт с отделом по условному осуждению, или же он назревает, прошу немедленно звонить мне.

Я – Аль Капоне! Я – скверный ниггер, страшный и ужасный! И моя самовлюбленная, эгоистичная, страдающая манией величия натура с этим легко согласилась. Они относились ко мне так, словно я был крестным отцом, криминальным авторитетом.

И меня, как и прежде, легко можно было огульно обвинить в чем угодно. Однажды в августе я выполнял свою отработку в городке шерифа Арпайо, когда он позвал меня в свой кабинет.

– Майк, одна из моих судебных исполнительниц выдвинула обвинение против вас. Она заявила, что вы ударили ее и сбили с ног. Не знаю, почему у нее ушла целая неделя на оформление этого обвинения, – сказал он.

– Все это время вы были вместе со мной. Вы знаете, что это чушь собачья, – сказал я.

– Не представляю, как вам удалось бы сделать это, – согласился он.

Все это было, конечно, фигня, но, тем не менее, через эту фигню мне пришлось пройти. Быть обвиненным в чем-то, когда ты на общественных работах? Они изучили видео– и фотосъемку того места, где имел место предполагаемый инцидент, судебная исполнительница была там со мной и широко улыбалась. Дело было прекращено, но у меня был шанс вновь загреметь в тюрьму штата Мэриленд. Подозреваю, что подчиненные просто желали сбить Арпайо с толку. Его судебные исполнители не особенно-то любили его.

Я вернулся на ринг в Лас-Вегасе 23 октября 1999 года. Моим противником был Орлин Норрис. Не знаю, кем был этот парень в то время, когда я был чемпионом, но он появлялся на моих пресс-конференциях и тупо пялился на меня. Он участвовал в боях «на разогреве» перед моими поединками, но я не помнил его. Я думал: «Может, у этого ниггера есть пушка? Кто он? Может, я оскорбил его или выиграл у него в кости все деньги?» Он меня пугал. Никто еще не отваживался так вести себя со мной: он просто смотрел на меня, молча, ничего не произнося. Я уже начал думать, что я его, быть может, случайно обидел на улице.

Он был чемпионом мира в первом тяжелом весе по версии Всемирной боксерской ассоциации, поэтому знал, как надо драться. В течение первого раунда мы прощупывали друг друга, и прямо во время гонга я провел левый апперкот, который отправил его на канвас. Ричард Стил снял с меня два очка за удар после гонга, но это уже не имело значения. Норрис вернулся в свой угол, сел на табурет и больше уже не вставал. Он утверждал, что при падении повредил правое колено и не мог продолжать бой. Зрители начали свистеть и бросаться разными предметами. Затем на ринге появилось полсотни копов в форме. Опять пошло-поехало! Сколько можно? Я был в хорошей форме, мог бы прибавить темпа и в следующем раунде нокаутировать его, но он не слезал со своего табурета. Забавно посмотреть видеозапись: он поднимается и направляется в свой угол, вполне здоровый, выслушивает своего тренера, который указывает ему на ошибки. А затем он отказывается от боя, и это еще одна черная метка для меня в Лас-Вегасе. Бой был признан несостоявшимся. В то время я этого еще не знал, но это был последний раз, когда я выступал на ринге в Лас-Вегасе.

Шелли Финкель полагал, что для меня может быть лучше некоторое время проводить поединки за пределами США, чтобы в Лас-Вегасе успокоились после фиаско с Норрисом. Поэтому он организовал для меня бой в Англии, в Манчестере, запланировав его на 29 января 2000 года. Я должен был драться с Джулиусом Фрэнсисом, чемпионом Великобритании в тяжелом весе. Это была отличная поездка! Куда бы я ни пошел, везде собиралась толпа. Когда я приехал в гетто в Брикстоне, там собралось столько моих поклонников, что я был вынужден укрыться в полицейском участке. Я еще подумал, что, похоже, в первый раз в своей жизни я пришел в полицейский участок по своей воле.

За неделю до поединка я дал интервью телеканалу Sky TV.

– Как вы полагаете, к вам здесь справедливое отношение? – спросил ведущий.

– По сравнению с тем, как поступают в США, здесь ко мне относятся с предельной деликатностью. Там у меня иногда даже пропадает желание выходить на улицу, но я отношусь к сильным личностям, и ничто не может остановить меня. Ничто не может сломить меня или подорвать мой дух. Что бы ни происходило со мной, я встречаю это с высоко поднятой головой.

– Двадцать одну тысячу билетов на ваш поединок раскупили за два дня. Как вы думаете, что в вас привлекает поклонников бокса?

– На этот вопрос я не знаю ответа. Но я точно знаю, что еще шестьдесят тысяч человек не смогли достать билетов. Полагаю, что им следует просто сломать двери и прорваться в зал, и я верю, что именно так они и поступят.

– Майк, не подавай им такой идеи! – В его голосе звучал ужас.

– Вот что им нужно – им нужна идея. Они хотели бы увидеть мой бой. Я как поклонник Дюрана собирал кучу парней с улицы, и мы прорывались прямо через двери: «Давай, старик, давай! Нас не остановят!»

– Еще несколько вопросов о Джулиусе Фрэнсисе. Дайте прогноз этого поединка. Какой будет результат?

– Я не знаю. Думаю, что я прикончу Джулиуса Фрэнсиса, – сказал я невозмутимо.

– Вы ведь не имеете в виду, что вы его по-настоящему прикончите? Если я это повторю, то все ухватятся за эту цитату и будут говорить: «О-о, Майк Тайсон хочет прикончить Джулиуса Фрэнсиса!»

– Все в порядке. Вот послушайте, что я вам скажу. Меня не очень-то беспокоит то, что обо мне говорят. Майк и Тайсон – это два разных человека. Для своих детей и жены я – Майк и папа. Но здесь я – Тайсон. Тайсон – это просто такой тип, который зарабатывает кучу денег. Меня никто не знает, никто никогда не считался с моими чувствами, с моей болью, с тем, что у меня было в моей жизни. Никто не имеет ни малейшего понятия, кто я и что я. Никто даже не знает, почему он болеет за меня. Потому что я хороший боксер? Потому что я могу постоять за себя? Тайсон – это не то, что я есть. Я становлюсь порой этой личностью, но прежде всего я – Майк и папа, и это для меня гораздо важнее.

– Вы становитесь этой личностью, только когда выходите на ринг? Так?

– Прямо сейчас! Я Тайсон прямо сейчас!

– Тот самый Тайсон?

– Да, я тот парень, который собирается устроить двадцать девятого числа настоящее гребаное шоу. Каждый может прийти и посмотреть, как я кого-нибудь прикончу, или набью кому-нибудь морду, или кого-нибудь отправлю в нокаут. Тайсон – это билет на зрелище, Тайсон – это выгодное дело. Не так много тех, кто действительно заботится непосредственно о Майкле, потому что Майкл – это просто какой-то ниггер из Бронсвилля, Бруклин, который однажды смог выкарабкаться оттуда и добиться успеха или которому повезло в этом. Там, откуда я родом, я был никем, дыркой от бублика. Но бог, возможно, благословил меня, не знаю, а может, он определил мне этот путь, не знаю. Так что не судите меня строго, ладно?

Я не мог ходить по улицам Лондона, поскольку наше появление приводило к массовым беспорядкам, поэтому по магазинам мы исключительно ездили. Однажды мы остановились на светофоре, и когда народ увидел меня, машину принялись раскачивать. Кто-то нырял в машину с головой. Это было похоже на сцену в стране третьего мира, когда диктатор пытается сбежать, а толпа мешает ему, останавливает автомобиль, срывает крышу. Но этими людьми руководила любовь.

– Мы любим тебя, Майк! Мы любим тебя! – кричали они.

Это было похоже на битломанию. Со мной была одна подружка, так с ней чуть не случился сердечный приступ.

– Вот черт! – сказала она, оборачиваясь, чтобы взглянуть на меня. – Кто же ты такой, черт бы тебя побрал?

Мы вернулись в свой отель, но под его окном собралась толпа, которая принялась скандировать мое имя. Она не разошлась, пока я не вышел на балкон, не поприветствовал их и не показал им: «Все отлично!» Я был похож, блин, на Карла Великого.

Но у меня были также и явные недоброжелатели. Женские сообщества не желали демонстрировать мне поддержку. Они бойкотировали мои появления на публике. Я был приглашен в Британский парламент, но все его представительницы заявили протест. Возможно, причиной послужило мое высказывание во времяпосещения музея восковых фигур мадам Тюссо: я назвал фигуру Уинстона Черчилля «еще одним бриттом, проклятым лайми»[252].

Мне доставляло удовольствие противоборство с этими группами протеста. Я наслаждался имиджем гребаного мерзавца международного уровня. Я чувствовал себя как Диллинджер[253]. С такой отвратительной репутацией, практически репутацией международного гангстера, я без малейших проблем заходил в любые клубы и тусовался там.

– Х… й с ними, Майк, с этими пид… ми, – говорили они. – Мы с тобой.

В своем отеле я познакомился с одной шикарной русской девушкой, которая, взглянув на мои украшения, предложила мне навестить ее в магазине «Графф дайемондз», самом дорогом ювелирном магазине в мире. Она работала там переводчиком для российских олигархов и их жен, когда они заходили в этот магазин. Я отправился туда вместе со своим промоутером Фрэнком Уорреном, который являл собой Дона Кинга в Европе. Она уже ждала меня и сразу же начала флиртовать. Она спросила меня, что я за парень, и я ответил ей: «Я обычно граблю и ворую».

– Хватит играть! – сказала она.

– Нет, в самом деле! Я врывался в дома и грабил под дулом пистолета.

Она показала мне двое замечательных часов с инкрустацией стоимостью около 800 000 долларов каждые. Уоррен попытался выглядеть «большой шишкой» и сказал девушке:

– Я хочу купить эти для него.

У него были связи с владельцами магазина, поэтому я взял двое часов вместе с парой украшенных бриллиантами музыкальных карманных часов и браслет с бриллиантами, все вместе за 865 000 долларов.

Я забрал также и девушку и несколько раз переспал с ней, прежде чем мне пришлось отправиться в Манчестер на поединок. Я совершенно не беспокоился за исход боя. Можно было видеть, что Фрэнсис не готовился к бою серьезно: его вес составлял 243 фунта[254]. Он тренировался в каком-то армейском лагере и получал там жирную пищу. Не думаю, что английская пресса высоко оценивала его шансы. Лондонская газета «Дейли миррор» заплатила ему 50 000 долларов, чтобы разместить рекламу о себе на подошвах его боксерских ботинок. И она не прогадала, эти деньги окупились. В первые четыре минуты боя я пять раз отправлял Фрэнсиса в нокдаун, прежде чем рефери остановил поединок.

Вернувшись в Лондон, я позвонил своей русской подружке. Пока я разговаривал с ней, я услышал, как какой-то парень спросил ее: «Это кто, Тайсон?» Она повесила трубку и сразу же пришла ко мне в отель. Я, однако, начал нервничать, поскольку при нашей первой встрече она рассказала мне, что встречается с китайским торговцем оружием по имени Майкл.

«Дело дрянь! – подумал я. – Я труп, мать твою!»

Я был уверен, что он последует за ней до моего отеля. Когда она пришла, я сразу же забросал ее вопросами:

– А Майкл не будет злиться? Он ревнив?

– Да черт с ним! – ответила она. – Меня это больше не волнует. Он просто пристал ко мне, как банный лист. У него куча денег, и он заботится обо мне.

В комнате была Джеки Роу, которая совершенно по-уличному «наколола» эту наивную девушку. Та была безумно красива и, похоже, не привыкла мошенничать. И если она не собиралась потерять своего папика, то ей не следовало делать ничего необдуманного. На следующий день я должен был возвращаться в Америку. Мне хотелось бы взять ее с собой, это было совершенно невозможно. Именно это Джеки и изложила.

– Нет, нет, нет! – сказала ей Джеки. – Вы должны вернуться к нему и сказать, что все в порядке. Не следует резко вытаскивать голову из пасти льва. Делать это надо медленно и осторожно. Подумайте сами, ведь вам нужны деньги. А Майк собирается домой. Так что, не теряйте своего парня.

Она позаботилась обо всем. Я знал, что этот парень должен был забрать ее обратно. Это была, в самом деле, шикарная леди.

Я вернулся в Штаты, но очень скоро вновь попал в передрягу. 18 мая я со своим приятелем Маком отдыхал в Лас-Вегасе в стриптиз-клубе «Гепарды». В то время, когда мне хотелось быть с ясной головой, я шел в стрип-клуб. В начале 2000-х годов так было модно.

Так вот, я сидел на диване в глубине клуба рядом с кабиной диск-жокея и беседовал со своим приятелем Лонни, который был одним из менеджеров. Ко мне подошла стриптизерша, чье настоящее имя было Виктория, но она выступала под именем «Цветочек» и спросила меня, не желаю ли я танец на коленях. Я от нее ничего не желал, однако она была настойчива. Она настаивала на том, чтобы подарить мне танец на коленях. Она несколько раз подходила ко мне, а затем попыталась сесть ко мне на колени. Я поднял руку, чтобы остановить ее, она потеряла равновесие на своих высоких каблуках и упала на спину. Помню, я еще обозвал ее «уродиной» и «грязной шлюхой». Она, сконфуженная, ушла в свою раздевалку.

Из раздевалки она позвонила мужу и рассказала ему, что случилось. Тот, в свою очередь, позвонил в полицию и заявил, что в настоящий момент я с приятелями нахожусь в «Гепардах» и развлекаюсь рукоприкладством к стриптизершам и швырянием их по всему клубу. На место происшествия направилось восемь полицейских машин Лас-Вегаса. Я беседовал с одним из полицейских, который рассказал мне, что, когда он работал в подразделении, занимавшимся проституцией, стриптизерши не понимали ответа «нет». Они были обыкновенными проститутками, которые старались выдоить клиентов до последней капли. Полицейские отвели «Цветочек» в сторону, допросили ее как следует, и она призналась, что я никогда не ударял ее, что с ней все в полном порядке и что она была просто сконфужена. Она сообщила копам, что ее гордость была уязвлена и что она сказала мне, что если бы я дал ей 500 долларов, такого бы никогда не случилось. «После того как я так оконфузилась, я должна была бы что-то получить за это», – объяснила она им. Копы уехали, и поскольку никакого инцидента не было, против меня не стали выдвигать никаких обвинений. «Цветочек» успешно завершила свою смену, делая танцы на коленях и танцы у шеста.

Подозреваю, что, когда она пришла домой к своему мужу-мошеннику, он разобрался с ней как следует, потому что на следующий день она изменила свой рассказ и подала заявление в полицию, утверждая, что «Тайсон протянул руку и ударил/толкнул ее в район груди, что привело к тому, что она буквально пролетела по комнате и приземлилась на пол. Она была ошеломлена, а Тайсон после этого назвал ее «уродливой шлюхой» и «сукой». В результате инцидента она получила синяки». Полиция возобновила расследование и вновь не нашла причин для возбуждения дела, назвав выдвинутые обвинения «совершенно необоснованными».

Но это не остановило ее. Через несколько месяцев она подала на меня в суд. В иске было сказано: «Жестокий и болезненный удар Тайсона отбросил Викторию на несколько футов, и она упала на пол на копчик, причем при падении получила сильный удар по ноге каблуком своей туфли». Она требовала возмещения ущерба в связи с эмоциональными страданиями, телесными повреждениями и стрессом в супружеских отношениях, который привел к прекращению их супружеской деятельности.

Дело затянулось. В апреле я давал показания. Мне не доставляло никакого удовольствия сидеть там и выслушивать идиотские вопросы ее адвоката. Он просил меня подробно изложить все детали той ситуации, когда она подошла ко мне.

– Вы сидите, если я правильно понимаю, я постараюсь выражаться покороче, итак, вы сидели, как я предполагаю, на диване рядом с кабиной диск-жокея, все правильно?

– Да.

– И каким же образом она приставала к вам?

– Она – шалава. Она настаивала на том, чтобы изобразить мне танец на коленях. Я сказал ей: «Нет». Я не хотел никакого танца на коленях. Она ушла, но затем вернулась и продолжала настаивать. Она попыталась залезть на меня, и я выставил руку.

– Ваша рука вступала в контакт с мисс Бьянкой?

– Да, могла, но исключительно в результате ее агрессивного поведения. Моя рука была выставлена в ее направлении, но для того, чтобы удержать ее подальше от меня, а не потому, что я проявлял агрессию.

Он продолжал изводить меня. Я обозвал его куском дерьма и е… ным мудаком. Он сказал, что ему надо прерваться, и уединился с моим адвокатом. Мы предложили ему десять штук, чтобы уладить это дело, те запрашивали сорок. Когда они вернулись после переговоров, он заявил, что не намерен больше задерживать меня.

– Мне нет смысла оставаться здесь, потому что ваш клиент лжет. Вы не хотите больше задерживать меня. Я не сделал ничего плохого, – подвел я итог.

Когда дело было передано на разрешение третейского суда, их адвокат заявил, что мы согласились урегулировать вопрос за сорок штук. Судья третейского суда вынес решение не в ее пользу. Они подали апелляционную жалобу. Мы вновь передали вопрос третейскому суду, и в результате она получила 8800 долларов, плюс я должен был заплатить третейскому судье 1615 долларов. Мой адвокат запросил за свои услуги 25 000 долларов. У меня еще никогда не было такого дорогого танца на коленях.

К июню я вернулся в Финикс для подготовки к следующему поединку. У меня было отвратительное настроение, и я выплеснул его на своего офицера отдела по условному осуждению, в принципе, приятную женщину. Я не загремел обратно в тюрьму только благодаря одному из самых замечательных юристов, с которыми я когда-либо сталкивался. Его звали Дэрроу Солл, и он был еврейским стилягой, бывшим «зеленым беретом»[255]. Он не выглядел крутым, он был крупным, но не мускулистым. Он был весь такой основательный. Мы сблизились. Дэрроу был по-настоящему толковым парнем с левыми взглядами, люди такого типа шли в «Американский союз защиты гражданских свобод»[256]. Он сказал мне, что его отец был убит одним из представителей белой арийской расы, но он, тем не менее, защищает и парней арийской нации. Обычно Дэрроу занимался делами черных парней, которые несправедливо были приговорены к смертной казни, и даже не брал за это платы, хотя у него уходила на это половина времени. Он был прекрасным человеком.

У него были связи с юристами в Финиксе, и он на протяжении многих лет помогал мне разгребать там дерьмо. Мой офицер отдела по условному осуждению Эрика пыталась заставить меня продолжать общественные работы, но в двух местах отказались принять меня, поэтому пару раз я накричал на нее по телефону. Дэрроу, однако, успокоил ее, объяснив, что причиной моего плохого поведения являются проблемы «медикаментозного характера».

«Есть хорошие новости. После долгих обсуждений Эрика согласилась исключить словесные выпады Майка из своих отчетов начальству. В значительной степени она поступила так с учетом того, что Майк в ходе последней встречи с ней принес свои извинения», – написал он моей команде в своей докладной записке.

Мои английские промоутеры были обеспокоены в связи с этим чертовым иском от девицы из «Гепардов». Если бы у меня был плохой отчет по своему испытательному сроку, то мне, вполне возможно, не разрешили бы вернуться в Великобританию для поединка с Лу Саварезе. Я должен был отправиться туда 16 июня, однако я вернулся в Нью-Йорк, потому что 10 июня был убит один из моих лучших друзей Дэррил Баум. Его называли «Убийцей», но я продолжал звать его изначальным уличным прозвищем – «Душка-шибздик». Он ненавидел это прозвище, потому что ему было ненавистно все то, что могло проявить в нем мягкость и ранимость. Душка-шибздик был из моего района, и у него была дурная уличная слава человека, обижавшего других. Я постоянно видел его ошивавшимся с крутыми парнями в нашем районе. Эти ребята были настоящими отморозками, он же был всего лишь ребенком, но было похоже, что он у них главный.

Его звали «Убийцей», потому что, когда ему было только двенадцать лет, он стал мастером нокаута. Он подходил к кому-нибудь на улице, с одного удара вырубал его и затем забирал украшения или дубленку. В 1986 году за грабеж он отправился в тюрьму на срок от двух до шести лет. В тюрьме он вел себя так буйно, что отсидел два срока. В конце концов, он освободился 31 декабря 1999 года. Когда он вышел, я выделил ему немного денег и купил шикарный «Ролекс», цепочку и «Мерседес-Бенц». Я также предложил ему работу в качестве одного из своих охранников. Я хотел вытащить его с улицы и выправить ему жизнь.

– Побудь со мной, – сказал я ему. – Не занимайся больше этим дерьмом, мы могли бы вместе делать деньги.

– Майк, я не собираюсь брать у тебя этих сраных денег, – ответил он. – Слишком много людей брали у тебя деньги.

Душка-шибздик был бандитом до мозга костей. Он хотел жить именно так. Он был замешан в ссоре между двумя конкурирующими бандами, связанными с наркотой, и его застрелили через шесть месяцев после того, как он вышел из тюрьмы. Разве это не безумие? Все мои старые друзья либо убиты, либо они кого-нибудь убили. Это были нормальные люди, но они подсели на наркоту и секс – и смерть. Вся моя жизнь тоже была именно такой – безрассудной.

Я оплатил похороны Шибздика. Я арендовал в Бруклине большой роскошный итальянский похоронный зал, и пришлось добавить еще три комнаты, столько людей пришло проститься с ним.

С учетом всего этого на самолет в Англию, чтобы прибыть на поединок, я садился без всякой охоты. Прилетев в Лондон, я стал искать свою русскую девушку, но ее к этому времени уже уволили из магазина «Графф дайемондз». Оказывается, Фрэнк Уоррен, мой промоутер, не заплатил за те украшения, которые он приобрел для меня, когда я был в Лондоне на поединке с Фрэнсисом. Хуже всего было то, что в «Графф дайемондз» собирались подать на меня в суд. Я был в ярости. Я был избалованным, самовлюбленным маленьким ребенком, так что мистеру Уоррену следовало заплатить за меня.

Я велел Томми Бруксу, моему тренеру, передать Уоррену, чтобы тот зашел ко мне в номер.

У Уоррена, по общему мнению, была репутация такого же гангстера, как и у Дона Кинга. Он запугал и согнул в бараний рог всех европейских боксеров, поэтому, когда он пришел ко мне, он был безмерно заносчив и спесив.

– Вы не заплатили за те украшения, которые хотели приобрести для меня, – сказал я. – Дон Кинг, случайно, не ходит у вас в приятелях?

– Да, – ответил он высокомерно.

– А Дон не рассказывал вам, что произошло, когда он проявил ко мне неуважение?

– Да, он рассказал, как вы поколотили его.

– И вы не заволновались, когда он вам рассказал это? Вы не испугались?

– Нет, – произнес он с презрением.

Это сегодня я довольно законопослушный парень, но если в то время кто-то открыто грубил мне, дело кончалось расправой. Речь не шла о возможном выходе из кризисной ситуации средствами дипломатии. То, как он вел себя передо мной, когда я задавал ему эти вопросы, было неприемлемо. Он смотрел мне прямо в лицо и говорил мне: «Нет», – но в действительности это значило: «Ты не в Америке. Ты просто е… ная срака, чертов ниггер».

Мне пришлось надрать ему задницу. Р-раз! Одним ударом я сломал ему челюсть. Когда он упал, я пнул его и сломал ему ребра. Затем я взял со своего туалетного столика пресс-папье, ударил им по лицу и переломал ему глазницы. После этого я подтащил его к окну и стал выталкивать на улицу. Он начал просить о пощаде.

– Что, теперь ты уже не такой крутой, да, ублюдок?

Я швырнул его обратно на пол.

– У тебя хватило мозгов, чтобы так говорить со мной и так со мной поступать? – закричал я на него. – Раздевайся, мать твою! Догола!

– Нет! – взмолился он.

Я ударил его ногой по голове.

– Вы избили меня, разве этого не достаточно? – зарыдал он.

– Когда ты не оплатил счет, ты так не думал, верно? Раздевайся прямо сейчас!

Он слегка пришел в себя, поднялся на ноги и бросился к двери. Я погнался за ним в прихожей, но на мне были одни носки, и я постоянно поскальзывался. Он смог сбежать. Я был в ярости.

Когда я оказался в Шотландии, настроение у меня поднялось. Поединок планировался в Глазго, и прием, устроенный мне, был просто ошеломительным. Перед поединком я нюхал «кокс» и курил травку. С кокаином не было никаких проблем, потому что он сразу же выходит из организма. Что же касается травки, которая на некоторое время остается, то я был вынужден прибегнуть к своему гидроэкстрактору, искусственному пенису, в который заливалась чья-то чистая моча, чтобы пройти допинг-тест на наркотик. Стив Томас, помощник Джеффа Вальда, обычно сопровождал меня в поездках и внес свой посильный вклад в это дело.

Перед поединком я находился под сильным кайфом. Меня одели в юбку-килт, и я приветствовал толпу, стоя на крыше «Мерседес-Бенца». Я прыгал на машине с криками: «Чемпион! Чемпион!» – и все буквально сходили с ума. Ко мне подошел какой-то немец и сказал мне, что это немецкий автомобиль. Тем самым он пытался впечатлить меня информацией о том, что автомобиль был весьма дорогим.

– Просто ох… ть можно! – воскликнул я. – Так вот как вы поступили с деньгами, которые украли у евреев! Вы напокупали на них автомобилей!

Я не должен был говорить этого. В тот момент я был похож на омерзительного политикана.

Саварезе был для меня интересным соперником. Его никак нельзя было считать мальчиком для битья. Казалось, что он уже сошел с дистанции, проиграв в 1997 году раздельным решением судей Джорджу Форману. Но в 1998 году он нокаутировал Бастера Дагласа в первом раунде. Из сорока двух боев в тридцати двух он победил нокаутом. Тем не менее, я не думал, что он мог создать мне какие-либо проблемы.

Раздался гонг, и на скачке левым крюком в висок я отправил его на канвас. Он поднялся, я стал обрабатывать его. Он вновь начал падать, когда рефери влез между нами. Я не понимал, почему рефери останавливает бой, поэтому, продолжая наносить удары, случайно задел его левым крюком и сбил с ног. Британские телеведущие позже запустили шутку о том, что именно рефери никогда не умели держать удар.

Я относился к числу избалованных боксеров. Хотя я ударил рефери, я смог остаться безнаказанным и не попасть в беду. Но на этот раз я, действительно, не хотел его ударить. Я просто стремился расправиться с Саваризом. И я психологически был настроен на это. Я постарался объяснить все это в интервью, которое я дал после боя Джиму Грею из Showtime.

– Майк, это был ваш самый короткий поединок?

– «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и еще свидетельствую, что Мухаммад, мир ему, – Посланник Аллаха»[257]. Я посвящаю этот бой своему брату Дэррилу Бауму, который умер. Я встречу тебя там, я увижу тебя, я люблю тебя всем сердцем. Хвала моим детям, я люблю тебя, о Аллах, о Аллах! Что ты сказал?

– Это ваш самый короткий бой из всех, которые вы когда-либо проводили, верно? Как любитель или как профессионал, на протяжении всей вашей карьеры.

– Ассаламу алейкум, мир тебе. Я не знаю, приятель. Да, Леннокс Льюис, Леннокс, я иду за тобой.

– Поделитесь, насколько это неприятно: так упорно тренироваться, как это делаете вы, а затем все завершается через семь или восемь секунд?

– Перед этим поединком я тренировался, наверное, только две или три недели. Мне пришлось похоронить моего лучшего друга, и я не собирался драться, но я посвятил ему этот бой. Я хотел вырвать сердце своему противнику, я лучший, я самый жестокий, самый ужасный, самый беспощадный чемпион, который когда-либо был. Меня никто не может остановить. Леннокс – победитель? Нет! Я – Александр Великий, Александр Македонский, он – не Александр. Я лучший! Нет и никогда не было никого, столь же безжалостного. Я – Сонни Листон, я – Джек Демпси, я – их ровня, нет никого, сравнимого со мной. Никто не может сравниться со мной. Мой стиль – это стремительность, моя оборона неприступна. Я свиреп и жесток, и я хочу вырвать его сердце, я хочу съесть его детей, хвала Аллаху!

И с этими угрозами я умчался прочь. Я так демонстративно рвал и метал, поскольку уже терял рассудок. Я был под сильным кайфом, мои мозги были одурманены. Я выдергивал фразы из фильмов про карате студии «Шоу бразерс», таких, как «Пять смертельных ядов». Я цитировал Апокалипсиса, своего любимого мультипликационного персонажа. Он был просто офигенно крут и всегда говорил так возвышенно: «Смотри на меня и дрожи, поскольку я приношу непорочность милости в твой мир». Я был простым парнем, но любил высказываться вот так возвышенно. Я говорил на жаргоне «Уорлд рестлинг интертейнмент»[258]: «Я съем его детей!» Я думал, что я крутой парень, а на самом деле я просто был врожденным шоуменом.

Когда я вернулся в Лондон, там назревал конфликт. Я по-прежнему был готов убить Фрэнка Уоррена. Тот, кто видел мой поединок, мог убедиться в том, в какой я был ярости. Я искал его после поединка, поскольку он был совершенно бесстыдным человеком. У него были сломаны глазницы, скула и челюсть, и все равно он пришел посмотреть бой, но, вернувшись в Лондон, он пропал. Газета «Дейли рекорд» на первой полосе опубликовала статью о том, что я напал на него в своем номере люкс за то, что он остался должен 630 000 долларов за ювелирные изделия. Уоррен заявил им, что эта история – «полный бред». Для решения проблемы я был вынужден провести пресс-конференцию, так как после моего возвращения в Штаты у моего офицера по условному осуждению могли возникнуть ко мне некоторые вопросы.

– Вы ударили его? – спросил меня журналист.

– Нет, сэр.

– Вы пытались выбросить его из окна?

– Нет, сэр. Я люблю Фрэнка Уоррена.

Когда я вернулся в Штаты, офицер, отвечавший за мое условно-досрочное освобождение, был обеспокоен моими комментариями после поединка с Саварезе и предполагаемой ссорой с Уорреном. Дэрроу все это разрулил. Мне даже разрешили общаться с Оуи.

Одним из условий моего условно-досрочного освобождения было посещение психиатра, поэтому в городе Темпе, штат Аризона, я пришел на прием к доктору Барксдейлу и его помощнику. Наша встреча прошла не совсем гладко. Но опять-таки на помощь пришел Дэрроу.

«Насколько я могу понять, первая встреча с вами и вашим коллегой, возможно, получилась шероховатой, – написал он Барксдейлу. – Примечательно, однако, что вчера вечером Майк позвонил мне по другому, не связанному с этим, делу и прямо спросил, не мог ли он вновь встретиться с вами и вашим коллегой. Должен сказать вам, что, учитывая опыт моего общения с Майком, это весьма обнадеживает».

Я вернулся в Лас-Вегас. Я находился в такой отличной форме во время двух поединков в Великобритании, среди прочих причин, еще и потому, что я ходил тридцать миль в день, иногда при 40-градусной жаре. Обычно я ходил в одиночестве. Были у меня глупые приятели, которые считали, что это может оказаться неплохим развлечением – прогуляться вместе со мной, подхватить по дороге девочек, но это было совсем не так. Во время ходьбы не было никаких разговоров, никаких остановок, я просто отрешался от всего постороннего. У одного моего приятеля, который пошел со мной, случился сердечный приступ.

Я начал совершать эти длительные прогулки, прочитав книгу об Александре Македонском и его армии. Они проходили по шестьдесят миль в день. И я сказал себе: «Черт, я тоже могу сделать это!» Вначале я добился того, что преодолевал десять миль в день. Мои подошвы горели, словно к ним приложили паяльную лампу. У меня были замечательные кроссовки, «Нью Баланс», у них был такой вид, будто их поджаривали на огне. Дальнейшее чтение прояснило для меня, что эти великие воины совершали свои марши, находясь под кайфом. История войн – это история наркотиков. Каждый великий полководец, каждый воин испокон века потреблял наркотики.

Поэтому я включил в свой режим ходьбы травку и алкоголь. В целом, я постоянно был раздражен, но ходьба под кайфом при 38-градусной жаре выводила сидевшее во мне двухполярное дерьмо на качественно новый уровень. Алкоголь, травка и жара не сочетаются. Я ходил с обнаженным торсом, обматывая рубашку вокруг головы. Мои брюки спадали, потому что я потерял довольно много веса. Солнце поджаривало меня, я стал черным, как деготь. Я был похож на наркомана. Те, кто меня встречал, не узнавали меня. Один парень подошел ко мне за автографом, и, бац, я врезал ему. Как-то я встретил девушку, с которой я однажды переспал, она работала в магазине «Версаче». Она заволновалась обо мне.

– Майк, с тобой все в порядке? – спросила она меня.

– Да пошла ты, сука! – заорал я на нее. – Я тебя на дух не переношу! Я никогда не любил тебя!

Похоже, солнце выпарило мне мозги и я потерял рассудок.

Я не брал с собой денег, и когда я чувствовал обезвоживание, я заходил в какие-нибудь лавки, и ребята там давали мне воды. Иногда над моей головой гудели вертолеты местной прессы, словно я был Симпсоном из Бронко[259].

Мои занятия ходьбой сводили мою службу безопасности с ума. Они прозвали меня «Гамп» в честь Форреста Гампа[260]. Энтони Питтс пытался следовать за мной на некотором расстоянии, но зачастую я его терял. Иногда я даже не знал, находится ли он рядом. Я доходил от своего тренажерного зала до стрип-клуба «Гепарды», и Энтони наказал менеджерам вызвать его, если я там окажусь. Затем Энтони с другими ребятами по очереди ждали на автостоянке, высматривая меня.

Однажды я во время своей ходьбы зашел в парикмахерскую к своему приятелю Маку. Был особенно жаркий день, а у меня с собой была приличная порция травки. Я потусовался дома у Мака, но затем тому надо было забрать одежду из химчистки, и я пошел домой. Я был в приподнятом настроении, разговаривал сам с собой. Пройдя несколько кварталов, я вдруг заметил Энтони, который следовал за мной на внедорожнике. Я был таким обкуренным, что пришел в ярость. Мне стало все равно, жив я или уже умер. Я осознавал окружающее какими-то кусками. В приступе паранойи я вообразил себе, что Энтони шпионил за мной. Почему он, блин, оказывался везде там, куда шел я, мать его? Эта мысль запала в моем одурманенном мозгу, и я решил отплатить ему.

Итак, я повернул вниз по переулку, который вел к полицейскому участку. К моменту, когда Энтони подъехал, я успел пожаловаться на него копам. Энтони вышел из машины и сказал:

– Меня наняли, чтобы присматривать за вами, и теперь вам нужно сесть в машину. Давайте, мы возвращаемся домой.

– Я никуда не собираюсь садиться, – сказал я. – Этот парень меня беспокоит! Я хочу, чтобы этого человека арестовали! Он меня преследует!

Я вопил, и все это время при мне была нехилая порция марихуаны.

Копы начали задавать Энтони вопросы, а я сбежал. Я был уже в нескольких кварталах от участка, когда Энтони вновь догнал меня. Я был так зол, что взял кирпич, который лежал в канаве, и швырнул его прямо в лобовое стекло его внедорожника. Шони на следующий день дала ему денег для замены стекла.

22 августа я был оштрафован на 187 500 долларов за случайный удар рефери в Глазго. Это был самый большой штраф в истории Великобритании. Я расценил его как налог на добавленную стоимость. В это время я готовился заработать 20 миллиона долларов за поединок с Анджеем Голотой, «Грязным поляком». У Голоты, здоровенного джентльмена польского происхождения, была репутация одного из самых грязных боксеров в мире. Он выигрывал в двух боях с Риддиком Боу, но был дисквалифицирован за неоднократные удары ниже пояса. Я ходил в ту же образовательную спецшколу, что и Боу, так что я был психологически настроен на то, чтобы выиграть бой и отомстить за него.

14 сентября мы провели в Лос-Анджелесе пресс-конференцию, чтобы «раскрутить» предстоящий поединок, и я был в своем репертуаре.

– Я – осужденный насильник! Я – животное! Я – самый тупой боксер! Мне нужно убираться отсюда, или же я убью кого-нибудь, – потешался я, умирая со смеху.

– Я сейчас сижу на золофте, верно? Но это и все, что удерживает меня от того, чтобы прикончить всех вас. Поэтому-то я и сижу на нем. Вот смотрите, я сейчас выхожу на бой, так? Меня пока держат на разном дерьме, чтобы я никого, нах…й, случайно не е…нул, меня пичкают всем этим дерьмом, так? И я пока держусь, так? Я не хочу принимать золофт, но все обеспокоены тем, что я жестокий человек, что я просто зверь. И меня хотят видеть зверем только на ринге.

Я был в ударе. Или, по крайней мере, в отрубе от хорошей травки.

– Вы пишете о боксе, но вы все ведь никогда не дрались, никогда не были чемпионами, и вам неведома наша боль, наш пот. Вы не знаете, как бывает чертовски одиноко. Бокс – это самый одинокий вид спорта в мире. Понимаете, о чем я говорю? Я не трахал свою жену целый год. Да мне наплевать на Анджея Голоту, это ясно? Я месяцами не видел своих детей.

– Почему? – прервал мой монолог один из журналистов.

– Не твое собачье дело, белый пацан, суть в том, что я не видел их уже несколько месяцев. И мне наплевать на тебя и на любого из вас, это ясно? Мне не важно, жив я или нет. Я – неадекватный подонок. Приведите Анджея Голоту, приведите всех этих парней, пусть они сохранят свой титул, я не хочу их титула, я хочу, б… дь, лишить их здоровья. Потому что я сам испытываю боль и хочу, чтобы и они ее узнали. Я хочу, чтобы их дети увидели, как им больно. Я хочу, чтобы дети Леннокса Льюиса спросили: «Папочка, с тобой все в порядке?» Да, мне на них наплевать, потому что им наплевать на меня и на моих детей.

Вернувшись к себе домой в Лас-Вегас, я забавлялся игрой с двумя новыми котятами, которых мне добыли контрабандой. К тому времени я вынужден был избавиться от Кении. Мы держали ее в Техасе, и мой дрессировщик показывал ее некоторым любителям животных, которые, по их утверждению, работали с тиграми. Не знаю в точности, что произошло, но, насколько мне известно, одна из таких любителей перелезла через забор, чтобы взглянуть на Кению, и все окончилось печально. Звери, попробовав крови, становятся уже другими, так что мне пришлось избавиться от Кении. Мы безвозмездно передали ее в зоопарк в Калифорнии. На меня, как всегда, подали в суд, но я выиграл дело. Я не должен был пострадавшей леди никаких денег, но я чувствовал себя неловко, поэтому дал ей 250 000 долларов. «Она заслужила хоть что-то», – подумал я.

Поединок с Голотой должен был состояться в Детройте 20 октября[261]. В ночь перед боем я сильно волновался. Когда я собственнолично увидел Голоту на взвешивании, я испугался. Он, действительно, был крупным и казался безумным. По всей спине у него были большие красные шишки от приема стероидов. Он был похож, б… дь, на прокаженного. «Какого х… я мне сдался бой с этим здоровенным психом?» – думал я, лежа в постели и пытаясь уснуть. Я запалил косячок, и после первой же затяжки мое настроение изменилось. «Нах… й! Все будет за… сь!» – подумал я. Блин, мне нужен был этот косячок!

Я отказался сдавать анализ мочи на допинг-тест накануне боя, до выхода на ринг. Я решил после поединка воспользоваться своим приспособлением, получив его от Стива Томаса. В зале были Паффи, Лил Уэйн и другие рэперы из группы «Кэш мани», музыка которых сопровождала меня до ринга. Когда мы встретились в центре ринга, я смог сделать совершенно потрясающее выражение лица. Мне стало жаль, что рефери был такого маленького роста. Кто-то из нас двоих – я или Голота – мог случайно настучать ему в бубен.

В первом раунде я много работал по корпусу и чувствовал, как Голота выдыхается. Я очень плавно передвигался и качественно работал джебом. Удар в лицо, бац, бац, затем несколько ударов по корпусу. Он низко держал свою левую. Он выбросил несильный джеб, я нырнул под него и, бац, рассек ему левый глаз. За десять секунд до конца раунда я жестко попал прямой правой, и он упал.

В начале второго раунда я набросился на него. Я наносил массу беспорядочных ударов, в большинстве своем промахиваясь, но некоторые удары по корпусу все же достигали цели. К концу раунда он просто отступал, выбрасывая удары в моем направлении.

Я уже был готов начать третий раунд – и не мог поверить своим глазам: Голота конфликтовал со своим углом. Позже я пересмотрел материал Showtime, как Голота отказывался выходить на следующий раунд, а его секундант, этот маленький итальянец в возрасте, Аль Серто, кричал на него.

– Работай правой, б… дь! – кричал Серто.

– Я прекращаю драться, – ответил Голота.

– Не вздумай, ты, пид… р! Ты выигрываешь этот бой!

– Все, останавливай! – сказал Голота.

– Заглохни! Давай же, ты, мать твою! Ты выигрываешь!

– Я прекращаю бой, – сказал Голота. Он встал, оттолкнул Серто и направился по рингу. Я не знал, б… дь, чего ожидать от этого психа.

– Нет! Нет! – вопил на него Серто.

Голота подошел к рефери и сказал ему:

– Я прекращаю.

И судья остановил бой.

Но Серто еще не завершил. Когда Голота вернулся в свой угол, Серто попытался запихнуть ему в рот капу и вытолкнуть его на ринг. Однако с Голоты было довольно. Он надел свой халат и помчался с ринга. На пути к раздевалке в него кидали разное дерьмо. Кто-то швырнул в него «Апельсиновую содовую», которая разлилась по всему его телу.

Потом Голота пытался обвинить меня, заявив, что прекратил бой, поскольку у него началось головокружение от ударов головой, но он прекратил бой, сидя на своем табурете. Он был одним из тех, кто способен спятить от напряжения боя. На следующий день жена Голоты отвезла его в больницу в Чикаго, и врачи поставили ему диагноз: сотрясение мозга и перелом левой скулы в результате того удара правой, который уложил его на канвас.

Как только я вернулся в свою раздевалку, там появились чиновники из Мичигана, чтобы взять у меня анализ мочи для допинг-теста. Судя по всему, из-за Голоты они делали тестирование на наличие стероидов, но у меня не было времени, чтобы получить от Стива Томаса свое приспособление, и я был вынужден предоставить им свою собственную мочу. Конечно же, у меня обнаружили следы марихуаны. Мне следовало бы дать премию за ведение боя под наркотой, поскольку это притупляет агрессивность. Вместо этого меня дисквалифицировали на девяносто дней, что не имело ровным счетом никакого значения, так как я все равно не планировал драться в это время. Кроме того, меня оштрафовали на 5000 долларов и вынудили пожертвовать 200 000 долларов для благотворительного фонда в Мичигане. «Победа техническим нокаутом» была заменена на «решение не принято»[262].

Даже с учетом того, что за этот поединок я получил 20 миллионов долларов, в финансовом отношении я был в глубокой жопе. Дошло до того, что я начал переговоры с какими-то малазийскими промоутерами, которые хотели организовать у себя мои поединки. Чтобы убедить меня, они прислали леди, которую звали Роуз Чу, и она провела в моем доме несколько недель. Мне предложили гонорар в размере 16 миллионов долларов и дали миллион долларов аванса. Я даже позволил им заплатить 200 000 долларов за ремонт моего дома и погашение взноса за новый «Роллс-Ройс».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.