Глава XVII Россия, Санкт-Петербург — Абиссиния, Харрар, 1913 г.

Глава XVII

Россия, Санкт-Петербург — Абиссиния, Харрар, 1913 г.

Между берегом буйного Красного моря

И Суданским таинственным лесом видна,

Разметавшись среди четырех плоскогорий,

С отдыхающей львицею схожа, страна.

Н. Гумилев

Комнату заливал яркий солнечный свет, за окном радостно щебетали птицы, а прохожие, обрадовавшиеся редкому для весеннего Петербурга теплу, были одеты почти по-летнему, но Николай трясся от холода и все плотнее заворачивался в толстое ватное одеяло. Нет, здесь, в России, он не сможет согреться, здесь все еще слишком сильный мороз! Ему надо в Африку, обязательно надо туда, там достаточно жарко, там он перестанет мерзнуть!

Лучи, прорвавшиеся в комнату сквозь окно, были слишком яркими. Они слепили глаза, даже когда Гумилев опускал веки. Он попробовал отвернуться к стене, но солнечный свет отражался от нее и все равно причинял его измученным глазам нестерпимую боль. Тогда Николай натянул на голову край одеяла. Стало душно, но глаза перестали болеть, и он решил, что лучше полежит немного так. Может быть, если он не будет высовываться из-под одеяла, ему даже удастся согреться?

Он с наслаждением закрыл глаза и попытался хоть чуть-чуть расслабиться. Дышать под одеялом становилось все труднее, голова сделалась еще более тяжелой, звуки с улицы, с трудом доносившиеся до него через толстый слой ваты, постепенно затихали… Вскоре Николаю уже казалось, что он находится не у себя дома, а медленно плывет в лодке по Нилу — как три года назад, во время своего второго путешествия в Африку. Или в трюме корабля, как это было в самый первый раз…

Какой-то громкий стук, почти грохот, вырвал Николая из спокойного сна, в который он уже начал проваливаться, и вернул его в реальность — в солнечный апрельский день накануне отъезда в Абиссинию. Гумилев открыл глаза, осторожно перевернулся на другой бок и выглянул из-под одеяла. Перед ним стояла склонившаяся над его кроватью Анна. Звук, разбудивший его, был всего лишь легким стуком двери, когда она вошла в комнату.

— Коля, как ты? — заботливо спросила молодая женщина. На ее лице явно читались и беспокойство за него, и раздражение его упрямством.

— Ничего, — хриплым голосом отозвался Гумилев. — Не волнуйся, прошу тебя, мне уже лучше. Я сегодня высплюсь как следует и утром буду здоров. Вот увидишь!

Анна прижала руку к его лбу и сокрушенно покачала головой:

— Ты весь горишь. Отложи поездку, тебе нельзя никуда ехать в таком состоянии. Тебе даже с кровати вставать нельзя!

— Глупости, у меня уже были такие приступы, я знаю, что завтра все пройдет, — проворчал в ответ Николай и снова натянул на себя одеяло. — Дай мне выспаться, и все будет хорошо!

Ему показалось, что Анна что-то сказала в ответ, но он не расслышал ее слов. До него донесся лишь уже знакомый стук двери, и он понял, что жена вышла из комнаты. Поверила его словам или просто поняла, что спорить с ним бесполезно? Об этом Николай мог только догадываться. Утешало его лишь то, что он в общем-то сказал Анне правду. Это был далеко не первый приступ лихорадки, который ему пришлось пережить с тех пор, как он начал ездить в Африку, и длились эти приступы всегда только одну ночь. Утром жар у него действительно спадет. Проблема лишь в том, что на следующий день после болезни он всегда чувствовал ужасную слабость. И длилось это состояние в лучшем случае еще день или два. Так что утром ему стало бы не намного легче, и отправляться в путь в таком состоянии все равно довольно опасно. Но не мог же он сказать об этом Анне! Она снова стала бы убеждать его отложить отъезд, чтобы набраться сил, наверное, даже потребовала бы этого, но он никак не мог с этим согласиться, завтра утром он просто обязан выехать из столицы.

Оставалось одно — все-таки постараться заснуть и проспать как можно дольше. Если Анна не надумает снова разбудить его, чтобы отговорить от поездки, ему удастся хотя бы немного отдохнуть. «Только бы она не пришла, только бы не стала меня тормошить!» — это было последнее, о чем подумал Гумилев, погружаясь наконец в долгожданный сон.

Его желание исполнилось: Анна больше не приходила к нему и не пыталась его разбудить. Должно быть, сама крепко уснула, устав от домашних дел и от попыток уложить в кровать маленького Леву. Но Николай спал в эту ночь все-таки беспокойно, часто просыпаясь и с испугом думая, что уже утро и ему надо срочно вставать и собираться в дорогу. Но потом оказывалось, что за окном все еще темно, а до утра далеко, и Николай, облегченно вздыхая, снова закрывал глаза, радуясь возможности хоть немного отсрочить такое тяжелое дело, как вставание с кровати и сборы в дорогу.

В конце концов, проснувшись в очередной раз, Гумилев обнаружил, что в комнате стало светлее, а небо за слегка раздвинутыми занавесками уже не черное, а светло-серое. Его покой подходил к концу. И при мысли о том, что уже совсем скоро придется вылезти из-под теплого одеяла в холодный враждебный мир, Николай бессильно заскрипел зубами. В ту минуту ему казалось, что он отдал бы все на свете, лишь бы получить возможность пролежать в постели еще сутки!

Однако он мог позволить себе погреться под одеялом еще час. Заснуть больше не удалось, и он просто лежал, не шевелясь и стараясь как можно сильнее насладиться этой неподвижностью и теплом. А потом часы в соседней комнате пробили семь утра, и Николай медленно сел на кровати, протирая глаза и пытаясь понять, очень ли плохо или, в целом, терпимо он себя чувствует. Голова была тяжелой, но, к счастью, не кружилась, да и слабость во всем теле оказалась не такой уж сильной. Бывало и гораздо хуже!

За дверью послышались легкие, едва различимые шаги — если бы не заскрипевшая половица, молодой человек, возможно, не обратил бы на них внимания. Анна приблизилась к двери, остановилась возле нее и несколько секунд стояла, не двигаясь, видимо, прислушивалась к тому, что происходило в спальне Николая, а может, размышляла — выполнять оставленное мужем требование обязательно разбудить его или оставить его спящим, предотвратив, таким образом, слишком опасную поездку… Но Гумилев не стал дожидаться, когда жена сделает выбор, и сам, не без усилия поднявшись с кровати, осторожно приоткрыл дверь спальни.

На пороге действительно стояла Анна — растерянная, раздосадованная и даже слегка испуганная. Увидев заспанного бледного мужа, она, тихо ахнув, отступила назад.

— Здравствуй, — вымученно улыбнулся ей Николай. — Все хорошо, мне уже гораздо лучше! Сейчас поем, чаю крепкого выпью, и вообще все замечательно будет!

Анна посмотрела на него недоверчивым взглядом, но спорить не стала. Гумилев не сомневался, что больше всего на свете она сейчас хотела бы удержать его дома, и был благодарен ей за молчание. Ведь ему все равно пришлось бы уехать, и он своим упрямством лишь еще сильнее обидел бы ее. Правда, она, судя по всему, и так уже была на него обижена, потому что в ответ только молча кивнула и, не сказав ни слова, ушла в столовую.

Завтракали они тоже в полном молчании. Анна то и дело замирала и прислушивалась к тому, что делалось в ее комнате: не проснулся ли Лева? Затем она на цыпочках ушла к себе и, пока Николай собирался в дорогу, ни разу даже не выглянула из своей спальни. Гумилев старался не слишком спешить, оттягивал момент ухода до последнего, надеясь, что жена все-таки выйдет его проводить, и они расстанутся без обид друг на друга, но дверь, за которой она скрылась, оставалась закрытой, и оттуда не доносилось ни звука. В конце концов, боясь опоздать на поезд, Николай сам осторожно открыл дверь.

— Аня, я ухожу! — сказал он шепотом и, стараясь ступать как можно тише, подошел к кроватке спящего сына. Годовалый Лев, закутанный в теплое одеяло, улыбался во сне. Гумилеву очень хотелось наклониться и поцеловать его, но он побоялся разбудить ребенка. — Поцелуй его потом от меня! — попросил он Анну, смотревшую на него укоризненным взглядом, и прошептал: — Я скоро вернусь. Совсем скоро, ты и не заметишь, как время пролетит. Я вернусь, и у нас все будет хорошо!

— Да, конечно, — кивнула Анна, явно сдерживаясь, чтобы не возразить ему и не сказать вместо слов прощания какую-нибудь резкость. — Счастливого пути, Коля. И будь осторожен, пожалуйста.

— Я буду очень осторожен, обещаю! — обрадованный тем, что супруга сменила гнев на милость, воскликнул Гумилев и порывисто, как в юности, поцеловал ее. — До встречи!

Медлить нельзя было больше ни минуты: чтобы не опоздать на поезд, он должен был уже сейчас мчаться на вокзал на самой большей скорости. Николай в последний раз посмотрел на сына, схватил чемодан, в очередной раз мысленно порадовался, что весь остальной его багаж, вместе с оборудованием для экспедиции, уже загружен в вагон, и вышел из квартиры.

Слегка пошатываясь, он добрался до автомобиля и, с трудом загрузив чемодан на заднее сиденье, с облегченным вздохом уселся за руль. О том, можно ли ему управлять автомобилем в таком состоянии, Николай старался не думать, но неприятные мысли навязчиво лезли ему в голову всю дорогу до вокзала. Отгоняя их, он сбавлял скорость и некоторое время старался ехать особенно осторожно, внимательно следя за извозчиками и пешеходами, которые так и норовили выскочить на дорогу прямо у него перед носом. Но потом вспоминал, что опаздывает, и его автомобиль опять разгонялся, пугая ревом мотора медленно плетущихся по улицам лошадей и стоящих на краю тротуаров дородных торговок пирожками.

Гумилев примчался на вокзал за несколько минут до отхода поезда, вбежал в свой вагон, плюхнулся на свободное место и обессиленно закрыл глаза. Поезд тронулся и начал потихоньку набирать скорость, но он уже не слышал ни стука колес, ни разговоров других пассажиров. Утренние сборы и дорога до вокзала отняли у него последние силы.

Проснулся Николай только к вечеру. Поезд шел полным ходом, вагон раскачивался из стороны в сторону, и ему не сразу удалось встать на ноги — слабость от лихорадки все еще давала о себе знать. Он посидел немного, прислушиваясь к своим ощущениям, но в конце концов понял, что чувствует себя намного лучше. Как и следовало ожидать, болезнь, промучив его одну ночь, отступила и вскоре должна была окончательно оставить его в покое. «А Анна еще хотела меня удержать! Чтобы завтра я, уже совсем здоровый, сидел с ней дома и умирал от стыда из-за того, что всех подвел! — злился Николай. — Нет уж, не дождетесь! У меня есть долг, который я выполню до конца!» С этими словами он, пошатываясь, отправился в тамбур, чтобы глотнуть немного свежего воздуха.

Поезд тем временем уже давно выехал из города и мчался мимо зеленой стены леса. Небо над этой стеной было еще достаточно светлым, но на нем уже начали зажигаться первые звезды. Блеклые, еле заметные — как же им было далеко до похожих на сияющие бриллианты южных звезд на иссиня-черном африканском небе! Но Гумилев знал, что скоро все изменится, что с каждой ночью звезды будут становиться все ярче, а небо — все чернее. Так бывало во время его первых путешествий, так должно было быть и теперь.

И небо, как и прежде, не обмануло его ожиданий. В Одессе оно было красивее и глубже, чем в Петербурге, в Константинополе — бездоннее, чем в Одессе, в Порт-Саиде — волшебнее, чем в Константинополе. Ну а дальше, по дороге в Абиссинию, Николаю было уже не до звезд. Пробираясь через джунгли, надо было смотреть под ноги, а не на небо…

В следующий раз полюбоваться звездами Гумилев смог, только добравшись до цели своего путешествия — затерянной среди непроходимых зарослей русской православной миссии. Его встретил страшно обрадовавшийся редкому гостю из России молодой человек, когда-то белокожий, но теперь такой загорелый, что его можно было перепутать с аборигенами, и попросил немного подождать под навесом из жесткой сухой травы. Это было вечером, и на небе уже зажглись первые, самые яркие звезды. Николай не стал прятаться от них под травяной «крышей», он вышел из-под навеса, уселся возле одной из его стоек, прислонился к ней и, запрокинув голову, стал смотреть на эти звезды, каждую минуту обнаруживая, что среди них появилось еще несколько новых. Темнело в Африке быстро, и к тому времени, как к Николаю подошли двое помощников главы миссии, небесный свод над его головой превратился в усыпанную миллиардами звезд черную пропасть. Эта пропасть была еще красивее, чем во время прошлых экспедиций Гумилева, и он с трудом заставил себя оторвать от нее взгляд. Была бы его воля, любовался бы ими всю ночь, а к утру, когда звезды начали бы так же постепенно, одна за другой, гаснуть, сочинил бы стихотворение об этом переливающемся золотыми блестками небе! А потом его напечатали бы в каком-нибудь журнале в России, и друзья Николая читали бы его вслух на литературных вечерах, удивляясь ярким образам и доказывая друг другу, что это стихотворение — лучший образец акмеизма…

Но забыть обо всем и сочинять стихи, глядя на звезды, Гумилев позволить себе не мог. Его ждала работа, и стихи оставались непозволительной роскошью.

— Господин Гумилев, мы очень рады снова видеть вас здесь, — тихо сказал один из вышедших к Николаю мужчин. — Мы с нашим руководителем обдумали все, что вы предлагали нам в прошлый раз. Вы готовы обсудить это сейчас или хотите сначала отдохнуть?

Отдохнуть молодой путешественник не отказался бы, но ему не хотелось откладывать на потом то дело, ради которого он проделал такой длинный и тяжелый путь.

— Обсудим сейчас, — ответил он, вставая. — Я не устал.

Один из встретивших его миссионеров жестом пригласил Николая к возвышающейся чуть в стороне деревянной постройке — то ли школе, то ли больнице, то ли просто дому, где жили его соотечественники. Бросив последний взгляд на звездное небо, Гумилев зашагал к этой постройке вслед за местными жителями. Он не спешил — разговор ему в любом случае предстоял очень долгий…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.