Донос

Донос

Мало кому известно, что П. Е. Шелест исписал горы бумаги. Это несколько тысяч страниц убористого текста. Петр Ефимович не знал, что с ними делать. Издательства их не брали, поскольку, конечно же, видный деятель коммунистической эпохи не блистал литературным слогом. Но сколько в его записях ценных сведений, неизвестных фактов, потрясающих подробностей!

Престарелый ровесник ХХ века последовал умному совету и сдал свои рукописи в Центральный партийный архив. Теперь он называется Российским центром хранения и изучения документов новейшей истории. Понемногу записи П. Е. Шелеста становятся достоянием историков, политологов, журналистов. Какая-то часть его дневников и воспоминаний — необработанных, клочковатых — «живьем» вошла в книгу «…Да не судимы будете», вышедшую трехтысячным тиражом. Но большая часть — по-прежнему невостребована. Вот еще сведения, как говорится, из первоисточника.

Из дневниковых записей П. Е. Шелеста. Странички о действиях заговорщиков накануне снятия Н. С. Хрущева.

Все мы, кто знал и был посвящен в некоторые подробности подготовки «дела», ходили по острию лезвия. Хотя многие вопросы и были уже блокированы, но опасность сохранялась громадная. Н. С. Хрущев был первым секретарем ЦК КПСС, Председателем Совмина СССР. В наших условиях это не ограниченная ничем власть и, по существу, свобода действий. Его команда, одно слово — и многие из нас были бы обезврежены, изолированы и даже уничтожены, ведь велся по существу и форме заговор против главы правительства, а чем это кончается, хорошо известно. Но, несмотря на наличие сигналов и даже явных фактов политической интриги и прямого заговора, на сей раз Хрущев проявил излишнюю доверчивость, притупил бдительность и остроту. Он очень верил в свой авторитет, доверялся всякой лести и признаниям в верности ему. В подтверждение этому можно привести немало фактов. Один из них — мой разговор с Подгорным в Киеве.

Возвращаясь из Венгрии или Болгарии (это было уже накануне октябрьского Пленума ЦК), Подгорный сделал «вынужденную» посадку в Киеве «из-за погодных условий». Мы с ним встретились наедине ночью и много говорили о сложившейся обстановке. Я проинформировал его по вопросу, с кем из членов ЦК КПСС я встречался и вел беседу в разных формах. Со многими разговор был откровенным, некоторых прощупывал. Отношение и реакция были разные, некоторые терялись и отвечали на вопрос что-то не совсем внятное. С некоторыми товарищами я просто опасался вести разговоры на эту тему, об этом я и сказал Подгорному. Он мне в ответ сказал: «Будь осторожным». Впоследствии я убедился, что опасения были небезосновательными. Н. В. Подгорный проинформировал меня о проводимой работе по «делу» и тут же сказал, что из некоторых источников известно, что многие члены и кандидаты в члены Президиума ЦК занимают не твердую позицию, а довольно шаткую и опасную, что кое-кого даже пришлось предупредить об ответственности за возможные последствия, разглашения или выдачу сведений по «делу».

Суслов, Косыгин и некоторые другие занимали осторожно-выжидательную позицию, при этом ссылались на большой авторитет Хрущева в партии и народе и на то, как все это может отразиться на внешней политике и наших внутренних делах. Подавались голоса (Суслов): «А не вызовет ли это раскол в партии или даже гражданскую войну?» Многие спрашивают, какую позицию занимает Украина. К этому времени я еще не имел разговора со всеми членами Президиума ЦК КПУ, в том числе и с Д. С. Коротченко, который долгое время в Москве и на Украине работал вместе с Хрущевым.

Позиция Коротченко была нам немного ясна, но все же некоторые вопросы вызывали настороженность. Поэтому Брежнев и Подгорный настоятельно требовали переговорить с ним и их проинформировать. У меня состоялся обстоятельный разговор с Коротченко, я шел на определенный риск — открыл ему все карты наших действий. Он немного подумал, очевидно, все взвешивал, а затем сказал: «Я Никиту знаю давно, он хороший организатор, преданный коммунист, но, очевидно, на этом посту он зарвался — считает, что он уже «вождь». Много натворил политических ляпов, организационной неразберихи в нашей партии. Очевидно, будет лучше для него и для партии, когда он уйдет с этого поста, да и должности Первого секретаря и Предсовмина надо разделить. В 70 лет трудно руководить и управлять таким государством, как наша страна, да еще со старческим характером Никиты». После этого я прямо спросил: «Демьян Сергеевич, что мне передать Брежневу и Подгорному?» Он ответил: «Передай, что я с вами, и если нужно, могу по этому вопросу выступить где угодно». Содержание этого разговора мной было передано в Москву.

При нашей встрече в Киеве Подгорный мне сообщил следующее: перед самым отъездом в отпуск Н. С. Хрущева у него был довольно неприятный разговор, если не сказать худшего. «Пригласил меня, — говорит Подгорный, — и прямо поставил вопрос: «Что-то, товарищ Подгорный, идут разговоры, будто существует какая-то группа, которая хочет меня убрать, и вы к этой группе причастны?» («Представляешь мое состояние и положение?» — говорил мне тогда Подгорный.) Я собрался с силами и ответил: «Откуда вы, Никита Сергеевич, это взяли?» А сам думаю, какой подлец мог выдать все это? Хотя вероятность такая могла быть. Леня (Брежнев), ты знаешь, обращается ко мне, медлит и трусит, он даже мне сказал: «Может быть, отложить все это?» Я его выругал и сказал: «Хочешь погибать — погибай, но предавать товарищей не смей». Продолжали разговор почти всю ночь, Подгорный под конец сказал мне, что о якобы существующей группе заговора ему, Никите Сергеевичу, сказал его сын Сергей, которого предупредил какой-то работник КГБ.

А дело обстояло так: Игнатов Н. Г., будучи тогда Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, был в курсе «дела», и всех обстоятельств, связанных с организацией. По неосторожности, а может быть, бравируя знанием вопросов, доверился своим приближенным. Один из них обо всем написал письмо Н. С. Хрущеву, в письме почти все было изложено, что делалось за спиной Хрущева. Когда это письмо было прочитано Хрущеву, он пригласил к себе Подгорного, показал это письмо и при этом спросил: «Вы что-нибудь по этому вопросу знаете?»

Подгорный отвечал, что ему ничего не известно и тут же предложил поручить КГБ проверить все факты, изложенные в письме, будучи уверенным в том, что КГБ даст нужный ход этому письму. Но Хрущев по какой-то интуиции не принял этого предложения, а сказал, что он поручает этот вопрос А. И. Микояну: пусть он вызовет Игнатова, расследует и доложит. Нависла явная угроза над всеми нами. Но через В. П. Мжаванадзе, который в то время находился в Москве, сумели своевременно предупредить Игнатова о нависшей угрозе. Игнатову было сказано, чтобы он все отрицал в беседе с Микояном. Таким образом, письмо было передано в КГБ, откуда оно так никуда и не пошло.

Во всем этом и других вопросах особо важную роль играли Шелепин А. Н. и Семичастный В. Е. Впоследствии их Брежнев уберет так, как и многих других, которые много знали, имели свое мнение и их нежелательно было оставлять в руководстве. Что касается Хрущева, то его бдительность усыпили. Дело в том, что Н. С. Хрущев по своей человеческой натуре был доверчивым, верил товарищам, с кем ему приходилось работать. А главное, он уверовал, что его все поддерживают, авторитет его непоколебим. Он чересчур доверился, это его и погубило. Но нас всех, которые активно участвовали в заговоре против Хрущева, ненадолго спасло от прямой и организованной расправы, исходящей прямо от Брежнева.

С Н. В. Подгорным мы пришли к верному убеждению, что «промедление в этом деле смерти подобно», надо форсировать события, доводить вопрос до развязки, причем максимально для этого использовать время отсутствия в Москве Н. С. Хрущева.

История с утечкой информации о заговоре против Н. С. Хрущева в целом верна. Неточны лишь отдельные детали. Например, утверждение о письме сотрудника КГБ, которому стало известно о готовившемся смещении Никиты Сергеевича, и о пересылке этого письма Микояном руководству КГБ для проверки. У С. Н. Хрущева находим более достоверные сведения, поскольку именно к нему обратился сотрудник КГБ.

Однажды в доме Хрущева зазвонила правительственная «вертушка». В трубке, которую снял Сергей Никитич, раздался незнакомый голос:

— Можно попросить к телефону Никиту Сергеевича?

— Его нет в Москве, — ответил Хрущев-младший, недоумевая, кто же это звонит на квартиру. Тот, кто может звонить по этому телефону, прекрасно знал, где в тот момент находился отец.

— А кто со мной говорит? — последовал вопрос.

В голосе чувствовалось разочарование.

— Это его сын.

— Здравствуйте, Сергей Никитич, — заторопился собеседник, — с вами говорит Галюков Василий Иванович, бывший начальник охраны Николая Григорьевича Игнатова. Я с лета пытаюсь дозвониться до Никиты Сергеевича, мне надо ему сообщить очень важную информацию, и никак мне это не удается. Наконец, я добрался до «вертушки», решился к нему позвонить домой, и опять неудача.

Хрущев-младший очень удивился: о чем может говорить бывший начальник охраны Игнатова с Хрущевым, что у них может быть общего? Ситуация была необычной. Игнатов в то время занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР, членом Президиума ЦК КПСС уже не состоял.

— Выслушайте меня, — заторопился Галюков, опасаясь, и не без оснований, что собеседник положит трубку, — мне стало известно, что против Никиты Сергеевича готовится заговор! Об этом я хотел сообщить ему лично. Это очень важно. О заговоре мне стало известно из разговоров Игнатова. В него вовлечен широкий круг людей.

«Час от часу не легче, — подумал Сергей. — Это, наверное, сумасшедший. Какой может быть заговор в наше время? Чушь какая-то!..»

— Василий Иванович, вам надо обратиться в КГБ к Семичастному. Подобные дела в их компетенции, тем более что вы сами работаете там. Они во всем разберутся, если надо будет, доложат Никите Сергеевичу, — сказал Сергей, радуясь, что нашел выход из создавшегося положения. Однако радоваться было рано.

— К Семичастному я обратиться не могу, он сам активный участник заговора вместе с Шелепиным, Подгорным и другими. Обо всем этом я хотел лично рассказать Никите Сергеевичу. Ему грозит опасность. Теперь, когда вы сказали, что его нет в Москве, я не знаю, что и делать!..

После некоторых раздумий Сергей Хрущев встретился с Галюковым возле жилого дома ЦК на Кутузовском проспекте. Оттуда поехали за город, в молодой сосняк. Шли по тропке, и Галюков рассказывал различные эпизоды, характеризовавшие отношение Игнатова и других членов кремлевской верхушки к Никите Сергеевичу. По мнению Галюкова, замышлялось что-то подозрительное.

— Сергей Никитич, пожалуйста, звоните мне только в случае крайней необходимости, — прощаясь, сказал Галюков. — И прошу вас, ничего по телефону не говорить, только условиться о встрече. Мой телефон прослушивается, я в этом убежден. Даже проверял: не платил за телефон долгое время. По всем законам аппарат должны были отключить, а этого не сделали. Значит, меня подслушивают.

Как стало ясно Сергею позднее, и Галюков, и он были одинаково наивны в оценке возможностей КГБ. Его опасения о подслушивании домашнего телефона оказались только частью истины. Телефон правительственной связи на квартире Хрущева тоже подслушивался, а встреча Сергея с Василием Ивановичем была зафиксирована от первого до последнего шага. Потом они не могли сделать ни шагу без ведома компетентных органов.

Через некоторое время Хрущев вернулся в Москву. Во время вечерней прогулки сын рассказал ему о странном звонке и встрече с Галюковым.

— Повтори, кого назвал этот человек, — наконец прервал молчание отец.

— Игнатов, Подгорный, Брежнев, Шелепин, — стал вспоминать Сергей, стараясь быть поточней.

Отец задумался.

— Нет, невероятно. Брежнев, Подгорный, Шелепин — совершенно разные люди. Не может этого быть, — в раздумье произнес он. — Игнатов — возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?

В понедельник Сергей впервые после болезни отправился на работу. За ворохом новостей о происходившем на полигоне он совсем забыл о Галюкове.

Вечером, когда отец вернулся из Кремля, Сергей был уже дома. Отец, продолжая вчерашний разговор, сразу же начал без предисловий:

— Видимо, то, о чем ты говорил, чепуха. Мы с Микояном и Подгорным вместе выходили из Совета Министров, и я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня: «Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?» — вот его буквальные слова.

У Сергея сердце упало. Этого только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК.

— В среду я отправлюсь, как собирался, на Пицунду, по дороге залечу в Крым, проеду по полям в Краснодарском крае, — продолжал отец. — На всякий случай я попросил Микояна побеседовать с этим человеком. Он тебе позвонит. Пусть проверит. Он тоже собирается на Пицунду, задержится тут немного, все выяснит, когда прилетит, мне расскажет.

— Может, тебе задержаться и самому поговорить с этим человеком? — робко предложил сын.

Отец поморщился. Было видно, что заниматься этим делом он не станет.

— Нет, Микоян — человек опытный. Он все сделает. Я устал, хочу отдохнуть. И вообще… давай прекратим этот разговор.

— Можно я тоже прилечу на Пицунду? В этом году я в отпуске не был. Поживу там с тобой, — переменил Сергей тему разговора. В конце концов, отцу виднее, как поступать в подобной ситуации.

— Конечно! Мне будет веселее, — обрадовался он. — Сведешь этого чекиста с Микояном, бери отпуск и приезжай.

Отец улетел в Крым, где провел пару дней, а затем, с заездом в Краснодарский край, прибыл на Пицунду. Сергей оставался в Москве, решив не проявлять больше инициативы.

И вдруг в один из этих предотъездных дней у него на столе зазвонил телефон. Сергей снял трубку.

— Хрущева мне, — раздался требовательный голос.

Обращение было по меньшей мере необычным, и Сергей несколько опешил.

— Я вас слушаю…

— Микоян говорит, — продолжал собеседник. — Ты там говорил Никите Сергеевичу о беседе с каким-то человеком. Можешь его привезти ко мне?

— Конечно, Анастас Иванович. Назовите время, я созвонюсь и привезу его, куда вы скажете, — отозвался Сергей.

— На работу ко мне не привози. Приезжайте на квартиру сегодня в семь часов вечера. Привези его сам и поменьше обращайте на себя внимание, — то ли попросил, то ли приказал Анастас Иванович.

Сергей тут же набрал телефон Галюкова. На счастье, он оказался дома и сам снял трубку.

В тоне Галюкова было мало радости по поводу звонка, а когда Сергей сказал о Микояне, он просто испугался.

— Я бы не хотел, чтобы меня узнали…

— Не беспокойтесь. Мы поедем прямо на квартиру в моей машине, я сам буду за рулем. В семь часов уже темно. Охрана меня хорошо знает в лицо, я часто у них бываю, дружу с сыном Микояна Серго. Они не будут выяснять, кто сидит со мной в машине, — успокоил Хрущев-младший.

Без пяти минут семь они были у ворот особняка Микояна.

Обычно Анастас Иванович встречал Сергея приветливо, осведомлялся о делах, подшучивал. На этот раз он был холодно-официален и всем своим видом подчеркивал, насколько ему неприятен этот визит. Такой прием Сергея окончательно расстроил — вот первый результат его вмешательства не в свое дело. А что будет дальше?

Анастас Иванович предложил сесть в кресла. Сам он устроился за столом. Обстановка была сугубо официальной.

— Ручка есть? — спросил он Сергея.

— Конечно, — не понял он, полез в карман и достал авторучку.

Микоян показал на стопку чистых листов, лежавших на столе.

— Вот бумага, будешь записывать наш разговор. Потом расшифруешь запись и передашь мне.

После этого он обратился к Галюкову несколько приветливее:

— Повторите мне то, что вы рассказывали Сергею. Постарайтесь быть поточнее. Говорите только то, что вы на самом деле знаете. Домыслы и предположения оставьте при себе. Вы понимаете всю ответственность, которую берете на себя вашим сообщением?

Василий Иванович к тому времени полностью овладел собой. Конечно, он волновался, но внешне это никак не проявлялось.

— Да, Анастас Иванович, я полностью сознаю ответственность и отвечаю за свои слова. Позвольте изложить вам только факты.

Галюков почти слово в слово повторил то, что он говорил Хрущеву-младшему во время их встречи в лесу.

Сергей быстро писал, стараясь не пропустить ни слова.

Пока Галюков рассказывал, Микоян периодически кивал ему головой, как бы подбадривая, иногда слегка морщился. Но постепенно он стал явно проявлять все больший интерес.

Василий Иванович закончил расссказ об уже известных Сергею событиях и вопросительно посмотрел на Микояна.

— Вы давно работаете с Игнатовым? Расскажите о нем, может быть, вас что-то настораживало раньше? — поинтересовался Микоян.

Галюков начал вспоминать о каких-то фактах многолетней давности, они неожиданно вплетались в недавние события.

Микоян сидел, задумавшись, не обращая на гостей никакого внимания. Мысли его были где-то далеко. Наконец он повернул к гостям голову. Выражение лица было решительным, глаза блестели.

— Благодарю вас за сообщение, товарищ…

Анастас Иванович запнулся и взглянул на Сергея.

— Галюков, Василий Иванович Галюков, — торопливо вполголоса подсказал Сергей.

— …Галюков, — закончил Микоян. — Все, что вы сказали, очень важно. Вы проявили себя настоящим коммунистом. Я надеюсь, вы учитываете, что делаете это сообщение мне официально и тем самым берете на себя большую ответственность.

— Я понимаю всю меру ответственности. Перед тем как обратиться с моим сообщением, я долго думал, перепроверял себя, и целиком убежден в истинности своих слов. Как коммунист и чекист, я не могу поступить иначе, — твердо ответил Галюков.

— Ну что ж, это хорошо. Я не сомневаюсь, что эти сведения вы нам сообщили с добрыми намерениями и благодарю вас. Хочу только сказать, что мы знаем и Николая Викторовича Подгорного, и Леонида Ильича Брежнева, и Александра Николаевича Шелепина, и других товарищей как честных коммунистов, много лет беззаветно отдающих все свои силы на благо нашего народа, на благо Коммунистической партии, и продолжаем к ним относиться, как к своим соратникам по общей борьбе!

Увидев, что Сергей положил ручку, Анастас Иванович коротко бросил:

— Запиши, что я сказал!

От всего этого Сергей оторопел: для кого предназначалась столь выспренная декларация? Галюков говорил о своих подозрениях, а эти слова перечеркивали все сказанное.

Василий Иванович недоуменно посмотрел на Микояна. В глазах мелькнул страх. А Сергей в который уже раз подумал, что напрасно ввязался в это дело.

Анастас Иванович встал, давая понять, что разговор закончен.

— Если у вас будут какие-то добавления или новости, позвоните Сергею. Когда понадобитесь, мы вас вызовем, — и, повернув голову к Хрущеву-младшему, Микоян закончил: — Оформи запись беседы и передай мне. Я третьего улетаю на Пицунду.

— Я тоже поеду туда, хочу догулять отпуск, — ответил Сергей.

— Туда и привезешь запись. Никому ее не показывай, ни одному человеку. Я расскажу обо всем Никите Сергеевичу, посоветуемся.

Анастас Иванович протянул Галюкову руку.

— Сергей отвезет вас.

На следующее утро Сергей, как обычно, был на работе. Нужно было ликвидировать долги перед отпуском, как всегда, накопилось много дел — завершались одни проекты, начинались другие. И, главное, нужно было успеть оформить стенограмму беседы.

Расшифровать ее несложно. А как быть дальше? Печатать Сергей не умел, а доверить эту тайну кому-то постороннему невозможно. Было у них, конечно, машинописное бюро, где печатают самые секретные документы. Может, отдать туда? Нет, слишком рискованно. Придется писать от руки. Почерк у Сергея препаршивейший, но выбора нет.

Разложив свои листочки, он принялся за работу. Писал разборчиво, почти печатными буквами. Дело продвигалось медленно. Он вспоминал каждую фразу, старался не упустить ни слова. Постепенно втянулся, разговор врезался в память намертво. Крупные буквы заполняли страницу за страницей. Откуда-то пришло чувство собственной значимости, причастности к решению проблем государственной важности. Тревога последних дней отступила на второй план. Свою роль он выполнил. Сейчас Микоян уже на Пицунде, там они разберутся, что к чему, и примут все необходимые решения.

Вот и последняя страница. Заявление Анастаса Ивановича Сергей опустил: как-то оно не укладывалось в общий тон сухого перечисления фактов. Ведь готовилась не декларация, а справка для памяти.

Аккуратно собрал исписанные листы. Получилось хорошо, читалось легко, буквы все четкие, разборчивые. Мелькнула мысль: «Надо было бы под копирку сделать второй экземпляр». И тут же ее отбросил: «Зачем? Документ слишком секретный. Мало ли кому он может попасть в руки?» В тот момент он не мог себе представить реальной судьбы этой записки. Потом пришлось восстанавливать все по его заметкам, благо, хватило ума их не сжечь…

Итак, он в отпуске.

Через час-полтора дела закончены, и они выходят на аллейку, тянущуюся вдоль пляжа. Но сначала заходят в соседний дом за Микояном.

Сергею не терпится узнать, что же происходит, но вопросов не задает. Надо будет — сами скажут.

И все-таки, не утерпев, встревает в их разговор:

— Я привез запись, Анастас Иванович. Что с ней делать?

— Вернемся, отдашь Анастасу, — отвечает за Микояна отец. — Вчера приезжал к нам Воробьев, секретарь Краснодарского крайкома, — продолжил он. — Мы его спросили обо всех этих разговорах с Игнатовым. Он все начисто отрицал. Оказывается, ничего подобного не было. Он нас заверил, что информация этого человека, забыл его фамилию, — плод его воображения. Он у нас тут целый день был. Еще пару индюков в подарок привез, очень красивых. Ты сходи на хозяйственный двор, посмотри.

Считая тему исчерпанной, отец вернулся к текущим делам.

Сергей, по его словам, оторопел. Так, значит, они все эти дни не только ничего не предпринимали, но даже не пытались выяснить, соответствует ли истине полученная информация?!

«Поговорили с Воробьевым»… Но если он действительно о чем-то договаривался с Игнатовым, что-то знает, то, без сомнения, им ничего не скажет. Интересно, чего они ожидали: признания в подготовке отстранения Хрущева? Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?

Дорожка была узкой, втроем в ряд не уместиться. Хрущев-младший несколько поотстал и предался невеселым мыслям. Начало смеркаться. Стал накрапывать мелкий дождичек.

Наконец, они вернулись к даче. Микоян сказал, что пойдет к себе, а после ужина зайдет. Никита Сергеевич пригласил его вечером посмотреть присланный из Москвы новый кинофильм.

Пока они разговаривали, Сергей сбегал в свою комнату и принес папку с записью беседы. Правда, он уже перестал понимать, нужна ли она еще кому-нибудь здесь, на Пицунде.

Анастас Иванович, не раскрывая, сунул папку под мышку и ушел к себе.

Вечером, после окончания фильма, Анастас Иванович попросил Сергея зайти. Недоумевая, он пошел следом за ним.

На даче Микоян жил один. Они поднялись на второй этаж, и он жестом пригласил Сергея в спальню. Там он открыл трехстворчатый гардероб и, согнувшись, полез рукой под высокую стопку белья, лежавшую на нижней полке. Повозившись, он достал из-под белья папку, которую привез Сергей.

— Все правильно записано, только добавь в конце мои слова о том, что мы полностью доверяем и не сомневаемся в честности товарищей Подгорного, Брежнева и других, не допускаем мысли о возможности каких-то сепаратных действий с их стороны.

Микоян говорил «мы» по привычке, от имени Президиума ЦК. Сергея это не удивило.

Они вышли из спальни в столовую, точно такую же, как и у Хрущева на даче. Даже мебель и чехлы на ней были одинаковы.

— Садись, пиши.

Сергей присел и начал писать. Анастас Иванович стоял рядом, изредка поглядывая через плечо.

Закончив писать, Сергей протянул ему рукопись. Тот внимательно прочитал последний абзац и удовлетворенно кивнул. Некоторое время он о чем-то раздумывал, потом протянул листы назад.

— Распишись.

Сергей удивился: это же не официальный документ.

— А зачем?

— Так лучше. Ведь ты же записывал беседу.

Никаких оснований возражать у Сергея не было. На многочисленных стенограммах, которые ему приходилось читать вслух отцу, всегда внизу стояло: «Беседу записал такой-то».

Сергей взял листок и расписался.

— Вот теперь все хорошо. — Анастас Иванович аккуратно подровнял листы, сложил их в папку и молча направился в спальню. Сергей не знал, что ему делать, и, секунду поколебавшись, так же молча последовал за ним. Микоян открыл шкаф и засунул папку под стопку рубашек.

Повернувшись, он уловил недоуменный взгляд Сергея.

— Здесь будет сохраннее, — немного смутившись, пояснил Анастас Иванович, — а вообще этот твой человек, видимо, много навыдумывал. Воробьев вчера полностью все отрицал. Бывает, у людей излишне разыгрывается подозрительность.

Сергей попытался осторожно заметить, что если сказанное Галюковым — правда, то вряд ли Воробьев — участник всего этого дела — сразу, без каких-либо доказательств, признается.

— Ладно, иди домой, — ответил Микоян, явно не желая обсуждений.

Интересные подробности, не правда ли? Сергей Хрущев, который очень дружен и сейчас с сыном Микояна, не делает никаких выводов. Их за него пытается сделать бывший работник хрущевского ЦК публицист и общественный деятель Ф. М. Бурлацкий.

Судя по рассказу Сергея, Микоян не показал протокола Никите Сергеевичу, он только в общей форме передал ему эту историю. И, вероятно, передал в успокоительных тонах. Поэтому Хрущев не принял никаких контрмер. Бурлацкий прямо говорит: он не верит в версию, которая промелькнула в воспоминаниях Сергея, будто его отец сам отказался от борьбы, так как устал. Нет! Это был боец, и боец неистовый! Достаточно вспомнить ХХ съезд, или июнь 1957 года, или Венгрию в 1956 году, или карибский кризис. И был еще Хрущев в прекрасной рабочей форме. Что-то не то и не так.

Бурлацкий полагает, что на этот раз Никита Сергеевич понял бесполезность борьбы. Все было разыграно куда более умело, чем в 1957 году. Аппарат ЦК, КГБ и даже армия, которую возглавлял друг Хрущева Малиновский, больше не подчинялись ему. И еще ближайший соратник Микоян по-настоящему побоялся включиться в борьбу. Делать было нечего. Надо было подставить непокорную прежде, лобастую голову под неизбежный удар судьбы. Нет доказательств, что Хрущев внутренне сломался. Ему было всего семьдесят лет, и он мог продолжать свою деятельность. К тому же психологически он был совершенно не готов к крушению, напротив, чувствовал себя на вершине власти. Видимо, неожиданность удара и полное единство всех других членов руководства потрясли его. Он понял не только невозможность борьбы за власть, но и тщетность своих реформаторских усилий. Больше всего, по мнению Бурлацкого, Хрущев был поражен поведением самых близких соратников, подобранных им самим. Наверное, то же самое испытывает мужчина, когда застает любимую и прежде верную ему жену в постели с любовником. Онемение. Но если в последнем случае можно что-то предпринять, то в случае с Хрущевым сделать было ничего нельзя…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.