Глава 24 Так мы тонули
Глава 24
Так мы тонули
Как только я шлепнулся в воду, неподалеку упал вражеский снаряд, взрыв которого заставил содрогнуться океан, поднялась высокая стремительная волна. Впервые я почувствовал настоящую панику затравленного зверя, ужас, который охватывает, если чувствуешь, что противник охотится за тобой. Не за тобой и остальными, а за тобой лично. Еще один снаряд. Он прилетел, вертясь, словно штопор, и завывая, как собака на луну. И тут мной овладело совершенно идиотское ощущение, сумасшедший страх, заставивший меня, когда я слышал звук приближающегося снаряда, прятать голову под воду — для защиты. Короче говоря, я повел себя как страус, прячущий голову в песок перед лицом врага. Снаряды падали один за другим, но, насколько я мог судить, попаданий больше не было. Дымовая завеса мешала артиллеристам «Девоншира» прицелиться.
Я все-таки опомнился, сумел взять себя в руки и собрать разбежавшиеся мысли. Я даже приподнял повыше голову, вспомнив о том, что разлившееся топливо может попасть в легкие. Я даже забеспокоился, заметил ли меня кто-нибудь, и понадеялся, что нет. Так условности, внушаемые на протяжении долгих лет, руководят внешними реакциями индивида, даже если внутренне он съеживается от страха. Неплохая тема для доктора философии? Откровенно говоря, у меня в тот момент не наблюдалось желания пофилософствовать. Я был слишком занят проблемой выживания.
До меня донеслась целая серия звуков — они были глухими и вовсе не похожи на звук летящих снарядов. Это взорвались заряды на «Атлантисе», и я с трудом справился с вызванными взрывами волнами. Когда ветер развеял дымовую завесу, с «Девоншира» стало видно, в каком состоянии находится жертва. В дальнейшем ведении огня никакой необходимости не было, поэтому он сразу прекратился. Плавая вокруг, я слышал стон раздираемого металла, постепенно затихавший по мере погружения корабля, крики пловцов. Сейчас, когда огонь прекратился, мы, словно глухие люди, внезапно обретшие слух, поняли, что в мире есть много разных звуков, если, конечно, их не заглушает грохот взрывов и вой снарядов. В недрах «Атлантиса» снова грохнуло, и из него повалил дым, только на этот раз это уже была не дымовая завеса. Взорвались очередные заряды, заложенные Фелером. Корабль начала сотрясать дрожь. Конец был уже близок.
Мы видели, как корабль начал погружаться в морскую пучину. Сначала под воду ушла корма, нос поднялся вверх, и мы смогли увидеть рваную отметину на корпусе — память о Кергелене.
«Атлантис», бывший нашим домом на протяжении почти двух лет, теперь отправлялся по пути своих жертв, оставив нас без приюта. Мы с болью в сердце следили за его агонией, но вместе с тем не забывали о необходимости позаботиться о собственном выживании. Мы должны были выполнять самые элементарные меры предосторожности, в первую очередь следить, чтобы разлившаяся нефть не попала в ноздри. Случайно бросив взгляд в сторону, я увидел душераздирающую сцену. Никогда бы не подумал, что подобное может происходить и в жизни, а не только в кино и приключенческой литературе.
Недалеко от меня, находясь в центре группы из двадцати матросов, Рогге отчаянно пытался выпрямиться в воде, стать по стойке «смирно». И когда «Атлантис» скрылся под водой, он все-таки вытянулся и вскинул руку в прощальном салюте. По его покрытому пятнами копоти и нефти лицу текли слезы. Это был первый и последний раз, когда я видел командира в слезах! Я тоже с трудом проглотил подкативший к горлу комок: корабль умирал, совсем как человек. До нас доносился стон не выдерживающей напряжения стали, хрип ломающегося дерева и порывистое дыхание — шипение раскаленного метала, погружающегося в холодную воду. Еще один вздох — выброс пара, — и смертельно раненный «Атлантис» скрылся под водой.
Наши спасательные шлюпки отошли слишком далеко и не были видны. Мы не сомневались, что нас будут искать, но понимали, что найдут, скорее всего, не скоро. Поэтому следовало обзавестись «соломинкой» — изрядным куском дерева, который помог бы продержаться на плаву достаточно долго. Именно этим и были заняты матросы, плавающие среди обломков.
В нескольких метрах от себя я заметил человека. Он без движения лежал на поверхности воды, низко опустив голову. Я тоже был потрясен случившимся, но все-таки уже начал соображать, и решил, что парень, как и я раньше, пытается спрятаться в воде от снарядов, не понимая, что огонь с крейсера прекратился. Я окликнул его, хотел сказать, что опасности больше нет, но только ответа не дождался.
— Эй, парень, подними голову, захлебнешься! — крикнул я.
Никакого ответа. Я подплыл ближе, поднял его голову и заглянул в лицо. Его широко открытые глаза, когда-то такие веселые, теперь смотрели в вечность. Но я продолжал тормошить его, еще не осознавая, что это бесполезно, пока не услышал громкий плеск, чей-то вопль: «Акулы!» и отчаянный крик боли.
Вес человека, которого я поддерживал, неожиданно резко увеличился. Кто-то с силой тянул его вниз, яростно вырывал его из моих рук. Именно тогда я заметил черно-белый живот. Акула тянула его за собой в темную глубину. Я рванулся в сторону и поплыл со всей скоростью, на которую был способен. Я кричал, ругался, молился — все одновременно. И тут я с ужасом заметил, что за мной по воде тянется кровавый след, причем это не кровь моего мертвого товарища, а моя собственная. Моя правая рука была окровавлена! Неужели острые, словно гвозди, зубы, вырывавшие из моих рук добычу, зацепили и меня? Вряд ли. Акула отхватила бы всю руку. А она была вроде бы на месте. И тут я вспомнил, что сунул в карман бритвенные лезвия. Их упаковка размокла в воде, вот я и порезал руку, когда в панике удирал от акулы. Это, конечно, утешение, но слабое. Кровь быстро привлечет ко мне безжалостных хищниц.
Боже правый! За мной плыл, колотя руками по воде, человек. Я моментально лишился сил, почувствовал себя во власти странного оцепенения, безразличия ко всему окружающему. Я почувствовал, что мне не хватает воздуха, задрожал, почему-то рассмеялся… Проплывая мимо меня, пловец завопил:
— Ради бога, спасайся! Акулы! — Его громкий голос, от ужаса ставший и вовсе пронзительным, вернул меня к действительности.
Я снова обрел способность здраво мыслить и изо всех сил вцепился в проплывающий мимо деревянный обломок. Потом я обнаружил покачивающийся на волнах плот и ухватился за него.
Громкий гул мотора — и снова появился вражеский самолет. Отвратительное жужжание назойливого шмеля, кружившего высоко в небе во время обстрела, теперь сменилось ровным гулом — «Уолрос» пролетел буквально в метре над нашими головами. Помню, я подумал, какое, собственно говоря, небольшое расстояние нас разделяет. Между относительной безопасностью кабины и не слишком благоприятными перспективами нашего пребывания в кишащей акулами воде всего лишь один метр! Когда самолет сделал второй заход, мы смогли ясно разглядеть лицо летчика. Оно было так близко и в то же время неизмеримо далеко, как божество на горе Олимп. Мы отчетливо видели камеру, снимающую сцену нашего окончательного разгрома, — бесстрастный записывающий механизм, неотъемлемый атрибут современной войны.
Самолет снова и снова кружил над плавающими среди обломков людьми. Мне оставалось только чертыхаться, поскольку я точно знал: пока самолет остается в воздухе, нет никакой надежды на всплытие U-126. Но в одном, по крайней мере, нам повезло. Море, по всей вероятности, решило не обрушивать на нас свою ярость, ограничившись испытанием акулами. Здесь не было гигантских волн, коими так славится Северная Атлантика, и наши спасательные шлюпки остались целыми. Мы продолжали надеяться на помощь подводной лодки, потому что «Девоншир» нас покинул. Вражеский крейсер уже превратился в едва различимую точку на горизонте. Наконец, улетел и самолет. Мы, уцелевшие моряки с «Атлантиса», остались в море одни. Только мы и акулы.
Как мы боялись и ненавидели их острые, впивающиеся в живую плоть зубы. На плоту один из моряков стал впередсмотрящим — высматривал в воде наших злейших недругов.
— Акулы! Акулы! — В состоянии, близком к панике, мы ныряли и начинали с шумом выдыхать воздух, громко фыркая. Мы знали, что чем больше шума будем производить, тем больше вероятность отпугнуть зубастых тварей. Самое интересное, что даже в столь мрачной ситуации, «играя на чужом поле», дисциплинированный человек снова победил! И акулы оставили нас в покое.
Через два часа меня втащили в один из вельботов. Ощутив под ногами твердое сухое дерево, я почувствовал себя самым счастливым человеком в мире.
Я огляделся. Компания здесь собралась весьма разношерстная и изрядно потрепанная. Люди с радостью встречали каждого нового человека, ведь никто не знал, кто из нас остался в живых. Где Шмидт? Привет, Эрнст. Ах, это ты, Вернер? Выглядишь ты не очень, старина. Иди сюда скорее.
Каждого вновь прибывшего расспрашивали о своих товарищах. Я поискал глазами Кросса — рулевого. Но его с нами не было. Он был уже мертв. Позже я узнал, как было дело. Кросса погубила вежливость. Он как раз направлялся к трапу, ведущему на шлюпочную палубу, когда встретил офицера и остановился, чтобы его пропустить. Через мгновение у его ног разорвался снаряд.
Наш ветеран Пигорс уцелел. Было так приятно видеть его ухмыляющуюся физиономию! Но, увы, позже война все-таки забрала его жизнь. Но тогда он уже служил на подводной лодке. Второй помощник Кюн был ранен. Райль уже оказал ему первую помощь и теперь продолжал заниматься перевязкой ран и выведением людей из шока.
Таковы уж странности человеческой натуры, необъяснимые парадоксы жизни, что, чем тяжелее положение человека, тем легче его развеселить. В условиях всеобщей безысходности даже самые незначительные происшествия, лишенные налета трагизма, вызывают бурное веселье. Так, например, получилось с Буллой и его гардеробом. Он встретил свой шкаф, плывущий навстречу, в полной целостности и закрытой дверью вверх!
— Привет, дружок, — обрадовался Булла, открыл шкаф и обнаружил все свои вещи абсолютно сухими. Он достал оттуда теплый свитер и трубку — все-таки английский «Данхилл» — и удовлетворенно заметил: — Это пригодится! — вызвав приступ общего хохота.
Ферри тоже уцелел. Матрос, прыгнувший с ним за борт, посадил его на кусок дерева и все время плавал рядом, всячески успокаивая дрожащего скотчтерьера.
Из всех нас только капитан-лейтенант Бауэр вовсе не испытывал благодарности судьбе и, казалось, не радовался спасению. Он был слишком поглощен другими делами: непрерывно осматривал поверхность моря, каждую секунду ожидая появления своей субмарины, попутно бормоча что-то себе под нос. Из его возбужденных сетований можно было сделать вывод, что весь мир, и мы в первую очередь, составили против него некий заговор, имеющий целью опорочить подводный флот, а лично его выставить дураком. Вскоре, к нашему общему облегчению, подводная лодка, наконец, всплыла. Она появилась с элегантной, слегка небрежной уверенностью военного корабля, не сомневающегося, что все моря на земле ему покорятся. Но когда боевая рубка появилась над водой и на мостик вышел старший помощник, покинутый командир дал волю своим чувствам, причем в выражениях, знакомых далеко не всякому сквернослову боцману. Наш гнев быстро прошел. В конце концов, юноша, волею судьбы принявший командование, все равно не мог почти ничего сделать. Слишком уж опытным и умелым показал себя противник. Хорошо уже, что у парня хватило ума не ввязываться в предприятие, обреченное на провал, уцелеть и спасти нас.
А потом мы устроили совещание. Это было самое странное совещание, в котором мне когда-либо доводилось участвовать. Конференц-залом для него служила кучка вельботов, шлюпок и плотов, собравшаяся у корпуса подводной лодки. Триста человек ожидали решения, каким образом они попадут в безопасное место. Мы рассматривали две альтернативы.
Первая. Мы могли взять курс на Фритаун. Следуя в восточном направлении, мы могли быстрее всего выйти на главные торговые пути (если речь шла только о нашем спасении) и использовать восточные течения.
Вторая. Мы могли отправиться в Бразилию. Этот проект был предложен с самого начала и представлялся откровенно фантастическим. До Бразилии было 900 миль.
Первый план был решительно отвергнут Рогге. Он не желал, чтобы нас постигла участь пленных, если этого можно было избежать. Хочу с гордостью отметить, что с этим соображением согласились все.
Один из главных старшин по фамилии Фролих помог нам сделать выбор в пользу Бразилии. Он служил у Лангсдорфа и находился на «Графе Шпее» во время печального эпизода на реке Ла-Плата. Интернированный местными властями, он сбежал и несколько месяцев скрывался у немецких поселенцев, перебираясь с фермы на ферму, пока не пробрался на блокадопрорыватель, шедший в Германию.
Позже «Атлантис» встретился с кораблем, на котором служил Фролих. Старшина очень понравился Рогге, который прямо сказал, что хотел бы видеть такого человека в составе своей команды. Наше гостеприимство также произвело должное впечатление. Короче говоря, когда Фролиху было приказано присоединиться к нам, он не слишком расстроился. Позже он стал нашей опорой во многих отношениях: не только в качестве эффективного главстаршины-радиста, но и эксперта по вопросу, «как уцелеть в Латинской Америке». Лично мне идея с каждой минутой нравилась все больше. Мои доллары теперь сохли на солнышке, и я был уверен, что шансы у нас весьма неплохи, если, конечно, мы сможем преодолеть навигационные опасности на пути туда.
Итак, нам предстоял путь в Бразилию, а команде U-126 пришлось брать на себя ответственность за наших раненых. Больше всех негодовал по этому поводу ее командир.
— У меня не плавучий госпиталь, — заявил он, — и не буксир. — Однако он приказал разместить сорок человек из нашей команды, страдавших от последствий тяжелого шока, на открытых палубах и согласился взять нас на буксир. Но предупредил: — Если нас заметят англичане, вам придется пошевеливаться. Прыгайте, и чем быстрее, тем лучше, потому что мы нырнем без предупреждения. А когда прыгнете, плывите изо всех сил, иначе засосет.
Получив столь ободряющее напутствие, мы привязали свои шлюпки к субмарине, и наш неопрятный, сильно растянувшийся караван двинулся в 900-мильное странствие по самой переменчивой и предательской из всех существующих пустынь. Приятнейшая перспектива! Уже через пару часов я начал сомневаться, не переоценили ли мы преимущества двенадцатидневного плавания в Бразилию. Оно представляло собой вовсе не спокойный отдых, в процессе которого спасенные моряки удобно расположились в шлюпках, а подводная лодка выполняла роль осла. Картина была далека от таковой. Буксирные тросы постоянно рвались, оставляя вельботы и плоты на произвол судьбы. Приходилось ждать, пока измученные люди на веслах не вернут их на место. Тросы снова закреплялись, и путешествие возобновлялось, но не надолго, и вскоре история повторялась. Я уже не помню, сколько раз это происходило и как часто мы останавливались и собирали потерявшихся, но гребцам приходилось работать в поте лица, ведь на шлюпках, рассчитанных на сорок человек, находилось не меньше семидесяти. Поэтому мы продвигались вперед до обидного медленно.
Днем солнце опаляло нас со всей доступной ему тропической силой. Наша просоленная и высушенная одежда стала жесткой, терлась о кожу и вызывала появление крайне болезненных воспалений. Даже незначительные царапины под воздействием солнца и соленых брызг доставляли множество неприятных ощущений. Губы трескались, глаза опухали и слезились. Деревянные части лодок раскалялись на солнце, так что их было опасно даже трогать, а уж лежать на них было сущим несчастьем. Я был одним из немногих счастливых обладателей ботинок, чем вызывал постоянную зависть окружающих, которым приходилось отрывать лоскутки одежды и сооружать нечто вроде портянок, чтобы предохранить босые ступни от ожогов при ходьбе по обжигающей обшивке.
А по ночам мы ужасно мерзли. Клацая зубами и хлопая себя по рукам и ногам, мы прижимались друг к другу в поисках тепла. Заснуть удавалось нечасто, но это было даже хорошо, поскольку у периода благодатного забытья был слишком уж неприятный конец. Проснувшись, ты чувствовал себя заключенным в холодильной камере и начинал отчаянно завидовать раненым, находившимся хотя и в стесненных условиях внутренних помещений U-126, зато в тепле. Трех дней такой жизни мне вполне хватило, чтобы почувствовать себя абсолютно несчастным. То же самое касалось и остальных. Нет, мы не испытывали слишком уж сильных мучений, да и лишения, которым подвергались, строго говоря, не были нестерпимыми. Если сравнивать с испытаниями, которым подвергались другие команды потопленных судов в этих водах, наши страдания и страданиями-то назвать было нельзя — так, легкие неприятности. А во многих отношениях нам просто фантастически повезло. Мы потеряли десять человек убитыми, но, если учесть ярость обстрела, которому нас подверг «Девоншир», эта цифра была на удивление низкой. Нам каждый день сообщали о состоянии раненых, которые с каждым днем чувствовали себя лучше. Да и нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что мы находились в обстановке относительного психологического комфорта, то есть были избавлены от необходимости каждую минуту слушать стоны людей, которым ничем не могли помочь.
Семьдесят шесть часов, которые показались годами, продолжалось наше путешествие в Бразилию, которая становилась только дальше, и даже ее светлый образ в наших сердцах изрядно потускнел. Мы еще по инерции болтали о черноглазых сеньоритах и теплых пляжах, но с каждым часом шутки становились все более вымученными и тяжеловесными, и даже доллары в качестве стелек моих ботинок уже перестали быть мишенью для остряков. Счастливая звезда «Атлантиса» продолжала нам светить. Прибыла помощь. На призыв подлодки откликнулось судно, увидев которое мы с трудом поверили своим глазам. Мы, конечно, знали, что просьба о помощи отправилась в эфир. Но в море случается всякое. Но вот он, перед нашими глазами — 3660-тонный «Питон», занимавшийся передачей топлива немецким субмаринам.
Мы подошли к борту. Матросы «Питона» приветствовали нас, перевесившись через поручни. Невозможно описать чувство облегчения, которое мы испытали, ступив на палубу этого судна.
— Ну, наконец-то добрались, — обрадованно сообщил кто-то за моей спиной.
— Здесь ты сможешь как следует отдохнуть, Франц, — вторил ему другой голос.
А Рогге, хотя и был одет несоответствующим образом — в офицерской фуражке и кителе, легких парусиновых туфлях и шортах, — вел себя с большим достоинством. Оказавшись на палубе, он вытянулся, отдал честь и проговорил:
— Докладываю о прибытии капитана и команды вспомогательного крейсера «Атлантис» на борт «Питона», господин капитан.
Рогге есть Рогге! Хладнокровный, безупречно вежливый профессиональный военно-морской офицер остается таковым в любой обстановке!
— Добро пожаловать на борт, — сказал капитан «Питона».
Вот и кончились наши мытарства. По крайней мере, мы так думали.
На «Питоне» нас приняли с большой сердечностью и гостеприимством, и я с двумя другими офицерами получил в свое распоряжение каюту. Ну разве не роскошь?
Когда же мы начали подъем на борт массивных вельботов, команда «Питона», в основном состоявшая из зеленых новичков, выразила недоумение.
— Зачем таскать это за собой? — удивился один из юных матросов.
— Потому что, сынок, — ответствовал умудренный жизненным опытом старшина, — никогда не знаешь, когда они понадобятся.
На протяжении следующих дней у меня было много свободного времени, чтобы обдумать последние события и гибель судна. Сейчас, когда спала лихорадка, владевшая нами во время обстрела, я мог взглянуть на все происшедшее спокойно и объективно, правильно оценить влияние отдельных факторов на наше поражение.
Основным, как мне представлялось, был вопрос о невмешательстве в бой молодого подводника, волею судьбы ставшего командиром U-126. На самом деле «Девоншир», постоянно маневрируя на скорости от 25 до 30 узлов, практически не оставлял возможности для торпедной атаки. К тому же крейсер все время держался на значительном удалении от рейдера. Если бы «Девоншир» приблизился, он подвергся бы с нашей стороны столь же «грубому» обращению, как «Сидней» в столкновении с нашим коллегой-рейдером «Кормораном».[41] А если бы британский крейсер оставался на сцене еще некоторое время, полагаю, U-126 обязательно воспользовалась бы шансом.
Мы не таили злобу против «Девоншира». Более того, я в глубине души сочувствовал его капитану, которому пришлось принимать крайне тяжелое решение. Как следовало из документов адмиралтейства, которые я прочитал позднее, он был уверен, что на борту «Атлантиса» находятся британские пленные.
В действительности в момент столкновения с «Девонширом» у нас на борту находился только один пленный. Остальные были незадолго до этого переведены на борт судна снабжения. Исключение составил Фрэнк Виковари, тяжело раненный во время инцидента с «Замзамом». Мы решили, что в его интересах необходимо продолжить лечение в нашем корабельном госпитале. Виковари первого посадили в спасательную шлюпку, когда команда начала покидать корабль, и он благополучно пережил все превратности долгой дороги домой.
На пятый день нашего пребывания на борту «Питона» был получен приказ о проведении очередной операции по передаче топлива подводным лодкам на полпути между пунктами Роза и Одуванчик.
— Будем надеяться, — заметил Фелер, — что на этот раз нам повезет больше. Не зря же старики утверждают, что снаряд не падает дважды в одно и то же место.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.