Глава 8 Дети под дулами наших орудий

Глава 8

Дети под дулами наших орудий

Когда шлюпка с горящего лайнера «Кеммендайн» подошла к борту «Атлантиса», у борта съежился и горько плакал и молился маленький мальчик-индус.

— Пожалуйста, Господи, спаси меня. Прошу тебя, Господи, помоги ему. Молю тебя, Господи, не дай мне умереть. Сохрани его, Господи.

Черные глаза малыша, в которых плескался ужас и недетская тоска, следили за плывущим моряком, и, даже когда мужчина ухватился за уключину и, подтянувшись, перевалился через борт в шлюпку, ребенок не прекратил мольбы. Оказавшись на «Атлантисе», мальчик продолжал молиться. Казалось, он никогда не остановится.

— Успокойся, — сказали ему. — С ним все в порядке. Он спасен. И ты спасен. Вы оба в безопасности.

Но от шока, в ледяные объятия которого попал мальчонка, когда наши орудия начали стрелять по «Кеммендайну», избавиться было не так легко. Он, словно заезженная граммофонная пластинка, твердил одно и то же до тех пор, пока не уснул.

«Кеммендайн» мы встретили 13 июля. Лайнер шел из Кейптауна в Рангун, среди пассажиров были британские женщины и дети, отправившиеся к своим мужьям в Бирму. Также на борту были индусы, в основном торговцы, эвакуированные вместе с семьями из Гибралтара. В то теплое солнечное утро они вовсе не думали об опасности, ведь судно находилось в районе, свободном от немецких подводных лодок. Когда матросы убрали затемнение с окон салона, а произошло это днем или двумя ранее, было много добродушных шуток об излишней осторожности капитана, настаивавшего на соблюдении этой меры безопасности так долго. Пассажиры как раз закончили завтрак, когда прошел слух, что в пределах видимости замечено незнакомое судно, и с волнением, которое всегда охватывает морских путешественников в такие минуты, англичане прервали свои обычные занятия и отправились на шлюпочную палубу наблюдать за процессом расхождения судов. Даже индусы, до сих пор активно обсуждавшие ребенка, который вот-вот должен был родиться у одного из них, поддались общему настроению. Для пассажиров «Кеммендайна» война была очень-очень далеко.

Мы услышали, как на «Кеммендайне» заработал радиопередатчик. В 9.30 наши орудия открыли огонь.

— Хорошая работа, Каш, — отметил Рогге.

Лайнер остановился. Его радио молчало. На мачте подняли флаг, сигнализирующий о капитуляции. Ослепительная белизна надстройки начала медленно тускнеть — ее постепенно окутывало дымом.

Каш довольно ухмыльнулся. Да, действительно получилось неплохо. Артиллеристы сработали на совесть. Налицо явная экономия снарядов. Одного залпа оказалось достаточно, чтобы выполнить поставленную задачу. Один снаряд пробил корпус в районе ватерлинии, второй разрушил радиорубку. Каш обвел глазами своих людей, довольный, что удалось создать из них безукоризненную команду. Каша намного больше интересовали математические результаты его деятельности, чем влияние его работы на человеческий фактор противника. То, что его точная стрельба позволяла сохранить чью-то жизнь, было, конечно, хорошо, ведь менее опытные артиллеристы могли всякий раз устраивать бойню. Но это была, так сказать, техническая деталь. Больше всего его интересовала скорость действий артиллерийских расчетов и точность огня.

Мы пошли на сближение, наблюдая за происходящим на палубах «Кеммендайна». Там пассажиры рассаживались в шлюпки. Я занялся проверкой оборудования, необходимого абордажной партии. А потом произошло невероятное. Орудие в корме «Кеммендайна» неожиданно выстрелило! Кто-то выкрикнул:

— Противник открыл огонь!

Раздался грохот и всплеск — снаряд разорвался в море не так далеко от борта «Атлантиса». Столб воды, взметнувшийся высоко в небо и частично обрушившийся на палубу, стал символическим восклицательным знаком, завершившим весьма эмоциональные высказывания наших офицеров.

Я никогда раньше не видел Рогге по-настоящему обозленным: в любых ситуациях он держался в рамках, сказывалась самодисциплина, практикуемая в течение многих лет. Поэтому мы привыкли считать капитана спокойным и невозмутимым, как скала.

— Залп! — приказал Рогге, и орудия заговорили.

Мы только вздрогнули. У всех одновременно появилось ощущение, что Рогге намерен разнести лайнер на куски. Каменц поморщился от острого запаха пороха.

— Это может быть какая-то ошибка, господин капитан. — Но на нашего нападающего противника снова обрушился град снарядов. Каменц снова взглянул в сторону «Кеммендайна». — Там у орудия только один человек. Чертов фанатик, не считающийся ни с кем, кроме собственных бредовых идей.

Рогге не ответил, но явно засомневался, потом махнул рукой.

— Прекратить огонь!

Однако он все еще был в ярости, причем имел для этого все основания. Он велел прекратить огонь, потому что вмешательство Каменца помогло ему понять, что в создавшихся условиях мы могли устроить на «Кеммендайне» настоящую бойню. Но эта мысль заставила капитана разозлиться еще сильнее. Больше всего Рогге ненавидел ненужный риск и уничтожение, а следствием идиотского поступка неведомого артиллериста неизбежно являлось и то и другое.

Когда же стало очевидно, что наша месть вызовет обязательные потери среди женщин и детей, ярость Рогге достигла точки кипения.

Женщины… дети… Поднимаясь на палубу «Кеммендайна», я мысленно проклинал войну, но, очутившись среди пылающих обломков, отбросил соображения гуманизма и сосредоточился на выполнении своей первоочередной практической задачи — обыскать горящее судно. Я сфотографировал салон — зрелище, явившееся прекрасной иллюстрацией к мыслям об опустошающем расточительстве войны и внезапности, с которой обыденное и привычное окружение превращается в разрушительную угрозу. Над тлеющими деревянными обломками взлетали мириады искр и огненными мухами сыпались на устилавшие полы толстые ковры. Я навел объектив фотоаппарата на стол, очевидно незадолго до нападения застеленный чистой белоснежной скатертью, которую уже осторожно лизали желтые языки пламени. Неожиданно она вспыхнула вся, мгновенно превратившись в огненное полотно. Еще минута, и пламя поползло во все стороны, охватывая обломки того, что еще совсем недавно было уютным салоном. У меня под ногами бесформенными грудами лежали ножи, вилки, посуда, салфетки, разбитая мебель, в общем, все, что обеспечивало пассажирам комфортную жизнь.

Минуты были дороги, и я, оторвавшись от грустного зрелища, отправился в каюту начальника хозяйственной части, в надежде обнаружить там какие-нибудь документы. Но едва я приступил к поискам, помещение заполнилось едким дымом. Черный и удушающий, он стелился по полу, а за ним наступал гудящий и потрескивающий огонь. Бросив свое занятие, я поспешил на палубу. Когда я там оказался, мое сердце отчаянно колотилось где-то в животе, глаза слезились, я кашлял и никак не мог отдышаться.

Уже ставшая привычной последовательность действий на захваченном судне была полностью нарушена. У нас не было шансов найти что-нибудь ценное, это было мнение всех членов абордажной партии, собравшихся на палубе.

— Это все 13-е число! — зло выкрикнул Фелер. — Мы даже не сможем взорвать эту чертову лоханку. Это напоминает мне…

— Боже правый… — проговорил я.

— Заряды, — продолжил Фелер.

Поднявшись на борт «Кеммендайна», мы сложили их на палубе, и теперь, к нашему ужасу, к ним вплотную подобралось быстро распространяющееся пламя.

— Все за борт! — заорал я.

Реакция матросов оказалась быстрой. Офицеров тоже. Мы в мгновение ока оказались в лодке и отплыли так быстро, что не сумели взять с собой ничего. В последний момент я подхватил две чудом уцелевшие детские плюшевые игрушки — медведя и кролика.

А в это время у борта «Атлантиса» раскачивались на сильном волнении спасательные шлюпки с «Кеммендайна». Команда собралась у борта и с любопытством взирала на необычное зрелище — испуганные женские лица среди множества мужских. Принятие новой партии пленных на борт обещало стать делом нелегким, поскольку волны становились все выше и выше, и, если моряк может помочь себе сам, от женщин и детей того же ждать не приходится. Потом кто-то задумчиво проговорил: «Угольные ведра», и проблема была решена. Угольные ведра — это действительно именно то, что нужно.

Ведра — емкости высотой 1,5 метра и шириной 70 сантиметров — были спущены за борт на канатах, и дети были благополучно подняты на палубу. Никто из них даже не ушибся, хотя матери, глядя на эту операцию, определенно испытали немало неприятных минут. Затем подошла очередь женщин. Каждую обвязывали канатом вокруг талии и втаскивали на палубу — участь незавидная и весьма опасная, поскольку успех миссии в значительной степени зависел от того, сумеют ли женщины покинуть лодку точно в нужный момент, когда лодка поднимается на высшую точку волны. К счастью, и здесь обошлось без увечий. Последней подняли, соблюдая все мыслимые меры предосторожности, беременную женщину, уложив ее в гамак.

С появлением на борту такого числа пленных наши некогда сверкающие чистотой палубы приобрели, мягко говоря, несколько неопрятный вид. К такому выводу я пришел, когда, вернувшись на «Атлантис» с горящего «Кеммендайна», был вынужден пробираться сквозь толпу женщин, детей, британских моряков и индусов.

Рогге был недоволен, выслушав мой рассказ о неудачах на «Кеммендайне». Он терпеть не мог расходовать ценные торпеды, а наша неудачная попытка взрыва судна означала, что его торпедирование — единственный оставшийся выход. Потопление «Кеммендайна» стоило нам двух стальных рыбок. После торпедирования судно сложилось пополам — его нос и корма образовали стороны огромной, сотрясающейся в предсмертной агонии буквы V, которая через несколько минут скрылась под неспокойной поверхностью моря.

Наш хирург Райль был не только способным доктором, но и прекрасным психологом и просто хорошим человеком. Поэтому во время сражения он предпочитал находиться в своем сверкающем стерильной белизной лазарете, понимая, что его пациенты испытывают дополнительный стресс, слыша шум боя, который они не могли увидеть. А вид спокойного, уверенного в себе врача, безусловно, действовал умиротворяюще. Кроме того, он использовал это время для подготовки инструментов, понимая, что, когда в лазарет начнут поступать раненые, каждая минута станет на вес золота. Райль любил своих пациентов, и они, как правило, отвечали ему тем же. Он ненавидел оружие, и, когда на «Кеммендайне» неожиданно открыли огонь, только выругался, ощутив ярость нашего ответного удара. Райль всегда недоумевал, почему никто не думает о том, чтобы уменьшить силу вибрации, сотрясавшей в такие моменты корпус «Атлантиса». Доктор опасался, что тряска может помешать проведению сложных операций.

Теперь у него появилась новая работа, и, направляясь в кают-компанию, он мысленно поминал недобрым словом Рогге, поручившего ему такую деликатную миссию. Ему предстояло стать другом и наставником женщин и детей, взять на себя ответственность за их самочувствие на все время, что они будут находиться на «Атлантисе». Конечно, не обошлось без завистливых комментариев коллег-офицеров, комментариев, отличавшихся друг от друга только степенью непристойности. Но только Райль не был доволен. Его значительно больше интересовали чисто медицинские аспекты деятельности, а твердая уверенность капитана в том, что в отсутствие священника на корабле доктор является единственным надежным защитником для слабых женщин, его чрезвычайно раздражала. Подойдя к двери кают-компании, щегольски одетый доктор замедлил шаги и нервно поправил галстук…

Он распахнул дверь и едва не отпрянул, оглушенный возмущенными криками.

— Непростительно! Абсолютно непростительно! — с пафосом восклицала некрасивая дама, сидевшая в углу. — Странно, что нас всех не убили!

— Но, мадам, — вяло возражал растерянный молодой офицер, выполнявший функции хозяина, — все было вполне…

Райль не расслышал конец фразы, потонувший в очередном взрыве негодования.

— Соблюдайте, пожалуйста, спокойствие, — проговорил Райль с порога.

Наступила пауза — женщины рассматривали нового человека. Райль отметил, что все женщины, за исключением некрасивой дамы, сохраняли спокойствие и собранность. Но некрасивая дама была еще той штучкой! Едва оказавшись на палубе «Атлантиса», она осыпала немецких моряков всеми бранными словами, которые, как она, должно быть, считала, могут составлять лексикон леди. «Негодяи, убийцы, люди, развлекающиеся расстрелом невинных детей» — это были еще самые пристойные термины, которыми она наделяла каждого встречного.

Юный офицер с благодарностью и облегчением взглянул на Райля. С максимальной учтивостью, на которую он был способен, доктор обратился к скандальной даме, отметив про себя, что она любит потакать своим желаниям, весьма вульгарна, возможно, имеет склонность к повышенному кровяному давлению. Но эти мысли он благоразумно оставил при себе и, обворожительно улыбнувшись, проворковал:

— Примите мои искренние извинения, мадам. Что поделаешь, мы живем в очень беспокойное время. А теперь, быть может, вы пожелаете что-нибудь выпить?

Сработало. Произнеся еще несколько успокаивающих слов, Райль получил возможность познакомиться с другими пленными, за которых он отныне нес ответственность. Его внимание привлекла женщина, стоящая отдельно от остальных со своей четырнадцатилетней дочерью. Девочка крепко держала мать за руку и испуганно озиралась. Райль сделал все возможное, чтобы произвести на них самое благоприятное впечатление. Он выяснил, что девочка только что из монастырской школы, и ее мать отчаянно беспокоилась, какое влияние окажет на нее жизнь среди грубых матросов.

Райль познакомился с пожилым офицером «Кеммендайна», говорившим с певучим ирландским акцентом. Его фамилия была Макговэн, и он был судовым доктором.

— Выпить — это чертовски хорошая идея, — одобрил он. — При шоке нет ничего лучше, чем добрый глоток старого ирландского виски.

Райль обоснованно предложил, что выпивка не помешает и его британскому коллеге.

— Вам двойной?

— Конечно, и, пожалуйста, чистый.

Но что случилось с маленьким мальчиком в углу? Он горько плакал, не обращая внимания на попытки женщин его успокоить.

— Где мой маленький стульчик? — сквозь слезы бормотал он. — Что вы сделали с моим маленьким стульчиком?

— Какой стульчик он имеет в виду? — поинтересовался Райль.

Одна из женщин объяснила, что плотник на «Кеммендайне» смастерил специально для мальчика стул, который ему было позволено взять с собой на берег в Рангуне. Последние несколько дней путешествия мальчик непрерывно наблюдал за процессом окончательной отделки подарка, восхищенный мастерством добросердечного плотника.

«Бедный малыш, — подумал Райль, — ведь это для него действительно страшная потеря».

Райль налил еще порцию виски британскому доктору и, подумав, плеснул и себе тоже. Он чувствовал, что ему совершенно необходимо выпить.

Я нашел Рогге в его каюте — капитан продолжал злиться из-за того, что на «Кеммендайне» после капитуляции открыли огонь.

— Мы не можем это так оставить, — заявил он. — Вы выяснили, что представляет собой этот идиот артиллерист?

— Он очень молод и совершенно неопытен, — ответил я, — и к тому же новичок на море. Родом он из Лондона и в мирное время был мойщиком окон.

— Мойщиком окон? — искренне удивился Рогге.

— Во всяком случае, так мне сказали.

Рогге вздохнул и пожал плечами.

— Ну ладно. Действительно, что можно ожидать от простого мойщика окон?

Размышляя о том, что наши лучшие люди — резервисты и добровольцы — в мирное время водили трамваи, работали на молочных фермах и цементных заводах, я так и не смог для себя уяснить, как довоенная профессия человека связана с его эффективной деятельностью на море.

— Значит, никакого военного трибунала?

— Не в этих обстоятельствах, — ответил Рогге и уткнулся в бумаги, лежавшие перед ним на столе.

Если вам когда-нибудь понадобится выйти из неловкой ситуации, не теряя лица, берите пример с Рогге.

Как выяснилось позже, действия так называемого «мойщика окон» (насколько мы поняли, в мирной жизни он с той же вероятностью мог быть барристером [14]) впоследствии были признаны правомерными.

Оказалось, что наш первый залп повредил паропровод на «Кеммендайне», вследствие чего слышать голоса друг друга стало невозможно. Телефонная связь с мостиком также была нарушена. Артиллерист попросту не знал, что судно сдалось. А цель была близка и искушение велико.

Для нас, в течение пяти месяцев не видевших детей, их появление на «Атлантисе» стало событием первостепенной важности. Заботу об их развлечении с удовольствием взяли на себе члены команды, оставившие на берегу семьи. Первым делом у нас появился «детский сад». Название, конечно, было внушительным, но в действительности это была всего лишь куча песка, сваленная в углу фальшивого люка. Песок мы извлекли из балластных емкостей, добавили несколько игрушек, которые смастерили наши умельцы, а рядом поставили несколько стульев для матерей, чтобы те могли следить за своими чадами. Хотя оборудование «детского сада», прямо скажем, было бедновато, он вскоре приобрел необыкновенную популярность среди наших юных гостей, которые, если не дурачились в компании Ферри — скотчтерьера Рогге и талисмана «Атлантиса», — играли там часами. Здесь же обычно собирались их поклонники, и немецкие, и британские, хотя должен признать, что в этой битве за детскую привязанность наши противники обычно выходили победителями. Один из них — старшина-рулевой «Кеммендайна» — навеки покорил детские сердца фантастическими историями о морских путешествиях, в которых главным героем всегда был он сам.

Робина я запомнил из-за его неистощимого любопытства и огромного интереса ко всему механическому. Поэтому большую часть своего времени он проводил рядом с нашим учебным орудием, завороженно следя за тем, как учебный снаряд заряжают, после чего он «выстреливает» и выкатывается в корзину. Во время соревнований между артиллерийскими расчетами он неизменно был восхищенным зрителем, и наши бдительные друзья-противники не преминули воспользоваться возможностью превратить его в «невинного» шпиона. Видя, что наша команда относится к нему снисходительно, они всегда выспрашивали его об услышанных им слухах, всячески стремились выудить у него информацию о планировке «Атлантиса».

Два маленьких индуса тоже быстро стали всеобщими любимчиками: шестилетний мальчик Гопи и семилетняя девчушка Бати. С ловкостью, свойственной их расе, они старались использовать даже очень слабые шансы получить удовольствия, существовавшие на нашем корабле. Как-то раз, когда все ждали прихода кока, девочку случайно ушибли резко распахнувшейся дверью. Она устроила настоящую истерику и ревела до тех пор, пока не получила в качестве «успокоительного» чашку шоколада. Гопи, увидев, к чему приводят слезы, последовал ее примеру и тоже «выплакал» себе чашку вкусного напитка. После этого сообразительных детей можно было часто заметить у двери камбуза. Они пищали и вскрикивали «от боли» всякий раз, когда она открывалась. Их методика была очевидной для каждого. Однажды юная парочка дружно взвыла еще до того, как дверь открылась, но у кока не хватило твердости духа отказать им в сладком утешении.

Появление «привилегированного класса» пленных существенно обострило проблему их размещения. Часть женщин и детей мы устроили в каюте на баке, где из мебели было шесть коек, пара скамеек и ванна. Это, конечно, было не то, что необходимо, но другими возможностями мы не располагали. У некоторых из пассажиров не было личных вещей — конец «Кеммендайна» оказался столь быстр, что мы не смогли, как обычно, собрать их одежду. Пришлось идти на хитрости.

Из наших футболок женщины кроили и шили для себя нижнее белье, а одна дама, старающаяся при любых условиях оставаться элегантной, переделала рубашку, отданную ей одним из офицеров, в своеобразное «вечернее платье», добавив шика с помощью парчи.

Девочка из монастырской школы оставалась очень скованной и насмерть перепуганной, от нее никто не мог добиться ни слова. Правда, ее мать немного успокоилась, и, когда Райль предложил ей ключ, чтобы она могла запирать каюту, она отказалась, заверив, что чувствует себя на «Атлантисе» в безопасности.

Индусы! Их присутствие оскорбляло чувствительный персонал нашего камбуза.

— Черные ублюдки в моем камбузе! — восклицал кок. — Старик, должно быть, лишился рассудка, если считает, что я это буду терпеть!

Случайно услышав эту реплику, я приоткрыл дверь камбуза и просунул голову в образовавшуюся щель.

— Привыкнешь, — сообщил я.

Рогге был первым, кому пришло в голову, как можно обратить присутствие индусов на корабле себе на пользу. Большой любитель карри, он всегда критиковал кока за неумение приготовить ароматный рис. В появлении на борту азиатов он увидел шанс отведать любимое блюдо и воспользовался им.

— Прекрасно, — сказал он. — Если наш кок не может это сделать, сделают пленные индусы.

От использования индусов на камбузе до их привлечения к другим работам оставалось сделать один лишь маленький шаг. Кок постепенно примирился с присутствием в своих владениях ассистентов, которые безропотно выполняли любую работу и ни на что не жаловались. В других сферах деятельности они тоже зарекомендовали себя хорошо. Восточные пленные вообще оказались людьми исключительно полезными.

Тридцать индусов трудились смазчиками и уборщиками, а Мохаммед, несмотря на белую бороду и преклонный возраст отзывающийся на имя «Мальчик», взял на себя все бухгалтерские работы. Китайцы стали стюардами, а те, что были покрепче, — грузчиками. Индусы чувствовали себя вполне счастливыми, если поощрялись их многочисленные предрассудки в части кастовости и религии. У них были свои повара, которые готовили пищу без использования животного жира. Китайцы были довольны, если их работа приносила «процент». Однажды после захвата судна, перевозившего большое количество предметов одежды, я увидел, как каждый из желтых тружеников придержал для себя более двадцати шляп, которые гордо водрузил на голову, как телескопическую колонну.

Среди туземных пассажиров «Кеммендайна» оказался один очень старый и еще более строгий индус, который держал все свое семейство, насчитывающее четырнадцать человек, в затворничестве. Несмотря на жаркую погоду, несчастные ни разу за все время, что они оставались с нами, не видели света дня.

Большинство индийских купцов вместе с судном потеряли все свое богатство и удивляли нас своим философским восприятием случившегося. Там, где были все основания ждать горького отчаяния, мы видели смех и небрежное пожатие плечами.

— Главное, мы остались живы, — заметил один.

— Мы сумеем как-нибудь вернуть свои деньги, — сказал другой.

Они были правы. Все действительно получилось именно так, как они предсказывали. Два года назад, по пути в Турцию, я зашел в Гибралтар, где встретил своего бывшего пленного. Его дела обстояли «очень хорошо, спасибо». Его симпатичный магазинчик ломился от индийских сундуков, шелков и ковров. Наша встреча закончилась предложением «любому из ваших друзей, кто интересуется товарами из Индии, заходить в магазин».

Наши отношения с европейскими женщинами, к которым мы приставили двух стюардов с «Кеммендайна», были официальными и очень корректными. Вопреки мрачным опасениям Рогге, команда очень скоро перестала относиться к пленным как к чему-то диковинному.

Они были сдержанными и смелыми, эти слабые женщины, и я могу припомнить только одну, неоднократно проявлявшую антипатию к Британии и ее делу. Странно, но все мы посчитали бы ее последней, кто мог бы испытывать подобные чувства. Ведь это была та самая некрасивая дама, жалобы которой были частыми и всегда громко высказывались. Она настолько надоела всем своими бесконечными претензиями к мелочам, которые другие пассажиры попросту не замечали, проявляя достойное спокойствие, что мы окрестили ее Дьявольской Глоткой.

Дьявольская Глотка была человеком весьма своеобразным и со временем стала скорее забавлять нас, чем раздражать. Совершенно очевидно, что хорошо она относилась только к одному человеку — себе любимой. В частности, она часто упоминала возмутительный, по ее мнению, факт — то, что бармен «Кеммендайна» покинул свой пост после первого же выстрела.

— Вы можете себе представить, — возмущалась она, — этот мерзавец оставил свой бар в такое время! Более того! Он его запер!

Утешением для оскорбленных чувств этой женщины обычно являлась изрядная порция трофейного шотландского виски.

Однажды, когда после «вечеринки» в помещении для пленных виски кончился, на помощь пришла Дьявольская Глотка.

— Это может показаться странным, — заявила она, — но у меня совершенно случайно завалялась еще одна бутылка в каюте.

Мы обменялись понимающими улыбками. Но как ее достать? Мы не могли сами зайти в каюту для женщин — Рогге следил за исполнением этого требования воистину ястребиным взором. Женщины-пленные тоже не могли свободно разгуливать по кораблю. Поэтому мы приставили к ней эскорт, вооруженный, согласно правилам, пистолетом и двумя ручными гранатами. Мы наблюдали за отбытием процессии: очень корректный, хотя и смущенный эскорт и целеустремленная, преисполненная сознанием собственной значимости дама.

Когда они вернулись, я заметил, что бутылка не полная, а охрана выказывает не свойственную ей доселе робость. Мы решили не задавать вопросов.

Только после того как гости с «Кеммендайна» покинули «Атлантис», в составленном нами представлении о вспыльчивой властной женщине, которая всегда называла вещи своими именами и не терпела никаких возражений, появилась диссонирующая нота. Просматривая почту, захваченную на одном из следующих судов, я наткнулся на разведывательное донесение британского агента в Бирме, касающееся мужа нашей пленной. Оказывается, он был заподозрен в шпионаже в пользу японцев. Оценив мужа по своим впечатлениям от жены, я долго смеялся и в конце концов решил, что не только в Германии непопулярные высказывания берутся на карандаш любителями совать нос в чужие дела. Но Рогге задумался. Он получил письмо от дамы, в котором она благодарила его за хорошее отношение и таинственно намекала, что она не англичанка, а ирландка, и считала бестактным упоминать об этом факте в присутствии остальных. «Ну и что из этого?» — удивился Рогге.

Наше недоумение вскоре забылось, потерявшись в череде ежедневных проблем. Однако, вернувшись в Германию, мы были потрясены, узнав, что ирландцы выступают с нашей пропагандой на радио и, более того, в Германии ими написана антибританская книга.

Интересно, как эта дама поживает сегодня?

2 августа. «Атлантис» остановился для профилактики двигателей и перекраски.

В течение шести недель мы держали «Тиррану» «во льдах». Она ожидала нас в спокойных южных водах. Когда мы вернулись, призовая команда с тоской поведала, что с момента нашего ухода на горизонте ни разу не появилась даже верхушка мачты. Из чего Рогге сделал вывод, что это вполне подходящий морской район для проведения давно откладываемых технических работ. А после их завершения мы намеревались отослать «Тиррану» домой, использовав ее в качестве удобного судна для перевозки женщин, детей и других пассажиров, чье присутствие на «Атлантисе» в преддверии новых атак станет неудобным.

Мы приступили к работе, и очень скоро на корабле появились башни лесов и гирлянды емкостей с краской. Маляры сидели, как птицы на насесте, или на манер летучих мышей свисали с такелажа. Моряки «лечили» сталь, покрывая ее ртутной смазкой и краской, ацетиленовые горелки вспарывали металл, повсюду звучал стук молотков, в общем, обстановка больше напоминала судоверфь. Кюн сорвал голос и смотрел на всех окружающих волком. Быть может, за это бывший боцман снискал суровое прозвище Капитан Блай,[15] хотя все знали, что у этого человека золотое сердце.

За профилактическим ремонтом посреди океана последовала не менее тяжелая работа — перегрузка с «Тирраны» грузов, которые могли оказаться нам полезными, на «Атлантис». Операция завершилась перекачкой 100 тонн дизельного топлива. Топливные шланги были отсоединены, и «Атлантис» медленно двинулся на буксире за своим призом, прокладывая себе путь через бушующее море, причем тяжелая якорная цепь была сцеплена с буксирным тросом, чтобы предохранить его от слишком сильного натяжения и разрыва. К моменту окончания работ довольны были только наши медики, которые, не участвуя в них непосредственно, сумели получить весьма полезные штучки «для дела».

В течение довольно длительного времени наш младший доктор — помощник Райля — жаловался всем, кто соглашался его слушать, на невозможность продолжать учебу. Он пожаловался и мне, когда мы вместе направлялись на шлюпке к очередной жертве. Наша призовая команда просмотрела большое количество документов и почты, после чего сбросила все это за борт, и вода вокруг шлюпки была покрыта обрывками бумаги. Тут я заметил, что рядом с бортом нашей шлюпки медленно плывет книга в красивом переплете. Я выловил ее, прочитал название и с улыбкой протянул доктору:

— Эта литература по вашей части, а не по моей.

Шпрунг кисло покосился на книгу, и вдруг его глаза загорелись.

— О боже! — воскликнул он. — Это чудо!

Книга оказалась руководством по новейшей технике полевой хирургии.

Шпрунг снова был весел и доволен. Его внимание привлекла дрель, которой пользовался радиолюбитель на борту «Тирраны».

— Какая тонкая, — с благоговением прошептал он, — как хорошо сбалансирована!

— Что? — не понял я. — Наш младший гений собирается сконструировать собственный радиоприемник?

— Трепанация черепа, — пробормотал он и погладил дрель пальцем. — Имея такую маленькую штучку, я могу отремонтировать любую черепную коробку.

Я мысленно понадеялся, что, какие бы ранения мне ни предстояли в будущем, они затронут другие части моего тела, но, как оказалось, дрель действительно оказалась полезной. Вскоре Шпрунгу пришлось оперировать британского пациента с осколком в мозгу, и любительский инструмент помог его извлечь. После операции, вытирая со лба пот, Шпрунг сказал:

— Может быть, она не вполне соответствует спецификациям Харли-стрит, но результат меня вполне удовлетворяет. Пациент будет жить.

В первое время погода благоприятствовала проведению ремонтных работ, порадовав нас спокойным морем и чистым небом. 2 августа пошел дождь. Это событие оказалось важным, потому что именно в результате сопровождавшего дождь тумана пятая жертва пришла к нам сама.

Пфайлстикер так быстро бежал к месту, которое должен занимать по боевому расписанию, что задохнулся и в первый момент не смог вызвать орудийные расчеты на связь.

Незнакомое судно появилось из тумана совершенно неожиданно и всего лишь в нескольких сотнях метров от «Атлантиса», который, окутанный лесами, больше всего напоминал жирную неповоротливую утку, болтающуюся на волнах. Когда взревел сигнал тревоги, даже Рогге на какой-то момент утратил свою обычную невозмутимость.

На борту «Атлантиса» воцарилось смятение. Люди бросали ведра с краской и скатывались с мачт или, наоборот, карабкались на борт со шлюпки за кормой, словно коты на дерево. Они подбегали к орудиями в рабочих комбинезонах или голые по пояс, покрытые сложной смесью масла, краски и пота. Один матрос замешкался в шлюпке и, когда мы запустили двигатели, начал отчаянно грести, опасаясь, что его забудут в море.

— Идиот! — рявкнул Пфайлстикер, когда кто-то пробегавший мимо наступил ему на ногу, и тут же покраснел, поскольку как раз в этот момент поднимал телефонную трубку. Он никогда не ругался.

Капитан Блай тоже чертыхался, но в этом как раз ничего нового не было.

Неразбериха быстро улеглась, заработал налаженный механизм. Мы снова превратились из ремонтных рабочих в тренированных моряков на военном корабле. Теперь следовало выяснить, кем является наш гость.

Крейсер? Вряд ли. По невероятному стечению обстоятельств пришелец оказался норвежским судном «Таллейранд», принадлежавшим к той же серии, что и «Тиррана». Оно вышло из дождя, не замечая ничего, кроме своего «родственника».

Через пять минут после объявления тревоги мы открыли огонь, и «Таллейранд», застигнутый врасплох, сдался без кровопролития.

Подготовка к рейсу «Тирраны» была практически завершена, но мы понимали, что следует связаться с Берлином по радио. Ведь если мы не сообщим о нашем призе и его курсе, на долгом пути домой судно вполне может подвергнуться нападению наших субмарин.

Но как при этом не выдать свое местоположение англичанам? После недолгих размышлений Рогге решил, что, прежде чем отправить сообщение, мы перейдем на 1000 миль в южном направлении, передадим информацию и на полной скорости устремимся к северной части Индийского океана. Мы надеялись, что, если, конечно, англичане не наткнутся прямо на нас, пеленгаторы приведут наших преследователей туда, где нас нет.

4 августа мы попрощались с «Тирраной». На ней в далекий путь отправились все дети и женщины, около пятидесяти мужчин-пленных, ее собственная команда и команда «Таллейранда», несколько индусов и пятнадцатилетний курсант.

Расставание не было грустным. Когда «Тиррана» тронулась в путь, все пассажиры «Кеммендайна» собрались на палубе. Они размахивали руками и пели. Все были в хорошем настроении, и британские пленные, пока остававшиеся на «Атлантисе», подхватили припев.

Тогда я не осознал, но та мелодия произвела на меня сильное впечатление, и с тех пор, услышав ее, я всегда мысленно возвращаюсь в те далекие военные годы. Она навевает грусть и трогает до глубины души. Никто из нас не предчувствовал ничего дурного для «Тирраны» и ее пассажиров. Мы провожали ее с радостью и легким сердцем. А песня называлась «Прощай, Салли».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.