Глава восьмая Свояченицы и другие

Глава восьмая

Свояченицы и другие

В круг тех родственников Мао Цзэдуна, с которыми он общался довольно тесно, входили две его свояченицы. Это младшая родная сестра Хэ Цзычжэнь Хэ И и старшая сводная сестра Цзян Цин Ли Юнься, или Ли Юньлу.

Ли Юнься была на 12 лет старше Цзян Цин и примерно на 10 лет моложе Мао Цзэдуна. Ли Юнься была уже замужем, когда Цзян Цин была еще ребенком. Они были сводными сестрами: у них был один отец, но разные матери. И тем не менее между ними сложились очень теплые отношения.

Муж Ли Юнься был офицером. Часть, в которой он служил, была расквартирована в Тяньцзине. Старшая сестра экономила на многом, даже на еде, чтобы только накопить деньги и оплатить учебу Цзян Цин. Во время каникул Цзян Цин жила в доме сестры, помогала ей по хозяйству, убирала, стирала белье, делала покупки.

В 1930-х гг. сестрам не приходилось встречаться, но взаимная симпатия сохранилась. Вскоре после образования КНР муж старшей сестры умер, и Цзян Цин пригласила ее жить к себе в Чжуннаньхай вместе с ее сыном, своим племянником Ван Бовэнем.

Ли Юнься была внешне несколько похожа на Цзян Цин. Это была женщина высокого роста, правда, не столь красивая, как Цзян Цин.

У Ли Юнься было одно преимущество перед Цзян Цин. По характеру Ли Юнься была порядочным и чувствительным человеком. Кроме Ван Бовэня, у нее был еще один сын, который утонул, когда они жили в Шаньдуне. Его смерть настолько потрясла Ли Юнься, что она постоянно вспоминала сына, заливаясь слезами.

Главной заботой Ли Юнься, когда она появилась в Чжуннаньхае, в резиденции Мао Цзэдуна и Цзян Цин, было следить за бытом Ли Нэ. Ли Юнься с сыном жила в отдельном флигеле. Она была, повторим, очень неплохим человеком, но во всем слушалась Цзян Цин и очень баловала Ли Нэ, потакала ребенку во всем.

В это время в доме жила и дочь Мао Цзэдуна от Хэ Цзычжэнь Ли Минь. Ли Юнься, очевидно, стараясь угодить Цзян Цин, не обращала никакого внимания на Ли Минь, девочка для нее просто не существовала. Ли Юнься хорошо шила и обшивала Ли Нэ, но никогда не шила ничего для Ли Минь. Обычно Ли Минь отдавали обноски Цзян Цин. Ли Юнься часто говорила няне, которая обслуживала Ли Минь: «Ты смотри, не называй Цзян Цин в разговорах с Ли Минь мачехой, не испорти отношение Ли Минь к Цзян Цин и вообще не упоминай о Хэ Цзычжэнь».

Был, однако, человек, который проявлял заботу о Ли Минь. Это была Хэ И. Она была красивой женщиной, причем острой на язык. Хэ И чувствовала себя совершенно свободно в общении с Мао Цзэдуном. Когда Хэ Цзычжэнь и Мао Цзэдун расстались, Хэ И разругалась с Мао Цзэдуном. Она сказала ему, что он – неблагодарный человек, забывший свой долг. (Впоследствии она резко возражала против его брака с Цзян Цин.) Когда Хэ Цзычжэнь находилась в Сиани перед отъездом в СССР, Хэ И говорила Мао Цзэдуну: «Все, что случилось, это целиком и полностью твоя ошибка. Ты должен немедленно написать ей».

Хэ И сердилась на Мао Цзэдуна, выговаривала ему. Он только отмалчивался. Однако несколько дней спустя, когда Хэ И снова пришла к нему, Мао Цзэдун доложил ей: «Я написал твоей старшей сестре. Она не вернется. Уже отправилась в Советский Союз».

Услышав эти слова, Хэ И зарыдала и сказала, указывая пальцем на Мао Цзэдуна, что является сильнейшей степенью осуждения в Китае: «Это ты во всем виноват».

В отношении к своим дочерям Мао Цзэдун старался занимать нейтральное положение. В то же время борьба между двумя его свояченицами иной раз ставила Мао Цзэдуна просто в тупик.

Начать рассказ о ситуации, сложившейся в этой связи, придется, забежав несколько вперед. В конце 1950-х гг. у Мао Цзэдуна в партии и в стране было много проблем. Он даже связал трудную ситуацию в КНР, слышавшиеся отовсюду крики возмущения и стоны людей, выражение недовольства и даже ненависти к нему в связи с его политикой и ее гибельными для миллионов людей последствиями, с трудностями личного плана. Неизвестно, сделал ли он это спонтанно или сознательно, но на Лушаньском совещании 1959 г., переходя в наступление против своих критиков, в том числе против Пэн Дэхуая (а ведь Мао Аньин погиб, находясь под началом именно Пэн Дэхуая), Мао Цзэдун, в частности, сказал: «Всегда, что ли, так бывает, что у закоперщика и наследников нет? Вот у меня были два сына. И что же? Один мертв, другой сошел с ума». Следовательно, мысли о детях занимали определенное место в размышлениях Мао Цзэдуна, но, с другой стороны, он не гнушался спекулировать на своих отцовских чувствах, желая эмоционально воздействовать на людей внутри руководства партии или просто закрыть им рты, поставить их в положение людей, связанных жалостью и человеческим сочувствием к нему.

Здесь необходимо напомнить, что фактически у Мао Цзэдуна были, кроме Мао Аньина и Мао Аньцина, еще три сына. Один из них родился у Хэ Цзычжэнь в Москве в 1938 г., но вскоре заболел и умер. Другой, рожденный Ян Кайхой в 1927 г., звался Мао Аньлун. Следы его затерялись в Шанхае в 1930-х гг. И, наконец, третий – Мао Аньхун, которого родила Хэ Цзычжэнь в 1932 г. Его еще называли Маомао. Это был здоровый малыш, очень похожий на отца. Однако спустя некоторое время после того, как он родился, для Мао Цзэдуна и его армии возникла очень сложная обстановка. Оставалось, как тогда обычно и поступали, либо отправить малыша к родственникам в родные места, либо передать на воспитание простым крестьянам. Хэ Цзычжэнь с болью в сердце была вынуждена оставить сына. Прощание было тяжелым. Хэ Цзычжэнь никак не могла оторваться от младенца, давала ему грудь, плакала…

Это произошло во время длительного перехода из Восточного Китая на северо-запад страны. Когда же настал период нового, второго сотрудничества Компартии и Гоминьдана, Мао Цзэдун послал людей на поиски ребенка. Однако они не нашли следов ни его, ни той крестьянской семьи, в которой оставили малыша. Мао Цзэдун помнил о нем. Он даже называл свою дочь Ли Минь «маленькой Маомао».

И вот Хэ И в первые месяцы после образования КНР пришло в голову, что если бы удалось найти Маомао, тогда позиции Цзян Цин при Мао Цзэдуне не были бы столь прочными. Хэ И предприняла большие усилия, а женщина она была, как и все в семье Хэ, очень энергичная, и, наконец, нашла парня, которого звали Маомао. Ему было около 20 лет. Иначе говоря, по возрасту он мог быть тем самым ребенком. Он был внешне похож на Мао Цзэдуна. Хэ Цзычжэнь доставила его в Пекин, и в течение некоторого времени он жил в Чжуннаньхае в семье Мао Цзэдуна. Предполагалось, что Мао Цзэдун должен был сам решить, кто перед ним.

Конечно, Цзян Цин и ее сестра Ли Юнься были крайне недовольны этой ситуацией. Как-то рано утром после бессонной, как обычно, рабочей ночи Мао Цзэдун вышел из своего кабинета-библиотеки и сказал, что желает, чтобы за завтраком собралась вся семья. В силу того, что у Мао Цзэдуна были весьма своеобразные привычки в быту и что в его резиденции существовали своего рода разграничительные линии между кланами и даже помещения резиденции были четко поделены между этими кланами, не часто случалось, чтобы Мао Цзэдун возжелал видеть, чтобы за трапезой собралось все семейство. На сей раз он высказал именно такое пожелание.

Погода в то утро стояла прекрасная. Солнце заливало дворцовые терема и отражалось в воде озера.

Возник было вопрос о том, в каком помещении устроить этот семейный завтрак. Тут Мао Цзэдун мерными шагами направился к флигелю, в котором жил тот самый молодой человек, привезенный Хэ И в качестве сына Маомао. Слово Мао Цзэдуна было законом. Принесли еду. Однако этот домик Цзян Цин рассматривала как «территорию, оккупированную врагом». Настроение Цзян Цин сказывалось на Ли Юнься, которая сидела как на иголках, вся набычилась, слушая разговоры остальных людей за столом.

Мао Цзэдун посмотрел на Ли Юнься. Вдруг она отодвинула свой стул назад, бросила палочки для еды в сторону Мао Цзэдуна и пулей выскочила из комнаты. Цзян Цин, которая, конечно же, знала причину такого поведения свой старшей сестры, многозначительно спросила: «Как вы думаете, почему моя старшая сестра так сильно возмущена?» Мао Цзэдун ответил: «Да все потому, что считает во всем виноватой Хэ И. Разве не так?»

Впоследствии было решено, а некоторые утверждают, что это удалось точно выяснить, что упомянутый молодой человек не был Маомао. Мао Цзэдун еще раз внимательно изучил все соответствующие документы и фотографии и сказал: «Нет, это не Мао Аньхун». Возможно, он решил, что в будущем могут возникнуть слишком большие хлопоты, если он признает этого молодого человека своим сыном. Того отправили из Чжуннаньхая в родные места. После всего случившегося Ли Юнься, когда ей доводилось снова увидеть Хэ И, злобно шипела: «Если ты еще кого-нибудь приволочешь сюда, то придется объявить Чжуннаньхай домом для подкидышей!»

Хэ И продолжала поиски Маомао и во время одной из таких экспедиций, как утверждали, погибла в дорожной аварии. Это случилось в 1950 г.

Ли Юнься через некоторое время тоже была вынуждена выехать из Чжуннаньхая, так как у нее не сложились отношения с Мао Цзэдуном. Она долгие годы жила со своим сыном в Пекине. В 1988 г. она заболела и умерла. Ее сын Ван Бовэнь, племянник Цзян Цин, работает в Университете Цинхуа.

* * *

Необходимо также особо рассказать о Ван Хайжун, так как она играла довольно существенную роль, тесно общаясь с Мао Цзэдуном на протяжении последних лет его жизни. Чем-то Ван Хайжун так понравилась Мао Цзэдуну, что он доверился ей, допустив к себе.

Все началось в 1962 г., когда Мао Цзэдун отмечал свое 70-летие. (Согласно принятому в Китае традиционному счету 70 лет Мао Цзэдуну исполнилось именно в 1962 г., ибо год рождения человека и считается первым годом его жизни. – Ю.Г.) 26 декабря в павильоне Цзюй-сяншу в Чжуннаньхае были накрыты два стола. На юбилей, помимо родственников, были приглашены четверо старейшин из родной провинции Мао Цзэдуна Хунань. Он всегда любил при случае подчеркнуть, что уважает людей старшего поколения. На сей раз каждому из этих четверых было заранее предложено взять с собой кого-нибудь из младшего поколения, скажем сына или дочь. Это были четыре человека в почтенном возрасте: Чэн Цянь, Е Гунчжо (Чоу Ло), Чжан Шичжао и Ван Цзифань. Господин Ван Цзифань был дальним родственником Мао Цзэдуна, двоюродным братом его отца. Вот он-то и привел тогда на торжественный банкет свою внучку Ван Хайжун. В других источниках утверждается, что Ван Хайжун вообще была дочерью младшего брата Мао Цзэдуна Мао Цзэминя, которую впоследствии взяла на воспитание семья Ван. Как бы там ни было, а начиная с этого вечера возникли и существовали до самой смерти Мао Цзэдуна некие особые отношения между ним и Ван Хайжун.

В то время девица Ван Хайжун упорно занималась изучением английского языка в пекинском институте иностранных языков, она была особой весьма сурового вида. Голова ее была, в понимании Мао Цзэдуна, подобна листу белой бумаги. Несмотря на молодость, Ван Хайжун можно было сразу отнести к «людям старого закала». Такими Мао Цзэдун привык видеть своих старых соратников по многолетней борьбе. Для них не существовало сомнений. Они верили, и верили прежде всего в Мао Цзэдуна. Живя этой верой, они органически отвергали все, что отвергал Мао Цзэдун. Ван Хайжун было тогда, в 1962 г., около 20 лет.

В институте иностранных языков английский Ван Хайжун преподавала знающий педагог Чжан Ханьчжи. Чжан Ханьчжи была дочерью Чжан Шичжао. В этом качестве она тоже присутствовала на уже упоминавшемся званом обеде.

В свое время в Яньани Мао Цзэдун начинал изучать английский язык, пытался упражняться в произношении английских слов. За праздничным столом Мао Цзэдун обнаружил, что тут присутствуют две молодые женщины – его, так сказать, «коллеги» по изучению английского языка. Мао Цзэдун необыкновенно обрадовался этому. Он начал было со своим тяжелым акцентом произносить известные ему несколько английских слов, чем немало потешил этих двух особ из института иностранных языков. Мао Цзэдун при этом и сам веселился. Указывая на них пальцем, он говорил: «Ну что вы смеетесь, чертовочки. Я ведь сейчас учусь, как говорится, нахожусь на полпути, везде натыкаюсь на камни. Вот вы бы и помогли мне эти камешки с дороги-то убрать!»

Трудно сказать, знал ли ранее Мао Цзэдун что-либо о Ван Хайжун и Чжан Ханьчжи. Исключать этого нельзя. Со всей определенностью можно лишь сказать, что после этой встречи Ван Хайжун и Чжан Ханьчжи стали часто бывать в Чжуннаньхае. Считалось, что они помогали Мао Цзэдуну изучать английский язык.

Чжан Ханьчжи делать это было нелегко. Она преподавала, у нее в институте была большая педагогическая нагрузка. Она была обременена и собственными домашними делами. Ей трудно было часто выбираться к Мао Цзэдуну. Но ведь и отказываться было никак невозможно. Да она была и заинтересована в знакомстве и общении с Мао Цзэдуном. Будучи очень честолюбивой, она строила далекие планы; для нее уроки английского языка, которые она давала Мао Цзэдуну, были отправной точкой для приобретения положения в «высшем свете» Пекина.

Ван Хайжун была сама себе хозяйка. Она была легка на подъем. Девица одинокая, очень энергичная. Помимо занятий английским языком, Мао Цзэдун вел с ней беседы на отвлеченные темы. Он заполучил в ее лице благодарного собеседника, а вернее, слушательницу. Ван Хайжун была молода и довольно привлекательна. Он чувствовал, что она никак не угрожает его безопасности. Она была новым лицом в его окружении. Наконец, она была даже его родственницей. Словом, это была та молодая китайская женщина, которую он хотел лепить, формировать. Он получал удовольствие от общения с ней. При этом Мао Цзэдун, который в то время, будучи вынужден на некоторое время как бы «отойти в тень», на второй план, в политической жизни страны, страдал от отсутствия такого рода аудитории или слушателей, начал демонстрировать перед Ван Хайжун свои умственные способности. Он обожал ставить собеседников в тупик своими, на первый взгляд совершенно парадоксальными высказываниями. Это был обычный прием Мао Цзэдуна. Собеседникам иной раз казалось, что он обладает сверхчеловеческой смелостью, «посягает на основы». Жизнь к тому времени в КНР была так скована системой и режимом, что становилась общепринятой и бесспорной мысль о том, что лишь один человек, Мао Цзэдун, имеет право и способен высказывать новые мысли, открывать горизонты.

Как-то раз Мао Цзэдун спросил Ван Хайжун:

– А что ты еще читаешь, помимо книг по специальности?

Она ответила:

– Читаю ваши книги, председатель. Особенно по философии.

– Эх, все мои работы – это одна белиберда, – вздохнул Мао Цзэдун. – Я ведь не читал основополагающих трудов Маркса, Ленина. Иностранными языками я не владею. А читал я все только древние книги, которые мы называем четырехкнижием, пятикнижием. Да кроме того, как говорится, набил полный живот историями двадцати пяти династий. Что же касается Канта и Гегеля, то они мне знакомы только по обложке. Понял я из них лишь самую малость. Поэтому-то я особенно и не возражаю, когда кое-кто утверждает, что мои книги – это часть конфуцианской культуры, часть конфуцианского учения и что в них полным-полно национальных идей.

Ван Хайжун сделала большие глаза. Она была действительно поражена. Для нее это было откровением. Речь шла, с ее точки зрения, о таких прекрасных, таких таинственно-великолепных трудах, а Мао Цзэдун характеризовал их как кипу никому не нужных бумаг. Очевидно, реакция Ван Хайжун очень понравилась Мао Цзэдуну.

Далее в этой же беседе Мао Цзэдун удивил Ван Хайжун еще больше:

– Тебе надо было бы прочитать Библию и Коран. Особенно в оригинале. Иностранные языки – это величайший капитал. Ведь китайцы, люди Китая, тоже верующие, религиозные, а потому, если взять хоть меня, то получается, что я тоже, пожалуй, именно и есть религиозный вождь. Вся разница в том, что мне не приносят жертвоприношения в виде каких-нибудь там деревянных рыб и прочего.

У Ван Хайжун в глазах совсем потемнело. Ей, человеку с опытом жизни всего в 20 лет, никак было не понять сложные и глубокие мысли человека, которому было уже за 70 лет. Ван Хайжун стала для Мао Цзэдуна одной из тех женщин, к которым он тянулся не по причине плотских желаний. Ван Хайжун можно считать одним из объектов своего рода платонической любви или привязанности Мао Цзэдуна.

Был и еще один случай. Это произошло в то время, когда в стране была развернута горячая дискуссия по вопросу о романе «Сон в Красном тереме»[6]. Как-то раз в присутствии Мао Цзэдуна Ван Хайжун спонтанно начала рассказывать об одном из своих соучеников. Он бросил заниматься и английским, и французским языками, а вместо того целыми днями все читал и читал роман «Сон в Красном тереме», читал и смеялся, читал и плакал, просто сходил с ума, да при этом еще и утверждал, что жизнь человека и вообще все сущее в подлунном мире – это все суета сует, дело пустое, что он не желает больше учиться, а уйдет в монастырь, в монахи.

Услышав этот рассказ Ван Хайжун, Мао Цзэдун громко расхохотался. Затем он спросил у нее:

– А ты сама-то читала этот «Сон в Красном тереме»?

– Читала.

– И кто же из героев тебе понравился?

– Да никто. – Ван Хайжун продолжила: – Прежде чем читать такие вредные книги, надо сделать профилактическую прививку, тогда, может быть, не заразишься.

Мао Цзэдун откинулся в своем резном кресле из красного дерева. Он долго смотрел на головку Ван Хайжун с двумя косичками. Тяжело покачал головой и сказал:

– Вот, возьмем, например, море. Оно способно поглотить целую сотню рек, и в нем все еще останется место. А море по-китайски – «хай». Тебя, следовательно, назвали: «Бездонная, как море». Ты способна поглотить столько же, сколько способно вместить в себя целое море. А ты оказываешься недостойной своего же собственного имени, прекрасного имени. И ведь наверняка существует очень много студентов, которые мыслят так же, как и ты. Спрашивается, ну почему в нашем новом Китае молодежи свойственна такая узость мышления, такой примитив?

Ван Хайжун с изумлением смотрела на Мао Цзэдуна. Она просто не могла пошевелиться. Она не могла произнести ни слова.

Мао Цзэдун взял со стола старое издание романа «Сон в Красном тереме», прошитое и скрепленное нитками. Поля были испещрены его пометами, там были и длинные рассуждения.

– Я к настоящему моменту прочитал эту книгу уже в пятый раз, этот вот роман «Сон в Красном тереме», – сказал он. – И если, как ты говоришь, тот ваш студент при чтении этого романа был как будто бы опален огнем, если он просто больше ничего не мог читать, и решил больше и не читать ничего, то как же можно думать, что тут виновата книга, что это ошибка романа?

Ван Хайжун вся залилась краской. Она пообещала, что еще раз прочитает этот роман.

По окончании института Ван Хайжун направили на работу в Министерство иностранных дел. Английский язык был у нее, как говорили, в прекрасном состоянии. Однако мыслила она по-прежнему крайне ортодоксально. С ее точки зрения, современная женщина могла быть только интернационалистом и коммунистом, и больше никем; но, конечно, коммунистом и интернационалистом, целиком подчиняющимся Мао Цзэдуну, без раздумий выполняющим все его желания и указания.

Вскоре Ван Хайжун заняла место личного переводчика Мао Цзэдуна. Если просмотреть газеты, то на фотографиях конца 1960 – начала 1970-х гг., в кинохронике, немногих кадрах телевизионных съемок, можно видеть за спиной Мао Цзэдуна молодую женщину с круглым личиком, белой кожей и короткими волосами. Это и была Ван Хайжун.

В своей карьере она стремительно взмыла вверх. В 1972 г. Ван Хайжун занимала в МИД КНР пост начальника управления, помощника министра. Все вокруг знали, что она пользуется доверием Мао Цзэдуна. Он и сам использовал ее при особых обстоятельствах. Например, когда после гибели Линь Бяо Мао Цзэдун решил вернуть на политическую арену Дэн Сяопина, то практически это произошло следующим образом. В зал, где должен был состояться прием в честь принца Нородома Сианука из Камбоджи, совершенно неожиданно для присутствовавших Ван Хайжун ввела, поддерживая его под руку, исхудавшего Дэн Сяопина. Было общеизвестно, что его, как «вторую по важности фигуру, идущую по капиталистическому пути», Мао Цзэдун отправил в свое время в «политический запасник». И вот тут, в присутствии хозяина банкета Чжоу Эньлая, Ван Хайжун на своем беглом английском языке представила присутствовавшим иностранным журналистам, которые просто отказывались верить своим глазам, Дэн Сяопина, объявив, что он теперь занимает пост заместителя премьера Государственного совета КНР. Конечно, Мао Цзэдун знал что делал. Сам тот факт, что об этом публично объявила Ван Хайжун, убеждал прежде всего китайцев, а за ними и иностранцев в том, что Дэн Сяопин возвращен в политическую жизнь по воле Мао Цзэдуна.

Однажды холодным ноябрьским днем 1973 г. Мао Цзэдун сказал Ван Хайжун, которая к тому времени была уже назначена заместителем министра иностранных дел КНР: «Ты знаешь, я уже поприветствовал того, высшего, верхнего Небесного императора». Мао Цзэдун ни в малейшей степени не скрывал от нее своего ухудшившегося состояния здоровья.

В 1971 г. у Мао Цзэдуна в результате простуды началось воспаление большой доли легкого, а воспаление легких вызвало сильнейшую кислородную недостаточность. В результате развития этих процессов Мао Цзэдун впал в шок и оставался в этом состоянии довольно долго. Хотя его реанимировали, но после случившегося он уже больше не мог лежать на кровати. Днями и ночами он сидел в кресле. На это накладывались симптомы болезни Паркинсона. Мао Цзэдун всем телом непрерывно дрожал, из углов рта у него беспрестанно лилась слюна. Он уже не мог держать в руках ни карандаш, ни кисть, ни палочки для еды. Слова он произносил крайне неразборчиво.

В те времена при нем, помимо телохранителей, лечащего врача, старшей медсестры и Чжан Юйфэн, находились еще только два человека: Мао Юаньсинь и Ван Хайжун. Начиная с 1974 г. многие его указания оформлялись именно этими двумя людьми. Мао Юаньсинь и Ван Хайжун перекладывали нечленораздельные высказывания Мао Цзэдуна на понятный всем язык.

Цзян Цин рвалась к высшей власти, при этом Мао Юаньсиня она держала в своих руках. Она пыталась перетянуть на свою сторону и Ван Хайжун. В определенном смысле можно было сказать, что Ван Хайжун, будучи заместителем министра иностранных дел, стала языком Мао Цзэдуна, ее слова стали голосом Мао Цзэдуна.

Однажды Цзян Цин высказала свои мысли в беседе с Ван Хайжун, пожелав, чтобы та замолвила за нее словечко перед Мао Цзэдуном.

В этих обстоятельствах и проявился тот весьма своеобразный сплав человеческого и политического содержания, которым были наполнены и поступки, и слова Мао Цзэдуна. Он по-человечески хотел иметь при себе, при своем теле молодую женщину, в частности Ван Хайжун (возможно, Ван Хайжун дополняла Чжан Юйфэн, ибо последняя не была включена в политическую жизнь). Ее характер и политический настрой были ему необходимы. Он верил в ее преданность, он нашел в ней то, что было ему тогда очень нужно: Ван Хайжун политически не была связана ни с кем, в частности с Цзян Цин.

Ван Хайжун владело только одно чувство – чувство преданности Мао Цзэдуну. Когда Мао Цзэдун услышал от Ван Хайжун о том, что Цзян Цин хотела бы после его смерти стать «императрицей», то есть первым человеком в КПК и в КНР, он повел себя следующим образом: прихлебнул из кружки свой любимый лунцзинский зеленый чай, гладкой бескровной рукой погладил старческие пигментные пятна на другой своей руке, а затем карандашом на листе бумаги, предназначенной только для его личных записей, с трудом вкривь и вкось что-то написал. Эти иероглифы смогла разобрать только Ван Хайжун. Там было написано: «Пусть премьер Чжоу Эньлай побольше отдыхает, пусть Ван Хунвэнь побольше учится, пусть Дэн Сяопин побольше работает, пусть Цзян Цин поменьше говорит».

Цзян Цин, естественно, была в бешенстве. Она возненавидела Ван Хайжун до глубины души. Этот поступок в дальнейшем сказался на судьбе Ван Хайжун. Он лишний раз свидетельствовал о том, что она не попала под воздействие Цзян Цин.

В последние годы жизни Мао Цзэдуна Ван Хайжун была одним из тех людей, которые отвечали за состояние его здоровья. Она, когда нужно было, кормила с ложки старого человека (конечно, по большей части этим занимались Чжан Юйфэн и медсестры). Ведь сам он к тому времени не только не мог даже пиалу с едой поднять своей рукой, но и вообще ничего не мог сделать. Он лишь лежал или полулежал, приваливаясь боком к кровати. В этом положении он был способен проглотить несколько кусочков рыбки и чуточку рисовой кашки. Когда он хотел опуститься на кровать или подняться с кровати, Ван Хайжун помогала ему. Она сопровождала его в другие комнаты, в кабинет или гостиную. Мао Цзэдун передвигался с трудом, волочил ногу. Руки и ноги у него стали как будто бы не свои. Когда он усаживался в кресло, у него с подбородка текли слюни. Он ничего не говорил и погружался как бы в раздумья. Ван Хайжун при всем этом совершенно безмолвно сопровождала его. Руководители ЦК КПК, приходившие за указаниями к Мао Цзэдуну, только благодаря ей могли понять его мысли. Она стала своеобразным переводчиком Мао Цзэдуна для других китайцев. Прощаясь со своими гостями, Мао Цзэдун в то время их уже, конечно, не провожал. Он, неразборчиво произнося слова, говорил: «Она (Ван Хайжун. – Ю.Г.) очень хорошо обо мне заботится. Никогда не позволяет мне слишком много говорить».

Ван Хайжун осталась свидетелем того, что говорил Мао Цзэдун, когда рассуждал на тему о том, как поступить с его телом после того, как он умрет.

Для Мао Цзэдуна это был очень непростой вопрос. Тут он хотел сделать все так, чтобы это было для него политически выгодно и после смерти.

Еще в 1956 г. во время рабочего совещания ЦК КПК, которое проходило в Чжуннаньхае в зале Хуайжэньтан, Мао Цзэдун выдвинул предложение кремировать его. Более того, он сделал соответствующую запись в книге завещаний руководителей страны, подписавшись: «Мао Цзэдун. 17 апреля 1956 года». Может быть, это был жест, навеянный размышлениями после доклада Н.С. Хрущева о «культе личности» И.В. Сталина.

Однако кажется, что Мао Цзэдун очень мучился противоречиями. Известно, что он также говорил: «Когда я умру, перевезите мое тело в Сянтань» (в его родную деревню. – Ю.Г.). Он хотел быть похоронен на родине в уезде Сянтань, вернуться к своим корням.

В начале 1970-х гг. Мао Цзэдун побывал на кладбище Бабаошань в Пекине (аналог Новодевичьего кладбища в Москве) и сам для себя выбрал место для захоронения. Он не один раз ездил туда, чтобы еще и еще взглянуть на это место. Кажется, его последняя воля состояла в том, чтобы его тело похоронили под могильным холмом. Это должна была быть могила за номером 886 на кладбище Бабаошань.

* * *

После смерти Мао Цзэдуна в руководстве партии возникли разногласия по вопросу о том, как поступить с его телом. В конечном счете было решено превратить мумию Мао Цзэдуна в «могучую силу», что помогало стабильности ситуации в партии и в стране, укрепляло претензии руководителей КПК на власть в Китае. Вот тогда-то на пекинской площади Тяньаньмэнь – самой просторной площади в КНР – и построили крупнейший из современных мавзолеев – Дом памяти председателя Мао. Его расположили напротив трибуны, стоя на которой вожди КНР и КПК приветствовали проходившие внизу по площади колонны людей во время торжественных и праздничных дней. Ван Хайжун же в частной беседе говорила: «Тем самым была нарушена предсмертная воля председателя Мао». Получилось так, что свои интересы оставшиеся в живых руководители партии поставили выше предсмертной воли Мао Цзэдуна. Его тело стало собственностью руководства партии.

Судьба самой Ван Хайжун сложилась после смерти Мао Цзэдуна следующим образом. Она попала под следствие, была отстранена от работы и должна была отвечать на вопросы сотрудников специальных служб, которые доискивались, не связана ли она с Цзян Цин и другими выдвиженцами «культурной революции».

Пока тянулось следствие, а затем и судебное разбирательство по делу «четверки», Ван Хайжун сидела дома. Собственно говоря, она находилась под домашним арестом, правда, очень мягким. Она выращивала цветы, сеяла траву, читала книги, занималась переводами. При этом она практически была лишена возможности куда-либо выходить из своего двора и с кем-либо общаться, кроме своих домашних. Так она провела восемь тоскливых лет. В 1984 г. Ван Хайжун вызвали в орготдел ЦК КПК, предложив вернуться к работе. Она сказала, что желала бы стать членом группы консультантов Государственного совета КНР. Объясняя свое желание, Ван Хайжун подчеркнула: «В свое время мой дедушка Ван Цзифань (тот самый, который привел ее на празднование 70-летия Мао Цзэдуна. – Ю.Г.) был консультантом ГС КНР. Он смог выполнять эту работу. Я тоже смогу это делать». Ван Хайжун направили работать в качестве заместителя заведующего группой консультантов ГС КНР. Это должность в ранге заместителя министра.

Внешне Ван Хайжун не изменилась. Она по-прежнему носит короткую стрижку. На ней всегда китель с тремя пуговицами, матерчатые туфли с закругленными носами. Она предпочитает серые и голубоватые тона. Она откровенна в беседах. В ее характере есть и перчинка, присущая хунаньским женщинам. Она не гнушается сама убрать туалет в своем учреждении, если сочтет это нужным, взять в руки ведро и тряпку.

Ван Хайжун до сих пор так и не вышла замуж. Она живет с матерью, младшим братом, его женой и двумя племянниками. Ван Хайжун говорит, что она ни о чем не жалеет и не сетует на судьбу.

* * *

Существует много слухов о знакомствах Мао Цзэдуна с женщинами. Эти знакомства делятся на две категории. С одной стороны, речь идет об известных именах, преимущественно из среды литераторов и артистов. С другой стороны, говорят о многочисленных партнершах Мао Цзэдуна по танцам на более или менее длительные сроки из числа специально проверенных и подобранных для него женщин.

Если говорить о первой категории, то здесь упоминают об очень красивой театральной актрисе Фэн Фэнъин, которая в свое время играла в спектаклях театра в Яньани. Следы Фэн Фэнъин загадочно теряются.

Имеются некоторые свидетельства того, что на некоторое время возник взаимный интерес друг к другу у Мао Цзэдуна и известной писательницы и, кстати, его землячки Дин Лин. Мао Цзэдун, как говорили, даже отводил ей особое место среди «72 женщин в своем дворце». При этом он считал, что первой женой, законной супругой императора, так сказать, своего рода Цыси была тогда Хэ Цзычжэнь. Дин Лин Мао Цзэдун видел в роли своей второй жены. Известно, что в дальнейшем Дин Лин более 20 лет, с 1955 по 1979 г., провела в тюрьме и подвергалась политическим преследованиям.

Довольно длительным считают роман Мао Цзэдуна с одной из самых знаменитых звезд китайского экрана 1930–1940-х гг. красивой шанхайской киноактрисой Шангуань Юньчжу. И ее судьба оказалась трагичной. После расставания с Мао Цзэдуном в ее жизни произошли несчастья: сначала военный грузовик задавил ее единственную дочь (а жила она без мужа), а потом и сама Шангуань Юньчжу, не вынеся смерти ребенка, ушла из жизни.

В Ухане Мао Цзэдун встречался с известной цирковой артисткой, гуттаперчевой женщиной-змеей Ся Цзюйли.

В конце жизни, когда Мао Цзэдуну отказало зрение и он не мог читать, ему подобрали красивую чтицу-декламаторшу Лу Ди, которая тоже ублажала его.

Что же касается другой категории, то тут важно отметить, что в КПК и в КНР в 1954 г. по инициативе все того же организатора быта Мао Цзэдуна Чжоу Эньлая был даже принят специальный порядок, согласно которому определенные категории руководителей, скажем, члены Политбюро ЦК партии, первые секретари провинциальных парткомов, командующие и политические комиссары больших военных округов, заместители главы правительства КНР, имели право и просто должны были в партийном и административном порядке обеспечиваться специально и индивидуально обслугой, людьми, которые были предназначены для того, чтобы, как это называлось, «хранить и беречь их здоровье». Им были положены такого рода медработники.

Кстати сказать, было регламентировано практически все. Было расписано, кто имел право на личные железнодорожные составы. Это было «положено» членам постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. В дальнейшем наряду с железнодорожными спецсоставами появились и личные, так сказать, домашние самолеты. На таком личном спецсамолете «Трайдент» и разбился со своей семьей маршал Линь Бяо. В различных провинциях страны в наиболее живописных местах круглый год стояли пустые, но меблированные и со скучавшей прислугой дачи под соответствующими номерами: дача Мао Цзэдуна имела № 1, дача Лю Шаоци – № 2 и т. д. Туда время от времени являлся тот или иной руководитель со своей семьей и челядью. Обычно их было несколько десятков человек. Они жили, ели и пили практически за казенный счет, ибо цены были смехотворными. На содержание их транспорта и дач тратились большие средства из партгосказны. Да и в быту руководители имели свои привычки. Чжу Дэ, например, был непритязателен в еде, однако любил, чтобы на столе у него всегда был свежий батат и за ним, за этим бататом (как в СССР за свежей рыбкой для М.А. Суслова), гоняли самолет, скажем, из Лушаня в Северо-Восточный Китай. Чжоу Эньлай обожал французскую кухню, возил с собой на отдых специального повара из Шанхая, лучшего специалиста по французским блюдам. Чжоу Эньлай требовал, чтобы у него на столе все было, что называется, только с пылу с жару. Чэнь Юнь непременно заставлял повара отведать при нем первый кусок приготовленных кушаний. И так далее и тому подобное. Это была устоявшаяся система, о которой и поныне мало что известно.

Мао Цзэдуну целая служба, организованная для подобной «работы», обеспечивала «партнерш для танцев», а бригада медиков специально заботилась о сохранении его половой потенции. «Партнершами» были, как правило, артистки ансамблей песни и пляски того или иного военного округа или рода войск. Их отбирали специальные службы, изучая их классовое происхождение. Их осматривали врачи, выясняя состояние девственной плевы и гарантируя, что они не являются источниками половых болезней. С ними, наконец, проводили беседы руководители организаций и политические комиссары, от которых те получали персональные задания ублажать только и исключительно Мао Цзэдуна во время танцевальных вечеров и их продолжений. Все это рассматривалось как задание партии и родины. Дело было в какой-то степени добровольное. Хотя тех, кто отказывался, потом, как говорится, загоняли туда, куда Макар телят не гонял. Следы их обычно терялись. Да и тех, которые нравились и подходили Мао Цзэдуну, после того как он терял к ним интерес, тоже умело и мгновенно убирали; следов практически не оставалось.

Говорят также, что когда на танцы Мао Цзэдуну начали подставлять девушек из военного ансамбля, который в свое время работал у Пэн Дэхуая в Корее во время войны, и эти девушки пожаловались Пэн Дэхуаю, маршал сказал Мао Цзэдуну прямо в лицо все, что о нем думает. После этого Пэн Дэхуай отдал приказ упразднить ансамбль, прикомандированный тогда к Чжуннаньхаю. Кого-то из девушек и молодых женщин Пэн Дэхуаю удалось таким образом уберечь. Но затем был создан и передислоцирован в Пекин другой ансамбль. Все пошло как и было заведено.

Утверждалось, что Пэн Дэхуай однажды, прибыв по срочному делу с фронта из Кореи, когда на передовой гибли люди и ситуация для частей китайской добровольческой армии была тяжелой, никак не мог попасть к Мао Цзэдуну и был вынужден томиться в передней. А когда Пэн Дэхуай силой ворвался к нему, то увидел, что Мао Цзэдун забавлялся с девицей. Этот случай тоже обострил отношения между Мао Цзэдуном и Пэн Дэхуаем.

Одним словом, начав «танцевать» в 1937 г., Мао Цзэдун продолжал это делать до 1963 года, и даже (в немногих редких случаях) до 1965 г., то есть когда ему было уже за 70. Система прижилась. Вслед за Мао Цзэдуном и многие работники номенклатуры пользовались клубничкой как бы в освященном поведением вождя порядке.

* * *

У Мао Цзэдуна был двоюродный брат Хэ Сяоцю. Мальчишками они дружили, вместе росли в родной деревне Шаошаньчун. Затем жизнь разнесла их в разные стороны. В 1949 г. Хэ Сяоцю узнал голос Мао Цзэдуна, провозгласившего на площади Тяньаньмэнь создание Китайской Народной Республики: «Отныне китайский народ поднялся во весь рост!» Хэ Сяоцю послал Мао Цзэдуну письмо и получил от него ответ.

Когда Хэ Сяоцю заболел, Мао Цзэдун пересылал ему на лечение деньги: сначала триста, а потом еще сто юаней. Однако двоюродные братья так и не встретились. 8 октября 1960 г. Хэ Сяоцю умер.

Перед смертью он завещал своему сыну, двоюродному племяннику Мао Цзэдуна Хэ Фэншэну, встретиться с Мао Цзэдуном и со всей откровенностью на правах родственника поведать ему о том, как на самом деле живут люди в деревне.

Хэ Фэншэн отличался типичным хунаньским характером: ему сам черт был не брат. Он вскоре после смерти отца приехал в Пекин, пришел к воротам резиденции ЦК КПК Чжуннаньхая и потребовал у охраны, чтобы его пустили повидаться с родственником.

Такая встреча через несколько дней состоялась. Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как обстояли дела в его родных местах.

Он поведал следующее: начался «великий скачок», потребовали создавать коммуны. А ведь как непросто было каждому крестьянскому двору, каждой семье обзавестись к тому времени каким-никаким, а своим домом, хозяйством. И вот в одну ночь все это было в буквальном смысле слова порушено. Стены домов, сложенные из местного кирпича, велели разрушить, истолочь и пустить на удобрение. И тогда сразу же довели дело до того, что куры стали бегать где попало, собаки стали рыскать, перескакивая бывшие стены крестьянских хозяйств. Люди стали плакать, взывая к памяти родителей. Затем стали соединять по сто, по двести дворов; чем больше были масштабы такого соединения хозяйств, тем больше, считалось, появляется коллективного хозяйства. Тут, если бы Отец Небесный наслал пожар, так сразу заполыхало бы все это коллективное хозяйство с одного конца деревни до другого, так как понастроили взамен отдельных домов крестьянских семей общие бараки из камыша на несколько сот человек, разделив их на небольшие каморки.

Небольшие металлические котлы для приготовления пищи, которые были в каждом крестьянском дворе и принадлежали каждой семье в отдельности, разбили; малые очаги во дворах разрушили и пустили на удобрение. Даже палочки для еды, даже плошки и блюдца – все сделали общественным. Каждой производственной бригаде разрешили иметь только одну общую столовую на всех. Тут все стали есть из одного большого котла; была создана следующая система питания: каждому выдавалось по одинаковой миске еды; людей стали кормить вторично подогретым рисом, и никто при этой системе не наедался досыта; изо дня в день людям выдавали только редьку, тушенную в сое, а масла клали с гулькин нос; и вот у мужчин от такого питания вспучило животы, они уже не могли ходить, а женщины перестали рожать, отощали до того, что их просто ветром сносило.

Голод свирепствовал. Душа болела. И ведь, что там ни говори, а началось воровство. Ведь не могли же люди просто уставиться в одну точку и ждать смерти. Поэтому некоторые были вынуждены идти на общественные поля, дергать из земли все ту же редьку и тут же жевать ее. А если их заставали за этим занятием дежурные народные ополченцы, то связывали веревками из джута и подвешивали на полночи.

«А что же ты-то смотрел, ты – бригадир?» – такой вопрос задал Мао Цзэдун.

Хэ Фэншэн ответил, что бригадир – тоже только простой член коммуны. Сегодня только старшины, начальство – одна компашка, только они и едят досыта, не голодают. Если бы можно было людям наесться досыта, то я не стал бы к вам обращаться. Как бы там ни было, делайте со мной что хотите, а пока не ликвидируют эти общественные столовые, я останусь тут и домой не вернусь!

Так заявил Хэ Фэншэн, отпил чая, придвинулся к Мао Цзэдуну и спросил: «Разве вы не говорили, что партия и народ – кровные братья, что отношения между ними – это отношения между плотью и кровью? А сейчас получается, что шкура – это шкура, а мясо – это мясо, и что – это все ЦК сделал? Или это все внизу сотворили какие-то руководящие работники?»

Мао Цзэдун сказал: нет, не они; в свое время несколько завышенно оценили обстановку; ответственность за это лежит на ЦК. Вся страна всего за год с небольшим перешла от кооперативов высшего типа к народным коммунам; поторопились тут с продвижением. В некоторых районах действительно подготовили условия, а в других местах только поспешали угнаться за общей обстановкой, а кое-где и вообще не подготовились, а пустили дело на волю ветра, подняли, как говорится, поветрие. Кое-что рождалось и внизу, а в ЦК тоже не обязательно все было ясно.

Тогда Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как в одном из уездов решили сразу же превратить бросовые земли в прекрасные поля и всех сразу сделать толстыми и сытыми. Направили тысячи людей строить высоченные, многометровые в высоту, дамбы и копать водохранилища.

И вот, вне зависимости от того, какая была на дворе погода: и в дождь, причем не только днем, но и по ночам, при ветрах и при снегопаде, все должны были работать. Был брошен лозунг: «Считать большой, сильный дождь мелким моросящим дождичком, а мелкий дождичек вообще не считать за дождь, а когда валит снег, то считать, что погода ясная и солнечная, а когда замерзает вода и на ее поверхности образуется лед, считать этот день днем, прекрасно подходящим для работы». В пословице говорится, что если не съешь полмеры зерна, то и не поднимешь ношу весом в дань[7]. А тут заставляли поднимать тяжелую ношу голодных людей, которые получали на обед всего полцзиня[8] проса. Да еще от них требовали сначала выполнить задание; на одного работника в день положили норму: вырыть более десяти кубометров земли. Но тут люди хитрые как-то выкручивались, а добросовестные люди только изводились и нервничали; на пустой желудок работать все равно надо было, а в бараках, сооруженных из камыша, было грязно и сыро; лили дожди, падал снег; и вода и снег попадали внутрь этих бараков; да и ветры дули сильные, они пронизывали насквозь. И руководители действовали ужасно, из рук вон плохо относясь к людям. Когда все замерзало и поля оказывались под снегом, они все равно требовали, чтобы работали голыми руками, и только такой труд называли активным, проявлением активности в труде; ну скажите, разве это нравственно, разве этим руководителям не недостает совести, моральных качеств?

Сейчас все кадровые, руководящие работники наперебой стремятся, что называется, «запускать спутники», то есть устанавливать рекорды, вернее, докладывать о рекордах, но ведь на самом-то деле они запускают дутые спутники. Они не стремятся к истине, опираясь на факты, не действуют по совести и на основе фактов. А те из них, которые фальшивят, обманывают, затем становятся героями и могут даже получить повышение. Батат гниет, оставленный на полях; плуги лежат брошенные. Рис люди не хотят убирать, поджигают урожай. В амбарах нет ни зернышка, а все еще продолжают твердить о том, что урожайность достигла нескольких тысяч цзиней с каждого му. Когда поджидают начальство с проверкой, тогда на один участок поля собирают растения с нескольких полей, берут их оттуда, где рис удался, и твердят, что у них, дескать, получают с каждого му по несколько тысяч цзиней. Вопят, что великий скачок принес великий урожай, но ведь все это курам на смех; как говорится, тут сам черт так хохотал, что у него зубы вывалились. А те люди, которые творят эти фальшивки и фальшивят в своих речах, это ведь те же самые люди, которые становятся чиновниками и получают поощрения; и они же жрут и пьют в три горла. Кадровые, руководящие работники ведут себя как господа; они самым серьезным образом оторвались от народа, а народ, простые люди, мрут от голода; им остается только втихомолку, когда их никто не видит, грозить Небу и ругаться матерными словами.

Хэ Фэншэн не мог больше говорить и заплакал.

Так пролетели три часа. Секретарь за это время трижды возникал в комнате и предлагал Мао Цзэдуну отдохнуть.

Во время следующей встречи с Мао Цзэдуном Хэ Фэншэн, не привыкший к праздной жизни в столице (по указанию Мао Цзэдуна, его поместили в гостинице ЦК КПК и устраивали для него экскурсии по Пекину), запросился домой: «Председатель, я после Нового года поеду домой».

Мао Цзэдун, улыбаясь, сказал: «Да ведь ты же говорил, что не вернешься, пока не распустят общественные столовые?»

Затем Мао Цзэдун рассказал Хэ Фэншэну о том, что он уже обменялся мнениями с Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем относительно того, о чем в прошлый раз рассказывал ему Хэ Фэншэн. По словам Мао Цзэдуна, ЦК КПК и Госсовет КНР изучили вопрос и считают, что надо ликвидировать общественные столовые, производство следует восстановить, приписки необходимо прекратить. Поощряя Хэ Фэншэна, Мао Цзэдун добавил: «Спасибо тебе за то, что ты представил ЦК партии самый ценный для нас материал. Это – та подлинная правда, которую не удалось добыть ни Лю Шаоци, ни Чжоу Эньлаю, ни мне!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.