Глава 8 «Organic Anti-Beat Box Band»

Глава 8

«Organic Anti-Beat Box Band»

О записи альбома «The Uplift Mofo Party Plan», о смерти Хиллела, отношениях Энтони и о наркотиках

Воссоединие группы было не единственной вещью, о которой мы с Фли говорили, когда он позвонил мне в Мичиган. Пока я был далеко, Фли получил небольшую роль в фильме «На мели», где он встретил красивую молодую актрису по имени Айон Скай, которая по его мнению, мне бы очень подошла. Когда я вернулся домой, мы договорились встретиться.

Когда я прибыл в Лос-Анжелес, я переехал к Линди, который был очень добр и разрешил мне жить в его двухкомнатной квартире на Studio City. Конечно, это означало, что я должен был игнорировать все звонки Дженнифер. У меня не было никакого желания с ней разговаривать, особенно после того, как я встретил Айон. С того момента, как я положил на нее глаз, я знал, что эта богиня будет моей девушкой. Ей было почти шестнадцать и она выглядела так, как будто только что выпрыгнула из сказки. Тогда как Дженнифер была утонченно-наманикюренной, современной, можно сказать скульптурой панк-рок-звезды, Айон была более натуральной, мягкой лесной нимфой. У нее были длинные вьющиеся коричневые волосы, кокетливое открытое лицо и неправильный прикус. А я всегла любил, когда у девочек неправильный прикус.

Айон выросла в очень альтернативной голливудской семье. Её отец, Донован, был фольклорным певцом, но не жил с ними много лет. Ее мать, Энид, была офигительной хиппи со светлыми кучерявыми волосами. У Айон еще был брат, которого назвали в честь отца. Они жили в большом старом деревянном доме на Норс-Вилтон, пропитанном теплотой и любовью. Айон одевалась как ребенок-хиппи и была очень особенной и просто одаренной. Она всегда была слишком заинтересована во всем, касающегося секса. Это была такая энергия, которую она никак не выражала, но которую можно было почувствовать. Скорее всего она была самая красивая, умная, сексуальная и добрая девушка во всем Голливуде и, слава Богу, наши чувства были взаимны. На своем дне рождении, через несколько дней после того, как мы встретились, она уже знакомила меня со всеми, говоря не «это Энтони», а «это мой парень, Энтони» Это было головокружительно, как я быстро и глубоко влюбился.

Теперь я был окончательно готов вернуться к работе. Я встретился с нашим продюсером, Майклом Бейнхорном, и мы прошлись по состоянию наших песен. Мы должны были вернуться в студию и сделать уже все песни за десять дней, поэтому я начал писать слова во время процесса записи. Я бы не сказал, что работы было очень много; в те времена, когда для альбома нужно всего песен двенадцать. Мы работали над Fight like a brave и Me and My Friends, песней, которую я написал пока летел домой из Сан-Франциско вместе с моим старым другом Джо Волтерсом. Фактически, Funky Crime — это лирическое описание нашего разговора с Джоржом Клинтоном, в котором он говорил, что музыка сама по себе бесцветна, но медиа и радио станции окрашивают ее, основываясь на собственном пониманиях и желаниях. Backwoods — песня про самые корни рок-н- ролла, а Skinny Sweaty Man — моя ода Хиллелу. Я написал еще одну песню в честь Хиллела — No Chump Love Sucker. Дело в том, что его только что бросила девушка и ушла к другому, более богатому, оставив его одного, совершенно разбитым и грустным. Так что это песня была местью против таких злых и корыстных женщин.

Behind The Sun было своего рода отвлечением для нас. Хиллел создал такой классный мелодичный риф и Бейнхорн почувствовал, что эта песня может стать хитом. Он очень много работал со мной над мелодией, зная, что такая песенка, это совершенно не моё. Видимо моя репутация в то время была основана на таких песнях, как Part on Your Pussy[29], которую EMI отказалось выпускать, пока мы не поменяли название на Special Secret Song Inside[30]. Love Trilogy стала одной из наших самых любимых песен. Начало песни немного в стиле регги, потом она переходит в такой хардкор-фанк и заканчивается металлом. Каждый раз, когда кто-то спрашивал про смысл слов, Фли отвечал:

— Ты прочитай слова Love Trilogy и поймешь про что эта песня.

Эта песня про любовь к тем вещам, которые не всегда красивы и правильны.

Из Love Trilogy:

My love is death to apartheid rule

My love is deepest death, the ocean blues

My love is the Zulu groove

My love is coop-a-loop move

My love is lightning blues

My love is pussy juice

My love can’t be refused

После пятидесяти дней трезвости, я подумал: «О, пятьдесят это хорошее число. Я думаю надо его отметить». Я решил, что настало отличное время снова сесть на наркотики. Мой план был таков: проторчать день или два, а потом вернуться к работе. Но как только я начал, я не мог закончить, и это очень помешало началу звукозаписывающего процесса. Песни были офигительны; Хиллел горел огнем, мы все были просто влюблены в нашу студию в подвале «Capitol Studios», еще один исторический памятник звукозаписыванию в Голливуде; Бейнхорн трудился в поте лица, а я пошел, обдолбался и не смог остановиться. Наконец я решил вколоть кучу героина, выспаться и вляпаться в еще одно дерьмо.

Я пошел в южную часть Лос-Анджелеса и нашел человека, который продал мне наркотики и я опять вкололся. Но все, о чем я мог думать, это то, что я должен быть в студии. Я постоянно слышал ударные Джека Айронса в голове. Я сел в парке, среди всех этих странных людей и написал лирику. Мне было больно, стыдно и жалко из-за того, что я не был с ними и не участвовал в записи. И я подумал, что если я приду туда с чем-то готовым, то меня не убьют. Так я и сделал. Я пришел туда, встал, извинился и был собранным до конца записи.

Одна причина, по которой я вернулся обратно к наркотикам, это потому что у меня не было поддержки. Я не знал никого, кто был трезв. Я посещал несколько встреч, для людей, которые стали трезвыми, но у меня была своя жизненная позиция — «Я сам могу о себе позаботиться и мне не нужно, чтобы ты говорил, что мне делать, потому что в данный момент жизни я не хочу быть таким, как ты».

Нам было очень весело записывать этот альбом. Было приятно видеть Джека Айронса опять с нами. Он добавлял очень важный и совершенно иной элемент в нашу группу. Фли, Хиллел и я были очень зацикленными на себе маньяками. Джек хоть был в здравом уме. Хотя потом оказалось, что он тоже был немного сумасшедший, но в другом направлении. Он был очень трудолибивым и веселым напарником.

Когда пришло время записывать вокал, я использовал Хиллела как своего напарника/вокального продюсера. Каждый раз когда я пел, мы оба чувствовали, что находили что-то новое, и такие моменты стали результатом самых лучших вокальных данных, которые я когда либо записывал. Хиллел был просто в восторге. Он бегал и кричал:

— Я тебе говорю, это самая красивая вещь, которую мы когда-либо записывали! О Боже, я не могу дождаться выхода альбома!

Конечно же, в самый последний день, когда вся работа была сделана и последние строчки были спеты, мы с Хиллелом нашли французского дилера и обдолбались китайским белым героином, в честь наших достижений. И тут началось. Пока я жил в квартире Линди, я придумал абсолютно сумасшедший сценарий: дело в том, что у меня не было ни денег, ни машины, поэтому мне приходилось просыпаться по средине ночи, брать несколько ложек с кухни, обчищать всю коробку с мелочью Линди. Потом я брал удочку из его кладовки, приоткрывал аккуратненько дверь в его комнату, где он спал, выуживал его ключи от машины, чувствуя себя жалким оттого, что я могу делать все это с человеком, который пытается мне помочь.

Надо сказать, как только ты нашел решение от болезни, которая разрывает тебя на кусочки, заболевать снова никогда не весело. Ты прекрасно понимаешь, что есть альтернатива той жизни, которой ты живешь и что ты идешь против того, что вселенная дала тебе совершенно бесплатно ключ к этой жизни. Наркотическая зависимость это прогрессирующая болезнь, так что каждый раз, когда ты из нее выходишь, тебе становиться еще хуже, чем было до этого. Это уже не так забавно, как раньше, но все равно волнующе. Как только ты выпил ту самую первую рюмку или ввел первую дозу наркотика в свое тело, тебе не надо беспокоиться о своей девушке, о семье, работе или о счетах. Все эти важные вещи просто пропадают. Теперь для тебя существует одна работа — сохранять угольки в твоем моторе горячими, потому что ты не хочешь, чтобы этот поезд остановился. Потому что если он остановится, ты будешь чувствовать себя большим дерьмом.

Эта погоня всегда возбуждает. В ней участвует полиция, плохие парни, фрики и проститутки. Такое ощущение, будто ты ныряешь в видео-игру. Ты подставляешь себя, думая, что делаешь что-то клевое, потому что цена всегда выше, чем расплата. Твоя красота, твой свет и твоя способность любить, мгновенно пропадают, и ты становишься черной дырой во вселенной, всасывая в себя всю плохую энергию; ты не ходишь по улицам, раздаривая всем свою улыбку, ты не помогаешь никому и ты никого ничему не учишь. Ты не создаешь шар любви, ты создаешь шар дерьма. Я хочу описать обе стороны того, что я чувствовал, но очень важно понимать, что в конце концов все это дерьмо. Это выглядит заманчиво, ведь именно поэтому Бог или Вселенная, или органы американской разведки или как вам хочется это назвать, поместили эту вещь сюда. Наркотики — это урок жизни, ты можешь убить себя с их помощью или ты можешь превратить себя в свободного человека с их помощью. Я не считаю наркотическую зависимость совершенно бесполезной, но это тяжелая дорога.

Я решил, что если обдалбываться периодически, то я не буду впадать в эту невыносимую зависимость. Я переехал к Айон и несколько раз на неделе шел и покупал на сорок баксов белого китайского героина, обкуривался всю ночь, потом приходил обратно, ложился спать и чувствовал себя хорошо. Где-то через месяц, Айон уговорила меня не уходить никуда, но мы пришли к компромису: приносить все это дело домой и курить вместе с ней в кровати. У нас было очень много таких ночей, когда я обкуривался, мы обнимались и читали такие книги как «Интервью с вампиром» и «Над пропастью во ржи» до самого утра, пока солнце не всходило.

Несмотря на периодическое курение героина, я был совершенно адекватным, пока жил с Айон. Мы провели много прекрасных дней вместе. Я просыпался около неё и думал: «Господи, она такой ангел и я так сильно влюблен в нее». Потом мы долго лежали в кровати, обнимаясь и подпевая Бобу Марли. Мы разъежали на ее маленькой тойоте, обедали в маленьких кафе, курили травку и занимались любовью по всему городу. В один из таких дней, мы курили травку и я благодарил свою звезду за что, что у меня была такая жизнь на тот момент, когда вдруг по радио заиграла песня Стиви Уандера I believe (When I Fall In Love It Will Be Forever[31])». Мы подвинулись поближе друг к другу, включили радио погромче и стали плакать, потому что были так сильно влюблены друг в друга и эта песня так хорошо описывала наши чувства.

Неделю спустя я пропал в аду наркоты. Я брал ее машину посреди ночи и иногда пропадал на несколько дней. Именно тогда я стал общаться с этим мексиканским мафиози-дилером по имени Марио. Я знал его через Кима Джонса. Марио всегда делал отличные сделки, брал с меня наименьшее количество денег за наибольшее количество наркоты. Я мог бы остаться в Голливуде, там было полно людей, которые могли доставить героин прямо домой. Но я не хотел знать много дилеров и я заставил приезжать к Марио только за этим одним разом; я не хотел возвращаться к той жалкой жизни.

Когда мы не обкалывались в его грязной квартире, Марио знал одну безопасную зону под скоростным мостом, это шоссе, которое Лос-Анжелеская полиция никогда не патрулировала. Он объяснил мне, что ни одному немексиканскому члену банды туда не разрешается входить, поэтому для того, чтобы меня туда провести, нам пришлось врать и говорить им, что я женюсь на сестре Марио, так они нас впускали. Прямо там, посреди города, я проводил бесконечное количество дней, лежа на грязных матрацах, вкалывая наркотики.

Единственная вещь, которая могла меня оторвать от всего этого, это турне. Когда пришло время турне для Uplift, за мной приехал гребанный лимузин, чтобы отвести меня в аэропорт, и я решил, что должно быть дела у нас идут хорошо. Так и было. Мы сыграли самые классные концерты в том турне, в основном из-за того, что Хиллел и я не думали о наркотиках. Мы не были частью панк-рок движения, мы не были частью пост панк-рок движения, мы были совершенно другой направлением. Я не мог понять, откуда эти подростки, приходившие на концерты, знают нас, но они были самой лучшей публикой — так много любви, так много духа, так много энтузиазма, они просто приходили и отдавали все, что у них есть внутри.

Мы делали много сумасшедших вещей, пока разъезжали по стране. Когда мы приехали в Техас, я решил сбрить все волосы на лобке. Я собрал их, положил в маленький пакетик и отдал нашему другу Ники Биту как товар для того концерта. Он пошел к нашей торговой лавке и повесил этот пакетик среди футболок и начал кричать: «Лобковые волосы Энтони Кидиса! Всего лишь 25 долларов!». В конце того дня он сообщил мне, что денег не получил, зато получил три штуки женских трусиков и обещание, что эти девушки приведут всю свою семью на следующий наш концерт.

В том турне мы придумали новую игру — «Язык в Грязи». В прошлом много наших развлечений и игр крутились вокруг еды. В турне Freaky Styley мы играли в «Клуб Блюющих». Мы специально ели ужасную, жирную, отвратительную еду, зная, что она небезопасна для нас, и мы выблевывали ее, во что бы то ни стало. Было ли это «2 пальца в рот» или просто мысль о чем то отвратительном, твое мужество определялось по твоей способности блевать. Фли всегда был самым лучшим на таких мероприятиях. Стоило ему только посмотреть на вареное яйцо, как он уже блевал повсюду.

«Язык в Грязи» образовался из нашего с Фли опыта в школе. Помню, однажды мы ехали в автобусе, нам было лет по пятнадцать, а у меня очень сильно болело горло, был насморк и температура. Я прокашлялся и сплюнул прямо себе в руку. Это было что-то из соплей и слюней, и еще чего-нибудь. Мы посмотрели на плевок и я сказал: «Если тебе не слабо, ты съешь это из моей руки, потому что ты единственный сукин сын, который настолько сумасшедший, что бы сделать это». И он съел!

Все мы, группа, механики, друзья и еще какие то девушки, путешествующие с нами, вставали в круг. Если мы перекидывали мяч, то вставали далеко друг от друга. Если мы перекидывали странный кусок металла, найденный на обочине, мы вставали поближе. Идея игры в том, чтобы поймать этот предмет, не роняя его. Мы все вместе решали, если бросок был нормальным (который возможно поймать). Если нет, человек, который бросал — проигрывал. Но если кто-то уронил объект игры при совершенно нормальном броске, то тогда он или она проигрывал. Проигравший, как уже понятно по названию, садился и прижимал свой язык к земле, потом вставал и показывал его всем.

Чем больше грязи ты облизал, тем круче ты становился. Проигравшие начинали съедать насекомых с машин или облизывать всю поверхность мусорки. Это была офигительная игра, потому что ты мог играть с чем хочешь и тебе надо было выкрутиться и сделать такой бросок, какой твой противник не смог бы поймать. Это было классное времяпровождение с друзьями. Мы играли в эту игру еще много-много лет.

Как раз во время тура Uplift я начал понимать, что мы становились немного известными. Девочки приходили за кулисы и предлагали себя нам. Внезапно я перестал интересоваться этим. Даже под влиянием наркотиков меня невозможно было заставить переспать с этими девочками, потому что они подходили ко мне со словами: «Ты Энтони Кидис. Я хочу трахнуть тебя, пойдем», а я отвечал: «Хмм… Нет. Мне надо идти кое-куда. Я думаю, тебя ждут твои друзья». Это был я. Я хотел то, что нельзя было достать. Я не хотел брать то, что мне давали. Почти всегда.

Чем дольше мы были в турне, тем популярней мы становились. На Юге мы больше не выступали в клубах, мы выступали в театрах. Когда мы были уже в Денвере, Линди пришлось переместить наше выступление в огромный театр, скупили все билеты. В ту ночь после шоу, я и Хиллел сидели за кулисами и поздравляли друг друга с успехом, как вдруг в помещение вбежала девушка.

— Энтони, я должна тебе кое-что показать! — закричала она. — Я тебя так люблю! Смотри, что я сделала!

Она стянула штаны, и прямо на лобке была татуировка с моим именем. Сзади нее стоял парень.

— Это мой парень, но ему посрать. Я твоя, если ты хочешь.

— Да, чувак. Возьми ее, она обожает тебя, — сказал этот парень.

Я не принял его предложение, но Хиллел и я посмотрели на друг друга и поняли что, может быть, все эти турне и три альбома в конце концов стали чем-то. Мы все еще не были на радио, но американская молодежь явно любила нас.

Турне обычно не приносило нам много прибыли. После Freaky Styley каждый из нас получил по три штуки. Но на этом турне Линди объявил нам, что после всех раходов и продаж футболок, мы получаем двадцать две тысячи.

— Чтобы поделить? — спросил я.

— Нет. Каждый получит по двадцать две тысячи, — ответил Линди.

Это была куча денег для нас, и первое, что я хотел приобрести — это дом для моей ангельской подружки и меня. Но каждый раз, когда я находил хорошее место, они давали мне бланк для заполнения. Каждый хозяин квартиры хотел знать мои последние пять мест проживания и к тому же еще мои последние пять мест работы. Окей, последнее место, где я жил — дом мамы моей девушки, до этого я жил на диване у своего менеджера, до этого в общежитии в Пасадене, до этого у меня не было дома, а до того я жил в доме мамы моей еще одной девушки, до этого в кровати сестры Фли, до этого в доме, у которого не было двери. Они спрашивали про банковские счета и кредитные карточки, но у меня тогда даже не было чековой книжки. Все что у меня было это двадцать две тысячи долларов наличными.

В конце-концов, я пошел смотреть домик на Оранж-драйв. Это был триплекс 30-ых годов в стиле ар-деко, с деревянными полами и ванной с очень красивой старой плиткой. Это был рай. И это место стоило тысячу в месяц. После того, как я посмотрел домик, русский хозяин квартиры дал мне очередной бланк, но я его сразу вернул.

— Я не могу заполнять его. Это не для меня, — сказал я ему.

— Тогда ты не получишь дом — ответил он. — Убирайся отсюда.

Я вытащил пять тысяч наличными.

— Это за первые пять месяцев. Если после пяти месяцев я вам не понравлюсь, тогда выгоняйте меня ко всем чертям — предложил я.

Он посмотрел на деньги.

— Дом твой.

Итак, я получил райский дом и еще у меня была куча денег. Я решил отметить это хорошей горкой героина и кокаина. И снова я начал колоться, как маньяк. В доме не было мебели и я не знал, как оплатить электричество, поэтому я пошел и купил пять арбузов и кучу свечей. Я разрезал арбузы на длинные куски, расставил их по всему дому и вставил в них свечки. Потом я пошел в ванную и вколол тонну героина.

Я забрал Айон и привез ее в наш дом. Она выглядела немного скептично, особенно потому, что у меня все руки были в крови и мои глаза вертелись как сумасшедшие.

— Я с тобой, все будет нормально. Но моей маме это не понравится. — сказала она. — Кстати, она как раз едет сюда.

— Малышка, не волнуйся. Я договорюсь с мамой. Это моя крепость. — сказал я. — Мне всегда говорили, что надо стать юристом. Смотри, как я работаю.

Энид подъехала к дому, и я выбежал на улицу в окровавленной футболке, с сумасшедшими глазами и растрепанными волосами. Она вышла из машины и встала, скрестив руки на груди.

— Энид, все будет нормально — пообещал я ей. — Я люблю вашу дочь всем своим сердцем. Я бы умер за вашу девочку. Она моя малышка и я буду заботиться о ней так же хорошо, как это делали вы.

Она посмотрела на кровь, потом на меня.

— Но у тебя есть проблема. У тебя не все хорошо.

— Энид, поверьте мне, это скоро пройдет, — сказал я.

Энид посмотрела мимо меня в дом, увидела арбузы и свечи, и наверняка подумала, что это какой-то сатанинский ритуал «посвящения девственницы», но каким-то образом мне удалось ее убедить в том, что все будет хорошо. Я отправил ее домой, оставил ее дочь и мы начали нашу жизнь в этом доме.

Наши подозрения о том, что группа становится все более популярной подтвердились, когда KROC попросили нас сыграть в «Паламино» в Долине, классическом в стиле старой школы пивном ковбойском баре, где люди вроде Линды Ронштадт и The Eagles играли на пути к славе. В день выступления, примерно за пол-мили до этого места, мы застряли в огромной пробке. Все просто остановилось, там были копы верхом на лошадях, а мы были в негодовании, потому что надо было каким-то образом попать туда. Потом мы поняли, что вся эта пробка была из-за нашего шоу.

Должно быть, я серьезно сидел на наркотиках в то время, потому что на всех фотографиях я выгляжу ужасно худым. Марио опять пришел в мою жизнь, и я снова брал машину Айон, и исчезал на несколько дней. Однажды когда у нас не было денег, мы решили поехать глубже в джунгли города, где наркотики сильнее и дешевле. Мы взяли машину Айон и поехали туда, где девяносто процетов людей выглядели так, будто вышли из фильма «Ночь мертвых». Хотя было еще светло, мы понимали, что нам здесь не очень рады. Я положил все свои наркотики, шприцы и ложки под стекло водительского места. Марио был на пассажирском месте, внимательно ища нужного парня. Я вел аккуратно, как вдруг увидел копа в зеркале заднего вида. Я предупредил Марио, и он сказал мне повернуть налево, я включил поворотник, перешел в правильную полосу и потом повернул. Копы все еще ехали за нами.

— Останови здесь. — сказал Марио. Как только я остановился, он открыл дверь и выскочил из машины. Теперь копы вышли из машины и шли в мою сторону.

— Кто тот человек? — спросил первый коп.

Я пытался оставаться спокойным.

— А, это Флако. Просто знакомый парень.

— А ты знаешь, что твой друг Флако сбежавший преступник и его ищут? — спросил другой коп.

Ни с того ни с сего я оказался под арестом за поддержку сбежавшего преступника. К счастью, они не обыскали машину, но посадили меня сзади своей машины и мы стали ездить по улицам в поисках «Флако». В конце-концов его нашли на какой то улице. Он посмотрел на меня, как будто я сдал его. Но когда его посадили рядом со мной, я четко объяснил, что ни слова не сказал про него. Они отвезли нас в тюрьму и разделили. Копы допрашивали меня, но я ничего не сказал, тогда меня посадили в камеру размером с большой диван, вместе с другими заключенными. Я сидел там, ни о чем не думая, когда ко мне пришли из ФБР.

— ФБР? Но я даже не знаю этого парня. Я всего лишь подбрасывал его и…

— Не болтай, — ответил агент, — Мы тут для того, чтобы сделать фотографию твоих зубов.

Оказалось, что я подходил под описание Бандита С Хвостом, белого парня, который успешно ограбил несколько калифорнийских банков. Наконец пришел доктор от федералов, засунул свои гребаные пальцы мне в рот, повернулся к агенту и сказал:

— Это не он.

Они перевели меня в «Стеклянный Дом», тюрьму на окраине Лос-Анджелеса. И это была адская тюрьма. К тому времени наркотики уже не оказывали никакого действия, я не спал несколько дней и чувствовал себя гнусно. Когда я прибыл туда, мне пришлось пройти через разденься-нагнись-покажи-жопу — сдвинь-крайнюю-плоть — подними-мошонку — в общем, пройти через полную проверку всего тела. Единственная проблема была в том, что они только ввели новое правило о том, что если у тебя найдут шрамы от шприцов, тебя посадят на девяностодневное лечение в тюрьме. А у меня эти шрамы были. Поэтому на пути на проверку я начал болтать с копом, который собирался проверять меня. Я начал преувеличивать, говорить, что я очень хорошо понимаю, как трудно быть копом, и он рассказал мне все про свою семью, и мы разговаривали как два нормальных человека несколько минут. Он спросил у меня, что я делал там, где меня поймали, и я сказал, что я пытался вернуться обратно в колледж и начать жизнь сначала, я врал как только мог, чтобы спасти свою задницу. Как только я снял свою футболку, он был удивлен.

— Господи, да ты посмотри на свои руки! Ты знаешь, что за это девяносто дней? — спросил он. Я опять начал говорить про колледж, и что меня не пустят на работу и как я должен помогать своей маме-инвалиду.

— Надень свою майку и держи свои руки прикрытыми все время пока ты здесь. — посоветовал коп.

После того как я провел несколько часов в большой комнате с пятидесятью такими же как я, зашел охранник и сказал, что я могу идти. В коридоре меня ждал Линди.

— Ты сукин сын! Я звонил тебе в девять утра, сейчас девять вечера! Что ты делал все это время?! — закричал я.

— Ну знаешь, Swanster, я посоветовался с парнями и все решили, что будет хорошей идеей оставить тебя здесь на минуту, чтобы ты понял куда катится твоя гребаная жизнь, — сказал он. — На самом деле это не моя идея. Я-то думал, что если бы был на твоем месте, то захотел бы чтоб меня забрали, но остальные сказали «Может быть, если мы дадим ему посидеть здесь, это ему поможет».

— Послушай, сукин сын. Тебе лучше дать мне сорок баксов, потому что не по-братски так поступать. — сказал я.

— Эгей. Сорок баксов, Swanster, не знаю, стоит ли мне это делать… — протянул Линди.

— Это все, что ты можешь сделать. Если ты мне не дашь денег, мне будет плохою

Он дал мне деньги, и я поехал туда, где я мог обдолбаться.

Тогда как наркотическая зависимость привела меня в тюрьму, Хиллел боролся со своими собственными демонами. Если раньше мы были вместе или с девочками в такой тусовочной атмосфере, теперь все было больше изолировано. Он становился законченным наркоманом, тогда как у меня все больше было периодами. Я уходил на неделю и люди постоянно сплетничали и говорили у меня за спиной, что я буду первым, кого они знают, кто умрет от наркотиков. Периодически, даже Хиллел подходил ко мне и говорил:

— Чувак, только не убей себя. Посмотри на себя, ты близок к смерти.

Айон была испугана, она говорила:

— Пожалуйста, не умирай. Я не выдержу этого.

Той зимой группа начала свое первое турне в Европе. Первой остановкой был Лондон. В вечер выступления Хиллел был слишком болен, чтобы выйти. Мы с Фли пошли в его комнату и было очень грустно видеть как он проигрывает свою маленькую войну. Его взгляд не говорил больше: «Да, я теряю себя, но я справлюсь и все будет нормально», нет, его взгляд кричал: «Я больше не могу. Я умираю.»

Мы уговорили его выйти на сцену и сыграть это шоу. Мы вышли и начали наше пой-и-танцуй-в-нашем-стиле выступление, но Хиллел в этом не участвовал. Мы попытались сыграть еще одну песню, но Хиллел остановился и сказал мне: «Я не могу» и покинул сцену. Я посмотрел на Фли и Джека, потом побежал за кулисы, где сидел Хиллел и плакал.

— Хиллел, ты можешь. Возьми свою гребаную гитару и вернись обратно!

— Нет, я не могу. Отмени все. Конец!

Я прибежал обратно на сцену и мы продолжили играть, только бас-ударные-вокал. Мы стали шутить, но никто не ушел, никто не возмущался, все продолжали танцевать, но это было самое странное шоу, которое мы когда-либо делали, потому что оно было без гитары. Пару дней спустя Хиллел выздоровел.

Где-то в Европе приехала машина, полная голландцев. Они приехали, чтобы делать документальные фильм о нашем турне. Они сняли много классных моментов. Особенно потому, что Джек вошел в совершенно сушасшедшую фазу жизни. Он был экстремистом, когда дело доходило до любви. Как только он влюблялся в девочку, она значила для него все. Он встречался с одной женщиной, и пока мы были в Европе, она ушла от него к одному парню, которого мы знали. Джек получил эти новости, когда мы были в Берлине. После выступления я нюхнул кучу героина, а потом пошел в клуб, где в туалетной кабинке стал целоваться с одной очень красивой немецкой девушкой, которая английский не знала вообще. Немного позже Фли и Линди уехали, и я остался наедине с ней и без ума от нее. Я хотел ее прям там, в кабинке, но она хотела отвезти меня к себе, и я хотел достать кокаина, так что мы встретились с дилером, который продал мне кучу наркоты.

На следущее утро все собирались у нашего автобуса, а я приехал на черном лимузине с наркодилером. Он подошел к Линди и сказал, что не отдаст мой паспорт, пока тот не заплатит ему за все те наркотики, которые я вчера купил. Никто не был рад, что пришлось тратить общие деньги группы на меня. В это время Джек стоял около дерева и бился об него головой.

— Что с Джеком? — спросил я.

— Его бросила девушка и он не знает что делать — сказал Фли.

Тогда мы были очень хорошо связаны с нашей аудиторией. Люди приходили за кулисы, болтали с нами. Иногда мы приходили к ним домой. А иногда мы приглашали всех к нам. Это была одна из наших шуток. Я говорил:

— Окей. Сейчас будет вечеринка в комнате 206 в отеле «Финкельштейн» на Роттервил Авеню.

Это была комната Фли. А потом он брал микрофон и говорил:

— Нет! Нет, вечеринка будет в комнате 409. 409! — которая была моей.

Несмотря на состояние Хиллела и Джека, нам было очень весело. Обычно в конце турне очень устаешь и все становиться дерьмом. Но потом мы полетели в Нью-Йорк и сыграли огромное шоу для студентов в Университете Нью-Йорка. Я договорился с Хилеллом не обдалбываться перед шоу, потому что Нью-Йорк это город кокаина, но я потерял его из виду перед выступлением, а когда я пришел за кулисы, он сидел там никакой. Мы с Фли были взбешены.

— Чувак, так нельзя. Если ты хочешь это делать, то делай после, — сказали мы ему… Он делал тоже самое, что и я перед тем, как меня выгнали из группы. И когда мы вернулись в Лос-Анджелес, мы уволили его. Хиллел стал пропускать репетиции и Фли просто сказал:

— Хватит, Хиллел, ты больше не в группе.

Мы начали репетиции с бывшим гитаристом Funkadelic по имени Блэкберд МакНайт. Несколько дней мы репитировали с ним, но потом решили дать Хиллелу еще один шанс.

Потом мы опять поехали в Европу. В Финляндии мы учавствовали в концерте вместе с The Ramones. Это было классное шоу. Тогда кому-то пришла в голову идея выбежать на сцену голыми во время их выступления и сделать небольшой танец в их честь. Так мы и сделали. Надо сказать, Джонни Рамоне был не слишком рад этому. Потом он нас обматерил и не хотел ничего слушать про нашу любовь к ним. Но Джои Рамоне сказал, что ему очень понравилось на самом деле.

Наша следущая остановка была в Норвегии. На пути в Осло мы очень долго ехали на поезде, Хиллел и я сидели в купе, смотрели на вид через окно и очень много разговаривали. Мы говорили про наркотики и героин, мы говорили про нашу зависимость и что мы с ней собираемся сделать. Мы до сих пор не понимали всей серьезности этой болезни. У меня было немного больше опыта с анонимными встречами наркоманов, чем у Хиллела. Той весной Ким Джонс избавилась от зависимости, и я стал ходить с ней на эти встречи. Однажды я взял с собой Хиллела, но он просто не хотел признавать, что у него есть проблемы, он не хотел признавать то, что ему могут помочь и еще он стеснялся большого количества людей. После этого раза я больше не смог уговорить пойти со мной еще раз.

В поезде мы договорились, что дела у группы идут хорошо и что мы сделаем большие усилия, чтобы больше не принимать наркотики. Мы шутили, что не вовремя так решили, потому что Осло это героиновая столица Скандинавии. Так всегда было. Куда бы мы не ехали, это место сразу становилось героиновой столицей мира.

Я понимал, что ни один из нас даже не попытается остановиться.

Мы сыграли в Осло и полетели обратно в Лос-Анджелес. Мы приземлились в аэропорту, обнялись, обменялись фразами типа: «Отличное турне. Классно было провести с тобой время», «О да. Позвони мне. Окей», «Окей». Мы сказали «до свидания». Потом оба позвонили своим дилерам. Наверное, можно было бы даже засечь, кто сделал это быстрее. Я приехал домой к Айон и сразу начал принимать наркотики.

Я был на окраине Лос-Анджелеса, когда понял, что время прошло очень быстро и я не планировал уходить так надолго. Так что я решил вернуться домой и хотя бы побыть с Айон, потому что она всегда хотела, чтобы я лучше принимал рядом с ней, а не неизвестно где. Она была как маленькая Мать Тереза. Я возвращался домой, после этих ужасных долгих отлучек ради героина и вместо того, что бы убить меня, она говорила:

— Тебе надо поесть. Иди и ложись на диван. Ты никуда не пойдешь. Отдай мне ключи.

Она готовила мне здоровый обед, а я плакал и извинялся. Я не хочу сказать, что это были здоровые отношения, но это было прекрасно. Благослови ее Господь за ее добрую и бесконечную любовь к ее эгоистичному придурковатому обдолбанному парню.

Я ехал к ней и остановился недалеко от дома, что бы позвонить из таксофона. Я просто не мог прийти туда, мне нужно было сначала извиниться по телефону. На самом деле, я даже и не знал, может, я и не собирался возвращаться домой. Когда она подняла трубку, я сказал:

— Айон, прости меня за все это.

Она вопила и рыдала. Я подумал: «Вот это странно. Она никогда раньше не реагировала так на мои звонки. Она кричала:

— Возвращайся домой сейчас. Произошло нечто ужасное.

Она не стала рассказывать мне детали, но промелькнуло имя Хиллела, и в этот момент часть меня знала, что он умер. Но я сразу же переубедил себя. «Она все перепутала. Может быть, произошла всего лишь передозировка, а она подумала, что это сразу значит смерть»

Но этого было достаточно. Я приехал домой, вышел из машины как в тумане, Айон бежала мне на встречу, наполовину раздетая, с красным и мокрым от слез лицом. Она кричала:

— Твой друг Хиллел умер!

Она так плакала. Если бы вы ее не знали, то подумали, что Хиллел ее лучший друг. Но она почувствовала всю боль сразу, тогда как я отказывался принимать ее.

— Должно быть это какая-то ошибка.

Глубоко внутри я знал, что его больше нет, но не разрешал себе принять эту правду.

Все остальное как во сне, думаю, я отключил мозг. Я точно знаю, что продолжал принимать наркотики всю оставшуюся ночь. Я проснулся на следующий день в состоянии шока. Все суетились с последствиями, с похоронами, люди обвиняли, а я знал, что когда человек начинает принимать наркотики, здесь некого винить. Он сам отвечает за свое поведение, и здесь не виноват дилер, или друг, или плохое воспитание. По какой-то грустной и неприятной причине, люди обвиняли меня в смерти Хиллела в возрасте 25 лет, потому что моя зависимость началась намного раньше. Его семья пыталась сказать мне, что я плохо на него влиял. Что было довольно смешно, потому что я никогда не винил никого в собственной зависимости. И я предложил Хиллелу остановиться.

Между делом, я продолжал принимать. Неправда, что такая проблема приводит к прозрению. Даже когда умирает твой близкий друг, ты продолжаешь чувствовать непобедимость. Я узнал от Айон, что они планировали похороны, но я не хотел приходить. Я чувствовал себя ужасно. Я не мог остановиться, но и не мог продолжать принимать; ничего не работало, и мой друг мертв, а я не хотел смотреть на это. Мать Айон однажды упомянула, что у ее подруги есть небольшой домик в маленьком мексиканском городке и что мы можем воспользоваться им, когда хотим. Так мы и сделали.

Люди думали, это плохой тон, не прийти на похороны. Хиллел был мой лучший друг, но я умирал от той же вещи, что убила его. Я и Айон полетели в Пуэрто Валларта и оттуда мы взяли небольшую моторную лодку до маленького городка под названием Элапа. Мы жили в прекрасном домике с кроватью под москитной сеткой, но в городе практически не было электричества. Я лежал там и прошел через еще одну гребаную, отвратительную холодную ломку, пока был так далеко от всего, что происходило в Голливуде. Айон мне помогала, и через несколько дней я почуствовал себя лучше. Я начал упражняться, и мы опять начали заниматься любовью. Мы ловили рыбу в океане, готовили ее на пляже, и я ощутил ненастоящее чувство покоя. Десять дней спустя мы вернулись в Лос-Анджелес.

Как только я вернулся, сразу начал принимать. Я просто не знал, что мне еще делать. Но сколько бы я не обкалывался, я ничего не чувствовал, не было ни эйфории, ничего. Примерно тогда же Джек Айронс собрал нас вместе. Мы встретились на скромненькой лодке Линди, Джек усадил нас и сказал:

— Я больше не хочу здесь быть. Я не хочу быть частью того, где умирают мои друзья.

Он ушел от нас и мы его поняли.

Линди, наверное, думал: «Что произойдет? Гитарист умер, ударные увольняются, вокалист весит на веревочке над пропастью. Что теперь случится?» Но Майк и я не собирались оставлять все позади. Это то, что Хиллел помог построить, и мы хотели продолжать строить, что было странным, потому что чувствовал себя я ужасно. Но я знал, что хочу этим заниматься, Фли знал, что он хочет этим заниматься. А Джек знал, чем он не хочет заниматься.

Мы наняли ДиЭйч Пелигро[32] на ударные и Блэкберда МакНайта гитаристом. Мы знали ДиЭйч много лет. С Блэкбердом мы играли, когда Хиллел был уволен, так что нам было удобно с ним. Но перед тем как начинать играть, мне нужно было сделать что-то с моей зависимостью.

Когда весной я ходил на те встречи, я познакомился с парнем по имени Крис. Это был молодой, сумасшедший и смешной парень. Он познакомил меня с Бобом Тимонсом, сказав, что тот может быть нашим спонсором. Тиммонс был бородатым мужчиной с татуировками и хардкор-прошлым, но я сразу доверился ему. Он был тихим и спокойным, и от меня ничего не хотел.

После одного из тех приемов, когда мне не вставляло, я позвонил Бобу.

— Я не знаю, что делать. Умер мой друг. Я не могу остановиться и теперь меня даже не вставляет. Я схожу с ума.

— Почему бы тебе не пройти реабилитацию? — предложил он.

— Звучит ужасно. Что это?

— Во-первых, это десять тысяч долларов.

— Десять штук! Это все, что у меня есть, — сказал я.

— Я думаю, это будет хорошим вложением, — сказал Боб. — Я думаю, ты в опасности и однажды сможешь сделать еще десять тысяч, если потратишь эти на реабилитацию сейчас. Если нет, это могут быть последние десять штук, которые ты когда-либо увидишь.

Я не знал, что еще остается сделать, и согласился. Курс реабилитации проходил в Ван Найс. Когда мы туда прибыли, меня сфотографировали. Выглядел я очень плохо. Моя кожа была оранжево-зеленой, глаза были мертвы, а волосы жили своей жизнью.

Потом мне дали комнату. И еще соседа по комнате. Я делился гребаной комнатой с каким-то сумасшедшим ублюдком. Это был парень из Палм Спрингс, который стал моим первым «другом по трезвости». Когда начинаешь реабилитацию, знакомишься с совершенно разными людьми, разных жизней, всех рас, разного финансового положения, разных религий, но в конце концов, ты любишь каждого из них. Там была баскетболистка, которая не могла бросить курить крэк, бразильский бизнесмен, доктор и черный коп из спецназа, который угрожал людям, чтобы отобрать их наркотики.

Я устроился, и на самом деле все было не так плохо. Я перестал ненавидеть, я просто стал существовать. Всю свою жизнь я был самым упрямым человеком, которого вы когда-либо встретите, я не мог терпеть критику в свою сторону. Но теперь я начал слушать. Айон навещала меня, мы шли против правил, довольно часто делая остановки в туалете, что очень много для меня значило. Потому что мне так не хватало любви.

Примерно через две недели пребывания в центре, меня навестил Боб Тимонс. Он знал, что я проигнорировал похороны Хиллела, так что сказал мне, что отвезет меня на денек кое-куда. Мы приехали к еврейской части кладбища Форест Лоун и гуляли там, пока не нашли могилу Хиллела. На камне было написано что-то, типа «Хиллел Словак. Преданный сын, брат, друг, музыкант».

Я сидел там вместе с Бобом и говорил:

— Ага. Окей, ну вот он и есть. Я так понимаю дело сделано. Теперь мы можем уйти?

— Я так не думаю, — сказал Боб. — Я пойду прогуляюсь. А ты сделай мне одолжение, поговори с Хиллелом и расскажи ему, что ты чувствуешь из-за его смерти. И почему бы тебе не пообещать, прямо здесь и сейчас, что ты больше никогда не вставишь иглу в вену и что ты больше не будешь принимать наркотики и пить?

— Разговаривать с чем? Это трава с камнем на ней.

— Просто представь будто Хиллел здесь, слушает тебя. — сказал он, уходя.

Я сидел там, чувствуя себя очень странно. А потом сказал:

— Эй, Слим!

И сразу стена развалилась. Я стал рыдать, как еще никогда не рыдал. Я разговаривал с Хиллелом и рассказал ему все о том, как я его люблю и как я по нему скучаю. И я пообещал:

— Я чист. Я на реабилитации. Обещаю тебе, что больше никогда не воткну иголку себе в руку. Я останусь чистым!

Я плакал и на пути обратно.

Когда я решил, что несмотря на то, что произойдет в моей жизни, я не буду больше принимать наркотики или пить, эта горилла, которая доставала меня все эти годы, ушла. Как только я закончил реабилитацию, я даже больше не хотел обдолбаться. Я как бы выключил этот голосок в моей голове, что было прекрасно. Я все еще ходил на анонимные встречи, я ходил по больницам и разговаривал с другими алкоголиками, но не нырнул окончательно в удивительную возможность увидеть реальные физические изменения. Я прошел полпути и стал отступать.

Когда я прибыл в ASAP, я хотел умереть. Спустя тридцать дней я уже хотел работать, писать песни, быть группой. Так мы и сделали. Фли был рад и поддерживал меня после того, как я вышел из реабилитации. Мы сразу же начали репетировать с D.H. и Блэкбердом. D.H нам очень подходил — он был веселым и очень любил музыку. С Блэкбердом было намного сложнее. Он был очень талантливым гитаристом, но никогда не видел группы, где все вмести веселились. Он привык к тому, что Джордж Клинтон давал ему запись, он уходил в другую студию один и работал там пару дней. D.H мы знали давно, а Блэкберд никак не хотел сближаться. Он был намного старше нас. И чем больше мы играли, тем сильнее мы понимали, что у нас ничего не получается с ним.

Примерно в то время D.H. познакомил Фли с молодым гитарным феноменом по имени Джон Фрусчанте. Джон был ярым фанатом Chili Peppers с шестнадцати лет. И если уж на то пошло, то я встретил Джона раньше, чем Майк. Примерно в то время, когда вышел Uplift мы сыграли большое шоу в Пасадене. Я припарковался, вышел из машины и пошел в парк, чтобы найти место, где можно было уколоться. Именно тогда два молодых парня подошли ко мне и сказали:

— О боже, Энтони, мы просто хотели сказать привет. Мы очень любим вашу группу.

Я поболтал с ними немного, потом пошел через парк и уселся на первых ступенях, которые увидел, и вколол героин. Потом я посмотрел наверх и увидел, что сижу на ступенях отделения полиции Пасадены.

После того как Джон очень понравился Фли, я стал проводить с ним очень много времени. В то же время Боб Форест очень хотел, чтобы Джон был гитаристом в его группе Thelonius Monster. Джон сказал мне, что он едет на пробы в гараж Боба, так что я его туда отвез. В моей голове он ехал на пробы к Red Hot Chili Peppers. Одно его исполнение и я уже знал, что он наш парень.

Теперь был мой черед увольнять. Блэкберд жил в Южном Централе, поэтому я решил ему позвонить:

— Блэкберд, это Энтони. У меня плохие новости. Я очень извиняюсь, но у нас с тобой ничего не получается. Мы идем разными путями. Спасибо тебе за все.

— Ты сукин сын. — сказал Блэкберд.

— Что?

— Ты сукин сын!

— Ну Блэкберд, это не я. Это жизнь. Я всего лишь посланник. — сказал я.

— Ты сукин сын. Я спалю твой дом.

— Блэкберд, не надо сжигать мой дом. Это решение группы. Просто ничего не выходит. Это не твоя вина и не наша. Такова ситуация.

— Ладно, ладно. Я принимаю извинения. Если ты принимаешь тот факт, что я сожгу твой дом.

Это был конец нашего разговора. Я был сукиным сыном, и он спалит мой дом.

Не все сразу стало нормальным, когда Джон пришел к нам. Но мы все сразу почувствовали любовь в Red Hot Chili Peppers, которую мы не чувствовали давно. Он был тем молодым парнем, который посвещал кажую минуту своей молодой жизни музыке и это можно было почувствовать. Каким бы неопытным был Джон, он отдавал нам все, что мог. Теперь у нас была группа, в которой все чувствовали себя хорошо.

Вместо того, чтобы попытаться сделать альбом мгновенно, мы решили просто поиграть немного, написать новые песни и порепетировать старые. Но пришли новые преграды. D H и Фли стали часто ссориться на разной почве. DH был диким мустангом в музыке, а Фли аккуратистом. Некоторые проблемы начали возникать между мной и DH тоже. Как только я стал трезвым, я начал думать, что все тоже должны за мной последовать. «Окей. Если вы не заметили, то я теперь трезв, так что закрывайте Боливию, и все положите на пол свои наркотики и алкоголь». На каком-то уровне, я думаю, DH понимал, что его наркотики и алкоголь станут проблемой. Он стал появляться поздно и не всегда в хорошем состоянии. Я просто терял терпение и не мог его понять. Зато теперь я знал, каково это, терпеть чье-то невыносимое поведение в группе.

Пока мы репетировали, я начал писать песню Knock Me Down. Это была песня, которая описывает, каково это, быть наркоманом, иметь эго и думать, что ты сможешь противостоять силам природы. Но еще это была любовная песня Хиллелу. У меня были листы и листы куплетов, но не было мелодии или организации. Джон подошел ко мне сразу после того, как мы его приняли и сказал, что я могу показывать ему все что угодно и мы будем работать вместе. Одна из первых вещей, которую я показал Джону, была «Knock Me Down.» Я предупредил его, что эта песня очень длинная.

— О, это ничего. Я как раз работал над очень длинной мелодией и я вижу как она прекрасно подойдет к твоим словам. — сказал он.

Он сел, изучил лирику и стал впаивать ее прямо в его мелодию. Через несколько минут была готова вся песня. Это было удивительно:

— Окей. Вот еще один способ, как сочинять песни.