Глава четвертая ДЕЛА РИМСКИЕ

Глава четвертая

ДЕЛА РИМСКИЕ

В год побега 78 гладиаторов из Капуи консулами в Риме были Марк Аврелий Котта и Луций Лициний Лукулл. М. Котту все считали человеком средних способностей, скорее адвокатом и оратором, чем полководцем. В сенате он принадлежал к группе консервативных реформаторов, усилия которых и сделали его консулом. Его коллега Л. Лукулл (116—56 гг. до н.э.), по общему признанию, являлся человеком блестящим. Он происходил из очень знатной, но обедневшей семьи. Его предки, непримиримые аристократы, за свою деятельность подвергались самым ожесточенным нападкам популяров. Прадед, будучи эдилом, обвинялся в преступлении по должности, дед в качестве консула оказался замешан в неприятную историю с кражей статуй, отца обвиняли (лживо, как сам он утверждал) в подкупе его вождями сицилийских восставших рабов (102 г. до н.э.) и грабежах. Он добровольно удалился в изгнание и кончил свои дни в Сицилии, в городе Гераклее, пользуясь там величайшим влиянием и почетом.

Л. Лукулл вырос в доме со скромным достатком (отец находился в изгнании). Тем не менее он получил вместе с младшим братом, усыновленным другом и единомышленником отца, видным римским писателем и общественным деятелем М. Теренцием Варроном, прекрасное греческое образование. Принимал участие в Союзнической войне (90—88 гг. до н.э.) на стороне сената. Во время борьбы Мария и Суллы, как и положено аристократу, стал на сторону последнего. Когда Сулла пошел с войском на Рим, Лукулл, занимавший должность квестора, оказался единственным офицером, не испугавшимся такого деяния и не покинувшим своего полководца. Эта верность положила начало его возвышению. Под командой Суллы Лукулл принимал участие в Первой Митридатовой войне. Он собирал войска и корабли, давал успешные бои на суше и на море. После заключения Дарданского мира Сулла поручил ему, как честнейшему из своих сотрудников, почетную и трудную миссию собирать налоги и контрибуцию с городов Малой Азии. В 82 году, успешно выполнив поручение полководца, Лукулл вернулся в Рим. Грозный диктатор, победивший своих врагов, встретил его исключительно тепло. В проскрипциях Лукулл не принимал участия. Избегал он и скупки достояния казненных, заботясь о своей репутации. Тем не менее до самого конца он оставался вернейшим другом Суллы. И именно ему, а не Помпею поручил экс-диктатор окончательную шлифовку своих «Воспоминаний», именно его сделал опекуном своего сына Фауста. После смерти Суллы Лукулл стал грозным мечом его партии, ближайшим соратником Кв. Катулла, консула 78 года, признанного вождем твердых сулланцев. Именно Лукулл фактически командовал войсками сената, нанесшими поражение войскам восставшего проконсула Лепида на Марсовом поле.

В 76 году Лукулл получил претуру и вступил в брак с дочерью Аппия Клавдия, консула 79 года, наместника Македонии (78—76 гг. до н.э.), умершего от болезни во время неудачной войны с фракийцами. Брак не принес Лукуллу ни денег, ни счастья. Его жена, удивительная красавица (ее под именем Лесбии воспел знаменитый римский лирик Катул), отличалась крайним любвеобилием. В 74 году Лукулл стал консулом. Убежденный аристократ, утомленный домашними неурядицами и тщетным ожиданием наград за свои староримские доблести, он стал подумывать: не внести ли существенные изменения в свои убеждения и образ жизни?

К этому времени практически встал вопрос о Третьей Митридатовой войне. Как знаток восточных дел, Лукулл очень хотел получить командование, сулившее при победе великие богатства восточных царей. Но жеребьевка провинций обманула его надежды. Ему досталась Цизальпийская Галлия, где «не представлялось возможности совершить что-либо значительное» (Плутарх). Котте же, его товарищу, досталась Вифиния. Наместничество это являлось весьма выгодным, так как вновь образованная провинция была богатой. Но честолюбивому Котте хотелось принять участие в предстоящей войне не в качестве подчиненного лица. После долгих просьб перед вождями всех групп в сенате он сумел добиться поручения охранять вход в Пропонтиду (Мраморное море) из Черного моря. С флотом из 80 кораблей и 3 легионами Котта поспешил отбыть в провинцию, куда и прибыл в конце мая.

Одновременно на борьбу с пиратами отправился я претор М. Антоний (отец будущего триумвира М. Антония). Ему поручалось очистить от них море и завоевать Крит. Эта задача для претора, человека совсем невоенного, оказалась не по силам. Он был разбит вождями пиратов Ласфеном и Панаром у Кидонии (середина 74 г. до н.э.) и взят в плен, где и умер в 71 году. Эта победа вызвала ликование во всех пиратских эскадрах, которые рассматривали ее как воздаяние за победу отца М. Антония над киликийскими корсарами 30 лет назад.

Помпей, сражаясь в Испании с Серторием, внимательно следил за римскими делами. Он был доволен неудачей своего соперника Лукулла с провинцией, поощряя своих сторонников и врагов любимого наперсника Суллы к большей решительности в организации государственного переворота. Причины к этому были самые серьезные: во-первых, все расширявшаяся война, ведшаяся отрядами рабов, во-вторых, крупные продовольственные затруднения, связанные с засухой 75 года (новый хлеб теперь надеялись получить только в августе 74 года); в-третьих, из-за вопиющих безобразий в суде.

В 74 году на самом благоприятном для соискания популярности посту городского претора очутился Веррес. Среди его коллег находились П. Целий, Л. Кальпурний Пизон — председатели комиссий по уголовным делам. Должности эти, по словам Цицерона, были весьма грустными: «Посмотришь направо — слезы, скорбное одеяние, посмотришь налево — кандалы, доносчики; присяжным не хочется приходить — ты их требуешь, хочется уйти — ты их задерживаешь; осудил писца — вся корпорация против тебя; не преклонился пред сулланской системой ассигнаций — нажил врагов в массе хороших людей, в доброй части наших сограждан; отнесся строго к оценке гражданских исков — извлекший пользу забыл, поплатившийся помнит».

Среди этих-то своих коллег — преторов Веррес имел пост самый приятный и выгодный. Но он думал не о популярности. Его интересовали только деньги. И он добывал их со своей любовницей, греческой гетерой Хелидоной (Ласточкой), всеми способами. Позже на суде Цицерон приводил картинку из быта претора, взятую с натуры! «Ее (то есть Хелидоны. — В. Л.) квартира была битком набита посетителями; тут требовали новых прав, новых распоряжений, новых порядков судопроизводства. Один говорил: «Пусть он утвердит меня во владении», другой: «Пусть он не лишит меня его», третий: «Пусть он не дозволит преследовать меня судом», четвертый: «Пусть он присудит мне имущество». Одни отсчитывали деньги, другие прикладывали печать к векселям; одним словом, зал наполняли не клиенты веселых женщин, а просители претора».

Но Веррес обирал не только богатых людей. Он жестоко тиранил и бедняков. По его приказу не раз секли розгами мятежных римских плебеев. «…Все знают, — говорил Цицерон, — как он презирал бедняков, как он ни с кем из них не обращался как со свободным человеком».

Демократическая оппозиция пыталась, правда, использовать факты грубого попрания гражданских прав. Она вела агитацию, нападала на самых уважаемых лиц консервативного направления и на суды. Л. Лукулл энергично отражал эти нападки. Л. Квинкция (публичными увещеваниями и частными беседами) он призывал унять свое честолюбие и отказаться от планов насильственного изменения государственного строя. Цетега же, который внушал ему особую ненависть заискиванием у народа, своим расточительством и скандальными любовными похождениями, Л. Лукулл громил самыми резкими словами. На форуме он давал отпор его шайкам с помощью собственных вооруженных сторонников и отставных ветеранов.

Особенно накалило страсти сторон так называемое «дело Оппианика», породившее великое множество разговоров, слухов, предположений и бесконечные обсуждения в различных инстанциях. Суть дела заключалась в следующем.

В италийском городе Ларине обитало богатое семейство, состоявшее из отца Оппианика (С. Альбина), Оппианика-сына (от умершей жены отца Магии), матери Сассии (первый муж ее умер в 88 г.) и ее детей от прошлого брака: сына Клуенция Габита (род. в 103 г.) и дочери (род. в 105 г.). Между этими-то лицами и разыгралась бытовая драма, имевшая смертельную развязку.

Началось все с того, что мать Сассия отбила мужа у дочери и вышла за него замуж (83 г.). Когда этот ее второй муж пал в результате проскрипций Суллы от руки своего врага Оппианика, она вышла в третий раз замуж за Оппианика, имевшего виды на ее наследство.

В 74 году между пасынком Клуенцием, жителями Ларина и новым «отцом» — Оппиаником произошел резкий спор из-за положения членов коллегии марциалов. Все они являлись общественными рабами, посвященными богу Марсу, но Оппианик стал вдруг утверждать, будто они «люди свободные» и, следовательно, римские граждане. Дело разбиралось в Риме, в суде. Разъяренный неожиданным противодействием (а он был первым лицом в Ларине) и питая надежду на получение большого наследства, Оппианик решил пасынка отравить. Он предпринял вполне определенные шаги. Дело, однако, вскрылось, яд вместе с суммой денег в качестве награды преступнику-исполнителю был захвачен, началось судебное разбирательство. Оппианик проиграл два процесса. Пытаясь спастись, он выдал для подкупа огромную сумму денег (640 тысяч сестерциев) одному из членов суда — Статиену. Тот должен был раздать их 16 судьям. Статиен, однако, попытался их прикарманить, но неудачно. В итоге Оппианик был признан виновным 17 голосами против 5 (10 судей воздержались). Видя, что он потерпел полную катастрофу, Оппианик бросился за помощью к Квинкцию.

Серия судебных процессов с их разоблачениями, гневные протестующие речи Квинкция и его товарищей на народных сходках против расправы с невиновным, по их словам, Оппиаником едва не вызвали открытого возмущения. Встревоженный сенат подверг дело Оппианика собственному обсуждению и вынес постановление, чтобы «консулы настоящего года, или, если бы они не успели это сделать, их преемники, назначенные консулы, в случае, если бы они признали толки о подкупе Юниева суда[17] основательными, внесли в народное собрание предложение о назначении чрезвычайной следственной комиссии по этому делу».

Вскоре после этого постановления М. Котта отбыл, а Л. Лукулл им не воспользовался. Их примеру последовали и преемники — М. Лукулл и Г. Кассий, консулы 73 года; «а затем и сам римский народ, тот самый, который раньше под влиянием притворных жалоб Л. Квинкция требовал этого закона, был тронут слезами малолетнего сына Г. Юния и с громким криком, окружив беспорядочной толпой кресло магистрата, потребовал, чтобы о предлагаемой комиссии и касающемся ее законопредложении не было более речи. Тогда стала ясна, — заключает Цицерон, — справедливость часто приводимого сравнения: как море, будучи тихо по своей природе, волнуется и бушует под натиском ветров, так точно п парод, будучи кротким сам по себе, приходит в ярость, когда над ним разражается дикая буря мятежных речей».

Среди этой борьбы внезапно скончался наместник Киликии Л. Октавий (консул 75 г.). Помпеянцы усиленно интриговали, предлагая на пост умершего сражавшихся в Испании полководцев — Помпея или Метелла. Но Л. Лукулл, подстегиваемый прошлой неудачей (ему досталась Цизальпинская Галлия), вовсе не желал уступать кому-либо Киликию (своей близостью к Понту она делала несомненным вмешательство ее наместника в предстоящую войну с Митридатом).

Затруднения были, правда, велики. В сенате Л. Лукулла поддерживали только твердые сулланцы. Лукулл понял, что наступил решительный момент для его будущего. Поэтому он (хотя и с нелегкой душой) отправился на поклон к любовнице Цетега, знаменитой римской куртизанке Преции, прося ее о содействии. Та была очень польщена (ее просил «сам Лукулл»), переговорила в нужном духе с Цетегом, и тот, как выражается Плутарх, «сосватал ему Киликию». Остальное (получение командования в войне с Митридатом) являлось теперь делом легким, я Лукулл без труда командование от граждан получил. Ибо, как замечает дальше Плутарх, «Помпей все еще бился с Серторием, Метелл был слишком стар, — а ведь только этих двоих можно было считать достойными соперниками Лукулла в борьбе за звание полководца».

Пользуясь временным улучшением отношений с группой Цетега, твердые сулланцы на очередных консульских выборах провели в консулы сразу двоих своих кандидатов: М. Теренция Варрона Лукулла и Г. Кассия Вара.

Одержав вторую решительную победу, Лукулл уже со спокойной душой взялся за подготовку к войне. В конце июня 74 года, совершив положенное жертвоприношение на Албанской горе и взяв с собой друга семьи, знаменитого поэта Архия, должного прославить в стихах его великие подвиги в предстоящей войне, Л. Лукулл сел со своей маленькой армией в 6 тысяч человек в Брундизии на корабли и вышел в море. 10 июля он уже высадился в Малой Азии, в Эфесе, оттуда несколькими днями позже перешел в резиденцию наместников Азии город Лаодикею. Здесь он соединился с двумя азиатскими легионами из бывших солдат Фимбрии.

С отъездом Л. Лукулла, человека высокоавторитетного, в Риме вновь началась агитация против Юниевого суда. Самих судей под разными предлогами начали привлекать к ответственности. Из 17 судей, осудивших Оппианика, 8, в свою очередь, оказались осуждены. Особенно не повезло Г. Фидикуланию Фалькулле. Л. Квинкций, ежедневно собирая бурные сходки, так его «разрисовал» в своих речах, что этот человек стал предметом всеобщей ненависти.

Наконец в самом конце года дело дошло до председателя суда. Он был приговорен судом народной сходки к большому штрафу и изгнанию.

Суд над Юнием Цицерон считал чистейшим беззаконием: «…все дело тогда было в корень извращено оговорами, недоразумениями, подозрениями, ежедневными народными сходками, созванными мятежным демагогом; тем, что один и тот же народный трибун выступал обвинителем и в народных сходках, и перед народным судом; тем, что он отправлялся в суд не только из сходки, но и сопровождаемый „сходкой“. Аврелиева лестница, тогда еще новая, казалась сооруженной специально для того, чтобы служить театром для этого суда: достаточно было обвинителю занять ее созванными им людьми — и обвиняемому не давали не только произнести слово, но даже встать с места».

Так защищал позже (66 г.) Цицерон Юния. Его противник Л. Квинкций изображался самым недоброжелательным образом, как «мятежник», как «яростный, злоречивый, беспокойный демагог». «Вам памятна, — восклицал оратор, — заносчивость этого человека? Вам памятна страстная отвага, которую он обнаруживал, будучи трибуном? Боги бессмертные, какой ненавистью он дышал! Как он всех презирал, как зазнавался, какую возмутительную, невыносимую важность напускал на себя!» «Он был озлоблен уже одним тем, из-за чего и поднялась вся эта история, — что судьи осмелились не принять во внимание его и его защиту, осуждая Оппианика. Между тем он должен был бы сказать себе, что уже одно обращение Оппианика к его покровительству свидетельствовало о том, что он всеми оставлен. Подумайте, в самом деле в Риме было великое множество поверенных, людей красноречивых и уважаемых. Неужели ни один из них не согласился бы защищать римского всадника, знатного члена своей общины, если бы честь дозволяла ему выступить защитником в подобного рода деле? Что же касается Квинкция, то вел ли он хоть одно дело до того в продолжение всех своих 50 лет? Видел ли его кто-либо в роли, не говорю поверенного, но хотя бы „адвоката“ или хвалителя? Всею популярностью, которой он пользовался некоторое время в известном классе людей, он был обязан тому обстоятельству, что ему удалось первому занять долго пустовавший амвон, то место, с которого после возвращения Суллы перестал было раздаваться голос трибуна, и что он вернул отвыкшей уже от сходок толпе некоторое подобие прежнего обычая. Но зато как возненавидели его вскоре его собственные приверженцы, те самые люди, благодаря которым он достиг своего возвышения! И это вполне понятно: достаточно вспомнить — не говоря уже о его высокомерном характере — его лицо, его костюм, одну его свешивавшуюся до пят пурпурную тогу».

Так шельмовал Цицерон Л. Квинкция, одного из главнейших вожаков партии Цетега, ведущую фигуру форума 74 года, полного разгула народных страстей.

А что происходило в то же время в Испании и Малой Азии, на театрах военных действий?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.