В ДНИ ПОБЕДЫ

В ДНИ ПОБЕДЫ

1. В ликующей Москве

И вот я в третий раз в Москве. Трудно передать те чувства, которые испытывал каждый фронтовик, приезжавший в те дни в столицу. Сколько раз от имени Родины после незабываемого дня 5 августа 1943 года, дня победы над немцами в битве на Курской дуге, салютовала нам столица!

Вспомнилось, как в ноябре 1942 года я, рядовой летчик, отправлялся отсюда на фронт, как уже бывалым летчиком в июне 1944 года получал здесь назначение на должность заместителя командира полка. А сейчас я закрываю свой боевой счет, и на нем 330 боевых вылетов, 120 воздушных боев, 62 лично сбитых самолета.

И когда я стоял у микрофона и от имени воинов 1-го Белорусского фронта благодарил Родину, благодарил великого Сталина за неустанную заботу о нас, фронтовиках, и передавал привет москвичам, я так волновался, как никогда в жизни.

…События развертываются стремительно. Взят Берлин. Германия безоговорочно капитулирует. Мысленно переношусь к себе в полк, представляю себе боевых друзей в эти дни всенародного ликования.

Задерживаюсь в Москве — мне будут вручать вторую медаль «Золотая Звезда».

В День Победы я — в столице.

Как хороша была Москва в тот день великого торжества! Улицы в огнях иллюминации. Тепло. В ясном весеннем небе пролетают эскадрильи самолетов и сбрасывают красные, зеленые, белые ракеты.

На улицах так много людей, что они идут плечом к плечу, поют, смеются, говорят друг с другом, словно все они давным-давно знакомы. Военных встречают ликующими возгласами.

Я счастлив — мне довелось увидеть столицу в день Победы, во имя которой я столько раз вступал в смертельный бой с врагом. Только жалею об одном — что нет со мной друзей-однополчан. Как хорошо было бы пройти вместе с ними по праздничной Москве!.. Как хорошо было бы шагать сейчас рядом с Евстигнеевым, Амелиным, вместе с которыми я был здесь в напряженные ноябрьские дни 1942 года!

Мои раздумья неожиданно были прерваны. Меня подхватила толпа, и я полетел в воздух под возгласы: «Качать летчика! Ура сталинским соколам! Ура советской авиации!»

2. В семье испытанных друзей

На следующий день улетаю под Берлин, в родную часть.

На нашем аэродроме непривычно спокойно и тихо. Нет напряженной суеты и оживления, которые царили здесь еще недели две назад, хоть и по-прежнему снуют бензозаправщики, хлопочут механики, пробегают к своим машинам летчики. В линейку стоят боевые самолеты. Идет мирная учеба.

Ищу глазами свой самолет. Около него возится техник Васильев.

Меня встречают однополчане. Куманичкин, Титоренко обнимают меня. Командир крепко жмет руку и тоже обнимает. Хайт от меня не отходит. Поздравляем друг друга с победой. Лица у всех довольные, веселые.

Вечером еще раз все вместе празднуем Победу.

Чупиков рассказывает о последних днях войны. Счет сбитых вражеских самолетов почти у всех моих однополчан увеличился. Немцы сами залетали на наш аэродром, в панике не зная, куда им садиться. Восторженно делюсь впечатлениями о Дне Победы в столице. Друзья слушают, затаив дыхание. В чьем сердце не вызовет радостного волнения одно лишь упоминание о Москве, Красной площади, Кремле, о городе, где живет и работает Сталин!..

…Снова целыми днями на аэродроме. Изучаем опыт войны, достижения отечественной авиационной техники, совершенствуем летное мастерство. В эти дни решаю попытаться осуществить давнишнюю мечту: получить высшее образование, поступить в Военно-воздушную академию. Получаю разрешение на отправку документов и с нетерпением жду ответа.

Приходят вести о старых однополчанах. Друзья пишут, что счет дважды Героя Советского Союза Кирилла Евстигнеева достиг пятидесяти двух самолетов.

Мухин, как он выражается, «рапортует» мне, что и у него, и у Амелина, и у Брызгалова ко дню взятия Берлина значительно вырос боевой счет, что Евстигнеев проявил за это время свои блестящие командирские способности, что он так же прост, как был всегда, такой же Кирюша, каким он, Мухин, помнит его в первые дни знакомства.

Я горд и рад за моих старых товарищей, с которыми начал крыло к крылу боевой путь.

…В полку идет учебно-боевая и политическая подготовка. Рано утром перед тренировочным полетом захожу на КП. Мне кажется, что летчики, собравшиеся там, сегодня молчаливее обычного и смотрят они на меня так, словно что-нибудь случилось. Когда мне подают телеграмму, я догадываюсь: случилось что-то с отцом — от него давно не было писем. Страшные слова не сразу доходят до сознания. Еще и еще раз читаю текст. 17 мая не стало моего отца. Не могу сдержать слез.

Позже из писем родственников я узнал, что отец долго болел, но строго-настрого наказал не сообщать мне, чтобы не беспокоить меня, не отрывать, как он говорил, от ратных дел. Он все надеялся встретиться со мною и был уверен, как писали мне родственники, что это исцелило бы его. Но и после окончания войны отец не позволял извещать меня о болезни, не хотел омрачить мне радость Победы.

Отец дожил до Дня Победы — эта мысль несколько утешала меня.

Проходит неделя, и я опять прощаюсь с друзьями. Меня вызывают в Москву на подготовку к параду Военно-воздушных сил в День сталинской авиации.

3. У Семена Алексеевича Лавочкина

Мне давно хотелось познакомиться с конструкторами моего замечательного самолета и его испытанного вооружения — Семеном Алексеевичем Лавочкиным и Борисом Гавриловичем Шпиталь-ным.

Кажется, не было ни одного воздушного боя, чтобы я не вспоминал с благодарностью и уважением об этих ученых-патриотах. И вот мое давнишнее желание осуществляется. Я еду в гости к Семену Алексеевичу Лавочкину.

Семен Алексеевич встречает меня тепло и радостно.

Он высок, немного сутулится, у него спокойные движения, добрые, умные глаза.

— Очень рад вас видеть, — говорит он, улыбаясь, и, не выпуская моей руки, глядит на меня внимательно, чуть прищурившись, словно изучает. Он усаживает меня, сам садится напротив.

— Я все время следил за вами и вашими боевыми товарищами. Расскажите все по порядку о всех своих впечатлениях, о самолете.

— Знаете, Семен Алексеевич, я так полюбил ваш самолет, что, когда приходил на аэродром, даже приветствовал его. Чувство у меня было такое, словно передо мной друг. Вернее — не друг, а уважаемый, требовательный командир. Хотелось в совершенстве овладеть высокой техникой. Ведь недаром летчики считают, что машина, вооружение и техника пилотирования — одно целое…

Беседуем долго. Семен Алексеевич подробно расспрашивает о боевых качествах самолета, записывает что-то в блокнот.

Лавочкин делится своими творческими замыслами и интересуется моими планами.

Когда мы идем в цеха завода, Семен Алексеевич говорит:

— Мы от вас, летчиков, не отставали — конструкторы прислушивались к мнению фронтовиков, стремились усовершенствовать боевой самолет. Дни и ночи проводили в конструкторском бюро.

Лавочкин взволнованно заканчивает:

— Товарищ Сталин руководил нами. Своими указаниями Иосиф Виссарионович будил в нас творческую мысль, заставлял стремиться к новому, не удовлетворяться достигнутым…

Мы долго осматривали завод. Во время обеденного перерыва вокруг меня собрались рабочие и работницы. Они просили рассказать о том, как я воевал на истребителе, созданном их руками.

Свой рассказ я закончил словами благодарности строителям прекрасных боевых машин:

— Ни разу за все время моей боевой деятельности самолет конструкции Лавочкина не подвел меня в воздушных боях. Спасибо вам, товарищи!

4. Служу Советскому Союзу!

Наступил День авиации — 18 августа. Уже накануне было известно, что погода ожидается нелетная и воздушный парад не состоится. Решаю провести праздничный день со старыми друзьями. Полк, в котором начиналась моя боевая жизнь, стоял недалеко от Москвы.

Как всегда, встал рано утром. Включаю радио. Передают приказ товарища Сталина. В памяти оживают незабываемые дни на боевом аэродроме, когда, собравшись у командного пункта, мы слушали воодушевляющие нас слова вождя.

Диктор зачитывает Указы Президиума Верховного Совета: многие боевые летчики награждены орденами, многим присвоено звание Героя Советского Союза. Узнаю: я награжден третьей «Золотой Звездой».

В эти минуты я был один. Все мои мысли и чувства были устремлены к самому близкому, самому родному мне человеку, чье имя для меня дороже всего.

Перед моим взором встает образ великого Сталина, знакомые любимые черты того, кто всегда был со мной, кто вдохновлял меня в каждом бою, и я думаю о прожитом, о боевом пути, пройденном мною и моими товарищами.

Каждый из нас делал то, что мог и должен был делать. Поле нашей боевой деятельности было нешироко, но мы знали, что от наших действий в воздухе, от действий группы, в которой мы вели воздушный бой, зависели жизни многих советских солдат, офицеров, генералов, сражающихся за Родину. Это сознание воспитывало в нас чувство величайшей ответственности, воспитывало внутреннюю дисциплину, заставляло упорно работать над собой, постоянно толкало к поискам новых эффективных методов ведения воздушного боя.

На войне и мои боевые друзья, и я не только знали свой долг, мы им жили. Каждый из нас понимал, что своей боевой деятельностью, пусть в маленьких масштабах, на нашем участке фронта, мы вносим свою долю в великое дело победы над врагом, выполняем приказ нашей любимой Родины.

Без опыта, без знаний удачи не бывает. И я добивался ее неустанной работой над собой. Меня воспитали комсомол, большевистская партия. Они укрепили мой боевой дух, развили во мне стремление к знаниям, воспитали из меня человека смелого, настойчивого в достижении своей цели, воина, готового идти на смерть во имя победы дела Ленина — Сталина. Большевистская партия воспитала во мне драгоценное качество: никогда не успокаиваться на достигнутом. И я всегда старался не задерживаться на достигнутом уровне знаний, мастерстве, идти вперед и только вперед!

Мысленно даю клятву учиться, учиться без устали. Только этим могу я отблагодарить Родину за высокую награду.

Вечер — один из самых счастливых вечеров в моей жизни — провожу в боевой семье героев, испытанных друзей, с которыми начинал свою фронтовую жизнь.

5. У Бориса Гавриловича Шпитального

В дни ожидания ответа из Военной академии мне удалось встретиться с человеком, которого я так часто вспоминал на фронте, — Борисом Гавриловичем Шпитальным. Его оружием я сбил первый фашистский самолет под Белгородом. Его же оружием сбил шестьдесят второй — над Берлином.

Шпитальный встречает меня, как близкого человека. Говорит он быстро, четко и некоторые фразы, которые считает особенно важными, повторяет. У него проницательный и выразительный взгляд, высокий, открытый лоб, энергично очерченное, немного суровое лицо. Зато когда он улыбается или смеется, то сразу делается удивительно добродушным.

Мы очень долго говорим о вооружении. Борис Гаврилович задает вопрос за вопросом. Его интересует мое мнение о качестве оружия на «Лавочкине». Последовательно рассказываю ему ряд эпизодов, говорю, что называл его оружие «разящим мечом». Борис Гаврилович иногда переспрашивает и задумывается. Затем разговор переходит на темы, не имеющие ничего общего с войной, техникой.

Улыбаясь и дружески глядя на меня, Борис Гаврилович говорит:

— Ну, а теперь побеседуем о вашем будущем. Конечно, перед вами все дороги открыты. Но я думаю, что совет старшего и более опытного человека вам, хоть вы и закаленный воин, может пригодиться. Советую обязательно поступить в академию.

И Борис Гаврилович хорошо и просто говорит о моем дальнейшем росте, о коммунистической этике, о дружбе, о долге большевика. Его слова запали мне в душу. И я был вдвойне благодарен ему — и как конструктору боевого вооружения, и как старшему товарищу.

6. В родном училище

Прошло еще несколько дней, и я получил извещение: меня зачислили в Военно-воздушную академию.

Я понимал, что мне нелегко будет учиться, но был уверен, что под руководством опытных педагогов сумею преодолеть трудности. И смело шел им навстречу.

Перед началом занятий в академии получаю отпуск и на пассажирском самолете лечу в родные места, на Украину, в Киев.

Смотрю на Днепр и вспоминаю воздушные бои над переправами — десять дней ожесточенных боев, одиннадцать сбитых мною самолетов.

Я посетил могилы генерала армии Ватутина и старого русского летчика Нестерова, таранившего в годы первой империалистической войны вражеский самолет. Побывал на заводах, в клубах, много беседовал с учащейся молодежью, рабочими.

Из Киева вылетаю в городок, в который уже давно вернулось из эвакуации мое родное училище летчиков-истребителей. Здесь я воспитывался, учился летному искусству.

Меня встречают торжественно. Весь личный состав, все курсанты выстроились на знакомом аэродроме.

Старых друзей — Усменцева, Панченко, Коло-мийца — я не застал. Они были на соседнем аэродроме, где я начинал свою боевую деятельность. Они всю войну работали инструкторами и подготовили не один десяток летчиков.

В училище внешне все на своем месте, словно не было войны, эвакуации, четырех лет тяжких испытаний. Тот же распорядок дня, та же хорошо налаженная учеба. Даже стенгазета, которую я столько раз оформлял, висит на том же месте. Но чувствуется, что дисциплина в школе стала еще крепче.

Много беседую с курсантами, инструкторами. Делюсь своим опытом. Встречаю нескольких старых преподавателей и бесконечно рад, что могу поблагодарить их за то, что они научили меня летному делу, привили любовь к самолету.

7. Там, где шли бои

Вылетаю на аэродром, где находились мои друзья по училищу.

Сколько событий оживает в памяти, когда пролетаю над местами боев! Не могу усидеть на месте, перехожу от окошка к окошку и смотрю вниз. Вот здесь как будто упал «фокке-вульф», подальше — «мессер». Тут был наш аэродром. Там пролегала линия фронта, и над ней мы прикрывали с воздуха наши наземные войска от вражеской авиации…

А теперь подо мной на освобожденной земле идут осенние полевые работы. Жизнь вновь возвратилась на эти места, опаленные огнем войны.

Вот и аэродром. Не успел я выйти из самолета, как меня подхватили мои старые друзья по авиационному училищу и повели к трибуне, у которой выстроился весь личный состав эскадрильи. Среди незнакомых лиц сразу замечаю старого техника Наумова. Он радостно улыбается.

Хочу рассказать собравшимся о том, как я получил здесь первое боевое крещение, как вылетал с товарищами на первые боевые задания. Взгляд мой невольно останавливается на развалинах ангара, возле которого погиб Солдатенко — наш любимый командир. Несколько минут не могу произнести ни слова. С трудом отвожу взгляд от ангара и начинаю говорить о Солдатенко.

Мы идем на его могилу. Долго стоим над ней, вспоминаем товарищей, погибших в боях за нашу Родину.

Целый день я провел с друзьями, мы никак не могли наговориться. На следующее утро я улетел в Шостку.

8. Снова на родине

Радостное и вместе с тем грустное чувство охватывает меня: издали видна Ображеевка, поля, леса, лентой извивается речушка. Знакомый пейзаж… Сколько раз я любовался им, когда летал над маленьким аэроклубовским аэродромом! А где же техникум, общежитие? Фашисты при отступлении уничтожили много домов.

На аэродроме — директор техникума, старые преподаватели. У многих на глазах слезы радости. Меня обнимают, жмут руки. Сколько расспросов, разговоров!

С болью в сердце слушаю о том, как фашисты истязали моих земляков. Иду на братские могилы замученных гитлеровцами советских людей. Там лежит и старый партизан Сергей Андрусенко…

Товарищи приглашают меня в горком партии. У входа собралось много народу. Люди улыбаются, протягивают мне цветы.

Я так взволнован неожиданной встречей, устроенной земляками, что не могу сразу заговорить, но вот слова полились сами собой. Речи держат и мои земляки.

Из Шостки еду на автомашине в Ображеевку. Вот она, дорога, которую я за годы учения исходил не одну сотню раз! Маленьким показалось мне родное село. Подъезжаю к сельсовету. Меня уже ждут, собрались все односельчане, вся моя родня. Ищу глазами сестру Мотю. Вот она — окружена ребятишками. Меня целуют, обнимают — просто, от души, и я целую и обнимаю стариков, детей, всех подряд.

Кому раньше отвечать, с кем раньше поговорить? Спрашивали все разом. Ко мне пробился Макси-мец; теперь он — секретарь партийной организации. За ним идет мичман с боевыми медалями. Да это Гриша Вареник, мой одноклассник! А рядом с ним стоит и улыбается Ивась, из-за которого я дрался в классе. Сейчас он — счетовод в колхозе «Червонный партизан». Вот и Проня, которая повисла на кусте в тот день, когда мы чуть не потонули на разлившейся Десне. Тут и старик рыбак Каплун, перед которым я робел в детстве.

— Да це Микиты Кожедуба! — говорит какой-то старик и обнимает меня.

— Ну, скажи слово нам, — раздается со всех сторон.

Поднимаюсь на маленькую трибуну. Оглядываю лица односельчан, взволнованные, радостные. Вспоминаю отца, Сергея Андрусенко, боевых друзей, бои за освобождение Родины. И я говорю своим односельчанам об этом, говорю о могучем чувстве любви к нашей великой социалистической Родине, о своих стойких, отважных боевых друзьях.

…Прохожу по всему селу. Я — у родных могилок.

Вспомнилась мать, ее сдержанная ласковость, забота о детях. Вспомнилось, как отец хотел определить меня к ремеслу, с какой радостью носил мои детские смешные рисунки по знакомым, мечтал, что я стану художником, и как он горд был моими победами во время войны. Как бы порадовался он сейчас нашей встрече…

Долго пробыл я у могилы родителей. В стороне, сняв шапки, стояли мои односельчане. С чуткостью, свойственной простым, хорошим людям, они понимали, что мне хочется побыть одному со своими мыслями.

Подхожу к ним, и мы шагаем по широким знакомым улицам.

Не верю, глазам: навстречу идет Нина Васильевна, а за ней пионеры с цветами. Она такая же, как прежде, только поседела и на лбу сеточка морщин. Крепко пожимаем друг другу руки. Она рассказывает, что учительствует в другой деревне и приехала со своими учениками, чтобы повидаться со мной.

Вместе входим в класс. Какой же он, оказывается, крохотный! Мои маленькие односельчане чинно встают и приветствуют меня.

А вот и моя парта. За ней стоят две девочки с косицами, глядят на меня и, робея, отвечают на мои вопросы.

Я провел в родном селе несколько дней. Был на полях, на лугах у Вспольного, где когда-то пас телят, прошелся вдоль березняка у гати — любимого места отца.

По вечерам, когда в притихшем селе раздаются песни девушек, долго беседую с односельчанами. Они делятся своими планами, радуются, что Обра-жеевка, пережившая гнет немецкой оккупации, уже оправилась. Рассказывают о том, как работает «Червонный партизан», о своем мирном, созидательном труде.

Накануне моего отъезда в колхозном тенистом саду мне устроили торжественные проводы. Столы под яблонями были уставлены яствами. Вокруг собрались односельчане.

Первую здравицу провозглашают за творца всех наших побед — великого Сталина. Звучит громкое и дружное «ура». Потом мой старейший односельчанин, Пономаренко, важно и степенно сказал:

— Привет тебе, Иван Микитович, от колхоза «Червонный партизан». Жаль, что твоего папаши, Микиты Илларионовича, уже нет. Порадовался бы он на тебя. Спасибо любимому товарищу Сталину, спасибо Советской Армии за то, что вырастили тебя, нашего земляка!

Мы долго сидели под яблонями за дружеской застольной беседой. Я рассказывал своим землякам о боевых делах советских летчиков, о друзьях-товарищах. Смеркалось. Становилось свежо, но расходиться по домам не хотелось…

* * *

Рано утром взлетаю с маленького аэроклубов-ского аэродрома.

Шесть лет назад я впервые поднялся отсюда в воздух, и с тех пор моя жизнь связана с авиацией.

Я лечу в столицу, чтобы совершенствовать свое военное и летное мастерство, приобретать новые знания. Широкий путь открыт передо мной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.