ЗНАКОМСТВО С НАЕЗДНИКАМИ

Стажировка у Миши-проходимца все же не прошла для меня бесследно. Я узнал за эти полгода многих зарядчиков и теперь уже без Миши мог ориентироваться по кассам, просматривая ставки, на ком из наездников едет в том или ином заезде тотошка. Да и Миша, видимо, успел кое-кому сообщить о моей профессии адвоката, ко мне нет-нет стали вдруг подходить совсем незнакомые люди и советоваться по юридической части, хоть открывай прямо на трибуне филиал юридической консультации. Одним я отвечал тут же, других приглашал для более серьезной беседы в контору. И поэтому я не особенно удивился, когда ко мне подошел Геннадий Николаевич и почему-то шепотом, видимо, чтобы не услышали соседи по трибуне, сообщил, что со мной хочет поговорить один очень важный человек и по очень важному делу.

Человек этот действительно оказался важным, особенно в глазах игрока. Геннадий Николаевич подвел ко мне тренера Лабинского конного завода Козлова, чьи лошади уже с мая месяца скакали, а выражаясь их языком, проводили испытания на Московском центральном ипподроме. Представив меня Козлову, Геннадий Николаевич сообщил:

— Одного наездника арестовали, и для защиты в суде ему нужен адвокат… О деталях дела расскажет Козлов…

После первых же слов Козлова я понял, что речь идет о самом настоящем уголовном деле, и я предложил тренеру прийти ко мне в юридическую консультацию и обговорить все вопросы в спокойной обстановке. Жокея, о котором шла речь, я знал и очень любил его играть. Он часто выигрывал на темных лошадках, и за него почти всегда платили хорошие деньги. Две недели назад, при розыгрыше Большого Летнего приза для трехлеток, он обыграл в своей скачке признанных фаворитов и вызвал восхищение своим мастерством даже у знатоков, так как почти все отдавали предпочтение лошадям Насибова, и Чамата лишний раз доказал, что и мастерство тоже кое-что значит. Выиграть на классной лошади может почти любой, а вот подготовить и привести к финишу первой среднюю лошадь — такое по плечу лишь настоящему мастеру. Поэтому любой игрок мог только мечтать познакомиться с Чаматой или с людьми, которые близки с ним. Знай я раньше Козлова либо самого Чамату, я бы, несомненно, в Большом трехлетнем призу сыграл Павлодара и получил бы по сто семьдесят восемь рублей за билет.

Павлодар скакал вместе с Загоном, Флотом и Сбором, сразу с тремя лошадьми Насибова, и рассчитывать в этой компании на выигрыш было просто невероятно. Тем более что до этой скачки Загон, на котором скакал Косенко, ни разу не проигрывал. Но бега есть бега, Большой летний приз все-таки выиграл Чамата на Павлодаре! И утер нос всем неверующим!

Скачка складывалась очень неудачно для Павлодара. Сначала скачку повел Флот, а Загон и Сбор Насибова держались сзади, и Чамата не знал, что делать, то ли не отпускать Флота, то ли Насибов нарочно решил его обмануть — и Флот, поведя скачку, затем отпадет, то есть сделает скачку для Загона и измотает любую другую лошадь, которая увяжется за ним, а может произойти и обратное: если не поехать за ним, то Флот доведет бег с места до места. Чамата в этой ситуации решил все-таки не отпускать далеко Флота, и всю дистанцию держался за ним Косенко, скакавший на битом фаворите Загоне, видел, что скачку ведет их же лошадь, и по дистанции особенно не старался, и только когда понял, что на финишной прямой Чамата на Павлодаре обходит Флота, только тогда он бросил Загона в борьбу, но было уже поздно. На последних метрах Чамата проявил все свое мастерство и, качая жеребца, на одних руках выиграл у Загона полкорпуса, а вместе с этим и Большой летний приз. Потом в отчете об этой скачке писали, отдавая должное победителю: «Нерасчетливую езду на Загоне показал Косенко…»

Выигрывал Чамата и в рядовых скачках, вот почему я волновался, ожидая в консультации представительную делегацию, ведь тренер Козлов обещал прийти не один, а с самим Насибовым, королем скачек. Всего несколько лет назад Насибов блистательно выступал на знаменитом Анилине, и в Союзе ему не было равных. Он и на международной арене проявил себя, и все на том же Анилине занял третье место в самом почетном призе — призе Европы, который разыгрывается не каждый год, и занять в этом призе платное место очень трудно, во всяком случае, до Насибова ни одному советскому жокею этого сделать не удавалось. И закончив карьеру жокея, Насибов перешел на тренерскую работу и возглавил один из лучших конных заводов страны — конзавод «Восход», и на центральном московском ипподроме его лошади из года в год выигрывали почти все крупные призы, и только Чамата на своем Павлодаре нарушил эту традицию. Насибов оценил мастерство жокея по достоинству и решил взять Чамату к себе на конзавод «Восход», и даже уже готовил его на своих лошадях для выступления за рубежом, и из-за уголовного дела все срывалось. Вместо поездки за границу Чамата угодил в Бутырскую тюрьму.

Волновался я напрасно. Они пришли ровно в назначенное время, и я принял их. Вместе с тренером Козловым пришел и знаменитый Насибов. Я впервые видел его так близко, человека с «железным посылом», лошадь, посланная Насибовым вперед, выстреливала как из катапульты и быстро отрывалась от остальных лошадей. Наездник он был выдающийся, и судя по разговору, по тому, как он хорошо отзывался о Чамате, и человек он неплохой. Ведь не каждый будет защищать преступника, куда проще умыть руки и отказаться от человека, попавшего в беду, тем более что формально Насибов к Чамате не имеет никакого отношения. Чамата прибыл в командировку на центральный московский ипподром от Лабинского конного завода, а Насибов тренирует лошадей конзавода «Восход», и отвечает за все проступки Чаматы тренер Козлов. В данном же случае совершен не просто проступок, а самое настоящее преступление, и еще неизвестно, как действия Чаматы квалифицируют органы предварительного следствия — то ли как попытку изнасилования, то ли как хулиганство. Основания есть и для статьи 117, и для 206-й. Здесь все зависит от деталей и от направленности умысла обвиняемого, а чтобы судить об этом определенно, нужно обязательно побеседовать с Чаматой, либо почитать его показания в материалах дела. Со слов свидетелей очень трудно сказать что-либо определенно, хотя Козлов и Насибов в общих чертах и обрисовали, что произошло на ипподроме: в воскресенье, вечером, после выигрыша приза, Чамата напился и в пьяном виде завалился в конюшню, чтобы посмотреть на своего любимчика. Но он был в таком невменяемом состоянии, что конюх его даже не подпустила к лошади, так как животные очень не любят, когда от людей пахнет водкой. Чамата в общежитие не вернулся, у него просто не хватило сил на обратную дорогу, и улегся спать прямо в конюшне. К утру он проснулся то ли от холода, то ли еще по какой причине и полез досыпать к конюху, а конюхом была молодая женщина. У нее совсем не было желания спать с Чаматой, и она, естественно, начала прогонять его. Тогда в пьяном жокее взыграло ретивое самолюбие, а может, просто спьяну шибануло в голову и еще в одно место, только он полез на женщину, разорвал ей брюки, ударил по лицу, она все-таки скинула его с себя и выбежала из конюшни. Может быть, все бы и обошлось, но конюх начала кричать, звать на помощь и переполошила всех окружающих людей, и лошадей тоже. На ее крик прибежали конюхи и сторожа из других конюшен. Чамата утихомириваться не пожелал и вступил с ними в драку, вот к нему и пришлось применить силу, связать, а затем и вызвать дежурного милиционера. В другое время Чамата бы отделался самое большее — пятнадцатью сутками, а тут, после выхода в свет Указа об усилении борьбы с хулиганством, его как забрали в милицию, так больше уже и не выпустили, а сразу же возбудили уголовное дело и отправили его в Бутырскую тюрьму. К начальнику милиции ходили и тренер Козлов, и Насибов и просили, чтобы Чамату не сажали в тюрьму, а ограничились более легким наказанием, но начальник милиции, вполне понятно, уже ничего сделать не мог, раз возбуждено уголовное дело, и порекомендовал им обратиться к адвокату. Вот они и пришли ко мне.

Я, конечно, ничего Насибову с Козловым заранее обещать не стал. Мне нужно было сначала официально ознакомиться с уголовным делом, а уж только потом я мог что-то сказать и более определенно: на что может рассчитывать Чамата, год-два или пять лет лишения свободы, это в том случае, если его действия все же следственные органы квалифицируют как попытку изнасилования.

Козлов с Насибовым оформили как положено поручение, внесли в кассу юридической консультации аванс, и с этого момента я уже официально отвечал за дело Чаматы, и мне нужно было связаться со следователем и узнать, когда примерно дело поступит в суд, где я мог уже в спокойной обстановке почитать дело и, взяв разрешение на свидание с Чаматой, съездить к нему в тюрьму и побеседовать с ним с глазу на глаз по делу.

Следователь «обрадовал» меня в конце разговора по телефону: «Раньше чем через два месяца я дело не закончу», — и повесил трубку. Для непосвященного человека это добавление ни о чем не говорит, а для любого адвоката ясно, что он хочет квалифицировать действия Чаматы по статье 117-й, как попытку изнасилования, ибо если бы он думал о хулиганстве, то по новому положению обязан закончить дело в двухнедельный срок и передать его в суд, а не тянуть два месяца. Но о своих опасениях я не стал говорить Насибову с Козловым, чтобы раньше срока не расстраивать их. Хулиганство ведь тоже по теперешним временам не сахар, судьи по 206-й статье дают не меньше трех лет, и адвокаты предпочитают, чтобы их подзащитный совершил небольшую кражу, чем хулиганские действия.

И все же, несмотря на намек следователя о наличии в действиях Чаматы состава преступления, предусмотренного статьей 117-й, я звонил в суд почти каждые три дня и справлялся у секретаря, не поступило ли в канцелярию дело по обвинению Чаматы. И в конце месяца девушка мне сообщила, что такое дело действительно есть, и назвала фамилию судьи, которая будет рассматривать это уголовное дело на выездной сессии. От слов секретаря у меня чуть не выпала телефонная трубка из рук. Выездная сессия! Этого еще не хватало! На выездной сессии всегда судят строже, и как минимум годик лишний Чамата схватит. Следователь все же сделал маленькую пакость: не вышло у него с попыткой изнасилования, так он отыгрался на другом — порекомендовал судье заслушать дело Чаматы прямо на ипподроме, чтобы другим было неповадно в пьяном виде приходить в конюшню и драться с конюхами. Конечно, судья мог и не согласиться со следователем и заслушать это дело тихо-мирно в зале суда, и Чамата получил бы свои полтора-два года лишения свободы — и на этом бы все успокоились. В данном же случае, видимо, мнение судьи совпало с мнением следователя, и адвокат в решении этого вопроса совершенно не участвует, его никто и никогда не спрашивает, где слушать дело, и мне ничего не оставалось, как принять к сведению сообщение секретаря о выездной сессии.

Я думал о деле, а в голове у меня одновременно вертелось, как я теперь поближе познакомлюсь с Насибовым и Козловым, и, может быть, даже сойдусь с ними накоротке, и все буду знать на бегах, а не играть вслепую, особенно в скачках, ведь Насибов с Козловым всегда подскажут лошадку адвокату, который защищал их наездника в суде. И этот последний довод был для меня столь убедителен, что я отложил в сторону более важные дела (в частности, у меня в производстве находилось уликовое дело об убийстве, очень сложное дело о групповом изнасиловании) и сразу же поехал в народный суд, чтобы почитать дело Чаматы, а затем взять у судьи разрешение на свидание и поехать к нему в Бутырскую тюрьму. Мне не терпелось поскорее увидеть вблизи знаменитого жокея.

Уголовное дело Чаматы после ознакомления с ним оказалось рядовым, обыденным делом, такие дела десятками, сотнями слушаются каждый день в судах. Типичное хулиганство: напился, в пьяном виде учинил дебош, ругался нецензурными словами, ударил женщину-конюха. Не за что даже зацепиться. Квалификация правильная, вину он свою признает полностью, и единственное, о чем можно говорить в суде, так это о личности обвиняемого, как-никак, а судится он впервые, положительно характеризуется, на иждивении у него четверо детей, один другого меньше, да еще можно остановиться на условиях работы жокеев на Центральном московском ипподроме, а условия эти нелегкие: жокеи находятся в командировке по три месяца, оторваны от дома, от семьи, уюта никакого, живут они в общежитии, быт у них не устроен, и каждый предоставлен самому себе. Встают жокеи рано, в пять часов, проминают лошадей, да и самим нужно регулярно поддерживать спортивную форму, следить за весом, вот они и ходят голодные, а чуть выпьют после выступлений — и сразу же валятся с катушек, а кто покрепче и устоит на ногах, то дурнеет головой, и гуляй, Вася. Так, в частности, случилось и с Чаматой, на ногах он устоял, а вот голова не выдержала, и угодил за решетку.

На свидание к Чамате в Бутырскую тюрьму я ехал с таким волнением, словно это было мое первое дело, а Чамата первый подзащитный, которого я должен был защищать в суде. В тюрьме привычно выписал требование, отдал его дежурному и прошел в отведенный мне кабинет. Поудобнее устроился за столом и стал ждать, когда конвойный приведет подзащитного. Минут через десять дверь кабинета открылась, и сопровождающий обвиняемого охранник, положив требование на стол и откозыряв мне, оставил нас вдвоем с Чаматой.

Передо мной стоял маленький человечек, с кривыми ногами. Ноги, пожалуй, было единственное, что как-то говорило о его профессии жокея. В жокейском наряде Чамата выглядел намного элегантнее. Продолжая разглядывать Чамату, я предложил ему сесть. Он тоже настороженно присматривался ко мне, еще не зная, кто перед ним сидит, то ли новый следователь, то ли еще какой судейский работник, и когда я представился ему, он как-то сразу успокоился. Все обвиняемые любят адвокатов, и любовь эта корыстного свойства. Обвиняемые знают, что из всех судейских — адвокаты одни только не сделают им плохо, а может быть, даже и помогут выпутаться из неприятной истории, все остальные могут лишь навредить, и поэтому с ними надо держать ухо востро и уж по крайней мере ни в коем случае не откровенничать. А с адвокатом можно поговорить и по душам. Но у нас с ним разговор никак не клеился, и получалось, как в той басне Крылова про Лебедя, Рака и Щуку, которые тянули воз в разные стороны. Мне хотелось поскорее закончить разговор об уголовном деле, так как говорить там было нечего, и перейти к разговору о лошадях, об ипподромной жизни, о зарядчиках, как заделываются заезды и почему иногда выигрывает темная лошадка, а денег за нее совсем не платят, о наездниках, да и другие тонкости закулисной жизни бегов мне очень хотелось узнать из первых рук. Чамата же, напротив, интересовался любыми мелочами своего дела, и его буквально интересовало все: как будет проходить суд, кто судья, кто прокурор, и какие они, добрые или злые, и главное, на что ему можно рассчитывать, а то в камере его так запугали, что он меньше чем на пять лет не рассчитывает.

Пришлось мне все ему подробно объяснить и о судьях, и о прокуроре, и о судебной процедуре, и конечно же успокоить, пять лет ему никак не назначат. Самое большее, на что тянут его хулиганские действия, так это три года, а если повезет, то он может получить и поменьше. И Чамата постепенно успокоился и заговорил о лошадях, именно о той теме, которая меня больше всего интересовала, а когда я показал ему последнюю программку, захваченную с собой, и сказал, кто выиграл во втором заезде, а кто в третьем и четвертом, он и совсем разошелся, и популярно мне объяснил, почему так произошло. Он полностью утолил мою жажду! Чамата рассказал мне и о зарядчиках, и о том, как наездников убирают прямо с дорожки, причем рассказал ярко, красочно, с примерами. Брал программу месячной давности, и в тех заездах, где, по моему мнению, выигрывала темная лошадка, называл конкретных людей, которые эту темную лошадку запускали вперед, на выигрыш, убирая всех остальных лошадей в заезде, и даже называл точную сумму, какую получили эти наездники за проигрыш, ведь они могли на своих лошадях запросто обыграть эту темную лошадку, но не обыграли, а лишь делали вид, что пытаются догнать. В скачках придержать лошадь очень легко, ни один судья не заметит, стоит лишь немного взять поводья на себя, и все, а другой рукой можно нахлестывать лошадь изо всей силы, все равно она не побежит как нужно, а будет топтаться на месте. У зрителей же создается впечатление, что лошадь привстала и никакой наездник не в силах на ней выиграть, но уже буквально через неделю эта же лошадь скачет совсем по-другому и легко выигрывает в своем забеге. И так происходит почти весь сезон, честно жокеи скачут лишь в больших призах, и то не всегда. И видя, что я слушаю его как зачарованный, закончил: «Если вы поможете мне выбраться отсюда или хотя бы получить небольшой срок, обещаю, вы будете миллионером уже через месяц, как я начну скакать… Никого, кроме вас, слушаться не буду, как вы скажете, так и будет… Вперед так вперед, не ехать на выигрыш, значит, не ехать… И за другие заезды я буду вам подсказывать…» От этих его слов на меня нашло словно затмение, и я пообещал ему сделать все возможное и даже невозможное, чтобы он получил как можно меньше за свои хулиганские действия, а этого делать настоящий адвокат не имеет права. Адвокат по закону обязан всеми дозволенными средствами защищать своего подзащитного, а уж какое наказание он получит — это дело суда, и обещать адвокат ничего не имеет права, а то с этим обещанием так можно влипнуть, что выгонят с работы. Но слово не воробей, что сболтнул, то сболтнул, и я судорожно начал обдумывать, как бы вытащить Чамату из тюрьмы. Законными, конечно, средствами.

И мне повезло. Вот уж действительно, на ловца и зверь идет! Я буквально чуть не упал со своего места, когда в зале суда, за прокурорским столиком увидел своего бывшего однокашника. Нет, мы с ним не были друзьями и даже учились в разных группах, но все же… За пять лет учебы мы сотни раз встречались с ним, и он, конечно, увидев, что я защищаю Чамату, не станет просить наказание на всю катушку, а на выездной сессии это уже кое-что значит. Остальное я уже продумал. Если Чамата получит наказание в пределах трех лет, а на это я его и ориентировал, то в Президиуме Верховного Совета, в отделе помилования работает Виталька, мой дружок, и уж он-то сделает доброе дело и продвинет наше ходатайство о помиловании вперед. Основание для помилования есть: у Чаматы как-никак четверо детей! Да и остальные признаки налицо: положительная характеристика, признание своей вины, раскаяние… Но это я забежал слишком далеко вперед, нужно еще пройти судебную карусель, а выездная сессия есть выездная сессия.

Прокурор узнал меня, но сделал вид, будто мы с ним встретились впервые в зале суда. Я принял его игру, да мне, честно говоря, было не до него. Я во все глаза рассматривал зал. Здесь были все наездники: и Крейдин, и Фингиров, и Козлов, и Бурдова, и Крашенников, и Смирнов, и Лакс… Некоторые из них пришли в зал суда прямо с дорожки, в своих доспехах, в которых они выступают во время заездов. Но чувствовали они себя в зале суда не так уверенно, как на дорожке. Наездники с уважением рассматривали прокурора, да и мне кое-что доставалось. Но вот вышла секретарь судебного заседания, и все взгляды устремились на сцену, где стоял стол, за которым должны были сидеть судьи. Шум затих, и в наступившей тишине особенно отчетливо прозвучал голос секретаря:

— Встать! Суд идет!

Зал нестройно зашевелился и замер в ожидании, пока судьи устраивались на своих местах, а затем знакомая до мелочей процедура: проверка явившихся свидетелей, удаление их из зала суда, мнение сторон о порядке слушания дела, с кого начинать допрос — с подсудимого или со свидетелей. У нас с прокурором в этом вопросе спора нет, он предлагает начать судебное следствие с допроса подсудимого, и я соглашаюсь с ним, так как Чамата полностью признает свою вину и свидетели по нашему делу фактически не нужны. Но форма есть форма, и ее нужно соблюсти, тем более на выездной сессии.

Говорить Чамата совершенно не умеет. Скачет он хорошо, руки у него железные, а вот речь косноязычна, и пока он дает показания, с участников процесса сто потов сошло. И судья, и прокурор, да и я тоже помогаем ему наводящими вопросами, хотя строго по закону этого делать нельзя. Со свидетелями суду пришлось немного повозиться, особенно с потерпевшей. Ей, видимо, жалко стало Чамату, а он действительно, остриженный наголо, осунувшийся, выглядел очень жалко, и потерпевшая решила изменить показания, а может быть, ее уговорил так поступить кто-нибудь из дружков-приятелей Чаматы, только она вдруг заявила в суде, что Чамата ее совершенно не бил, а лишь толкнул один разочек, да и то легонечко. Судье пришлось напомнить ей ее показания на предварительном следствии, где она прямо заявляла, что он ударил ее по лицу, гонялся за ней по конюшне, и она вынуждена была даже выбежать за помощью на улицу. По другому бы делу, где подсудимый не признавал свою вину, такое изменение показаний потерпевшей было бы на руку обвиняемому, а здесь, когда Чамата полностью признал свою вину, это лишь затягивает процесс. В конце концов судья с прокурором все-таки добились своего, и потерпевшая вернулась к своим прежним показаниям и рассказала все, как было на самом деле, и процесс снова пошел своим чередом. Публика в зале после показаний потерпевшей развеселилась немного, но все с нетерпением ждали выступления прокурора и адвоката, конечно. Я же никаких красот от речи прокурора не ждал, меня интересовал лишь один вопрос: сколько он попросит Чамате лет лишения свободы, и уже примерно можно будет прикинуть, сколько определит суд.

Прокурор «уважил» меня, попросил моему подзащитному три года лишения свободы! Мог бы, конечно, ради знакомства и поменьше попросить, но что сделано, то уже сделано. Суд наверняка столько и определит, ведь как-никак, а выездная сессия! Но я произношу защитительную речь с таким жаром, словно защищаю не хулигана, а невинно пострадавшего человека: обрисовываю и неустроенность быта жокеев, по три месяца оторванных от дома, и тоску по семье, детям, у Чаматы их как-никак четверо, один другого меньше, и отсутствие элементарной воспитательной работы, и низкий интеллектуальный уровень окружающих, и, конечно, говорю о трудности профессии жокея, когда им приходится вставать в пять часов утра и по нескольку часов тренировать лошадей и тренироваться самим, а потом выступления. Поэтому немудрено, что произошел срыв, по натуре Чамата никакой не хулиган, и прошу суд определить ему минимальное наказание. По реакции зала понял, что моя речь понравилась.

Выслушав последнее слово подсудимого, суд удалился на совещание для вынесения приговора. Больше часа они в совещательной комнате не просидят. Написать приговор по такому делу ничего не стоит, и единственный вопрос, который нужно решить судьям, — это сколько лет лишения свободы определить подсудимому: три, как просил прокурор, или чуть поменьше. Занимает этот вопрос и меня, и всех присутствующих в зале. К адвокатскому столику подходят наездники и спрашивают об одном и том же: сколько лет получит Чамата. Я неопределенно пожимаю плечами и прошу их немного подождать, выйдет суд из совещательной комнаты и всех успокоит. И действительно, примерно через час суд огласил приговор: признал Чамату виновным в хулиганских действиях и определил ему два года лишения свободы.

Два года! Это еще по-божески. Мы договариваемся с Чаматой не обжаловать приговор в Городской суд, потому что это бесполезно, лишняя трата времени, ему предлагаю сразу же обратиться в Президиум Верховного Совета с ходатайством о помиловании. «Сразу» это только так говорится, на самом же деле, чтобы написать ходатайство о помиловании, нужно собрать кое-какие документы, и в первую очередь характеристики с места работы и с места жительства, справку о составе семьи, и конечно же нужно копию приговора, а на все это уйдет время, и не один день. Само ходатайство написать не сложно, а вот собрать необходимые бумаги не так просто, тем паче что Чамата живет не в Москве, а в Краснодарском крае, и пока свяжешься с его женой, а она пришлет характеристики и справки, на это уйдет месяца два, не меньше. Я уже не говорю о маленькой юридической закавыке. По закону, чтобы обратиться с ходатайством о помиловании, нужно, чтобы подсудимый отбыл не менее трети наказания, без этой формальности в Президиуме не примут бумаги. Но я хочу обойти эту маленькую формальность, ведь у меня в отделе помилования работает мой однокашник, и он-то уж примет от нас ходатайство о помиловании.

Но пока я об этом не говорю ни Чамате, ни его близким и знакомым, заинтересованным в положительном исходе дела. Всякое может случиться, Виталик может и не подыграть мне, встанет на чисто формальную позицию и не примет документы о помиловании до тех пор, пока Чамата не отсидит одну треть срока, как и положено по закону. В хорошеньком положении я тогда окажусь перед Чаматой, уж лучше подождать немного, когда все прояснится окончательно.

На ипподроме мои дела после процесса Чаматы, так удачно мною проведенного, не сдвинулись с мертвой точки. Я все так же потихонечку-полегонечку проигрывал каждый беговой день. А ведь я возлагал такие надежды, когда познакомился с Насибовым и Козловым, но все мои прожекты оказались сродни воздушным замкам. За все время, пока тянулось дело Чаматы, я так ни разу и не подошел к Насибову и Козлову, мне было как-то неловко это делать: вот, мол, адвокат, а играет на бегах, а после дела я и совсем застеснялся, как девица, хотя и видел на соседней трибуне и Насибова и Козлова. А через месяц скаковой сезон кончился, и жокеи уехали из Москвы на свои конные заводы до следующего бегового сезона, а я решил дождаться выхода из тюрьмы Чаматы и уж тогда-то отыграть весь свой проигрыш. Чамата, думал я, не забудет, что я для него сделал, и подскажет мне темненькую лошадку, и эта мысль немного согревала меня, и я сразу же, как только получил от жены все необходимые документы, составил ходатайство о помиловании и лично пошел на прием в Президиум Верховного Совета. Перед этим, конечно, созвонился со своим знакомым, обрисовал ему горестное положение жены Чаматы, которая осталась одна с четырьмя детьми, и Виталий Иванович, тронутый ее горем, согласился принять у меня документы и сделать все от него зависящее, чтобы ходатайство о помиловании было рассмотрено положительно.

И он не обманул меня, и уже через три месяца я получил от Чаматы маленькую открытку, в которой он благодарил меня за проделанную работу. Это было где-то в конце марта, и я с нетерпением стал ждать открытия скакового сезона в мае месяце. Я написал Чамате довольно большое теплое письмо и в конце послания просил его, когда он приедет в Москву, позвонить мне в юридическую консультацию либо домой, и даже предложил ему остановиться у меня, а не болтаться по общежитиям. Ответа на свое письмо я не получил, но это нисколько не смутило меня.

18 мая, в первый день нового скакового сезона, я шел на ипподром как на праздник. Купил программку и судорожно ее перелистал. Знакомой фамилии не было. Ничего, успокоил я себя, запишут Чамату в следующий раз, но и в следующий раз Чамата не скакал. На трибуне объяснили причину: ему не разрешили скакать в Москве, и он скачет в Ростове. Появился Чамата на московском ипподроме примерно за месяц до закрытия скакового сезона. Я раскрыл программку и ахнул: знакомая фамилия — на кобыле Элишань скачет Чамата. Я конечно же сыграл его, и он на своей кобыле вел почти всю дистанцию, и когда я уже в уме подсчитывал, какую сумму отхвачу за Чамату, так как его почти никто из игроков не играл, на самом финише его обыграл Пастухов, который скакал на Ферзе. Но это я играл сам, по-дилетантски, не зная, едет или не едет он на выигрыш, а вот в следующий беговой день, когда он поскачет снова и я буду точно знать — играть его или не играть, вот тогда, думал я, я уже не промахнусь и сыграю его наверняка, и не одним рубликом, а может быть, даже десяткой.

За программкой на воскресенье поехал заранее и не успел отойти от киоска, тут же развернул ее: Чамата скакал сразу в двух скачках, и в обеих мог выиграть, а мог проиграть, все зависело от того, как он договорится с другими жокеями, которые скакали вместе с ним, а главное, от того, поскачет он на выигрыш или нет, а об этом можно узнать только от него самого. Но как связаться с ним? Если бы он скакал с начала сезона, то наверняка жил бы в общежитии ипподрома вместе с другими скакунами, а так он мог на день-два остановиться у каких-либо знакомых. Придется ждать до воскресенья и перед самым заездом послать кого-нибудь в конюшню, ну хоть бы Ваню-Ваню, и узнать, едет или не едет Чамата на выигрыш, и если едет, то в какой скачке, в третьей или в седьмой. Хорошо бы увидеть Ваню-Ваню заранее, он сбегает, не откажет мне в этой маленькой любезности. Ваня-Ваня уважает меня и все узнает у Чаматы и про скачки, а может, что-нибудь пронюхает и про заезды, чтобы нам легче было угадать края. Одно лишь сомнение мучило меня: «А вдруг Чамата сделает вид, что забыл меня и никакого адвоката не помнит, и пошлет моего гонца куда подальше». Ведь не случайно же Бальзак в «Отце Горио» написал, что люди трех профессий не могут уважать других людей, и среди этих профессий назван адвокат. И я сам, по своему опыту, уже успел убедиться в черной неблагодарности клиентов. Некоторые из них не только бы с удовольствием забыли про меня, но если бы у них была хоть какая-то возможность, но и сотворили какую-нибудь подлянку. Но я гнал от себя прочь эти черные мысли.

В воскресенье я приехал на ипподром за час до начала заездов и сразу же, как только увидел Ваню-Ваню на трибуне, отозвал его в сторону и попросил сбегать на конюшню к Чамате и передать ему от меня привет. А чтобы Чамата не подумал, что мой посланец обманывает его, я специально дома написал Чамате записку, в которой подробно все описал и просил его доверять Ване-Ване, как мне, а в конце записки, конечно, попросил, чтобы Чамата подсказал, кто выиграет в третьей и в седьмой скачке, именно в тех скачках, в которых он скакал.

Ваня-Ваня взял записку, кивнул в знак согласия головой, что он понял все сказанное, и убежал в конюшню, а я остался на трибуне дожидаться его. Разумеется, мы договорились с Ваней-Ваней, что мое тайное послание к Чамате останется действительно тайным, и он по дороге никому об этом не разболтает.

Примерно через полчаса Ваня-Ваня прибежал на трибуну, запыхавшись и еще не отдышавшись, зашептал мне на ухо:

— Передал записку Чамате прямо на конюшне. Он сказал, что выиграет в третьей скачке, а в седьмой его трогать не нужно… Вперед прется Кулик, он будет сопровождать его лошадь и не объедет ее, а за других он ничего не знает… Края не назвал в заезде, сказал, чтобы мы сами разобрались… — И Ваня-Ваня замолчал, ожидая моих дальнейших указаний.

Зная его маленькую слабость разбалтывать имеющуюся у него информацию, я приказал ему не уходить с трибуны до конца третьей скачки и ждать меня возле кассы, мы вместе будем расставлять билеты. Ваня-Ваня согласно кивнул головой, а я еще и еще раз принялся прорабатывать программку, особенно второй и четвертый заезды, чтобы определиться наконец и выбрать в этих заездах лошадок, от которых стоило играть к Чамате. Во втором заезде бежало восемь лошадей, и играть их всех к Чамате не имело смысла. Смысл-то, может быть, и был, но у меня просто не имелось столько денег, чтобы перекрестить всех лошадей во втором заезде к Чамате и от Чаматы всех сыграть к лошадям в четвертом заезде, и поэтому я остановился на трех лошадях во втором и трех лошадях в четвертом заезде и от них поставил по пятерочке к Чамате. В кассе Чамату совсем почти не играли, я специально стоял возле касс до самого звонка и видел, что в рапортичках у кассирш мелькают все остальные цифры, а вот семерки, как раз той лошади, на которой скакал Чамата, почти не было видно. Так, один-два билетика из сотни, не считая, конечно, моих.

Я очень волновался за второй заезд, что ни одна из трех лошадок, которых я сыграл, не придет первой, а выиграет какая-нибудь другая. Но слава богу, на сей раз мне повезло, бег на первом месте во втором заезде выиграла одна из моих лошадок, и не фаворит, и в то же время не очень притемненная, так что если в третьей скачке выиграет Чамата, то я на пятерку получу приличную сумму. Почему-то в Чамате я совсем не сомневался, настолько верил в его талант жокея. Он и на кляче может выиграть скачку, если только поедет на выигрыш, а лошадка, на которой он сидел, совсем не кляча, а по моим данным очень и очень даже может выиграть и в более сильной компании, нежели та, в которой она была записана. Все дело теперь оставалось за Чаматой, чтобы он не придерживал свою лошадку, а скакал честно на выигрыш. И поэтому я и от него так же сыграл к трем лошадям в четвертом заезде. И стал ждать.

Никогда еще двадцать минут перерыва между заездами не тянулись так долго, и я с облегчением вздохнул, когда прозвучал колокол, извещающий о начале скачки. Лошади взяли старт дружно, но я следил только за белым камзолом с красными шашечками, в такой форме скакал Чамата. Первую половину дистанции Чамата держался вторым, а потом почему-то его лошадь резко привстала и отпала назад. У меня все похолодело внутри, но я еще не хотел верить в худшее, что он обманул меня и не едет на выигрыш. Скакать оставалось полкруга, и на дистанции все еще могло измениться, тем более я знал, как мастерски Чамата умеет качать лошадь на финишной прямой. И действительно, метров за двести до финиша Чамата бросил свою лошадь посылом вперед, но и ведущие лошади не привстали, а продолжали сохранять образовавшийся просвет метров в тридцать, и в таком порядке они и пересекли финиш. Первым скачку закончил Кулик на Лафе, а Чамата на Хунгари не попал даже в призовую тройку, а остался на четвертом месте. Я так и не понял, ехал он на выигрыш или не ехал, но даже если бы я и понял, мне от этого было бы не легче, выиграть-то скачку он все равно не выиграл, и значит, я бросил почти пятьдесят рублей на корм лошадям.

Диктор уже объявил победителя, а я все еще не выбрасывал билеты, словно надеясь на чудо. Но чудес, как известно, не происходит даже на ипподроме. Ко мне подошел огорченный Ваня-Ваня, и я еще раз допросил его с пристрастием: может, он что-то не расслышал, когда ему говорил Чамата, и перепутал, в какой скачке нужно его играть. Ваня-Ваня даже обиделся, ничего он не перепутал и своими ушами слышал, как Чамата сказал ему, что выиграет в третьей скачке, а в седьмой его не нужно трогать, на выигрыш он не поедет, и играть следует Пастухова на Ферзе или лошадь Насибова.

У меня еще оставалось десять рублей, и я решил дождаться седьмой скачки и сыграть указанных Чаматой лошадок, тем более что они обе были притемненные, и если кто-нибудь из них выиграет, то я наверняка отыграю весь проигрыш. Конечно, самой темной в этой скачке была лошадь Чаматы, но раз он сказал, что его играть не нужно, то и думать об этом не стоит. Однако, как ни странно, в седьмой скачке по кассам разыграли Чамату так, словно он был битым фаворитом. Во всяком случае, на нашем этаже его играли ничуть не меньше, чем фаворитов. Я же сыграл Пастухова. Где-то у меня все же шевельнулось сомнение: «А не обманул ли меня мой бывший подзащитный», но я тут же прогнал эту неприятную мысль. Слишком много я для него сделал, чтобы поступить со мной так подло. Я ведь столько ходил, унижался перед своими бывшими однокашниками, чтобы добиться помилования Чаматы. Но факт есть факт, в третьей скачке он не выиграл, хотя и сказал Ване-Ване, чтобы мы играли одного его. Не хватало только теперь обмануть меня и с седьмой скачкой.

Может, это и хорошо, успокаиваю я себя, что Чамату разыграли наравне с фаворитами, выиграет Пастухов, и за него будут платить хорошие деньги, ведь чем больше ставок на других лошадей, тем крупнее выдача будет за мою лошадку, если она, конечно, выиграет скачку. Ваня-Ваня, бегавший по моему заданию посмотреть, кого играют на других этажах, так же подтвердил, что Чамату играют наравне с фаворитами, и он робко заикнулся, а не сыграть ли и нам Чамату, но я так посмотрел на него, что он тут же стушевался и пробормотал еле слышно: «Уберется он, пусть дураки его играют…»

Дураками оказались мы с Ваней-Ваней. Чамата очень легко выиграл скачку на своей кобыле, с ним даже никто и не боролся. Он как ушел со старта первым, так с места и до места выиграл скачку. Вторая лошадь пришла далеко сзади, причем это был Пастухов на Ферзе, именно одна из тех лошадок, про которую он говорил, что она выиграет скачку. И если бы Чамата сдержал свое слово, я бы немного отыгрался. Но он поступил как последняя сволочь. Я стоял на трибуне и не знал, что думать. Ну хорошо, не сказал бы ничего, и то было бы намного порядочнее, а то ведь обманул внаглую: выиграю в третьей скачке — и никуда не поехал, нигде не буду в седьмой — и оторванно выиграет скачку. Но я решил не ломать зря голову и проверить Чамату еще раз, ведь будет же он скакать еще в этом сезоне.

Однако «следующего» раза уже не было. В этот же вечер, оказывается, как я узнал после, Чамата напился и в общежитии ипподрома подрался с Куликом, да так, что почти всю ночь никто не спал. В милицию его не стали сдавать, памятуя, что он совсем недавно вернулся из мест не столь отдаленных, и попади он снова в милицию, получил бы уже за свои хулиганские действия не два года. Но и держать его в Москве не стали, а тут же обратно отправили в Ростов, и больше уже Чамата на московском ипподроме не скакал, даже при розыгрыше крупных международных призов. Я, естественно, сильно переживал подлость, которую он сотворил со мной, и то, что ему не разрешили скакать на Центральном московском ипподроме, было слабым утешением. Я ведь на Чамату возлагал большие надежды. С его помощью я не только хотел выиграть и хоть немного поправить свое финансовое положение, но и мечтал познакомиться с другими наездниками, и таким образом быть не пешкой на трибуне, а знающим человеком, с которым считаются заправилы тотализатора на бегах. Я все еще наивно верил, что только знакомство с наездниками поможет мне выиграть крупную сумму, и стремился к этому всеми средствами. Случай с Чаматой не отрезвил меня, и я воспринял его как досадную неудачу. Вот в следующий раз я уж не упущу свой шанс, если только познакомлюсь поближе с кем-нибудь из наездников.