Побег с острова Дьявола

Воскресенье. Семь часов вечера. Я только что проснулся. Завалился на боковую в субботу утром и все это время заставлял себя спать. На улице уже темно. Звезд на небе не много. Над головой проносятся большие дождевые облака. Мы только что покинули барак. Хотя это и не разрешалось правилами, мы часто рыбачили по ночам или просто бродили по острову, так что все к этому привыкли, как будто это было в порядке вещей.

В то же самое время в барак возвращался мальчик со своим любовником, толстенным арабом. Определенно, крутили любовь в каком-нибудь укромном местечке. Я видел, как они поднимали доску, чтобы проникнуть в помещение. Араб, находясь в обществе своего дружка и отлучаясь с ним по два-три раза в день, всем своим видом выражал, что счастлив до одури. Для него даже тюрьма, где есть возможность тешить свою похоть, могла превратиться в рай. Без всякого сомнения, нечто подобное чувствовала и «прорва». Мальчику двадцать три или двадцать пять. Конечно, не первой молодости и свежести, помят телом, далеко не томный юноша. Он постоянно прячется в тени и не вылезает на солнце, чтобы не потускнел молочно-белый цвет кожи. Но, несмотря на все его ухищрения, уже заметно, как он теряет прелести Адониса. И все же здесь, на каторге, у него такое количество любовников, о каком вряд ли он мог даже мечтать на свободе. Кроме милого дружка-араба, у него большая клиентура, готовая платить по двадцать пять франков за прием, как и у любой шлюхи на бульваре Рошешуар на Монмартре. К удовольствию, какое он получает от своих клиентов, добавляются еще деньги, достаточные для безбедной и уютной жизни с «муженьком». Эта пара и их клиентура добровольно погрязли в пороке, едва ступив на грешную каторжную землю. У них в башках крутится лишь одна мысль – секс.

Прокурор, выбирая наказание, явно прогадал, спустив их в сточную канаву: именно здесь, в канаве, они обрели подлинное счастье.

Доска закрылась за педерастом, и мы остались одни: Чан, Сильвен и я.

– Пошли.

Мы быстро добрались до северного мыса острова. Вытащили оба плота из грота. Все трое уже промокли до нитки. Ветер, словно сорвавшись с цепи, ревет с характерным для взморья завыванием. Сильвен и Чан помогают мне втащить плот на вершину скалы. В последний момент я решил привязать запястье левой руки к веревкам мешка: страшно потерять его и оказаться в море без плота. Сильвен с помощью Чана поднялся на противоположную скалу. Луна уже высоко в небе, кругом все видно как на ладони.

Я обмотал голову полотенцем. Ждем, когда прокатятся шесть волн. Это больше получаса.

Чан подошел ко мне и стал рядом. Вот он обнимает и целует меня в шею. Он намеревается примоститься в уступах камней и, придерживая меня за ноги, помочь мне выдержать удар «Лизетты».

– Еще одна, – кричит Сильвен, – а затем наша! И поехали!

Стоя перед плотом, он защищает его от огромной массы воды, готовой обрушиться и смыть со скалы это хлипкое суденышко вместе с человеком. Я занял такую же исходную позицию, но мне легче – руки Чана крепко держат меня за ноги. Я чувствую, как он возбужден, ногти его впиваются мне в икры.

И вот «Лизетта» пришла за нами, высокая и прямая, как колокольня. Она разбилась о две скалы с обычным для нее оглушительным треском, обдав утес пеной и водой.

Мы бросились в воду почти одновременно. Сначала я, Сильвен за мной через долю секунды. «Лизетта» подхватила беглецов вместе с плотами, почти прижатыми друг к другу, и с головокружительной скоростью вынесла в море. Не прошло и пяти минут, как нас от берега уже отделяло более трехсот метров. Сильвен еще не успел забраться на плот, а мне удалось оседлать свой через две минуты. Чан поспешил к скамье Дрейфуса, откуда стал усиленно махать нам вслед куском белой материи. Так он прощался с нами. Прошло еще пять минут после того, как мы миновали опасную зону, где зарождались волны, устремлявшие свой бег к острову Дьявола. А те, что несли нас прочь от него, были гораздо длиннее. На них почти отсутствовала пена. Они накатывались с удивительной периодичностью, и наши плоты как бы составляли с ними единое целое. Нас не швыряет и не подбрасывает, а плоты не грозят опрокинуться. Огромные водяные валы плавно поднимают и опускают их, медленно вынося со взморья в открытое море. Отлив.

Еще раз, поднявшись на гребень волны, я оглянулся и едва различил белый платок Чана. Сильвен плывет впереди совсем недалеко от меня – в каких-то пятидесяти метрах. Время от времени он поднимает руку и машет мне в знак победы.

Ночь проплыли легко. Ясно чувствуется, как море меняет направление. Сначала отлив отогнал нас от островов, а теперь прилив несет к материку.

Солнце поднялось над горизонтом: шесть часов. С поверхности моря разглядеть побережье не удается. Но можно с уверенностью сказать, что мы очень далеко от островов. Хотя их вершины освещены солнцем, они едва различимы: три острова как бы слились в один. Исходя из этого, делаю заключение, что до них около двадцати пяти километров.

Радость успеха и одержанной победы настроила меня на веселый лад. Я рассмеялся. А не попробовать ли плыть на плоту сидя? Ветер тогда будет дуть в спину и ускорит продвижение вперед.

Задумано – сделано, и вот я уже сижу, сняв цепь с запястья и пропустив ее с одним перехлестом через поясной ремень. Болт хорошо смазан, поэтому гайка завинчивается легко. Поднял ладони вверх, чтобы обсохли на ветру. Решил выкурить сигарету. Закурил. Делаю первые поспешные и глубокие затяжки и медленно выпускаю дым. Страх прошел. Не стоит долго рассказывать вам о болях в животе, которые я испытывал перед броском в море и в первые минуты плавания на плоту. Да, страх прошел, и я настолько успокоился, что после сигареты решил подкрепиться мякотью ореха. Съел полную горсть и зажег еще сигарету. Сильвен оторвался от меня довольно далеко. Время от времени мельком поглядываем друг на друга, когда оказываемся одновременно на гребне одной волны. Солнце с дьявольской силой печет голову. Кажется, под черепом вот-вот закипит мозг. Смочил полотенце и накрутил его на макушку. Снял свитер – даже при ветре в нем жарко и душно.

О боже! Мой плот перевернулся, и я едва не утонул. Хватил два больших глотка морской воды. Несмотря на все усилия, мне никак не удавалось перевернуть мешки и снова влезть на них. Всему виной цепь: она сковала мои движения. Отпустив ее на полную длину и сместив по поясу на бок, я наконец ухитряюсь вынырнуть рядом с мешками и жадно глотнуть воздуха. Делаю попытку полностью освободиться от цепи, но никак не могу нащупать гайку. Злюсь и нервничаю, и по этой причине, когда гайка нашлась, пальцы не слушаются – в них недостает силы, чтобы открутить ее.

У-у-ф! Наконец-то гайка поддалась! Какие неприятные минуты пришлось пережить! Я чуть было совсем не ошалел при мысли, что от цепи мне отделаться не удастся. Даже не удосужился перевернуть плот. Да и сил совсем нет – весь выдохся! Какая разница, если низ стал верхом? Никакой: все едино. И привязываться больше не буду – ни цепью, ни еще чем. Хватит глупостей – напривязывался и за кисть, и за пояс. Печального опыта уже достаточно.

Солнце нещадно обжигает мне руки и ноги. Лицо горит. Если его смочить водой, будет еще хуже: вода испарится, и жар будет еще нестерпимее.

Ветер почти стих, и плыть стало гораздо спокойнее: волны небольшие. Правда, упала скорость. Именно поэтому я предпочел бы и ветер, и шторм, но только не штиль.

Жуткая судорога стала сводить правую ногу. От дикой боли я закричал, как будто кто-то мог меня услышать. Вспомнил, как учила меня бабушка поступать в таких случаях: в местах судороги прочертить сильно прижатым пальцем крест – и она пройдет. Так я и сделал, но домашнее средство нисколько не помогло. Солнце уже клонилось к закату. Было приблизительно четыре часа дня – четвертый прилив по счету с момента побега. Этот прилив, как мне показалось, сильнее прежних гнал нас к материку.

Теперь я почти постоянно вижу Сильвена, как и он меня. Поскольку волны не так высоки, он редко скрывается из виду. Он снял рубашку и сидит на плоту голый по пояс. Сильвен делает мне какие-то знаки. Он плывет метрах в трехстах впереди, и я вижу, что он сильно отклонился от прямого курса, ведущего к материку. Кажется, он гребет руками: вокруг него взбилась легкая пена. Можно предположить, что он табанит, стараясь притормозить ход плота, чтобы я мог приблизиться к нему. Ложусь на мешки и погружаю руки в воду. Начинаю грести. Если он притормозит, а я поднажму, может, нам удастся сократить дистанцию между нами?

Все-таки хорошего напарника я выбрал для побега! Сильвен оказался прямо-таки на высоте! На все сто процентов!

Я перестал грести. Чувствую усталость. Следует поберечь силы. Захотелось подкрепиться, а для этого необходимо сначала перевернуть плот: ведь мешок с едой и бурдюк с пресной водой как раз внизу. И пить хочется, и проголодался. Губы потрескались и горят. Самый лучший способ перевернуть мешки – уцепиться за них руками с перевесом на один бок, противоположный ходу волны, а затем оттолкнуться ногами, как только плот поднимется на ее гребень.

После пяти попыток мне удалось рывком перевернуть его. Но я совсем обессилел и с трудом вскарабкался на свои мешки.

Солнце уже садилось за горизонт. Пройдет еще немного времени, и оно скроется совсем. Значит, сейчас около шести. Будем надеяться, что ночь не окажется слишком беспокойной, поскольку из-за долгого пребывания в воде я потерял много сил.

Напился я вволю, хорошенько приложившись к бурдюку Сантори, но перед этим съел две пригоршни ореховой мякоти. Очень довольный, я высушил руки на ветру, вытащил сигарету и с наслаждением затянулся. Перед наступлением темноты Сильвен помахал мне полотенцем, а я помахал ему в ответ: так пожелали мы друг другу спокойной ночи. Сильвен плывет на прежнем расстоянии от меня. Я сижу на плоту, вытянув ноги, и стараюсь как можно крепче выжать свитер, после чего натягиваю его на себя. Эти свитеры, даже мокрые, держат тепло, а без него при закате солнца чувствуется холод.

Ветер посвежел и подул сильнее. Только нижняя кромка облаков на западе отливала розовым светом. А кругом все погрузилось в полутьму, которая сгущалась с каждой минутой. На востоке, откуда дул ветер, облаков не было. Значит, дождя не предвидится.

Абсолютно ни о чем не думаю, разве только о том, как бы удержаться на мешках да не промокнуть больше, чем уже промок. Да еще подумываю, стоит ли привязываться к плоту на случай, если одолеет усталость, или не стоит подвергать себя опасности, какую уже пришлось пережить. И тут я обнаружил причину собственного невезения – слишком короткая цепь. Один конец ее замотан и перезамотан без всякой надобности в веревках и проволоках, что, естественно, съело полезную длину цепи. Надо переделать. Тогда у меня будет б?льшая свобода движений. Я заново закрепил цепь и привязал ее к поясу. На этот раз хорошо смазанная гайка сработала нормально – раньше я ее перезатягивал. Почувствовал себя более спокойно, а то ведь действительно страшно свалиться во сне в воду и потерять мешки.

Да, ветер крепчал, а с ним росли и волны; подъем стал выше, и глубже падение. Несмотря на большой перепад, плот вел себя безупречно.

Стало совсем темно. Небо усыпано мириадами звезд и созвездий, из которых ярче всех выделяется Южный Крест. Друга я не вижу. Наступившая ночь очень важна для нас: если ветер и дальше будет дуть с такой силой, то к утру мы успеем покрыть большое расстояние.

С продвижением ночи ветер все крепчал и крепчал. Из моря медленно всплывала красная луна. Но вот она просветлела, как только поднялась над горизонтом, и на ее поверхности обозначились характерные темные пятна, придавшие ей сходство с лицом.

Значит, перевалило за десять часов. Стало светлее. Луна поднималась все выше и выше, и свет ее становился все ярче. Засеребрились волны, и от их необычного блеска резало глаза. Но я был не в силах оторваться от этого зрелища и продолжал смотреть, превозмогая острую, как кинжал, боль. Глаза все еще горели от солнца и соленой воды, словно кто-то насыпал в них песку. «Ну хватит, нечего злоупотреблять», – внушал я сам себе, но ничего не мог поделать, кроме как взять и выкурить три сигареты подряд.

Плот ведет себя хорошо, вполне приспособившись к неспокойному морю. Его поднимает, опускает и легко раскачивает. Я больше не могу сидеть на мешках с вытянутыми вперед ногами: в неподвижной позе их чаще сводит судорога, я уже не в силах терпеть невыносимую боль.

Конечно же, меня постоянно обдавало снизу водой. Грудь чуть-чуть мокровата, но когда ветер высушил свитер, влага уже не впитывалась выше пояса. Резь в глазах нарастала. Я закрыл их и невольно задремал. «Ты не должен спать, старина!» Легко сказать – не должен, а как? Больше не выдержу. Вот черт! Я борюсь с этой ужасной дремой, и каждый раз, когда мне удается привести себя в состояние полного бодрствования, голову пронзает острая боль. Взял зажигалку. Время от времени прижигаю огнем то правую руку, то шею.

Меня вдруг охватило страшное беспокойство, от которого я никак не могу отделаться. Неужели усну? А если упаду в море, проснусь в холодной воде? Все-таки я правильно сделал, что привязался к мешкам цепью. Их нельзя потерять – в них вся моя жизнь. Как это глупо – свалиться в воду и не проснуться!

Я уже в течение нескольких минут плыву совершенно мокрый. Шальная волна пересекла дорогу другим и ударила справа. Она не только окатила плот, но и бросила его в сторону под две другие волны, которые и накрыли меня с головой.

Заканчивалась уже вторая ночь. Интересно, который час? Судя по луне, начавшей клониться к западу, было около двух или даже трех. Встречаем уже пятый прилив, а это значит, что мы провели в море примерно тридцать часов. Это даже полезно, что я насквозь промок: от холода сон как рукой сняло. Весь дрожу, но держусь настороже. Ноги задеревенели, поэтому я решил на них сесть. Двумя руками по очереди я завел ноги под себя. Может быть, в таком положении закоченевшие пальцы отойдут.

В этой позе я просидел довольно долго. Смена положения помогла, и я в результате почувствовал себя лучше. Великолепная луна освещала море. Я решил поискать Сильвена. Но свет бил прямо в глаза – уже близился заход луны, – и мне трудно было различить что-либо отчетливо. По правде говоря, я вообще ничего не видел. У Сильвена нечем даже привязаться к плоту, кто знает – там он или нет? Отчаянно пытаюсь отыскать его, но тщетно. Резко дует ветер, устойчиво, без порывов, что очень важно. Я так привык к его ритму, что совершенно слился с мешками, образуя с ними одно целое.

Долго и упорно осматриваю все вокруг. В голове вертится только одна мысль – найти приятеля. Высушив пальцы на ветру, я засунул их в рот и принялся свистеть что было мочи. Прислушался. Никакого ответа. Может быть, Сильвен не умеет свистеть? Не знаю. Не мешало спросить его об этом перед отплытием. В конце концов, не трудно было бы сделать и прихватить с собой пару свистков! Упрекаю себя, что не подумал об этом. Затем приставляю ладони рупором ко рту и начинаю кричать: «А-ууу! А-ууу!» В ответ только шум ветра и плеск волн.

Не выдержав, я встал на ноги, натянул цепь левой рукой и, удерживая равновесие, пропустил под собой пять волн, одну за другой. Когда плот взбирался на гребень волны, я стоял во весь рост, и только на спусках и подъемах присаживался на корточки. Ни справа, ни слева, ни спереди – ничего. Неужели он сзади? Но я стою и не решаюсь оглянуться назад. Единственное, что мне удается рассмотреть в лунном свете, – это темная полоска слева. Определенно лес.

Значит, днем я увижу деревья. Такая мысль придала мне силы. «Днем ты увидишь лес, Папи! Помоги, Господи, увидеть и друга!»

Я вытянул ноги, растер занемевшие пальцы. Затем решил обсушить руки и выкурить сигарету. Выкурил две. Сколько же сейчас времени? Луна стоит низко. Не помню, когда вчера она зашла. Закрываю глаза и стараюсь припомнить, вызывая в памяти картину первой ночи. Все тщетно. Ах да! Вспомнил и теперь ясно вижу: восход солнца четко уже обозначился на востоке, в то время как верхний краешек лунного диска на западе виднелся над горизонтом. Значит, сейчас около пяти. Луна все медлит окунуться в море. Давно исчез Южный Крест вместе с Малой и Большой Медведицами. И только Полярная звезда продолжает сиять ярче других звезд. Она одна царит в небесах.

Судя по всему, ветер усилился. Во всяком случае, он стал, если можно так выразиться, более упругим, чем ночью. Волны сейчас выше и глубже, гребни все в белых барашках, чего не было в начале ночи.

Уже тридцать часов, как я в море. Надо признать, что до сих пор дела шли скорее хорошо, чем плохо. А предстоящий день, по всей вероятности, готовит мне тяжелейшее испытание.

Вчера, пробыв на открытом солнце с шести утра до шести вечера, я сильно обгорел. Сегодня солнце снова достанет меня сверху, для меня это отнюдь не подарок. Потрескавшиеся губы ноют, а ведь еще не спала ночная прохлада. Глаза, как и губы, горят. С руками творится то же самое. По возможности, надо беречь их от солнца. Посмотрим, усижу ли я в свитере. Вокруг анального отверстия жжет и саднит ничуть не меньше. Но солнце тут ни при чем – всему виной вода и потертости от мешков.

И все же, брат, обгорел ты или нет, побег-то прошел успешно. Следует примириться со всеми неудобствами и даже, более того, подумать, где ты есть и что еще будет. Перспективы добраться живым до Большой земли весьма вероятны, скажем, на девяносто процентов, а это чего-нибудь да стоит, не так ли? Даже если ты доберешься совершенно лысым или полуживым, плата за подобное путешествие в сравнении с конечным результатом все равно не будет высокой. Учти также, что ты не встретил ни одной акулы. Неужто они все на каникулах? Говорят, дуракам везет, – значит, быть дураком не так уж и плохо. Ты и сам это видишь. Сколько на твоем счету уже побегов? Уж, кажется, все рассчитал, все приготовил, а чем все кончилось? Взять хотя бы этот, последний, что ни на есть наиглупейший: это только полному идиоту придет в голову набить два мешка кокосовыми орехами и бултыхнуться в море, отдав себя на волю ветра и волн. Несите, мол, к материку! Согласитесь, не надо ходить в школу, чтобы узнать, что плывущее бревно обязательно прибьет к берегу.

Если ветер и волны продолжат свою работу в том же духе, что и ночью, мы, без всякого сомнения, коснемся земли еще засветло.

За моей спиной наконец появляется тропическое чудовище. Его огненная мощь дышит одним желанием – сжечь все дотла. В два счета, едва только выкатившись из постели, оно разогнало лунный свет и дало ясно понять, кто тут хозяин и кто неоспоримый властелин тропиков. В мгновение ока ветер потеплел. Через какой-то час он будет горячим. По телу разливаются первые ощущения комфорта, мягкое тепло поднимается от пояса к голове. Сняв полотенце, замотанное на макушке тюрбаном, я подставил щеки первым лучам, как будто стоял у костра. Перед тем как испепелить меня, чудовище желает, чтобы я прочувствовал, что оно прежде всего источник жизни, а потом уж смерти.

Кровь побежала по венам быстрее, и даже в промокших и онемевших бедрах ощутился ее живительный ток.

Совершенно отчетливо вижу лес и даже отдельные вершины деревьев. Впечатление такое, что до него рукой подать. Как только солнце поднимется выше, встану на мешки и попытаюсь отыскать Сильвена.

Проходит меньше часа, а солнце уже высоко. Боже, оно уже припекает! Левый глаз заплыл и закрылся наполовину. Протер его, зачерпнув пригоршню воды. Защипало. Снял свитер: посижу немного нагишом, пока еще не совсем припекло.

Мощная упругая волна подхватывает меня снизу и приподнимает над остальными. А перед самым спуском с ее пенистого гребня я вдруг увидел своего приятеля. На какое-то мгновение он мелькнул передо мной, не заметив меня. Он сидит на плоту тоже голый. Не меньше чем в двухстах метрах от меня и чуть слева. Мы с ним почти на одной линии, поэтому я решил приблизиться к нему, воспользовавшись все еще сильным ветром. Натянув на руки свитер и подняв их вверх, зажал в зубах низ свитера. С таким парусом меня понесет быстрее, чем Сильвена.

Полчаса плыву под парусом. Зубы заболели: чтобы удержать свитер, приходится тратить много сил на борьбу с ветром, так и норовящим вырвать его изо рта. Вскоре, однако, я выдохся и оставил затею, но меня все-таки не покидало чувство, что плыл я гораздо быстрее, чем просто по волнам.

Ура! Только что заметил Сильвена. До него не более ста метров. Чем же он, однако, занят? Неужели его нисколько не волнует, где я и что со мной. Очередная волна выталкивает меня вверх, и я вижу его раз, второй и третий. Теперь я уже отчетливо вижу, что его правая рука, как козырек, приставлена к глазам – ага, рассматривает море! Да оглянись же назад, дуралей! И действительно, оглянулся, эх, жаль – ничего не увидел.

Я поднялся на ноги и свистнул. Волна в очередной раз выплеснула меня из самой глубины на гребень, и я снова увидел Сильвена. Он стоял на плоту, обратившись лицом в мою сторону. Сильвен помахал мне свитером. Затем мы еще раз двадцать поприветствовали друг друга таким манером, прежде чем снова уселись на мешки. Получилось так, что волны в удивительном ритме одновременно поднимали и опускали нас, и, очутившись на гребне, мы каждый раз салютовали друг другу. На вздыбе двух последних волн Сильвен протянул руку в сторону леса, который уже просматривался в деталях. Осталось не более десяти километров. Я потерял равновесие и шлепнулся задницей на плот. Еще бы! Увидеть друга и лес. Да еще так близко! Чувство огромной радости охватило меня. Я так расчувствовался, что даже разрыдался, как мальчишка. Сквозь слезы, очистившие глаза от гноя, я различаю тысячи мельчайших кристаллов всевозможных расцветок. В голове мелькает глупая мысль: церковные витражи. Сегодня с тобою Бог, Папи. Только среди стихий природы – океанского простора, ветра, бесконечных волн, огромных зеленых лесных массивов – осознает себя человек бесконечно крохотным существом в сравнении со всем окружающим. И только тогда, быть может, вовсе не ища Бога, он находит Его и притыкается к Нему. Не так ли и я, погребенный и проведший тысячи часов в мрачных подземельях, куда не проникал ни один луч света, чувствовал Его в темноте? И сегодня под лучами восходящего солнца, – восходящего, чтобы пожрать все слабое, не способное противостоять огненной силе, – я воистину прикоснулся к Богу: я почувствовал Его во всем – в себе и вне себя. Он даже прошептал мне на ухо: «Ты страдаешь, и тебя ждут еще страдания. Но на этот раз Я решил быть с тобой. Ты будешь свободным и победишь, Я обещаю тебе».

Я не получил религиозного воспитания, не ведал даже азбучных истин христианской религии. В своем невежестве я дошел до того, что не знал, кто был отцом Иисуса – плотник или караванщик – и действительно ли матерью Господа была Дева Мария. Никакое темное невежество, однако, не помешает обрести Бога тому, кто ищет Его. Он встретит Его и узнает в ветре, море, солнце, лесах, звездах и даже в рыбах, щедро посеянных Им на пропитание человеку.

Солнце поднялось быстро. Должно быть, сейчас около десяти утра. От пояса до головы я полностью высох. Смочил полотенце и замотал его на голове тюрбаном. Надел свитер, поскольку плечи, спину, руки сильно припекало. Даже ноги, больше всего находившиеся в воде, стали похожи на пару вареных раков.

Чем ближе побережье, тем сильнее притяжение к нему, и волны накатываются почти перпендикулярно линии берега. Лес просматривается уже довольно хорошо, это дает мне веское основание предположить, что за каких-то четыре-пять часов мы покрыли утром порядочное расстояние. Еще в свой первый побег я научился определять дистанцию. Если уже хорошо различаешь предметы, значит осталось не более пяти километров, а я сейчас отличаю даже деревья по ширине стволов. С высокого гребня я вижу огромное дерево: оно лежит поперек волн, а его листва полощется в море.

Дельфины и птицы! Не приведи господь, если дельфинам взбредет в голову позабавиться моим плотом. Мне доводилось слышать рассказы о том, что они имеют привычку толкать к берегу деревья-плывуны или людей. Последних они даже могут утопить носами из самых лучших побуждений помочь. Но, кажется, пронесло. Три или четыре дельфина только описывают круги из простого любопытства узнать, что же это такое. Меня они не трогают и плывут прочь. И на том спасибо!

Полдень. Солнце стоит прямо над головой. Определенно, хочет сварить меня заживо, приготовив крутой бульон. Глаза беспрерывно слезятся, с носа и губ слезла кожа. Волны стали короче. Яростно, с оглушительным грохотом несутся они к берегу.

Сильвен почти не пропадает из виду – он постоянно у меня перед глазами. Волны уже невысокие. Он поворачивается ко мне время от времени и машет рукой. По-прежнему на теле ничего, только полотенце на голове.

Да это уже не волны, скорее, широкие перекатывающиеся валы, устремленные к берегу. На их пути определенно лежит наносная гряда, о которую они дробятся с характерным шумом и, пенясь, мчатся дальше к лесу.

До берега не более километра. Я вижу белых и розовых птиц с аристократическими хохолками. Они прохаживаются туда и сюда, что-то выклевывая из грязи. Тысячи и тысячи птиц. Ни одна из них не взлетает выше двух метров. И то для того, чтобы не замочить и не запачкать дивное оперение. А пены полно, и море кругом грязно-желтого цвета. До суши уже так близко, что я различаю на стволах грязные полосы – следы высоких нагонных паводков.

Шум пенных валов не способен заглушить резкий многоголосый крик водоплавающих охотников. Хлюп! Хлюп! Задержка. Хлюп! Еще продвинулся на два-три метра. Плюх! Все – сел на мель. Не хватает глубины, чтобы двигаться к берегу. Судя по солнцу, уже два часа пополудни. С момента отплытия прошло сорок часов. Это было позавчера, в десять вечера, спустя два часа после начала отлива. Значит, отсчитали седьмой прилив, и то, что я на мели, вполне нормально: закончился отлив. В три часа начнется новый подъем воды. К вечеру я уже буду в лесу. Сейчас проверим цепь, чтобы не сорвало с мешков в самый опасный момент, когда валы понесутся над головой, а глубина еще будет недостаточной, чтобы сдвинуть плот с места. Два или три часа придется подождать, перед тем как снова оказаться на плаву.

Сильвен в каких-то ста метрах справа от меня и чуть впереди. Он смотрит в мою сторону и руками подает знаки. Кажется, он хочет что-то крикнуть, но в горле не хватает воздуха, чтобы выдавить звук, а то бы я его услышал. И пенные валы затихли позади, а мы застряли в грязи, и, кроме птичьего гама, ничего не слыхать. От меня до леса метров пятьсот, а от Сильвена сто или сто пятьдесят. Сильвен несколько ближе к берегу. Но что он делает, дуралей? Слез с плота и стоит. В своем ли он уме? Ни в коем случае идти вперед нельзя – увязнешь. И с каждым шагом будет засасывать больше и больше, и он уже не сможет вернуться к плоту. Хочу свистнуть, но никак не получается. В бурдюке осталось немного воды. Смочил горло и опять пытаюсь крикнуть и остановить его. Не могу выдавить из себя ни звука! Снизу поднимаются и лопаются на поверхности пузырьки газа. Только сверху запеклась тонкая корочка, а под ней – топкая жижа. Попадешься в нее – пиши пропало!

Сильвен поворачивается в мою сторону, смотрит и делает знаки, смысл которых до меня не доходит. Я же широко размахиваю руками, как бы желая сказать: «Не двигайся! Не уходи от плота! Тебе не добраться до леса!» Он сейчас стоит за мешками, и я не могу прикинуть, близко ли, далеко ли он от своего плота. Сначала мне показалось, что близко, и сто?ит только упасть плашмя, как можно за него зацепиться.

И вдруг я понял: Сильвен отошел достаточно далеко, его засосало, и он не в состоянии сдвинуться с места, чтобы вернуться к плоту. До меня донесся его крик. Я лег на мешки пластом, вогнал руки в грязь и принялся грести что было силы. Мешки сдвинулись с мертвой точки, и мне удалось проскользить на них по жиже более двадцати метров. Поднявшись на ноги, я увидел, что плот Сильвена больше уже не заслоняет обзор. Душераздирающая картина предстала передо мной: мой друг, мой дорогой брат и напарник стоял в грязи по пояс, и от плота его отделяло более десяти метров. Чувство ужаса вернуло мне голос, и я закричал: «Сильвен! Сильвен! Не двигайся! Ложись на живот! Если можешь, освободи ноги!» Ветер донес до него мои слова, он их услышал и в знак согласия кивнул. Я снова ничком бросился на плот и принялся взрывать грязь перед собой, заставляя мешки скользить вперед. Ярость придала мне сверхчеловеческие силы, и я продвигался к Сильвену довольно быстро, проделав таким образом еще метров тридцать. Правда, на это ушло больше часа, но до Сильвена было уже совсем близко – каких-то метров пятьдесят-шестьдесят. Я стал плохо различать, что творится вокруг.

Я сел. Руки, лицо и все тело были заляпаны липкой жижей. Попробовал вытереть левый глаз – брызги соленой воды вызвали сильную резь, глаз щипало, и я не мог им смотреть. От боли заслезился и правый, и это тоже сильно мешало. Наконец я увидел Сильвена. Он уже не лежал, а стоял по самую грудь в грязевой ванне.

Прокатилась первая волна. Буквально совершив прыжок через меня, она рассыпалась поодаль и стихла, смочив пеной грязевую чашу. Я даже не тронулся с места. Волна прошлась и по Сильвену, продолжавшему стоять в прежней позе. Мелькнула мысль: «Чем больше пронесется волн, тем жиже будет грязь. Надо во что бы то ни стало скорее добраться до него».

Меня охватила дикая ярость, какая бывает у животного, выводку которого грозит гибель. Словно мать, стремящаяся вырвать своего ребенка из опасности, бросился я на помощь своему другу и стал грести и разгребать, грести и разгребать липкий ил, чтобы побыстрей добраться до Сильвена. Он смотрит на меня без слов, не делая никаких движений, широко открытые глаза глядят прямо на меня, а мои – застыли на нем. Только не лишиться этого взгляда, не потерять из виду! Гребу, не обращая внимания, куда и как погружаются мои руки. Подался вперед совсем немного. Две набежавшие волны захлестнули меня с головой. Ил разжижился и превратился в текучую массу – продвигаться стало труднее, ход замедлился. Теперь он гораздо тише, чем час назад. Большой вал навалился сзади, едва не удушив и не стащив меня с плота. Я сел, чтобы оглядеться. Грязь уже доходила Сильвену до подмышек. Нас отделяли какие-то сорок метров. Сильвен безотрывно смотрел на меня, и глаза его выражали полную обреченность. Он понял, что ему суждено умереть, он, родной мой бедолага, знал, что погибает в трехстах метрах от земли.

Я снова распластался на мешках и воткнул руки в грязь – теперь уже не грязь, а просто жидкое месиво. Наши глаза словно прикованы друг к другу. Сильвен покачал головой, как бы говоря, что все бесполезно и не надо тратить усилий. Но я не сдаюсь и продолжаю свое дело. До него оставалось не более тридцати метров, как вдруг огромный вал обрушился на меня всей своей водяной массой, чуть не сорвав с плота и отбросив вперед на шесть или пять метров.

Вал проскочил, и я огляделся. Сильвен исчез. Поверхность грязевой ванны под тонким слоем пенистой воды была совершенно гладкой. Даже рука моего бедного друга не поднялась над ней, чтобы послать мне последнее прощай. Моя реакция на случившееся была совершенно скотской и отвратительной. Инстинкт самосохранения заставил меня преступить границы всякого приличия: «Ты жив! Жив! Но ты остался один! А в джунглях без поддержки друга не так-то легко будет продолжить побег. Он может сорваться».

Волна хлестко ударила в спину, приведя меня в чувство и призвав к порядку. Она согнула меня вдвое; сила удара была такова, что дыхание сбилось, и я в течение некоторого времени не мог очухаться. Плот продвинулся еще на несколько метров, и только тогда я заметил, что волна добежала до берега и замерла в деревьях. Вот тут-то я и разрыдался, оплакивая Сильвена: «Мы были уже так близко, если бы ты только не двигался! Меньше трехсот метров до деревьев! Ну зачем?! Скажи мне, зачем ты совершил эту глупость? И почему тебе пришло в голову, что сухая корка достаточно тверда и прочна, чтобы добраться по ней пешком до берега? Солнце? Отражение? Кто знает? Ты не мог больше вынести, да? Скажи мне, почему такой обстоятельный человек, как ты, не мог посидеть еще несколько часов в этом пекле?»

Валы с громовым треском беспрерывно следовали один за другим. Они стали теснее и выше. Набегая друг на друга, они каждый раз окатывают меня с ног до головы, приближая плот к зарослям, но пока еще не отрывая его от грязевой чаши. К пяти часам катящиеся валы превратились в обычные волны. Они оторвали меня наконец от мели, и я поплыл. Чувствуя под собой глубину, волны не производят почти никакого шума. Громовой треск прекратился. Плот Сильвена уже вошел в буш.

Меня слегка тряхнуло, и мой плот остановился метрах в двадцати от девственного леса. Когда волна схлынула, я снова оказался на грязной мели. Но я решил не слезать с мешков до тех пор, пока не ухвачусь руками за ветку дерева или лиану. Двадцать метров! Прошло еще больше часа, прежде чем подо мной образовалась достаточная глубина. Плот приподняло и понесло прямо к зарослям. Шумная волна буквально швырнула меня под деревья. Я отвинтил гайку и снял цепь. Но решил цепь не выбрасывать – авось еще пригодится.