От Филиппополя до Адрианополя. Переселение мусульман. Вступление в Адрианополь великого князя главнокомандующего

11 января Гурко выступил из Филиппополя к Адрианополю, уже занятому накануне войсками отряда генерала Скобелева. Многочисленная армия Сулейман-паши, долженствовавшая встретить нас под стенами Адрианополя, не существовала более, рассеянная, уничтоженная еще в окрестностях Филиппополя войсками нашего отряда. Ничтожный гарнизон турецкого войска, находившийся в Адрианополе, не мог представить сопротивления, да и не хотел сопротивляться: он покинул город немедля, только дошла до него весть о гибели армии Сулейман-паши. Вместе с гарнизоном уехали в Константинополь по железной дороге и все турецкие гражданские власти, оставив город на произвол судьбы. Все это произошло 6 января. 8 января приблизился к Адрианополю авангард отряда Скобелева, двигавшегося прямой дорогой к Адрианополю из Ески-Загры на Германлы; авангард был встречен в окрестностях Адрианополя депутацией граждан города, состоявшей из представителей четырех национальностей: греческой, болгарской, армянской и еврейской. Депутация приветствовала русских и призывала их поспешить вступлением в покинутый турецкими властями город для скорейшего водворения в нем русской власти и порядка. 10 января в Адрианополь вошел генерал Скобелев и занял город войсками своего отряда. 14 января предполагал прибыть в Адрианополь из Ески-Загры великий князь главнокомандующий со своим штабом.

Гурко спешил из Филиппополя в Адрианополь, чтобы приехать раньше великого князя и встретить его высочество в древней столице Турции. Мы выступили из Филиппополя 11 января и, выйдя из лабиринта узких улиц Филиппополя, снова очутились на просторе. Голубоватые цепи гор потянулись вдали, увенчанные на вершине снегом. По равнине струились и бежали со всех сторон ручьи, бурлил иногда поток с белой пеной, кидаясь к Марице. Почва была мягкая, влажная, местами на ней еще лежал снег, но в холодном ветре уже чувствовались по временам теплые течения воздуха. Природа находилась в том переходном состоянии от зимы к весне, в каком бывает в России пора таяния снега. На небе, по утрам и к вечеру, нежные краски; деревья еще голые, но с сизоватым отливом; повсюду шум воды, серая топкая земля; в местах, прикрытых тенью, затверделый снег.

Неприятеля уже не было более перед нами, но во всю длину дороги не покидила нас еще свежие следы войны, картины одна ужаснее другой; непрерывные картины бедствий и разорения сопровождали нас на 150 с лишком верст пути от Филиппополя до Адрианополя. На этот раз то были не картины поля сражения, к которому невольно привык уже глаз, и чувство притупилось. Тут на дороге и по сторонам ее лежали на каждом шагу яркие свидетели иного, более разнообразного страдания.

Настоящая война замечательна в особенности поголовным исчезновением с лица Болгарии мусульманского населения, которое бежало отовсюду, куда только приближались русские войска. Сознание того, что пришел конец господству мусульман на Балканском полуострове, или же чувство виновности в злодеяниях прошлого года и страх мести болгар руководили населением Турции? Но грозная судьба стряслась над Востоком в настоящую минуту, судьба, которой мы были только посторонними зрителями. Мы пришли в Болгарию воевать с турецким войском и застали выселение целого народа. Пока еще длилась война и турки задерживали у Плевны наступательное движение русской армии, жители городов и деревень выселялись постепенно, имея время собраться в путь, отобрать вооруженной рукой у болгар все, что им было нужно на дорогу, и подвигаться не спеша на юг. Но когда, после падения Плевны, военные события последовали одно за другим с неожиданной неимоверной быстротой, когда Гурко с одной стороны в шесть дней из-под Софии очутился у Филиппополя, а Скобелев с другой быстро шел прямо на Адрианополь, все не успевшее уйти мирное население, собравшееся массами в Филиппополе и по дороге к Адрианополю, было застигнуто этими событиями врасплох. Более или менее правильное выселение превратилось внезапно в паническое беспорядочное бегство. Следы этого бегства мы увидели впервые по выходе из Филиппополя по пути к Адрианополю. Весь этот путь буквально усеян трупами стариков, женщин, грудных детей, падалью буйволов, волов, собак и лошадей, тысячами брошенных телег, грудами всякого рода имущества. Мы двигались целые часы по шоссе по затоптанным в грязь коврам, одеялам, подушкам; копыта наших лошадей то и дело натыкались на трупы то старика-мусульманина с чалмой на голове, с седой бородой, обрамлявшей благообразное худое лицо с патриархальным видом, то на труп женщины, лежащей ничком, закутавшейся в разноцветные ткани, то на труп младенца в одной рубашечке. Близ Хаскиой в одном месте картина этого бедствия приняла грандиозные размеры. Тут все валявшееся на земле можно было считать тысячами. Все пространство, доступное взору, было усыпано пестрыми красками, сливавшимися в один сероватый оттенок. Словно сама земля тут взошла каким-то особым посевом.

По рассказам, этот громадный обоз, голова которого находилась в Константинополе, а хвост только еще выходил из Филиппополя, двигался по шоссе под присмотром небольшого числа черкесов и нескольких рот турецкой пехоты. Наша кавалерия, державшая разъезды уже с 4 января за Филиппополем, натолкнулась на этот обоз и своим появлением в тылу у него и по сторонам довершила тот панический страх, с которым стремились мусульмане к Константинополю. Завидев русскую кавалерию, часть переселенцев бросилась от обоза бежать в горы и рассыпалась по равнине; женщины кидали своих детей, чтоб облегчить собственное бегство; другая часть переселенцев осталась при обозе. Черкесы и турецкая пехота открыли огонь по нашей кавалерии; вооруженные мусульмане также приняли участие в перестрелке. Наша кавалерия, в свою очередь, отвечала на огонь черкесов и турок. Завязалось дело у обоза, кончившееся поспешным бегством черкесов, турецкой пехоты и всех способных бежать переселенцев. Но в этом деле много мусульман – мужчин, женщин и детей было ранено и убито; потери нашей кавалерии простирались до 40 человек. В обозе остались, кроме того, слабые, больные, старики и грудные дети, не способные двигаться. Ночи 4 и 5 января были холодные, морозные, и множество этих переселенцев, оставшихся по слабости и болезни на дороге среди разломанных телег и убитых волов, закоченели у обоза или умерли от голода. Этим и объясняется та масса трупов, которую мы видели на нашем пути от Филиппополя к Адрианополю. Кроме того, почти одновременно с появлением нашей кавалерии за Филиппополем показались у Германлы первые всадники авангарда генерала Скобелева, и тот же самый обоз был застигнут на другом конце паническим страхом и брошен переселенцами, бежавшими в разные стороны.

Как бы то ни было, одна и та же раздражающая картина смерти и разорения тянулась непрерывно на 150 верст пути, и чем далее продвигались мы к Адрианополю, тем живее и ярче становились следы той неумолимой судьбы, которая обрушилась ныне на мусульманское население. Стали попадаться на пути между мертвыми и живые еще переселенцы, отставшие от своих семейств. Вот женщина, крепко обвившая руками телеграфный столб и плотно прижавшаяся к нему, она еще дышит. Мы предлагаем ей хлеба и вина. Она напрягает последние силы, чтобы спрятать поглубже в фату свое лицо, и с усилием отрывает руку от столба, чтоб отмахнуться от нашего хлеба и вина. Она всецело отдалась судьбе и к завтрему умрет от голода или закоченеет в ночь у телеграфного столба. Там, далее, мы видим среди трупов, разломанных телег, лошадиной падали мальчугана лет трех или четырех. Он сидит одиноко, поджав ноги, и наклонился над остатками потухающего костра; тут же около костра валяется труп старика в чалме; тощая собака обнюхивает труп. Казак-кубанец подъезжает к мальчугану и, не спрашивая его согласия, берет его к себе на седло, завертывает в бурку от холода и продолжает путь. Наши казаки подобрали много брошенных на дороге малых детей. Принц Ольденбургский нагрузил санитарные фуры и обозы своей бригады сотней подобранных на пути старцев, детей и женщин. Но эти голодные и умирающие на дороге мусульмане сами ни единым знаком, ни единым взглядом не молят о помощи и не ищут сострадания. Вчера они были тут господами, сегодня устилают здесь путь своими трупами, но спокойно, без ропота отдаются они постигающему их року.

Мы видим по временам партии болгар, шныряющих между разломанными телегами. Болгары роются в брошенном турецком имуществе, выбирают себе годные куски; тащат одеяла, посуду, одежды и навьючивают этим добром волов и лошадей, увозят уцелевшие телеги. Минутами нас возмущает эта картина. Мы подъезжаем к болгарам с угрозой, приказываем бросить награбленные вещи. Но болгарин, всегда застенчивый и пугливый, обнаруживает внезапно энергию, уверенность.

– То мое! – отвечает он твердо на наше приказание. – То отняли у меня турки.

Еще далее по дороге попадаются целые группы еле передвигающих ноги старцев, женщин с грудными детьми за спиной; они делают пять шагов вперед и присаживаются в изнеможении на землю. Еще далее группы становятся многочисленнее: все восточные типы, пестрые цвета, все усталые, убитые лица. Разбежавшись в первую минуту нашего появления за Филиппополем, они мало-помалу собираются снова близ Адрианополя и выходят на дорогу, чтобы продолжать свой путь на Истамбул. За Германлы мы нагоняем уже целый движущийся обоз: арбы и телеги скрипят, в них лежат больные и слабые, остальные идут по бокам пешком; женщины отворачиваются от нас, прячут свои лица в фату или просто обращаются к нам спиной. Чем дальше, тем обоз становится многочисленнее: арбы двигаются по четыре, пять и шесть рядов подряд, народа идут массы, словно река, колыхающаяся разноцветными, пестрыми волнами. Эта река течет, не обращая на нас внимания, занятая лишь своим собственным течением, не смешиваясь с нами, не обращаясь к нам. Это – переселение народа, нечаянно застигнутое нами. Оно продолжает на глазах у нас свое отдельное течение. Его волны уже нахлынули в Константинополь. Дальнейший их путь еще неизвестен. Мы застали на своей дороге только следы этого отлива мусульманского мира из его прежнего ложа.

Гурко прибыл 12 января в Германлы, где остановился на ночлег. От Филиппополя до Германлы турки сожгли все мосты на железной дороге, и поезда могут двигаться к Адрианополю, только начиная с Германлы. На станции железной дороги оказалось несколько вагонов и локомотивов, и 13-го Гурко продолжал путь к Адрианополю по железной дороге. После многих дней, проведенных на просторе, и непрерывной верховой езды, вагон кажется нам тесным и душным ящиком, в котором нас заперли на несколько часов. Из окон вагона мы видим с одной стороны холмистую местность, переходящую вдали в высокие горы, с другой тянется влажная низменность, поросшая рощами кипарисовых деревьев. По ней шумит Марица зеленоватыми волнами, то пропадая за деревьями, то вновь выходя на простор. День стоит солнечный, теплый. На всем лежит золотистый блеск. Мелькают на шоссе фуры, зарядные ящики, орудия, обозы, казачьи сотни, солдаты, идущие в колоннах поротно, побатальонно, с ружьями на плечах, словно движутся правильные серые квадраты, ощетинившиеся тысячами штыков. У полотна железной дороги течет все та же тесно сплоченная пестрая масса переселенцев. Вот промелькнули грозные укрепления, возведенные турками на естественных и искусственно насыпанных холмах. Раздаются звуки военной музыки, барабанный бой. Почетный караул на станции отдает честь подъезжающему генералу Гурко. Поезд остановился.

Генерал Скобелев встречает Гурко на станции, они обмениваются приветствием, и мы направляемся все через минуту верхом в город. До города три-четыре версты. Мечеть «Султан Селим» высится своими четырьмя минаретами и подавляет своей громадой остальные постройки. Вот и узкие улицы, и дома с навесами. Толпа любопытных смешанной национальности: греков, болгар, армян, евреев, несколько турок, наполняет улицы, раздвигается и теснится, чтобы дать дорогу. Из окон выглядывают женщины. Все смотрят на Гурко. «Гурко, Гурко», – слышится постоянно в толпе. Гурко останавливается на минуту, чтобы выслушать приветствие и короткую молитву, произносимую то болгарским епископом, то армянским, то еврейским раввином, наконец греческим митрополитом Дионисием. Этот Дионисий, известный турокофил, благословивший не так давно турецкие войска, шедшие на войну с Сербией, теперь благословляет нас.

Адрианополь был занят отрядом генерала Скобелева без выстрела, хотя турки и приготовили вокруг Адрианополя 72 укрепленные позиции для встречи русских перекрестным огнем. Эти позиции были рассчитаны на помещение в них стапятидесятитысячной армии, но армия эта, как известно, не дошла до Адрианополя. Часть ее положила оружие на Шипке, часть уничтожил Гурко у Филиппополя. Небольшой гарнизон Адрианополя в шесть тысяч солдат покинул город 6 января, едва только услыхал о поражении Веселя и Сулейман-паши. Вали адрианопольский Джемиль-паша со всеми гражданскими властями уехал в Константинополь тоже 6 января вечером. Гарнизон и власти скрылись из Адрианополя до того поспешно, что бросили на станции железной дороги 26 орудий, воображая, что русские уже близко и что орудия не поспеют увезти. По отъезде властей город остался на попечении иностранных консулов. В городе началась тревога. Никто из жителей не проводил ночи спокойно у себя дома. Хотя пять шестых мусульманского населения и покинули Адрианополь, в городе еще оставались вооруженные мусульмане; множество переселенцев проходили мимо города, могли ворваться в город черкесы и башибузуки. Джемиль-паша оставил, по требованию консулов, 72 солдата для охранения Адрианополя. Эти солдаты держали патрули в городе, но их было слишком мало. Жители вооружались сами и проводили тревожные часы в страхе возможного нашествия башибузуков или черкесов. Русских они ждали с нетерпением и решили выслать депутацию навстречу русским. Депутация эта дошла до местечка Мустафа-Паша, куда вступала в то время кавалерия под начальством генерала Скобелева. Депутация поднесла Струкову хлеб-соль и ключи, как символ сдачи Адрианополя, и просила Струкова поспешить занятием города, – это было 8 января. 10-го вошел в город Скобелев; 13-го приехал Гурко.

14 января в Адрианополь прибыл его высочество великий князь главнокомандующий и совершил свое вступление в древнейшую столицу Турции. Станция железной дороги разукрашена флагами. Блестящие мундиры военных теснятся на платформе. Великий князь выходит из вагона, здоровается, обнимает Гурко и Нагловского. Говорит тому и другому приветственные слова. Садится верхом. По всей дороге шпалерами выстроены войска. Ура гремит и перекатывается по всей линии войск, сливаясь с барабанным боем и звуками военной музыки. В воздухе стоит целый хор оглушающих звуков ура, барабанный бой и музыка сопровождают великого князя всю дорогу до города. У входа в город воздвигнута триумфальная арка из мирта и лавра, на ее верху, окаймленный лавровым венком, портрет государя императора. Развеваются хоругви, блестят иконы и кресты, ризы духовенства. Звучит церковное пение. Женщины поднимают на руках детей, протягивающих маленькими ручонками букеты цветов победителю. Улицы Адрианополя затоплены народом. Балконы и окна домов разукрашены флагами, переполнены женщинами. Оттуда сыплется целый дождь зеленых веток лавра и мирта. Красивая стройная фигура великого князя двигается одна впереди, над шумящей и гудящей толпой. За великим князем плотным строем подвигаются блестящие мундиры военных среди тесно столпившихся по сторонам красных фесок, тюрбанов, восточных лиц тысяч народа, махающего платками, шапками, кричащего приветствия каждый на своем языке.

Адрианополь,

16 января 1878 г.