Преданность Родине
Продолжалась глубокая осень 2008 года, неприветливая пора, время длинных ночей, когда я начала искать его в Интернете. Искала и не находила. Ничего о нем там не было, абсолютно. Жил человек, писал прекрасные светлые стихи, издавался, мы его знали-читали, и вот пропал…
Никакие мои ухищрения к успеху не приводили, никакие запросы и поиски не выбрасывали нужного материала. Ни Союз писателей, ни журналы, ни издательства еще не давали полной информации о себе, все было обозначено так скупо, что даже не верится, как это могло быть еще так недавно. Но хоть телефоны указывали. И я по ним звонила, но безуспешно…
В отчаянии я вышла на сайт «Литературной газеты», нашла электронный адрес, написала письмо с изложением просьбы — ищу, мол, телефон Владимира Ивановича Фирсова, хочу поблагодарить его за участие в моей жизни, помогите. И через день мне прислали его домашний телефон. Господи, есть же еще нормальные люди на свете!
Спасибо вам, мои дорогие нормальные люди, мои братья по мировоззрению, моя духовная родня!
А началось все давно… еще в 1964 году.
***
Сентябрь, начало учебного года, мой выпускной 11-й класс. Парту я снова делила с Раей Иващенко, подругой, влившейся к нам в 9-м классе. И не просто так, а пришедшей после долгой восьмилетней болезни, после нахождения по больницам-санаториям, после неподвижного лежания в гипсе, без нормального обучения и общения со сверстниками. Естественно, такое долгое лечение проходило не в сельской больнице, а в городской, где любое окружение говорило только на русском языке. Рая знала его, этот изысканный и остающийся немного выше нас, лучащийся прекрасными бликами язык, владела им, говорила на нем в быту и поначалу на нем отвечала уроки. Это делало ее дополнительно ко всему остальному не похожей на нас.
Естественно, не имея возможности посещать нормальную школу, набираясь знаний посредством самообразования под руководством приходящих консультантов, Рая мало и плохо разбиралась в предметах. Третий год она училась так себе — с безуспешной прилежностью. Особенно ей не давались точные науки, с геометрией во главе. Будучи не без хитрости, она клонила и перегибала палку в свою сторону и для этого напирала на знание литературы и в частности стихов, чем пыталась пленить и нас, сельскую ребятню, и одинокую учительницу русской литературы, тающую от поэзии, и даже блеснуть со сцены на праздничных концертах. Самым удачным итогом этой ее задумки оказалось влияние на учительницу, которая с сердечной искренностью закрепила за Раей славу любительницы литературы, странноватой девочки с гуманитарными наклонностями. Рае с охапкой сознательных усилий приходилось поддерживать этот имидж. Кажется, она вошла в роль и даже мальчишкам иногда нашептывала по паре волнительных строк из расхожей любовной лирики.
Честно сказать, к тому времени я любила поэзию, даже понимала ее, но, как говорят теперь, относилась к ней без фанатизма. А значит, не коллекционировала понравившееся, мало знала помимо школьной программы, почти не знала известных поэтов, не собирала сборники, не делала записей. Я уже тяжело переболела Пушкиным и относилась с прохладцей к любым переизбыткам и пристрастиям. Но беды свои знала только я. Для остальных же оставалась той, что знала наизусть почти всего «Евгения Онегина», и эта история наложила на меня печать отрешенной интеллектуалки со стихами в мозгах, как блажью, окутанной флером романтики и лирики. Именно блажью — потому что, по единодушному мнению учителей, основная моя одаренность сосредотачивалось на математике и разбрасываться мне не стоило. Мне было все равно кем слыть: любительницей стихов с математическим умом или лириком со знанием логики и формул — в обоих мирах мне было комфортно.
На одном из уроков Рая толкнула меня в левый бок, призывая отвлечься, и молча показала книгу, покоящуюся в лежащих на коленях руках. «Владимир Фирсов. Преданность» — прочитала я на твердой крышке светлого матерчатого переплета.
Оформление книги было скромное и лаконичное, но в двух его пятиконечных звездах с пересекающимися трассами, выделенных красным цветом, скрывалось многое. Мной лично в том прочитывались патриотичность, мужество, праведная борьба и любовь, яркая-яркая и сокровенность двух живых сердец, из плоти и крови. Конечно, это были стихи.
Я потянулась, чтобы раскрыть книжицу и увидеть текст, но Рая оттолкнула мою руку, отвернула верхнюю крышку и показала на форзац, где косо обозначилась дарственная надпись. Не помню ее дословно, но из нее следовало, что книгу эту дарит Раисе ее преданный воздыхатель Леонид Замримуха. И подпись с датой. Ого! Во-первых, дата стояла летняя, значит, каникулярная, когда и Рая и Леонид гуляли по оврагам своего удаленного от поселений хуторка и предавались нежностям. Во-вторых, Леонид — он окончил нашу школу несколько лет назад и сейчас был студентом выпускного курса механико-математического факультета Днепропетровского университета. Ему понравилась Рая?! То, что он Рае понравился, это было естественно, он же умный. А вот, что Рая ему, такая далекая по духу и складу его ума… Это было странно. Да и сама Рая, видимо, этому удивлялась, потому что откровенно гордилась возникшими симпатиями и подарком как их доказательством.
Конечно, это оказались стихи. Да какие!
Я тут же, на уроке, воткнулась в них и не могла оторваться. Завороженно читала:
……………………
И сквозит
В неприкрытые двери
Августовская звездная тишь.
Звезды падают в рожь.
И сосна
Ловит поздние тихие звуки.
……………………
А потом еще:
Крыло зари
Смахнуло темноту.
И небо стало чище и яснее…
И следующее:
Прохладный запах розовой сирени
Уводит в мир, далекий от стихов…
Я прислонюсь
К теплу твоих коленей
И не проснусь
До первых петухов.
Рая, видя бросаемые на нашу парту взгляды учителя, пыталась забрать у меня сборник стихов. А я как раз дошла до строк:
……………………
И еще немало будет пройдено,
Коль зовут в грядущее пути.
Но святей и чище чувства Родины
Людям никогда не обрести.
С этим чувством человек рождается,
С ним живет и умирает с ним.
Все пройдет, а Родина —
Останется,
Если мы то чувство сохраним.
и уже ни в какую не хотела расставаться с этим поэтом.
Скользнув еще раз глазами по строкам:
Боль России со мною…
Не беда, что сейчас
Журавли далеко улетели
От нас — возвратятся весною,
я отдала сборник его владелице, взяв с нее слово, дать мне его на перемене. Она обещала.
Наверное, и домой она мне его дала, но ненадолго. Вот помнится стойко, что она боялась потерять его, но все равно у меня оказались переписанными некоторые стихи оттуда.
Закончился этот учебный год, и я сама стала студенткой того же факультета, на котором учился Леонид Замримуха, только его уже в стенах университета не было — он уехал в Дубну, что за Москвой, получив распределение в один из закрытых конструкторских бюро. Так до сих пор там и работает.
Попав в город, я первым делом протоптала дорожку в книжный магазин, а там ни одной книги любимого поэта не пропускала. Есть у меня:
«Библиотечка избранной лирики» (издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1967), подаренный будущим мужем с надписью дорогим почерком: «Любе Николенко, 16.10.67 г.»;
«Два солнца» (с предисл. Василия Фёдорова, «Художественная литература», 1973);
«Солнечные колодцы» («Московский рабочий», 1969) с моей надписью: «Юра приедет из Сибири через день. Жду! 30.08.1969 г.». Кстати, мы поженились в этом же году, причем 26 апреля — на день рождения Владимира Ивановича. Так совпало, но совпадения — штука мистическая… И наши отношения с мужем до сих пор окутаны флером первых стихов Владимира Ивановича о любви. И так уже и пребудут с нами до конца и «прохладный запах розовой сирени», и «августовская звездная тишь», и крыло зари, что смахнуло темноту, и многое-многое другое, открытое им и переданное людям…
Навсегда воспитал во мне этот удивительный поэт свои ценности, словно передал в наследство преданность дорогому и высокому: пронзительную и растущую с годами нежность к избраннику, верную любовь к родителям, неизменную приверженность Родине. Это ему я благодарна за то, что не погрязла в быту, что горизонты моих интересов распахнуты во все стороны, что на все вопросы есть у меня свое мнение, за которое приходилось страдать и быть преследуемой черными силами. Тяжело мне жилось с таким мировоззрением, но без этого я не стала бы человеком и гражданином, не полюбила бы людей и мир наш сложный, не поняла бы Бога.
Он очень просто говорил о высших ценностях:
Вечно будет с тобой
Земля, на которой ты вырос.
…………………………
Русь!
Великая боль
Мне скрутила тяжелые руки.
Я сливаюсь с тобой,
Принимаю несметные муки.
Сколько бед за спиной,
Что сумел я с тобою осилить!
Русь!
Ты стала страной,
Стала вечно великой Россией.
Но простота эта словно вступила в резонанс с вибрацией клеток, с ритмом сердца, и внесла в плоть мою навсегда понимание вечных истин, неистребимое стремление к прекрасному, рожденному духом человеческим.
Стихи Владимира Фирсова можно цитировать без конца…
***
Узнав его еще в школьные годы, я уже не забывала о нем. Так и прошел он и его стихи в затертых, зачитанных сборниках со мной по всем дорогам, по переменчивым судьбам, по разным квартирам, где мне довелось живать. Нет-нет, да и возьму один из сборников, чтобы почитать перед сном, вспомнить юность рассветную, когда встретила своего Юрочку, когда засыпала его этими строками, а потом еще читала и Василия Федорова, и Ольгу Фокину, и Светлану Кузнецову…
И такое однажды нахлынуло на меня настроение… Подумалось, вот ведь где-то живет человек, так безмерно много сделавший для меня, по сути — сделавший меня всю: с судьбой, с любовью и профессией, — и не знает о том, как я ему благодарна и как высоко ценю его. Разве это справедливо? И без меня никто ему этого не скажет. А ему было бы интересно, даже полезно узнать и убедиться, что не зря он жил на земле, мучился и творил, что есть люди, впитавшие в себя каждую написанную им строку, его неистовую нежность к любимой, его исступленную верность Родине своей. Есть люди с отлаженной им душой, такая близкая его родня во всем человеческом, высшая родня, о которой все время говорил Христос. Это бы поддержало его, наверное.
Тогда я и начала его искать в Интернете. И нашла его телефон.
Выбрав время, настроилась на торжественный лад и позвонила.
Трубку взяла женщина, жена, наверное. Я представилась, мол, читатель-почитатель с младых ногтей, воспитавшаяся на стихах Владимира Ивановича, на его нравственности, на склоне лет хочу поблагодарить его за это.
— Сейчас я позову его, — сказала она заметно взволновавшимся голосом, — он тут приболел.
В трубке послышались медленные шаги, дыхание. Откликнулся голос… явно надломленный болезнью, сиплый, стишенный. Я поздоровалась и назвала себя, свой адрес, кем работала. Затем продолжила:
— Только не волнуйтесь, дорогой Владимир Иванович, мой звонок из приятных. Я хочу поблагодарить вас за добрый след в моей жизни. Можно сказать несколько фраз?
— Ой подождите, — перебил меня Владимир Иванович, — я сына позову, пусть и он послушает, — и, отвернувшись от трубки, закричал: — Николай, Коля, иди послушай, что о твоем отце скажут! — Кажется, он и жену позвал, затем через минуту спросил в трубку: — Вы тут?
— Конечно.
— Теперь мы вас слушаем.
И я начала говорить о том, как ко мне впервые попал его сборник «Преданность», как я очаровалась и прониклась стихами из него, очень близкими мне. С тех пор его, Владимира Ивановича, одухотворенное слово вошло в мою душу навсегда. Я следила за его творческом. И где бы ни была, первым делом мчалась в книжные магазины искать его новые сборники. Они есть у меня почти все. Многие стихи я знаю наизусть. Под их влиянием я сформировалась как человек своей земли. Этические установки любимого поэта определяли мои приоритеты, направляли меня, руководили поступками, учили быть настойчивой и последовательной, вдохновляли в радости, поддерживали в печалях. Я вкратце поведала о себе, подчеркнув, что в любых трудностях со мной оставался его лирический голос, возвращая меня в юность, мир его стихов, где я снова обретала силы.
Такое только и можно сказать по телефону, потому что в глаза не принято. Говорила коротко и четко, только по существу. Призналась, что читала его стихи своему соученику, за которого потом вышла замуж. Рассказала, кем стал мой муж, каких высот достиг, какой он замечательный. И снова подчеркивала, что, хоть мы математики, люди точных наук, но в наших отношениях вот уже без малого полвека живет дух его пронзительной любви и преданности, потому что мы созданы его мировоззрением. Мы — его детища. И я благодарила его за такой след, оставленный в нас, за подаренное счастье. Никто не оказал на нас с мужем большего воспитательного влияния чем он, Владимир Иванович Фирсов, великий сын России, поэт. И я нашла его, чтобы он услышал от меня лично слова признательности.
Мои слова были просты и искренни, теплы и приятны — я это знаю, ведь я говорила сердцем, причем уже мудрым сердцем, всему знающим цену. И говорила так, как можно сказать лишь однажды, в конце жизни.
— Мне кажется, я заболталась и вы устали слушать, а я вам этого не хочу, — сказала я в конце. — Я желаю вам здоровья, много-много.
Конечно, я уже поняла, какая болезнь с ним приключилась, и радовалась, что провидение надоумило меня позвонить ему, потому что знала по опыту с отцом, как дорого в этот период доброе подбадривающее слово, как требуется живое человеческое участие.
— Как приятны ваши слова, — сказал Владимир Иванович. — Мне они как эликсир. Я два дня как приехал домой после операции на почках, — и я в ответ снова говорила подбадривающие слова и слова благодарности. Но он спешил сказать свое: — Вы еще работаете?
— Не очень активно, но еще встречаюсь с людьми.
— Это хорошо. А что вы читаете? — я назвала художественные журналы, интересующие меня темы и авторов, символизирующих мое понимание последних событий. Попутно с удивлением еще раз убедилась, что у него, в правильном человеке, и на пороге неотступной болезни на первом месте стоит гражданственность. Да, он пожаловался на болезнь, но тут же отбросил о ней разговоры. Еще один урок мне! Последний от него, наверное.
Как прекрасно мы понимали друг друга! Как чудно жили на одной волне! Как легко транслировали друг другу сокровенное, недосказанное, оставаясь в уверенности, что и поняты и приняты! Какая прочная нить бескровного родства связывала нас!
— Да, вижу, вы — наш человек. Читайте и поддерживайте… — он назвал несколько фамилий из уже ушедших и еще живущих писателей, вполне ожидаемые мною, — и рассказывайте другим про то, что сами поняли. Моя к вам персональная просьба такая: берегите себя, старайтесь в любой ситуации выстоять. Вы меня поняли?
— Я все поняла. Так и будет, не сомневайтесь, — сказала я. — Выздоравливайте, очень вас прошу и буду молиться за вас. Обязательно выздоравливайте!
— Еще не все, — между тем продолжил мой собеседник. — Передайте благодарность вашим родителям за такую дочь, а также поздравьте мужа с прекрасной женой. Передайте им от меня пожелания здоровья и долгих лет жизни.
Меру искренности и весомости его слов не передать — океан. Ведь он сам по масштабу был человеком, сравнимым со стихиями.
— Спасибо-спасибо, — сказала я и мы попрощались.
Так я обещала своему великому наставнику нести факел наших ценностей до конца своей жизни.
***
Много дней я прожила под впечатлением от этого разговора. Угасающий голос Владимира Ивановича звучал в моей памяти, а я не знала, как и чем можно ему помочь. К тому же не оставляло подозрение, что он страдает от одиночества, всеми брошенный и забытый. Раздумывая, я все больше убеждалась в своей правоте — это чувство и эта досада не беспочвенны. Ведь я искала Владимира Ивановича во многих местах, звонила во все колокола, вела переговоры с ответственными людьми и пыталась что-то узнать по издательствам, журналам и расплодившимся союзам писателей, и везде только пожимали плечами, будто даже не слышали о таком — нигде и никто не мог мне сказать, как он поживает, где находится. Все, образно говоря, недоумевали, будто я спрашиваю о прошлогоднем снеге. В лучшем случае невнятно припоминали, что был такой, но давно отошел от дел и уехал куда-то то ли в пригород, то ли в подмосковный городок, где сотрудничает с каким-то второсортным журналом. В этих словах чудились спесь, высокомерие, столичное чванство, во всем отношении к Владимиру Ивановичу улавливалось что-то обидное и недостойное его.
Казалось, что вокруг имени Фирсова Владимира Ивановича, еще в начале своего творческого пути избравшего историко-патриотическую тематику, примкнувшего к эстетике писателей-деревенщиков{1}, продолжавших в искусстве линию Федора Михайловича Достоевского, теперь, во время засилья в культуре идеологических противников этого русского гения, образовался молчаливый заговор, с целью покончить с ним. Тогда логично и не удивительно, что никакого упоминания о Владимире Ивановиче в Интернете вообще не существовало. На мои запросы о нем Яндекс и Гугл только шипели и тоннами выплевывали какой-то злобный мусор.
Поразмыслив, я поняла, что надо делать — надо написать Президенту России!
Момент был подходящий — на этот пост недавно вступил Дмитрий Медведев, уже успев на нем обвыкнуться, но еще не закиснуть. Он обязательно должен был отозваться на мое письмо, я верила в это.
И я написала. Просила не о себе, так что делала это легко.
Изложила все о Владимире Ивановиче — какие он прекрасные патриотические стихи писал, как много сделал для воспитания подрастающего поколения, как обогатил нашу память прошлым, как раскрывал значение нашей победы в Великой Отечественной войне, как учил любить свой край и дорогих людей. Помню закончила приблизительно так: «За строки, им написанные: ?Русь под игом была, но Россия под игом не будет” — ему можно дать премию. Но сейчас он в беде и нуждается в дружеском участии. И я прошу Вас уделить ему внимание и посильно помочь в выздоровлении после тяжелой болезни». Силу этого письма я видела в том, что оно было от рядового читателя и даже не из России.
Вскоре после этого мы с мужем уехали в Крым и начали подыскивать там летнюю квартиру. Мы так погрузились в это трудное дело, что потеряли счет дням и отбросили многие прежние заботы. Вернулись к ним после того, как 23 февраля 2009 года подписали договор о покупке квартиры и закрутили ее капитальный ремонт. Короче, пришли в себя где-то в конце марта и сразу же начали просматривать накопившуюся прессу.
И вот в «Литературной газете» увидели заметку со снимком поэта, там говорилось: «21 марта, во Всемирный день поэзии, комиссия по культурной, информационной и градостроительной политике общественного совета города Москвы совместно с ассоциацией ?Лермонтовское наследие” провела в зале презентаций торгового дома ?Библио-Глобус” встречу поэтов с читателями.
………………………………
Президент ассоциации ?Лермонтовское наследие” Михаил Лермонтов (полный тезка и внучатый племянник ?того самого”) вручил поэту Владимиру Фирсову международную Лермонтовскую премию в области литературы ?за плодотворную деятельность по сохранению и приумножению лермонтовского наследия”».
Ого! Не чудо ли? Настораживало то, что это награждение не было приурочено ни к какой дате в жизни награжденного, ни к какому его событию, как обычно полагалось. Создавалось впечатление, что некая благотворная сила, вникнувшая в обстоятельства Владимира Ивановича, узнавшая о его болезни и что времени ему отпущено мало, спешила вспомнить о нем всенародно и воздать почести.
Некто П. В. Бекедин пишет в Интернете: «В 1990-е голос Фирсова-поэта почти не был слышен. К его творчеству упал интерес со стороны критиков (даже тех, которые неоднократно писали о нем до конца 80-х). Перестали выходить его новые книги. Фирсов переживал весь ?перестроечный” период внутренний кризис и искал свое место в изменившемся мире».
Искал, конечно… А остальные помалкивали и усилено забывали о нем.
Между тем награждение с неба не падает. Сначала надо было какой-то первичной инстанции принять решение о награждении человека, собрать материалы, обосновать их и подать выше со своей рекомендацией.
Так кто же обратился в правительство Москвы по поводу Владимира Ивановича Фирсова? Кто из тех, кто недоуменно пожимал плечами, когда я искала его, вдруг осмелел и на одном из заседаний своей организации ни с того ни с сего вынес вопрос о его награждении поэта Фирсова В.И.? Кто мог просто так вспомнить о нем, если он уже никуда не выходил и никому не звонил, давно тяжело болел, затерявшись где-то в своем Подмосковье?
И еще одно чудо, чуть позже случившееся, уже подготовленное не наспех, а основательно.
Распоряжением Правительства Российской Федерации от 23 декабря 2009 года № 2052-р «О присуждении премий Правительства Российской Федерации 2009 года в области культуры» Фирсов Владимир Иванович был награжден премией за книгу «Стихотворения». Это условная книга — в Интернете есть материалы, которые подавались вместе с представлением на награждение. Из них видно, что речь шла просто о сумме прекрасных стихов этого поэта, которыми многие годы зачитывалась наша великая страна.
Не чудо ли, если думать, что все произошли само собой?
Конечно, не берусь однозначно рассуждать о толчке, запустившим в ход последние приятные события вокруг Владимира Ивановича Фирсова. Однако я слишком хорошо знаю эту кухню, чтобы недооценивать первый камешек, вызывающий лавину в горах. Я представляю, как письмо рядового жителя соседней страны поступило к людям, готовящим для Президента материалы по культуре, как Президентом вопрос был признан стоящим внимания, как от исполнителей президентского поручения поступил звонок в Союз писателей с требованием предоставить материалы на награждение Фирсова Владимира Ивановича и как завращались тогда остальные колеса. Уж тут вовсю усердствовали те, кто от трусости еще недавно молчал, забыл и имя великого поэта, и его творчество и его адрес и телефон.
Я благодарна Дмитрию Анатольевичу Медведеву, что он нашел время разобраться с поступившим на его адрес письмом, вник в проблему и со свойственной ему энергией и чуткостью ликвидировал несправедливость в отношении Владимира Ивановича Фирсова.
Скажу о другом, о том, какое это счастье — решиться разыскать своего главного нравственного учителя и не опоздать, и успеть сказать ему задушевные слова признательности за оказанное им влияние на тебя. Не каждому такое дано.
А также я радуюсь за Владимира Ивановича, что он успел услышать пришедшие к нему из далеких пространств, из толщи жизни слова благодарности — такие веские, не поспешные и экспансивные, а взвешенные и выдержанные в течение полувека, настоянные на времени. Я знаю, что подарила любимому поэту минуты великого удовлетворения, предоставила шанс напутствовать остающегося в жизни последователя, оставить духовный завет человеку, им воспитанному. Он спешил высказаться, а я все выслушала и запомнила. Немало достойных людей не успевают при жизни дождаться таких минут.
И о веселом.
Подошло очередное лето. К нам в гости приехал из Дубны Леонид Замримуха, тот самый, с которого началась эта история. За рулем машины уже был не он, а его старший сын Владик. Мы понимали, что видимся если не в последний раз, то в предпоследний — наш возраст больше не позволял преодолевать разделяющие дали.
Развлекая гостя, хотелось говорить не о себе, а о нашем общем, что осталось дорогим в памяти. И я рассказала о беседе с Владимиром Фирсовым. Детально рассказала — как искала его, как нашла и говорила с ним. Я полагала, что Леониду мой рассказ напомнит пору влюбленности, студенческую юность, последние летние каникулы, тихие вечера и покатые холмы вокруг Славгорода, где под луной читались прекрасные стихи. Но он бесстрастно выслушал меня и продолжал смотреть с непониманием, ожидая пояснений.
— А кто это? — спросил после паузы, которую я держала, считая, что он все же вспомнит.
— Забыл? — с последней надеждой спросила я.
— Что забыл? Я и не знал никогда. Ты ничего не путаешь?
— Это поэт. Помнишь, летом 1964 года ты подарил Раисе книгу его стихов «Преданность»?
— Ха! Не помню, конечно! Когда это было…
— Но стихи… — промямлила я. — Рая дала мне сборник только ненадолго, на день-два, так дорожила им…
— Какие стихи? — рассмеялся Леонид. — Да не читала она их!
— А ты?
— И я не читал.
Вот так все оказалось.
Так для кого покупал Леонид Замримуха сборник стихов «Преданность» поэта Владимира Фирсова? Ведь в итоге с него начинался мой путь от полей и лугов в прожитую городскую жизнь.