«Престол»

Шли через кладбище. Они подумали, что так от трамвая будет короче. Знали, что кладбище в чести: на нем хоронят партийных деятелей второго ранга, не удостоившихся места в Кремлевской стене, знаменитых московских писателей, артистов и разбившихся аэронавтов. Но надежда на ухоженные дорожки и короткий путь оказалась напрасной. Порядок на кладбище держался только местами, у особо важных могил, а так, чтобы выйти к церкви, пришлось долго пробираться среди заброшенных дореволюционных надгробий и склепов. Зрелая августовская зелень огромных деревьев, помнивших, наверное, томившуюся в монастыре царевну Софью, укрывала их от жары, доцветали верхушки иван-чая, крапива стояла в человеческий рост. «Действительно, покойное место», — попытался пошутить Александр. Татьяна его тона не поддержала: она читала имена на замшелых могилах и покосившихся памятниках. Ей казалось, что многие из них не заслуживали такого забвения. Так, шаг в шаг, он впереди, она сзади, они и вышли к церкви.

Борис Александрович в своем неизменном балахоне с серебряными пуговицами и, несмотря на жару, в сапогах сидел в кресле у церковной стены. Он явно ждал их, ведь встреча была условлена в прошлый раз, при знакомстве.

— Надя, Надя! Александр Петрович и Татьяна Борисовна пришли!

Несмотря на то, что при первой встрече они просили называть их по именам, Садовской категорически возражал:

— Молодые люди вашего воспитания и происхождения, как и мы, старшее поколение, обломки, так сказать, проклятого окружающими прошлого, должны подавать пример уважения друг к другу. Нести миссию. Спасаться, в том числе, и этим. Кругом и так одно хамство. Никаких Манек и Ванек! Только Александр Петрович и Татьяна Борисовна!

Из низкой двери жилища Садовских вышла, вытирая руки о фартук, Надежда Ивановна. Алексей сумел довольно изящно поцеловать её протянутую для пожатия руку. Она ее не отдернула, не застеснялась трудовой огрубелости своей руки. Как, очевидно, не стеснялась и своей неопрятной, местами нечиненой одежды. В лицо она гостям не смотрела, но еще в прошлый раз Демьянов заметил, что её взгляд оживает только когда к ней обращается муж, да и то на мгновение. Он знал, что жена Садовского давно и тяжело больна.

У Садовских всё уже было явно договорено, потому что после приветствий Надежда Ивановна подхватила Татьяну под руку:

— Татьяна Борисовна! Не успеваю с обедом, а одной на кухне скучно. Не составите мне компанию? А мужчины пусть пока здесь воздухом подышат, побеседуют. Не возражаете?

А сама уже увлекала Татьяну внутрь подвала их квартиры, мало чем отличавшейся, по Таниному мнению, от склепа. Только с мебелью, вещами и книгами.

— Присаживайтесь, Александр Петрович!

Медленным, трудным кивком головы Садовский указал на заранее приготовленный стул, стоящий рядом с его креслом. Говорил он хоть и негромко, но особенно и не таясь:

— Ну что, судя по их же сводкам, дела у большевиков все хуже и хуже.

— Напротив, мне кажется, в последние дни фронт начал стабилизироваться. После полутора месяцев непрерывного наступления немцы выдыхаются. Что в районе Смоленска, что под Ленинградом. Да и на Украине тоже.

— Вы что, Александр Петрович, несмотря на мою откровенность при первой встрече, всё ещё мне не доверяете, что решили заговорить словами Совинформбюро? А что касается немцев, то эта задержка — просто тактическая передышка перед решающим броском на Москву, Петербург и Киев.

Демьянов решил немного обидеться.

— Борис Александрович, я слишком много говорил о себе в прошлый раз, да еще при свидетелях, чтобы продолжать изображать советского патриота. Но у меня есть сомнения, и они не дают мне покоя. Почему вы так уверены, что приход немцев принесет нам освобождение, а не рабство, как об этом голосят большевики? Ведь мой отец погиб в войне с ними, а ту войну, помнится, тоже сначала называли отечественной, а не империалистической.

Садовской внимательно посмотрел на Демьянова, тот взгляда не отвёл. Потом улыбнулся своей скошенной улыбкой и заговорил с заметным воодушевлением:

— Уверен, что прежде чем впервые прийти сюда, вы Александр Петрович, внимательно изучали меня и моё окружение. Вы умный и осторожный человек. У меня по вашему поводу было сначала два мнения. Первым побуждением было посчитать вас чекистским агентом. Ведь как вы с вашим происхождением могли прожить на свободе все эти годы? А когда навёл справки, то понял. Вы умный человек, Александр Петрович. Ничего о себе не скрываете, на виду, среди той части богемы, которую почти не трогают, среди актёров и режиссёров синематографа, несколько легкомысленны, слегка, по средствам, кутите, играете на скачках, женились на дочери нужного кремлевскому населению доктора. Вы только не обижайтесь, такой откровенный разговор между нами был обязательно нужен, чтобы избежать недоразумений в дальнейшем. Я вас не обидел? Я прав?

— Продолжайте, Борис Александрович, я понимаю и принимаю все ваши сомнения. И своими тоже поделюсь.

— Ну и прекрасно. Отвечу вам со всей возможной искренностью и уж точно не солгу. Когда мне предложили встретиться с вами, и я стал доступными мне способами изучать вас, то большинство знакомых наших общих знакомых, а таковые нашлись: мир культурной или мнящей себя таковой Москвы очень узок, так вот, эти люди отзывались о вас как о пустейшем субъекте. Но человека, рекомендовавшего вас, я знаю тридцать лет, и я ему доверяю. Поэтому и согласился на встречу. Вы оказались именно таким, каким рекомендовал вас мой старый друг: умным, самостоятельно мыслящим человеком. Что в Совдепии, да вы и сами это знаете, большая редкость. И мне кажется, что я понял вашу игру: быть на виду, демонстрируя полную ничтожность. Для вас это оказалось успешной стратегией выживания. Но это не значит, что она будет успешной всегда. Особенно во время войны. Вы же молоды. Вас должны мобилизовать. Вы становитесь слишком заметны. Чем вы вообще сейчас заняты, извините за назойливость?

— Ну что вы, Борис Александрович, резонный вопрос. Статус у меня для советского государства странный. Я уволен по сокращению штатов. То есть безработный. Студия готовится к эвакуации. Ну а я собираюсь пойти добровольцем. Я ведь потомственный казак! И у меня есть протекция — устроюсь в кавалерию.

— Похвальное рвение.

Произнесено это было с характерной для Садовского, как уже понял Демьянов, несколько подчёркнутой иронией.

— А что касается моего способа выживания, то, наверное, вы правы. Только скажу честно — это было, скорее, бессознательное приспособление, мимикрия, чем продуманная стратегия. Просто, как говорят мои друзья актеры, я шел от себя, от своей органики, от чутья, может быть. Ну, и, наконец, мне просто везло. А вы, Борис Александрович? Не слишком ли много вокруг вас людей? Среди них, без сомнения, есть агенты НКВД. И вы ни в ком не можете быть уверены. Я ведь, например, несмотря на ваши тонкие умозаключения, тоже вполне могу им оказаться. Как отделить сохранивших веру и убеждения от тех, для кого Родина — пустой звук?

— Бог поможет Александр Петрович. Вера. Даже если вокруг меня все — агенты НКВД, значит это нужно Господу и России. Для чего — не мне судить. Тешу себя надеждой, что для урока, а не только для наказания.

Садовской с трудом трижды перекрестился, и Демьянов вслед за ним. Борис Александрович понял, что собеседник озадачен таким ответом. И это доставило ему удовольствие. Александр, снова нащупывая нужную ему нить разговора, спросил:

— А немцы — они для урока? Для наказания? Или то и другое вместе?

— Ну что ж, вот мы и вернулись к вашим сомнениям. Главное, что немцы в помощь. Своей железной метлой они выметут из России коммунизм, эту смертельную болезнь, ведущую страну к гибели. Конечно, спасая свою власть, спасая себя, большевики увлекут к гибели огромное число наших соотечественников, ибо германская военная машина страшна. Но если Сталин и его присные смогут устоять и выйдут победителями из этой войны, будет еще хуже. Тогда России точно конец. Спросите почему? Потому что остановиться они не смогут. Им тогда опять, как при Ленине и Троцком, понадобится весь мир. И заплатит за эту авантюру остатками своих сил и последними запасами веры русский народ. А авантюра неизбежно и трагично для нашей страны закончится поражением. Потому что не по Сеньке шапка — мир завоевать.

— А немцы? — на мгновение, только на мгновение Демьянову показалось, что в словах Садовского есть какая-то правда, но он не мог, не имел права сохранить в своём сердце даже воспоминание об этой лживой правде, когда немцы уже в ста километрах от Ленинграда и в трехстах — от Москвы, когда они атакуют Киев. Это было бы предательством по отношению к поколениям предков — воинов, отдававших свои жизни за то, чтобы Россия была великой и непобедимой, предательством тех, кто в эти минуты умирал на поле боя или шел на бой.

— И немцы не смогут. Ещё после той мировой войны соотношение сил в мире неумолимо изменилось. Америка — вот сила. И если немцы с японцами раздразнят её всерьез, то ни Германии, ни Японии не устоять. Рано или поздно, но немцы эту войну проиграют. Для нас главное — воспользоваться ими и избавиться от коммунизма. Пусть дойдут до Урала, до Енисея, пусть дойдут до той точки, когда остатки коммунистов сбегут или запросят нового Брестского мира.

— Но что будет с теми, кто окажется под властью немцев?

— За все на свете, дорогой Александр Петрович, нужно платить. И рано или поздно, но русский народ сполна расплатится и за 1917-й год, и за то, что покорился большевикам, что поддался их соблазну. Он уже платит четверть века, да, видно, больно грех велик, невиданной в истории платы требует. Поймите, с поражением СССР война не закончится, откроются новые фронты, а немцам как-то огромную территорию оккупированной России в руках держать будет надо. Без опоры на самих русских у них ничего не получится, какими иллюзиями они себя не тешили. А когда немцы начнут проигрывать войну американцам, вот тогда и прорастёт из этих зерен новая русская власть, но уже никогда потерпевший поражение коммунизм не станет нашим искушением. И сопротивление появится, и явятся новые Минины и Пожарские. Демьяновы, например. И новая русская армия будет, и новый царь-самодержец. Потому как, вот он главный урок, что следует выучить: Россия без самодержавия обречена. Альтернатива — кровавая диктатура и хаос. А наша задача сейчас состоит в том, чтобы первые зёрнышки посеять. И даст Бог, они прорастут. А немцы, сами того не желая, помогут нам возделать для этого почву.

Садовский замолчал и, задрав голову, высоко, как только мог, смотрел на Демьянова. Все что он сказал, было явно хорошо и давно им продумано. И Демьянов вдруг ясно понял, что этот парализованный человек действительно убеждён в реальности его плана спасения России. И как всякого фанатика, цена его не пугала.

В дверях жилища Садовских появилась Надежда Ивановна, бросила взгляд на мужа, поняла, что можно, и пригласила их к столу. Через час Александр и Татьяна откланялись. Закончив мыть посуду, Надежда Ивановна присела рядом с мужем, все время её хлопот по дому сидевшим в задумчивости, и спросила:

— Ну что ты теперь о нём скажешь?

— Не глуп и может очень нам пригодиться. А с Лубянки он, или нет — дело второе. Пусть даже оттуда. Так даже лучше. Они думают, что используют нас как пешек. Ну а мы, придет время, используем их.