Посланник

О Дмитрии Львовиче Сенявине мне удалось узнать не много. Потомку знаменитого русского адмирала в начале войны Германии с Советской Россией было пятьдесят пять. Его отец дослужился до звания генерал-лейтенанта, сам он воевал в Первую мировую и Гражданскую войну, после поражения белых эмигрировал. Имел чин полковника. В 20-е-30-е годы жил в Эфиопии, где служил императору этой страны военным советником. В христианской Эфиопии нашлось тогда место не одному русскому эмигранту. В 1935 году на Эфиопию напала фашистская Италия. Можно предположить, что не без содействия Сенявина вооружённое в основном кремневыми ружьями и копьями эфиопское ополчение оказало ожесточённое сопротивление итальянской армии. Судя по всему, именно после поражения Эфиопии в войне в 1936 году и оккупации страны итальянцами Сенявин перебрался в Европу и поступил на службу в канцелярию великого князя Кирилла Владимировича, а потом остался служить и его сыну. В начале Великой Отечественной войны вслед за арестом Графа и роспуском канцелярии великого князя Сенявин занял должность его секретаря и все годы войны был самым близким к нему человеком. Поэтому именно его Владимир Кириллович и решил послать в Россию. Правда, сколь-либо широкого выбора кандидатур у него и не было.

Тем временем операция «Монастырь» успешно развивалась. Немцы забрасывали в советский тыл своих агентов, снабжённых оружием, взрывчаткой и деньгами для организации «Престол». В соответствии с традициями, заложенными еще во времена «Треста», часть агентов арестовывалась и уничтожалась, радисты, какправило, перевербовывались для расширения радиоигры с немцами, а некоторых, познакомив с бурной деятельностью «Престола», успешно отправляли обратно, чтобы убедить противника в эффективности его поддержки монархического подполья в Москве. По-видимому, в число этих последних попал и Сенявин, благополучно вернувшийся из своей московской командировки. Для Судоплатова и его подчинённых это был великолепный шанс окончательно убедить немцев, если у них еще были сомнения, в реальности существования организации «Престол». В операции «Монастырь» Дмитрию Сенявину было суждено сыграть ту роль, которую исполнил Владимир Шульгин в операции «Трест». Учитывая, что требовалось время на его подготовку к парашютированию и обратному переходу линии фронта, на подбор для него сопровождающих агентов — ведь советских реалий полковник не знал совершенно — он не мог появиться в Москве раньше начала лета 1942 года. Тогда-то Демьянов и привел его в Новодевичий, к Садовскому.

Сопроводив гостя, Демьянов тут же ушел, деликатно ссылаясь на занятость по службе, а они, Садовской и Сенявин, проговорили весь день, ночь и раннее утро до возвращения Демьянова, задачей которого было доставить посланника великого князя к линии фронта в районе Ржева, где люди Судоплатова подготовили «окно» для его возвращения к немцам. Садовскому и Сенявину он сказал, что переход будет организован завербованными им фронтовыми офицерами, а немецкая сторона о месте перехода предупреждена.

О чем был их долгий разговор? Наверное, сначала искали общих знакомых, потом Борис Александрович расспрашивал Дмитрия Львовича о великом князе, о положении дел среди русских эмигрантов под властью немцев, о его знакомых, уехавших на Запад, о недавно умершем Ходасевиче, похоронившем Садовского еще в 1926 году. И наконец, о том, ради чего Сенявин прыгал с парашютом где-то под Малоярославцем и висел на стропах, зацепившись за верхушку березы, пока его не сняли двое сопровождавших полковника агентов. Он достал из портмоне аккуратно сложенный конверт, развернул его и поднес к глазам Садовского.

— Вот тот самый конверт, который вы хотели видеть. Вы удовлетворены, Борис Александрович?

Садовской внимательно рассмотрел конверт, попросил развернуть его тыльной стороной, также тщательно осмотрел и ее, а потом, когда Сенявин снова спрятал конверт в портмоне и замер в ожидании, ответил:

— Вполне. Почерк Николая. Правда, в подлиннике вижу впервые. Вторая половина шифра — ЗА652718. Запишите, запомните и при мне запись уничтожьте.

Они продолжили разговор после того, как Сенявин убедился, что запомнил шифр и, выйдя на улицу, сжёг его запись за ближайшей могилой.

— Могу я полюбопытствовать, Борис Александрович, откуда вам известен этот шифр?

— Резонный вопрос, Дмитрий Львович. Дело в том, что моя жена, Надежда Ивановна, в последние месяцы монархии была очень близка к Александре Федоровне. При всей колоссальной дистанции в их положении императрица видела в Наде не только слугу, но и друга. Иначе бы она не поручила ей запомнить эту комбинацию цифр и не велела бы дожидаться посланника с конвертом в случае, если империя падет. Она говорила, что само письмо получит тот, кто будет главой Императорского Дома. А крайний срок появления посланника — время накануне Рождества 1941 года. Императрица позвала её для разговора в первые часы после отречения Николая. Она велела Надежде Ивановне немедленно покинуть Царское Село, чтобы в дальнейшем ее имя не связывали с царской фамилией и она могла сохранить тайну. Только в случае, если ей будет угрожать смерть, она должна была передать тайну шифра тому человеку, которому могла без сомнения доверять. Надежда Ивановна очень больна, если вы заметили, когда я вас знакомил с ней и её сестрой, которая теперь за нами ухаживает. Вот год назад, перед самой войной, она и решилась поделиться со мной этой тайной. Я воспринял ее рассказ как знак Божий. Кстати, по-моему, тайна шифра проста и придуман он наспех. Похож на номер кредитного билета, например, «катеньки» — помните, сторублевая банкнота.

— Речь, несомненно, идет о чем-то важном. Важном как минимум для судеб династии. А ваша жена запомнила какие-нибудь подробности того разговора?

— Александра Федоровна показала ей этот конверт, надписанный хорошо знакомым Наде почерком Николая II, и сказала, что если империя падет, посланца нужно будет ждать в течение четверти века. Кроме того, она дала понять, что эту часть шифра знают еще несколько человек.

— К нам никто, кроме вас, не обращался. По крайней мере, Кирилл Владимирович ничего об этом не говорил.

— Думаю, поэтому они и страховались. Мало ли что могло произойти за двадцать пять лет с этими людьми. Тем более что на них на всех было клеймо близости к императорской семье. Позвольте и мне, Дмитрий Львович, задать один вопрос: Владимир Кириллович знает, какую дверь открывает этот ключ, этот шифр?

— Мне об этом ничего неизвестно. И это абсолютно честный ответ.

— Дай Бог, чтобы раскрытие этой тайны принесло пользу нашей несчастной Родине и святому делу восстановления монархии. Мы здесь, в России, сделаем для этого всё, что в наших силах. Передайте это великому князю.

Садовской замолчал, глядя куда-то мимо головы собеседника, ему за спину, где уже светлел прямоугольник двери, оставшейся открытой из-за жаркой июньской ночи до самого утра. Сенявину стало не по себе. Он чувствовал почти физически силу духа этого парализованного человека, который, казалось, видел не занимавшееся над Москвой утро, а само будущее. И когда он снова посмотрел на Дмитрия Львовича, в его глазах таяли слезы. Видимо, ничего хорошего в этом будущем он не усмотрел.