Вперед! Марш!

Мое воинское звание — старший лейтенант-инженер военно-морского флота. В ЛЭТИ была военная кафедра. Студентам, прошедшим морскую подготовку — месяц в Кронштадте и месяц в Лиепае, — присваивали офицерское звание.

^{Студентам, прошедшим морскую подготовку — месяц в Кронштадте и месяц в Лиепае, — присваивали офицерское звание.}

— Первая рота, слушай мою команду! Подъем!

Этот немилосердный окрик бравого старшины раздавался ежедневно ровно в шесть часов утра. “Чего орешь?! Изверг! Мы же студенты!”. А изверг, гладко выбритый, с отутюженными стрелками брюк, продолжал издевательство:

— Одеваться и заправлять койку надо за две с половиной минуты! Первая рота, слушай мою команду! Всем в койки! Раздеться догола!

На военные сборы я брал с собой аккордеон. И не зря. Не такой уж я дурак! Когда в кубрике (мы базировались в морском экипаже) объявлялась “большая приборка”, я хватал свой “Гигантилли” с одним регистром и начинал бравурным маршем подбадривать однокурсников. Драить палубу под музыку — совсем другое дело!

Средства самозащиты были заготовлены на все экстремальные случаи. Строевой подготовкой мы занимались на Якорной площади, а морскую пехоту из нас пытались сделать на Бычьем поле. Есть такое топкое место в Кронштадте. Морской пехотинец Колкер представлял собой жалкое зрелище. Карабин, противогаз, скатка (свернутая колбасой шинель), на поясе две гранаты, а на ногах “модельная обувь” — ГД (“говнодавы”). И это все при моей хлипкой комплекции! От крика старшины я постоянно вздрагиваю.

— Первая рота, слушай мою команду! Атакуем противника! Пятьсот метров бегом! — Старшина ехидно подмигивает мне. — Вперед! Марш!

Какой марш! Я могу пробежать только один шаг! Но… Голь на выдумки хитра! Быстро достаю заранее заготовленную табличку — “я убит”. Вешаю ее себе на шею и падаю в придорожный кювет.

Два наряда вне очереди значительно лучше, чем смерть на Бычьем поле.

Эта позорная страница моей воинской службы искупается другим, приятным, воспоминанием. Было это уже два года спустя, в Лиепае. Вторые наши военые сборы проходили на телеуправляемом корабле “Цель”. Это уникальное судно служило мишенью для совершенствования стрельбы крейсеров и эсминцев. Нутро “Цели” было напичкано различной автоматикой и аппаратурой дистанционного управления.

Когда после войны делили фашистский флот между союзниками, нам досталась личная яхта Адольфа Гитлера, а англичанам этот корабль-цель, бывшее название крейсер “Гессен”.

На банкете по случаю раздела флота наш адмирал запросто перепил адмирала английского. В результате англичанин поплыл домой на гитлеровской яхте (на фиг она нам нужна!), а наш заполучил крейсер.

Трюмы этой посудины были забиты пробкой и бочкотарой, чем достигалась высокая непотопляемость. “Цель” оставалась на плаву при любых пробоинах.

На стрельбах артиллеристы старались раздолбать все надстройки — рубку, трубы, мачты. Зато старпом нашего корабля имел три личных автомобиля! Он сдавал в металлолом искореженное на стрельбах железо. Десятки тонн. Природная забывчивость не позволяла ему отдавать вырученные деньги государству…

Потом в доке наваривали новую трубу, новую рубку, новые мачты. Цикл повторялся.

Корабль кишел крысами. За поимку одной крысы боцман давал одно увольнение на берег. За поимку одной поросной (беременной) крысы — два.

Самым шустрым из нас был Женя Каслов. Он ловил крысу, надувал ее и успевал добежать до боцмана:

— Разрешите обратиться! Студент… Виноват! Матрос Каслов!

— Слушаю, матрос.

— Докладываю. Только что поймал в трюме поросную крысу!

— Откуда ты знаешь, что она поросная?

— Докладываю, — продолжал придуриваться Каслов, — у нее беременный живот! Взгляните.

— Молодец, матрос. Как, напомни, твоя фамилия?

— Матрос Каслов!

— Молодец, матрос Каслов. Благодарю за службу!

— Служу Советскому…

— Отставить! — перебивал афериста бывалый служака. — Крысу за борт! А тебе два наряда вне очереди!

— За что? Товарищ…

— Отставить разговорчики! — орал боцман. — В другой раз, когда будешь надувать крысу, прилагай меньше усердия. У твоей живот больше баскетбольного мяча! Кругом! Марш!

После окончания сборов был устроен футбольный матч — сборная моряков против сборной студентов. В нашей команде были настоящие спортсмены. Перворазрядники и даже мастера спорта. Одни играли в баскетбол, другие занимались плаванием или бегом. Главное, они были атлетически подготовлены к матчу.

Моя спортивная слава ограничивалась вторым разрядом по шахматам. Но во мне жил настоящий боец и я уговорил капитана нашей команды поставить меня в нападение!

Истекало время второго тайма, а счет был прежний — 0:0.

И тут случилось чудо. Мяч, посланный сильнейшим ударом нашего защитника, стукнулся о мою голову и рикошетом отскочил в ворота команды моряков. Ура! 1:0 в нашу пользу!

Несколько минут, оставшиеся до конца матча, над футбольным полем летел призывный клич нашего капитана: “Пасуй Колкеру!”.

После окончания института (диплом я 'защитил на “пять шаров”) мы с Кимом “сыграли в ящик”. Почтовый ящик № 128. Некоторое время работали инженерами. Вернее, делали вид, что работали. Платили нам по 90 “рэ” в месяц. Мы сидели в лаборатории и писали песни.

Правды ради надо сказать, что Рыжов несколько раз ездил в командировку на Север. Там в ледовых пустынях испытывалась продукция нашего сверхсекретного НИИ. Не уверен, что Ким Иванович внес крупный вклад в обороноспособность нашей державы, но облитерирующий эндартериит он там заработал. Страшная, неизлечимая болезнь. Беда! В 1964 году Киму ампутировали правую ногу.

…Когда входил завлаб, я стремительно совал паяльник в канифоль, а Кимуля начинал на своем рабочем столе закручивать огромный шуруп. Так мы демонстрировали наш трудовой порыв!

Иногда в лабораторию вваливалась группа пьяных до потери пульса военпредов. Целый день они в соседнем помещении “забивали козла” и пили за могущество отечественного военно-морского флота.

— Требуем предъявить готовую продукцию! — произносил какой-нибудь капитан первого ранга. — Однако штормит!

Великих тружеников качало, как в девятибалльный шторм.

^{Великих тружеников качало, как в девятибальный шторм.}

Мы предъявляли. Они принимали. Ах, если бы эта продукция, проходившая под грифом “Совершенно секретно. Особая папка”, еще и работала!

Дни моей инженерной деятельности совпали по времени с настойчивым ухаживанием за будущей женой — Марией Леонидовной Пахоменко. Какая уж туг работа!

Мне повезло. В те времена была номерковая система. Если твой рабочий номерок висит на табельной доске, значит, ты служишь отечеству справно!

Я имел дубликат своего номерка. Если вместо работы я бежал на свидание с любимой, то Рыжов, придя на службу, вешал два номерка — свой и мой. Что касается его отношений со строгой табельщицей… Ну ладно, об этом позже.

Не обнаружив Колкера на рабочем месте, завлаб выказывал свое возмущение:

— А где же Колкер? Не вижу его целый день!

— Только что был здесь! — гудела вся лаборатория, театрально возмущаясь недоверием начальства. — Вероятно, поднялся в спецбиблиотеку!

— Странно. Я только что оттуда! — не унимался завлаб.

— Вспомнил! — вступал в разговор Кимуха. — Колкера вызвали в экспериментальный цех, в другой корпус.

Но однажды я сгорел.

После бессонной ночи (нет-нет, вы подумали не о том — Нева, разведенные мосты) я пришел на работу. Уткнулся носом в резиновый тубус осциллографа (это такая штуковина, вроде огромного, телевизора) и уснул. Незаметно подкрался завлаб. Разбудил меня и немедля предложил написать заявление “по собственному желанию”.

В целях экономии бумаги я предложил Рыжову сделать это одновременно. В заявлении значилось:

Заведующему лабораторией № 1 лабораторно-исследовательского отдела НИИ п/я 128 тов. Ходорову В. Я.

Заявление

Согласно с Вашим желанием просим уволить нас по собственному желанию.

Колкер. Рыжов.