Письмо восемнадцатое
О японце Тарацуки и его любви к Маше. О горестном сходстве людей всех цветов. О Фузияме. В конце письма — упрек.
Я очень сентиментален, Аля. Это потому, что я живу всерьез. Может быть, весь мир сентиментален. Тот мир, адрес которого я знаю. Он не танцует фокстрота.
Был у меня в России в 1913 году ученик, японец. Фамилия его была Тарацуки.
Служил он секретарем в японском посольстве.
А в квартире, где он жил, была горничная Маша из города Сольцы. В Машу влюблялись — дворники, жильцы, почтальон, солдаты.
А ей ничего не было надо. У нее уже была в Сольцах дочка шести лет, которая звала маму дурой.
В комнате Тарацуки было тепло. Я часто сидел рядом с ним и читал ему Толстого.
Всегда читал слишком быстро.
Лицо Тарацуки и мое лицо отражались в зеркале, висящем на стене.
У меня лицо все время меняется, его лицо было неподвижно, как будто оно было покрыто не кожей, а скорлупой.
Мне казалось, что из нас двоих — человек, вероятно, только один.
Его мир был для меня без адреса.
Тарацуки влюбился в Машу. Она смеялась, взвизгивала, когда рассказывала об этом.
Он провожал ее, когда она гуляла с белой собачкой. Тарацуки любил ее 1914, 1915, 1916, 1917, 1918 год.
Пять лет.
Раз он пришел к Маше и сказал ей:
— Послушай, Маша. У меня есть бабушка, она живет на большой горе Фузияме, в саду. Она очень знатная и любит меня, и еще бегает в том саду любимая белая обезьяна.
(Не удивляйтесь стилю Тарацуки — это ведь я учил его русскому языку.)
— Недавно белая обезьяна убежала от бабушки.
Бабушка писала мне об этом.
А я ответил, что люблю девушку по имени Маша и прошу разрешения на брак. Я хотел, чтобы ты была принята в семье.
Бабушка ответила, что обезьяна уже вернулась, что она очень рада и согласна на брак.
Но Маше было очень смешно, что у Тарацуки есть желтая бабушка на Фузияме.
Она смеялась и ничего не хотела.
Потом наступила революция.
Тарацуки разыскал Машу, которая была без места, и стал снова просить ее:
— Маша, здесь ничего не понимают. Это не пройдет так, здесь будет много крови.
Едем ко мне в Японию.
Революция продолжалась.
Тарацуки позвал Машу в посольство. Вещи в посольстве упаковывались. Маша пошла.
Там их принял посол и торопливо сказал:
— Барышня, вы не понимаете, что делаете, — ваш жених богатый и знатный человек, его бабушка согласна.
Подумайте, не упускайте счастья.
Маша не ответила ничего.
А когда они вышли на улицу, то она ответила своему японцу: «Я никуда не поеду» — и поцеловала его в стриженую голову.
Тарацуки явился к ней еще раз. Он был очень грустен. Он говорил:
— Милая Маша. Если ты не едешь, то подари мне маленькую белую собачку, с которой гуляешь.
Так как был голод и собаку уже нечем было кормить, то Маша ее подарила.
Последнее письмо Тарацуки было из Владивостока. Вот что было в письме:
«Я привез сюда твою собаку и скоро поеду с ней дальше, у вас будет очень тяжело для тебя, я жду ответа, напиши, и я приеду за тобой».
Но едва успело дойти письмо, как железная дорога порвалась в сотнях мест.
А Маша все равно не ответила бы. Она осталась.
Ее по-прежнему любили все. Революции она не боялась, потому что у нее не было знатной желтой бабушки.
Она работает сейчас на заводе «Военно-санитарных заготовлений», — кажется, так.
Когда она вспоминает японца, то жалеет его.
Ее все любят. Она настоящая женщина, она как трава, у нее как будто нет имени, нет самолюбия, она живет не замечая себя.
Мне тоже жаль японца.
И я думаю о том, что я напрасно смотрел в зеркало и неправильно замечал, что я и японец — разные.
Он очень похож на меня, этот японец.
Не думаю, что это будет способствовать укреплению военного могущества его страны.
А ты — не Маша.
На твоем небе вместо звезд — твой адрес. Впрочем, все это не так хорошо, как жалобно.