КАКИМИ ВЫ НЕ БУДЕТЕ
Диспропорция в израильско-арабском конфликте с особой четкостью выявилась, когда Давид еще раз поразил Голиафа.
Огромное воодушевление охватило страну. Все были убеждены, что Шестидневная война была последней. Израильские руководители ждали от арабских лидеров телефонного звонка. Уже 11 июня 1967 года правительство национального единства изъявило готовность вернуть арабам в обмен на мирный договор все захваченные территории за исключением Восточного Иерусалима. Решение это, переданное в Вашингтон, было доведено до сведения арабского руководства.
Прошло совсем немного времени, и эйфория, охватившая израильское общество, совсем исчезла под натиском неумолимой действительности.
1 июля 1967 года, всего через три недели после вступления в силу соглашения о прекращении огня, египетская артиллерия подвергла массированному обстрелу израильские позиции на восточном берегу Суэцкого канала. Вскоре выяснилось, что этот инцидент не был случайностью. Артиллерийские орудия на обоих берегах канала гремели все чаще, и каждый залп теснил, прогонял прочь, в небытие эфемерную надежду на политическое урегулирование.
Новые израильские границы превратились в линии огня. Египетская и сирийская армии, получив огромное количество советского оружия, восстановили военный потенциал в рекордно короткий срок.
Террористические организации с каждым днем все активнее действовали против Израиля со своих баз в Иордании и Сирии.
Вместо долгожданного телефонного звонка последовали решения Хартумской конференции в верхах. Арабы не намеревались ни признавать Израиль, ни вступать с ним в переговоры, ни заключать мир.
Израилю приходилось вновь браться за оружие.
* * *
30 марта 1968 года президент Насер начал свой день, как обычно, в шесть часов утра, после короткого забытья, мало напоминавшего сон. Металлический привкус во рту усилился. Противная слабость сковывала тело. Сердце болезненно сжималось, словно его покалывали булавкой.
С рокового июня, ставшего кошмаром его жизни, Насер не знал покоя. Его гордость была уязвлена, чувство собственного достоинства раздавлено. Ему казалось, что весь мир смеется над ним, что даже в Египте хихикают исподтишка над его позором. Насер понимал, что нравственные страдания являются причиной его недугов.
«Как я мог так просчитаться? — спрашивал он себя иногда. — Как мог попасть в расставленную евреями ловушку?»
Насер знал ответ на этот вопрос. В мае 1967 года слишком соблазнительной представлялась возможность одним ловким политическим ходом отыграть все позиции, утраченные Египтом в арабском мире в результате бесславной и, как оказалось, бесперспективной интервенции в Йемене. Шесть июньских дней вдребезги разбили мечту Насера о воссоздании под египетской эгидой панарабской империи. Насер пошел ва-банк и проиграл…
Но борьба не окончена. Он навяжет Израилю войну на истощение и будет вести ее хоть сто лет.
Насер знал, что делать дальше. Не знал он лишь того, что приближается к концу срок его жизни…
В 9 часов утра Насер выступил на пресс-конференции в президентском дворце Эль-Кубба. Он появился в зале точно в назначенное время и сел за небольшой стол, покрытый темно-зеленой скатертью.
Корреспонденты обратили внимание на желтый, нездоровый цвет лица, мешки под глазами, особенно резкий и тяжелый профиль.
Президент встал. Защелкали фотоаппараты.
«Господа, — сказал Насер негромко, — соглашения о прекращении огня больше не существует. Мы проложим путь к победе над морями крови и под охваченными пламенем небесами. Мы будем сражаться, пока не добьемся своего…»
Война на истощение началась.
Египетская артиллерия в зоне канала гремела, не умолкая. Израиль прореагировал глубинными бомбардировками египетской территории. Израильские ВВС методически уничтожали египетские нефтеперегонные заводы и предприятия оборонной промышленности. Положение Насера становилось невыносимым.
22 января 1970 года египетский лидер прилетел в Москву и потребовал поставок самых эффективных в мире ракет «земля — воздух» типа «Сам-3» вместе с обслуживающим персоналом.
Согласно воспоминаниям египетского журналиста Мохаммеда Хейкала, Насер говорил с советскими руководителями крайне резко. Он заявил, что, если Москва не будет помогать ему, как Америка — Израилю, то он уйдет в отставку и передаст всю власть «проамериканскому президенту».
Изумленный Брежнев даже руками всплеснул.
— Товарищ Насер, — запротестовал он, — зачем вы так говорите? Ведь вы вождь…
— Я вождь, — перебил Насер, — которого каждый день бомбят в собственной стране, чья армия открыта для ударов противника, чей народ наг. Но у меня достанет мужества сказать народу правду: нравится это народу или нет, но американцы — хозяева мира…
После столь скандального заявления шокированные члены политбюро поспешили удовлетворить требования египетского президента. Египет получил самую совершенную в то время ракетную систему ПВО. Но даже это не помогло Насеру. Он умер в сентябре 1970 года, через месяц, после того как Война на истощение завершилась победой Израиля.
* * *
Вновь Израилю пришлось сражаться на трех фронтах. Легче всего обстояли дела на севере: захватив Голаны, Израиль вырвал у Сирии ядовитые зубы.
На юге, где создавалась линия Бар-Лева, артиллерийские дуэли сменялись налетами израильской авиации и операциями парашютистов. Основная тяжесть борьбы на Южном фронте пришлась на 1969 год.
В начале же 1968 года внимание генштаба было приковано к восточной границе. Иорданское руководство, наращивая сотрудничество с террористами, передало им многие укрепления на своей территории.
Очень скоро Голем поднялся на своего создателя. Террористы перестали считаться с авторитетом короля Хусейна и всевозможными провокациями втягивали иорданскую армию в изматывающие бои с израильскими силами. Израильские поселения в долине Иордана и в районе Бейт-Шеан вновь оказались на линии огня. Банды террористов каждый день пересекали Иордан и устремлялись к ним, как волчьи стаи.
Путь им преградили парашютисты.
* * *
26 июня 1968 года, утром, командир оперативного отдела полкового штаба капитан Гади Манела получил сообщение, что банда террористов прорвалась через Иордан. Манела тут же отдал приказ. Парашютисты, в живописных позах валявшиеся в тени деревьев, исчезли и через несколько секунд возникли вновь, уже в полной амуниции. Манела коротко обрисовал обстановку. «Пошли», — закончил он, поправляя рукой иссиня-черные волосы.
— Гади, — окликнул его знакомый голос. Манела обернулся. В дверном проеме штабного барака стоял широкоплечий человек в выцветшей от солнца гимнастерке. Командир полка полковник Арик Регев.
— Я пойду с вами, — сказал он неожиданно мягким голосом. — Давно не «охотился». Пора уже поразмять кости.
— Ты здесь хозяин, Арик, — усмехнулся Манела.
Полковник присоединился к ним со своим «Калашниковым».
Четыре часа длится погоня. Идущие по следу парашютисты не чувствуют неистовства полуденного солнца. Не ведают усталости.
Все больше сгущается густой, тяжелый, горячий воздух. Все чаще появляются валуны, огромные, поросшие темно-зелеными, почти черными лишайниками. Неподвижные, зловещие, они, словно храня какую-то тайну, молчаливо предупреждают о чем-то.
Парашютисты разбились на тройки и идут зигзагом. Впереди капитан Манела, полковник Регев и следопыт.
— Мы сейчас к северу от Иерихона, — говорит Регев. Манела, не отвечая, всматривается вперед. Прямо перед ними, метрах в двадцати, возвышается валун, похожий на кабанью голову. За ним притаился Ахмед Шукри, двадцатилетний палестинец из Газы. Он уже давно лежит здесь, прижимаясь щекой к теплому шершавому каменному боку, следя за серыми фигурками, поднимающимися по склону ущелья. Ахмед дышит осторожно, беззвучно, боясь пошевелиться, чтобы не расплескать переполняющую его ненависть.
Пора.
Он поднялся. Хлестнула бичом автоматная очередь.
Регев упал сразу, как пораженный обухом. Гади еще успел вскинуть свой «Калашников», но не смог опередить несущуюся к нему смерть. Пули прошили его тело, как холст. Он упал, подвернув левую ногу, не выпуская из рук оружия. Не желавшее расставаться с душой тело еще трепетало несколько секунд…
Он не видел, как с отчаянием и яростью бросились вперед потерявшие командиров парашютисты.
* * *
Это было изумительное время в истории израильской армии, не знавшей тогда поражений, не ведавшей просчетов. Окружавший ее ореол слепил глаза. Победители Шестидневной войны казались исполинами.
Страна знала своих героев и относилась к ним с почти мистическим преклонением. Парашютисты считались суперэлитой армии. Их красные береты снились мальчишкам по ночам. Стать парашютистом было тогда труднее, чем сегодня. И почетнее. Такие имена, как Гади Манела, Йоси Каплан, Ханох Самсон, Арик Регев, почти ничего не говорят молодому поколению. Тогда они вызывали холодок восторга и восхищения. Эти люди символизировали бесстрашие и беспредельность человеческих возможностей. Каждый из них становился легендой еще при жизни. Большинство из них погибли молодыми. Гади Манеле всегда будет 22 года.
Сегодня израильская армия не знает легенд. Их время прошло. Последней легендой был Йони Нетаньягу. Сегодняшние парашютисты более дисциплинированы, собраны, подтянуты. Гади Манела, возможно, не нашел бы своего места среди них.
Рассказывает Ави, один из прославленных израильских парашютистов: «В 1966 году мы, 72 новобранца, отобранных в элитарную часть, прибыли на базу. Мы уже прошли обычную военную подготовку. Теперь нужно было пройти спецобучение. Сдать что-то вроде экзамена на аттестат зрелости. Экзаменатором нашим был Гади Манела.
Все мы, конечно, слышали о нем и знали, что он один из лучших солдат израильской армии.
И вот первое знакомство. Перед нами стоит невысокий, но на редкость пропорционально сложенный юноша, почти мальчик. Его матовое лицо не теряет выражения детской наивности. Лишь холодный цепкий взгляд свидетельствует о сильном характере. Говорит скупо. В глаза не смотрит. Видно, что от природы застенчив. От него веет стужей. Мы сразу сечем, что никаких личных отношений с ним быть не может.
Боже, что нам устроил этот мальчик. Душу вымотал. Два месяца длился поединок, который он вел один против нас всех. „Парашютист, — говорил Манела, — должен быть готов ко всему. Даже к самым ужасным вещам“. И уж он позаботился, чтобы нам этих ужасов хватало. Особенно раздражало, что все, абсолютно все, он делал гораздо лучше нас.
5 часов 30 минут утра. Зима. Дождь. Утренняя пробежка. Впереди Манела. Мы вбегаем прямо в речку и стоим по горло в ледяной воде. Потом делаем упражнения. Долго. До изнурения. Лишь после этого начинается наш рабочий день. Ориентировка на местности. Каждый из нас увешан оружием и амуницией так, что напоминает рождественскую елку.
Винтовка без ремня. Гади учит, что оружие всегда должно быть в руке. Мы должны добраться до определенного пункта в горах Кармеля, где Гади положил записку с дальнейшими инструкциями. Не дошел? Заблудился? Проделаешь весь путь еще раз. Но уже по-пластунски. Ползком по острым камням.
Ночью, когда мы стояли на часах, Гади бесшумно, как кошка, подкрадывался сзади. Пытался вырвать оружие. Приходилось драться. Один из нас разбил ему лицо ударом приклада. И получил благодарность.
Мы боялись его. Даже ненавидели. Но нам важно было доказать ему, что нас нельзя сломить.
Благодаря Гади я потом прошел все войны без царапины. Со своими солдатами старался обращаться, как он с нами.
Гади Манела — это была фирма. Не раз я потом слышал за спиной почтительный шепот: „Его инструктором был сам Манела“».
* * *
Гади Манела ничем особенным не выделялся среди командиров своей эпохи. Ну, может, были у него несколько завышенные требования к себе и к другим. Самую сумасбродную идею, если она могла повысить боевую подготовку его людей, он тут же осуществлял. О нем рассказывали всякие истории, и сегодня уже не разобрать, где кончается правда и начинается легенда.
«Давай отжиматься на руках, — говорил он провинившемуся солдату. — Отожмешься больше, чем я, — будешь прощен».
Манела знал, что его ненавидят. Однажды на рассвете выстроил свою роту. Велел зарядить автоматы. Сказал с едва ощутимой ноткой презрения в голосе: «Если вы меня ненавидите, то застрелите сейчас, когда я стою к вам лицом. Я не хочу, чтобы кто-то из вас выстрелил мне в спину…»
Манела был идеальным командиром по тем временам. Считалось, что идеальный командир — это человек без нервов, не проявляющий никаких чувств. Для солдат — он полубог. Ему не жарко летом. Не холодно зимой. Он не знает усталости. Не ведает страха. Он ест не в офицерской столовой, а со своими бойцами. Но в стороне от них.
Таким был Манела.
Учения его роты максимально приближались к боевым условиям. Парашютисты стреляли боевыми патронами. Швыряли гранаты. Манела заставлял их преодолевать чувство страха. Потом, в бою, им было легче, чем другим. Со временем парашютисты научились ценить своего командира, которому едва исполнилось двадцать лет.
13 ноября 1966 года полк парашютистов атаковал базу террористов в иорданской деревне Самоа. Командир полка подполковник Прессбургер вспоминает: «Бой был тяжелый. Лейтенант Гади Манела находился при мне для особых поручений. С небольшой возвышенности, занятой мною, чтобы не терять из виду фланги, я наблюдал за ротой парашютистов, штурмующей дома, в которых засели террористы. Командир атакующей роты не видел, как метрах в двухстах от него противник накапливает силы для контратаки. Но я видел. Парашютистов нужно было срочно отозвать, и я послал гонца. Он не вернулся. Террористы держали под плотным огнем все подходы к месту сражения. Когда был убит мой второй посыльный, я сказал: „Гади…“
Манела кивнул и ринулся вперед, навстречу постукивающим пулеметам. Через две минуты рота отошла назад».
За битву при Караме Манела был награжден знаком отличия за доблесть. Чтобы засечь расположение вражеских огневых точек, Манела вывел свой бронетранспортер на открытую местность. Машина, слитая в единое целое с опытным водителем, волчком вертелась под ураганным огнем. А Манела, глядя на разрывы то слева, то справа, бормотал одобрительно: «Так, так. Отлично». Раненный в плечо, он отказался покинуть поле боя.
Не все были от него в восторге. Он не ужился с командиром батальона Хаимом Гиорой, у которого командовал ротой.
Однажды во время учебно-тренировочного похода Гиора решил сделать привал. Манела счел это признаком слабости.
— Парашютисты — не бабы, — сказал он своему командиру. — Они не нуждаются в твоих поблажках.
— Ты мне не будешь указывать, — резко ответил Гиора. — Твое мнение меня не интересует. Ты здесь для того, чтобы выполнять мои приказы.
Манела побледнел. Через две недели он ушел из этой части.
* * *
И сегодня парашютисты не последние в военной иерархии. Но потускнел окружавший их ореол, и они уже давно не определяют исход сражений. Времена изменились. Исход сегодняшних войн больше зависит от электроники, чем от героизма.
К тому же парашютисты познали горечь поражений. Во времена Манелы они не ведали неудач. Такие формулировки, как «невыполненное задание» и «проигранное сражение» были им чужды. Не знали они и критики. Считалось, что все операции парашютистов безупречны, хотя, конечно, и тогда допускались просчеты и ошибки. Сражение в Караме, например, палестинцы считают своей победой.
В те времена парашютисты пользовались гораздо большей самостоятельностью. Командир роты был наделен почти не ограниченной властью. Он мог закончить учения с пятью убитыми. Это было в порядке вещей. Мог выйти утром из палатки и открыть огонь из «шмайссера» по птичкам, мешавшим ему спать своим чириканьем. Никто бы не удивился. В бою командир полагался лишь на свою интуицию.
Он побеждал — его хвалили. Он терял половину людей — его все равно хвалили. Капитаны были тогда основным стержнем, на котором держалась армия. Вера солдат в своих командиров граничила с фанатизмом. Не выполнить приказ командира было столь же немыслимо, как перейти на сторону врага.
* * *
Рассказывает бывший парашютист Зеэв Цаль, товарищ Гади: «Он выделялся среди других командиров. Это правда. Но белой вороной Гади не был. Он мог себе многое позволить, потому что как солдат не знал себе равных. Не случайно именно ему суждено было стать одним из символов своей эпохи. Армия была его домом, всей его жизнью.
Освободившись после действительной службы, он и не думал оставаться в киббуце. Но он был гордый. Сам не хотел навязываться. Сидел и ждал, когда его позовут. И его позвали. Не кто-нибудь, а Рафуль. Военная карьера Гади была обеспечена. За несколько дней до того, как он погиб, было решено послать его на высшие командные курсы во Францию. Не судьба…» Зеэв Цаль хмурится, замолкает и вдруг расплывается в широкой улыбке. «Знаете, как Гади отнесся бы к интифаде? Он бы сказал: „Дайте мне неделю сроку, и арабы даже слово это забудут“».
* * *
Кладбище в киббуце Тель-Ицхак ничем не напоминает наводящие унылую тоску «города мертвых» в центральных районах страны. Здесь много зелени, и даже солнце не жалит с неутолимой яростью, а лениво щурится сквозь густую зеленую листву. Разросшиеся деревья стоят у могил, как на страже.
Здесь часто можно увидеть маленькую старую женщину, почти ослепшую от пролитых слез, и ее седого морщинистого спутника с очками-оглоблями на длинном носу. Это родители Гади. Давид и Гана Манела. Они живут воспоминаниями, и память их сохранила мельчайшие подробности рокового дня.
Давид: «В ту пятницу я работал на нашей фабрике в Петах-Тикве. Вдруг появился секретарь киббуца. Друг нашей семьи. Было в его лице что-то такое, что я сразу все понял. Мы вышли в молчании. Сели в машину. Он сказал: „Гади погиб. Дай я поведу“. — „Нет“, — ответил я.
Мы приехали в киббуц, где на остановке уже ждала медсестра. Втроем мы отправились в детский сад, где работала Гана.
Я сказал ей, что Гади ранен.
— Где он? — закричала Гана. — Я поеду к нему.
Мы пошли домой, и там я открыл ей правду…»
Гана: «Я вопила, как дикий зверь. Хотела выпрыгнуть в окно. В четыре часа приехал Рафуль с женой. Он так любил Гади. На его похоронах Рафуль плакал. Я это видела своими глазами. Ну и что? Я плачу уже четверть века. Только этого никто не видит».
После смерти Гади Рафуль написал его родителям: «Он был лучшим из лучших. Такого офицера, как он, никогда не было, и больше не будет. Ему суждено стать примером для последующих поколений».
Когда Рафаэль Эйтан стал начальником генштаба, он повесил в своем кабинете фотографию Гади Манелы. Многие уже не знали, кто это, но стеснялись спросить командующего.