Глава 36 Сибирский Робинзон Крузо

Глава 36

Сибирский Робинзон Крузо

Ребенок вскоре умер. Сталин никак об этом не высказывался, но известно, что в то время он был в Курейке, и вся деревня наверняка была в курсе событий. Мы не знаем, простили ли братья Лидии своего сластолюбивого жильца, но отношения с Лидией у Сталина продолжились.

Новый жандарм Мерзляков значительно облегчил Сталину жизнь. Он не шпионил за ним, не следовал по пятам и не разыскивал, разрешал встречаться с друзьями, подолгу охотиться и даже на несколько дней отлучаться из Курейки. “Летом ездили на лодке. Лодку тянули собаки, а возвращались на веслах. <…> Зимой ездил на лошадях…” Одетый в меха, дымящий трубкой Сталин отправлял полужандарма-полуслугу Мерзлякова за почтой. Двадцать лет спустя он все еще чувствовал к Мерзлякову благодарность – и, возможно, спас ему жизнь[178].

В феврале 1915 года, в “дни, слитые с ночами в одну бесконечную полярную ночь”, к нему приехали Спандарян и его любовница Вера Швейцер. Они проехали 200 километров по замерзшему Енисею – в собачьей упряжке, под вой волков. Наконец они издалека увидели крохотную деревушку и занесенную снегом избу Сосо. Улыбаясь, он вышел им навстречу; местные жители и жандарм также приветствовали гостей.

“Мы пробыли у Иосифа Виссарионовича двое суток”. Вера заметила, что Сосо, который страдал артритом, “был одет в пиджак внакидку на один рукав. В дальнейшем я убедилась, что это была его любимая привычка одеваться, оставляя правую руку свободной”. Сталин, который был счастлив видеть своих товарищей, отправился на реку и вернулся с огромным трехпудовым осетром: “В моей проруби маленькая рыба не ловится”.

Спандарян и Швейцер обсуждали со Сталиным суд в Петербурге над пятеркой депутатов-большевиков и редактором “Правды” Каменевым. Ленин объявил, что желает, чтобы Германия победила Россию и этим приблизила революцию и “европейскую гражданскую войну”. Меньшевики поддерживали отечественную войну в России, коль скоро она была “освободительной”. В ноябре 1914 года Каменева и депутатов арестовали за государственную измену. На суде Каменев отказался от непатриотичного ленинского лозунга поражения в войне, но все равно был признан виновным и сослан в Сибирь.

Сталин и Спандарян поведение Каменева сочли отвратительным. “Этому человеку нельзя доверять, – заявил Сталин. – Каменев способен предать революцию”. Укрывшись парусиной, одевшись с головы до ног в оленьи меха и взяв проводника-тунгуса, Спандарян и Вера взяли Сталина с собой в Монастырское. Над тундрой разлилось великолепное северное сияние. “Вдруг неожиданно Сталин затягивает песню, – пишет Швейцер. – Сурен вторит. Радостно слышать знакомые мелодии песен, уносящихся вдаль…” Упряжка два дня ехала по льду в бесконечных сумерках.

Спандарян и Сталин написали Ленину. Большевик-охотник Сталин больше не жаловался на то, что ему задолжали денег и не прислали книг. Он сразу занял бравую воинственную позу, которая определит и стиль большевистской власти:

Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее… <…> Читал… статейку Плеханова в “Речи” – старая неисправимая болтунья-баба! Эхма… А ликвидаторы с их депутатами-агентами?.. Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали.

Ленин припомнил своего ссыльного “пламенного колхидца”. Он рассказал своим товарищам, что у Кобы все в порядке. Через несколько месяцев он попросил: “Большая просьба: узнайте… фамилию “Кобы” (Иосиф Дж…? Мы забыли). Очень важно!!”

Вернувшись из отлучки, Сталин всю долгую зиму провел в Курейке. Затем на Енисее стал таять лед. В мае 1915 года пароходы привезли ему из Красноярска занятных соседей.

Вместе с депутатами-большевиками в Монастырское прибыл Каменев. Неподалеку жили Свердлов и Спандарян. В июле 1915-го Сталина позвали на собрание в Монастырское – оно проходило в избе Каменева и Петровского.

У большевиков получился идиллический летний слет. Был даже сделан групповой фотоснимок[179]. Но большевики не могли даже пикник провести без политики: здесь случались разоблачения и товарищеские суды. Сталин и Спандарян поддерживали Ленина и решили подвергнуть Каменева трибуналу в Монастырском. Каменев подарил Сталину “Государя” Макиавелли – не лучший подарок для человека, который и так воплощал дух макиавеллизма. Во время пьяного застолья Каменев спросил всех присутствовавших, что для них наивысшее удовольствие в жизни. Кто-то говорил: женщины, другие честно отвечали: идти путем диалектического материализма к пролетарскому раю. Сталин ответил: “Выбрать своего врага, подготовить все детали удара, утолить жажду жестокой мести и затем отправиться спать… Нет ничего слаще в мире!”[180].

На “трибунале” Каменева голос Сталина был решающим. Он, как всегда, проявил изворотливость и умение находить союзников: сначал он обвинил Каменева, а затем, до итогового голосования, уехал в Курейку и таким образом спас жертву. Каменев свысока относился к неотесанному грузину, а Сталин считал Каменева человеком близким по убеждениям, но негодящим мужчиной и политиком. “Видал я летом Градова [Каменева] с компанией, – писал он Зиновьеву. – Все они немножечко похожи на мокрых куриц. Ну и “орлы”!..”

Сталин вновь вернулся зимовать в Курейку. В начале ноября, когда лег снег, он получил разрешение посетить врача в Монастырском. Приехав в нартах, запряженных четырьмя собаками, разодетый в меха, он влетел в дом Спандаряна и расцеловал друга в щеки – а Веру дважды поцеловал в губы.

– Ах, Коба! – восклицала обрадованная Вера. – Ах, Коба!

Спандарян, предрасположенный к туберкулезу и нервным припадкам, иногда “до такой степени выходил из себя, что, например, от злости от укуса комара летом даже рвал на себе одежду”. “Сурен… был очень нервным, угнетенным”, но Сталин – “очень веселый”, вспоминает ссыльный Борис Иванов, и “приезд тов. Сталина всегда оживлял” Спандаряна.

Сталин получил письмо от Зиновьева и отправил ему саркастический ответ:

Дорогие друзья!

Наконец-то получил ваше письмо. Думал было, что совсем забыли раба божьего, – нет, оказывается, помните еще. <…> Почти ничем не занимаюсь. Да и чем тут заняться при полном отсутствии или почти полном отсутствии серьезных книг? <…> Вопросов и тем много в голове, а материала – ни зги. Руки чешутся, а делать нечего. Спрашиваете о моих финансовых делах. <…> А почему вы об этом спрашиваете? Не завелись ли случайно у вас денежки и не думаете ли поделиться ими со мной? Что же, валяйте! Клянусь собакой, это было бы как нельзя более кстати. <…>

Ваш Джугашвили.

В Монастырском Сталин подлил масла в огонь здешнего конфликта: подобное ему всегда нравилось – как злое развлечение и политическое упражнение. Ссыльные большевики во главе с Шаумяном поняли, что у них кончается сахар и теплая одежда на зиму, и ограбили магазин компании “Ревельон”. Полиция начала расследование, и ссыльный Петухов донес на грабителей. Ссыльные, в сибирской глухомани впавшие в паранойю, разделились: одни заняли сторону похитителей, другие – доносчика. Спандарян хотел наказать Петухова и отдать его под партийный трибунал. Свердлов защищал Петухова и предлагал предать суду Спандаряна – за грабеж. Но Свердлов сам в то время слишком сблизился с полицией: он обучал местных полицейских немецкому. Спандарян и его сторонники обвинили Свердлова в том, что он “морально разложившийся” шпион охранки.

Свердлов бойкотировал трибунал, на котором Спандарян, Вера и пятеро других проголосовали за осуждение Петухова. Сталин, которого в свое время так же исключали на партийном суде, воздержался от голосования, объясняя это тем, что “надо было исключать обоих, т. е. Петухова и Свердлова”. Страсти накалились до того, что один из сторонников Свердлова был избит.

“Эта ссылка хуже всякой другой, – писал Свердлов. – Ни тени общественности, товарищеской среды… оторванность от всех и от всего адская, отдаленность убийственная”. Спандарян “тяжело заболел… шла кровь через горло”¹.

Сталин “бывал там [в Монастырском] подолгу, – рассказывает надзиратель-денщик Мерзляков. – Где он в эти дни, у кого жил, ночевал, мне неизвестно. Сам И. В. приходил в управление, говорил мне о том, что надо ехать обратно”.

Снова возвратившись в Курейку, Сталин провел зиму в своей закопченной комнате у Перепрыгиных. Его отношения с Лидией продолжались. С большой радостью он получил посылку из Петербурга – от Ольги Аллилуевой – и откликнулся на редкость чувствительным посланием:

Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне! Жду момента, когда я освобожусь из ссылки и, приехав в Петербург, лично благодарю Вас, а также Сергея за все. Ведь мне остается всего-навсего два года.

Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном – не тратиться больше на меня: вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если… будете присылать открытые письма с видами природы…

Анна и Надя Аллилуева (последней уже исполнилось четырнадцать лет), в свою очередь, послали своему опальному герою новый костюм, а в карман положили записочку.

В марте 1916-го, когда стало возможно проехать по Енисею на санях, Сталин отправился в Монастырское повидать Спандаряна и “переправить последнюю почту”. В письме от 25 февраля он жаловался товарищу: “Кстати, напиши мне, пожалуйста, какова судьба статьи К. Сталина “О культурно-национальной автономии”, вышла ли она в печать, а может быть, и затерялась где-нибудь? Больше года добиваюсь и ничего не могу узнать. <…> Чем занимаюсь? Конечно, даром не сижу. Твой Иосиф”. Сталин отправлял статью Ленину через Аллилуева, но она почему-то навсегда потерялась.

Спандаряна Сталин нашел тяжело больным: туберкулез и сердечная недостаточность. Тот просил, чтобы его перевели из Туруханска. Сталин, беспокоясь за Спандаряна, также обратился с прошением. Через несколько дней он вернулся в Курейку. “Это была его последняя встреча с Суреном Спандаряном”, – пишет Вера Швейцер[181].

Летом Лидия во второй раз забеременела от грузинского жильца – после чего тот, как обычно, скрылся. Ссыльные, как писал Иванов, “узнали, что Сталин исчез из Курейки – сбежал” на несколько месяцев. Где он был? Этого не знает и Мерзляков. Он разрешал “И. В.” рыбачить ниже по течению на острове Половинка. Сталин уезжал туда “на целое лето. <…> Я только слухами пользовался, что он не убежал”. Жандарм удивлялся, что Сталин забыл на этом дальнем острове: “Пустое (нежилое) местечко Половинка. Пески. Где он только там рыбачил? Никто другой там не был”. Но выходит, что Сталин все же бывал в “пустом местечке Половинка”.

Мало кто из местных охотников устраивал стоянки на этом далеком острове, богатом дичью. Степанида Дубикова рассказывает, что “Осип” провел там большую часть лета. “Мы помогли ему построить из березовых веток чум на одного человека”. Степанида и ее родные тоже ютились в березовом чуме – кроме них, на Половинке никого не было. “Осип часто приходил к нам в чум, и я жарила ему его любимую стерлядь”. Сталин неделями жил в своем шалаше совершенно один, ловил сам себе рыбу и радовался уединению. Но иногда он пропадал и с острова.

“Сталин… заехал к нам в Енисейск, и мы тут встретились… – пишет депутат Бадаев. – Как мы ни конспирировали, но ссыльные узнали, что у нас был товарищ Сталин”. Вероятно, он заехал и в Костино, потому что на обратном пути побывал в Мироедихе, где его весело встретил ссыльный грузин Нестор Рухадзе, у которого “была гармошка, балалайка”. Сталин, одетый в “длинное пальто, шапку-ушанку и валенки” (“расписные красные боярковые”), проводил время с местной молодежью: “вечерами… играли на музыке, веселились, разговаривали”.

Мерзляков не сообщал приставу Кибирову о летних отлучках Сталина. Об этом ходили слухи, но Кибиров, последний полицейский, которого Сталин совратил с пути истинного, был либо подкуплен, либо очарован своим пленником – он ничего не предпринимал, пока его начальство не узнало, что ссыльный грузин надолго пропадал. После этого Кибиров арестовал Федора Тарасеева. Тарасеев получил полтора года тюрьмы за то, что одолжил Сталину лодку. Самого Сталина не наказали[182].

Что делал Сталин летом 1916-го? Скорее всего, он покинул Курейку из-за новой беременности Лидии. Этим объясняется неопределенность рассказа Мерзлякова, подозрительная, но и деликатная. Возможно, опять случился конфликт с братьями Перепрыгиными: когда Сталин в начале осени вернулся, то переехал от Перепрыгиных к Алексею Тарасееву. Затем он возвратился к Перепрыгиным: пятнадцатилетняя Лидия была уже на большом сроке. Судя по всему, Сталин ушел в загул: он побывал у друзей даже в Енисейске и Красноярске, но местные считали, что он хотел придумать, как избежать женитьбы на малолетней беременной любовнице². В 1916 году гниение, начавшееся с головы империи, дошло и до других ее частей: сибирская полиция потеряла бдительность. От всех полицейских и конвоиров удавалось ускользнуть, вспоминал Бадаев.

На войне дела обстояли хуже некуда. Император уехал из Петербурга (город, избавляясь от “германского” звучания, переименовали в Петроград) в Ставку верховного главнокомандующего. В Петрограде на хозяйстве осталась неумная, неврастеничная, ничего не смыслившая в государственных делах императрица Александра. По наущению Распутина, бездарных шарлатанов и наживавшихся на войне дельцов она нанимала и увольняла еще более коррумпированных и неспособных министров. Никто еще не знал, что трехсотлетнему правлению Романовых осталось несколько месяцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.