Последняя ступень

Последняя ступень

Мне стыдно идолов моих,

К чему, несчастный, я стремился?

А. С. Пушкин

Свершилось то, чего я больше всего не хотел, — мне пришлось занять пост министра здравоохранения. Было ли у меня естественное чувство удовлетворенного тщеславия? Все-таки член правительства Советского Союза — звучало очень внушительно; министр во многом определял не только состояние и будущее здравоохранения, но положение, а иногда и судьбу людей, составлявших элиту медицины.

Свое новое положение я прежде всего ощутил по той знакомой мне по прошлому волне лести и подхалимства, которая обрушилась на меня со стороны не только незнакомых мне раньше лиц, но и тех, кто мне никогда не симпатизировал. Оценил я его и по наплыву зависти, которая обычно сопровождает восходящего по любой из лестниц — власти, славы, богатства, положения в обществе. Но я, исповедуя заповеди мудрецов прошлого, всегда абсолютно равнодушно относился и к лести, и к зависти. Я помнил Эсхила, сказавшего: «Незавидна участь того, кому никто не завидует», или Диогена, предупреждавшего древнегреческих властителей: «Льстец — самый опасный из ручных животных». К сожалению, наши властители, в том числе Горбачев и Ельцин, забыли эту прописную истину.

Вероятно, я спокойно воспринял новую должность, хорошо зная, в отличие от многих, закулисную кремлевскую жизнь. Я понимал, что положение министра не выше (если не ниже) положения руководителя медицинской службы Кремля, который по заведенному еще Хрущевым порядку подчинялся Генеральному секретарю ЦК КПСС и отчитывался только перед ним. Министр здравоохранения — это фигура не только медицинская, но и политическая. Находясь на этом посту, я за три года всего лишь три раза официально встречался с Горбачевым.

В то же время я понимал, в какую непростую ситуацию попал. Многие из моих коллег с ехидством ожидали, как провалится на новом месте хваленый академик. Здравоохранение страны — это не 4-е Главное управление, обладающее колоссальными правами и многочисленными льготами. Однако тогда я не вдавался в тонкие философские и психологические оценки нового назначения, а, помня заповедь великого голландца Бенедикта Спинозы («Как только вы вообразите, что не в состоянии выполнить определенное дело, с этого момента его осуществление становится для вас невозможным»), с энтузиазмом взялся за дело.

Может встать вопрос: почему, рассказывая о политической ситуации, роковых событиях, связанных с непредсказуемыми судьбами лидеров нашей страны (СССР, или, если кому-то так больше нравится, Российской империи) я вспоминаю свою министерскую деятельность? На этом примере мне хочется показать колоссальные возможности, которые открывались перед нашей страной во многих областях жизни в период, предшествовавший распаду великой державы, и как рухнули наши надежды.

Ко времени вхождения в министерскую должность я достаточно хорошо разбирался в ситуации, сложившейся в советском здравоохранении. Было ясно, что необходимо обновление во всем: в принципах организации финансирования, управления, подготовки и совершенствования кадров, наконец, в определении приоритетов. Собственно, это то, в чем нуждалась вся советская система хозяйствования, финансирования и управления. Лозунг М. Горбачева и его команды на обновление полностью совпадал с интересами здравоохранения. В отличие от Горбачева, который за время своего руководства так и не смог создать команду единомышленников, способную обеспечить перестройку и выход страны из кризиса, у нас в Министерстве здравоохранения, пусть и на небольшом, но очень важном социальном участке жизни страны, сложилась дружная команда руководителей, в основном молодых, предложившая очень интересные и перспективные пути совершенствования. Они не были реформаторами, как сегодня модно говорить, но их идеи могли коренным образом изменить функционирование системы здравоохранения, и прежде всего его качество, которое чаще всего страдает при государственной системе.

Мои коллеги и помощники, которых я пригласил, пришли из практической медицины, зная ее болевые точки и четко представляя себе недостатки, которые надо было исправлять. Профессионализм, а не политика, идеология или личная преданность — вот что ставилось в основу подбора членов нашей команды. Надо отдать должное М. Горбачеву, он не только поддержал меня в этом нетривиальном решении, но и настойчиво рекомендовал освободить коллегию министерства от членов бывшего руководства, даже если я был с ними в хороших отношениях. Конечно, «ничто на земле не проходит бесследно», и перемены в министерстве увеличили число моих недоброжелателей — это естественная реакция обиженных.

Всю свою жизнь руководителя я прекрасно сознавал, что будут разные периоды, в том числе «слякоть и пороша», и тогда припомнятся отставки, критические выступления, не устраивавшие кого-то решения. Так и было. Но я понимал и другое: если оглядываться и прислушиваться, кто что скажет, идти на компромиссы, как это стало нормой в руководстве страной, никогда не добьешься решения поставленных задач. Если хочешь чего-то добиться, не останавливайся, не обращай внимания на выпады врагов или просто завистников. Часто вспоминались слова одного из моих любимых поэтов (к тому же и моего пациента) К. Симонова:

Но работа опять выручает меня, как всегда.

Человек выживает, когда он умеет трудиться.

Коллективный опыт позволил нам не на словах, а на деле сформулировать пути совершенствования и обновления системы здравоохранения. Мы понимали, что нужны новые критерии деятельности этой системы, и прежде всего переход от количественных показателей, характерных для прошлого, к показателям качества. Нельзя оценивать успехи здравоохранения количеством коек или числом врачей, их нужно рассматривать в связи с состоянием здоровья нации, уровнем смертности и заболеваемости населения страны. Нужны были новые подходы к финансированию здравоохранения, которое во все времена строилось по остаточному принципу. Да и распределение этих скудных средств происходило по необъяснимым принципам. Оказалось, что государство тратит на охрану здоровья граждан в разных регионах страны совершенно различные суммы: если в прибалтийских республиках — около 80 рублей на человека в год, то в различных регионах Российской Федерации — около 50–60 рублей, а в некоторых среднеазиатских республиках — чуть более 40 рублей.

Эти цифры показывают, сколь нелепо выглядел ярлык «оккупантов», который приклеивали русскому народу некоторые прибалтийские политики, боровшиеся за отделение своих республик. С каких это пор оккупанты заботятся о здоровье населения оккупированных районов больше, чем о своем собственном?!

Главное в вопросах финансирования, по нашему мнению, заключалось в определении расходов государства и общества на здравоохранение с четким обозначением суммы, выделяемой на охрану здоровья каждого гражданина страны. В этой связи мы активно начали прорабатывать вопросы страховой медицины и новые формы хозяйствования и управления в системе здравоохранения. Одним из первых поставили вопрос о децентрализации управления — о необходимости передать многие функции, выполняемые министерством, на места, в регионы. Нужно было освободить учреждения от мелкой опеки сверху.

Были определены и приоритеты здравоохранения — борьба с детской смертностью, инфекционными заболеваниями, включая туберкулез и СПИД, а также с сердечно-сосудистыми и онкологическими. Решение этих проблем осуществлялось за счет широкой профилактики, с одной стороны, и укрепления специализированной помощи — с другой.

Это далеко не полный перечень наших предложений по совершенствованию и перестройке системы здравоохранения, но из него видно, что он полностью совпадал с теми идеями по реформированию существующей экономической и хозяйственной системы, которые выдвигались нашими ведущими экономистами, учеными, передовыми хозяйственниками и заключались в новых принципах финансирования, децентрализации, самостоятельности учреждений и ведущей роли трудовых коллективов, в новых формах управления и т. д.

В существовавшей системе мы могли добиться успеха только в том случае, если наши предложения будут поддержаны партией, ее руководителями в центре и на местах. Задача состояла в том, чтобы открыть двери кабинетов партийных бонз различного уровня представителям медицины. Мы выполнили эту задачу. Конечно, сыграли роль дружеские отношения с руководством партии — Горбачевым, Лигачевым, хорошие взаимоотношения с местными партийными руководителями. Главное, нам удалось открыть глаза партии и обществу на истинное состояние здравоохранения, его социальную значимость, довести до сознания руководителей всех рангов, что в решении проблем охраны здоровья — будущее страны и народа.

Но как нам пришлось работать! В буквальном смысле, день и ночь, забыв о науке, о врачевании. Сейчас, много лет спустя, я удивляюсь, как мы выдержали такой темп. В моей памяти о том периоде — аэродромы разных уровней, самолеты различных типов — от комфортабельных до грузового ИЛ-76, на котором мы с министром здравоохранения РСФСР А.И. Потаповым добирались из Норильска в Красноярск; роскошные партийные особняки и районные больницы в Якутии или Таджикистане; поездки по горам Кавказа или через пышущие жаром Каракумы. Это было тяжелое, но, пожалуй, самое прекрасное время в моей жизни. О чем говорить, если только за первые полтора года мы провели в различных республиках и областях 39 партийно-хозяйственных активов с участием партийного и государственного руководства.

Недавно я встретился с президентом Казахстана Н. Назарбаевым. Прошло много лет, но и сегодня, как он сказал, Казахстан помнит наш вклад в становление системы здравоохранения республики. Среди старых фотографии я увидел ту, на которой нынешний президент Туркмении С. Ниязов, бывший в те времена секретарем ЦК, вместе нами возлагает цветы к памятнику Ленина после окончания партийного актива, посвященного проблемам oхраны здоровья.

Помню большое совещание по проблемам здравоохранения, которое по традиции поздно вечером с переходом в ночь провел первый секретарь Московского горкома Б. Ельцин, с которым мы тогда еще были в хороших отношениях. Меня приятно удивили его активная позиция по отношению к нашим предложениям и его просьба помочь в повышении уровня городского здравоохранения. Мы ее выполнили: было закуплено новое оборудование, заключены контракты с иностранными фирмами на строительство и реконструкцию госпиталей для инвалидов войны, роддома, акушерских клиник в Москве. Мне кажется, что нас приняли и поддержали руководители на местах, медицинская общественность потому, что мы не просто разглагольствовали с высоких трибун, а делали дело.

Одно из условий, которое я поставил перед М. Горбачевым при назначении меня министром, заключалось в срочном выделении дополнительных средств на здравоохранение. И хотя шел уже третий месяц 1987 года и бюджет был утвержден, удалось изыскать значительную по тем временам сумму — 5,6 миллиарда рублей — для дополнительного финансирования. Естественно, эти средства, полученные больницами и поликлиниками страны на заработную плату, лекарства, питание больных, подняли авторитет министерства.

Сейчас есть время оглянуться, отделить, как сказано в евангельской притче, «плевелы от пшеницы». Список сделанного в те годы занял бы не одну страницу. Я выделил бы создание системы диагностических центров, призванных обеспечить самый современный уровень исследований не только в Кремлевской больнице, не только в Москве или Санкт-Петербурге, но и в республиках и областях. Надо сказать, что Н. Рыжков с ходу оценил значимость этой системы и без проволочек выделил необходимые валютные средства для закупки оборудования. Даже в «постперестроечный» период, когда современные реформаторы разрушали сложившуюся систему здравоохранения, диагностические центры сохранили свою значимость как в России, так и в новых независимых государствах.

Несколько лет назад мои ученики из Молдовы пригласили меня на I съезд кардиологов этого независимого государства. Это был период, когда активно обсуждался вопрос о вхождении Молдовы в состав Румынии. Случилось так, что в первые часы моего пребывания в Кишиневе я встретился с довольно кичливой румынской делегацией во главе с заместителем министра здравоохранения. Румынам Кишинев представлялся отдаленной провинцией, соответственно с провинциальной медициной; они и вели себя сообразно этому представлению. Но как разительно изменились их тон и отношение к моим ученикам после того, как им показали диагностический и кардиологический центры! Создание системы кардиологической помощи — это наша вторая заслуга.

Важнейшим достижением было снижение впервые за последние десятилетия детской смертности. Обуреваемый противоречивыми чувствами, смотрю я на кривую смертности в нашей стране. С удовлетворением вижу, как пошла она вниз в годы, когда руководство охраной здоровья обеспечивала наша команда, и с ужасом наблюдаю ее крутой подъем с 1992 года, когда Б. Ельцин и Е. Гайдар начали свои реформы.

И опять я вспоминаю А. Пушкина:

…Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Да, довольны, ответили бы мы. Довольны потому, что некоторые наши начинания приняли пришедшие к власти в 1992 году «реформаторы», правда, объявили своими достижениями в области защиты прав человека. Стоит, например, вспомнить, что новое законодательство, исключающее возможность использования психиатрии в корыстных, в том числе и политических, целях разрабатывалось и вводилось с нашим участием.

Я особенно остро переживал эту проблему, вспоминая, с одной стороны письма и просьбы моих зарубежных коллег вмешаться в судьбу тех или иных людей, незаконно попавших, по их мнению, в психиатрические больницы, нападки иностранной, а в последние годы и советской печати, демонстрации у стен министерства. С другой стороны, ко мне обращались ведущие психиатры с просьбой проявить осторожность в столь деликатном вопросе, учитывать опасность, которую представляют психически больные для семьи, окружающих, для общества. Наши предложения, внесенные в Политбюро, которое в те годы олицетворяло высшую власть, учитывали все стороны сложной проблемы и были оптимальными.

А проблемы экологии, вопросы санитарии и гигиены, которые умалчивались и впервые были подняты нами на уровень широкого обсуждения? Сейчас много говорят о том, что только победа демократов в 1991 году открыла возможность во всеуслышанье заявить об истинном состоянии экологических проблем. Но прочтите в газете «Правда» за август 1987 года мое интервью — в нем говорится, что более чем в 100 городах Советского Союза уровень загрязненности воздуха во много раз превышает допустимые нормы, что обусловливает высокую заболеваемость населения; что каждая четвертая проба воды из водоемов не отвечает химическим и бактериологическим стандартам, причем 25 % водопроводов коммунальных хозяйств подают воду без достаточной очистки.

В отличие от многих современных «экологических» борцов мы не просто декларировали, но и действовали. Я вспоминаю, как настороженно даже некоторые из моего близкого министерского окружения восприняли предложение обратиться в Политбюро с изложением истинного состояния санитарно-гигиенической обстановки стране и конкретными предложениями по исправлению сложившейся ситуации. Такой документ был создан, в чем колоссальная заслуга Главного санитарного врача страны А. Кондрусева и возглавляемой им службы. 17 июля 1987 года мы направили письмо в Политбюро с подробным изложением экологической и санитарной обстановки в стране. Оно заканчивалось конкретным предложением: «Министерство здравоохранения СССР считает необходимым создание комплексной долгосрочной (на тринадцатую и четырнадцатую пятилетки) Государственной программы, направленной на решение экологических проблем и кардинальное улучшение санитарного состояния страны».

Как мне говорили, в Политбюро этот документ произвел эффект разорвавшейся бомбы. Не знали, как на него отреагировать, и он долго ходил по разным инстанциям. Наконец, был найден вариант: включить некоторые из предложенных нами мероприятий в подготавливаемое общее постановление ЦК и Совета Министров по вопросам охраны здоровья населения страны. Работники аппарата ЦК КПСС говорили мне, что письмо в Политбюро многим не понравилось. Как же оно могло понравиться, если в нем приводились такие факты: 25 % молокоперерабатывающих заводов и 30 % мясоперерабатывающих не соответствуют санитарным требованиям, 25 % мощностей очистных сооружений не работают, в открытые водоемы страны ежегодно сбрасывается 160 кубических километров (!) сточных вод, на тяжелых работах в индустрии заняты 270 тысяч женщин.

Меня часто спрашивали, в том числе и иностранные корреспонденты, не боюсь ли я неприятностей при своей принципиальности и открытости, что позволяет мне так откровенно и критично высказываться по наболевшим вопросам. Эта независимая позиция основывалась на моем положении академика двух академий, который не держится за кресло министра, а также на моей известности как общественного деятеля, ибо еще свежа была в памяти телевизионная трансляция о вручении Нобелевской премии мира. Но главное в другом: это правда, которую мы говорили и которую понимал и воспринимал народ. Это была конструктивная гласность, за которую мы все голосовали, ибо она определяла исправление ошибок. Была, впрочем, и другая «гласность», которую в разных кругах широко использовали в личных целях для разрушения и завоевания власти.

Говоря о принципиальности, вспоминаю наши стычки с Министерством газовой промышленности по поводу строившегося астраханского комплекса. Министр В. Черномырдин, с которым мы были в хороших отношениях, неоднократно звонил мне и с вежливым упреком говорил, что мы срываем работы по освоению месторождения. И так же вежливо, но неуступчиво я отвечал, что мы не подпишем акт приемки, если не будут устранены проектные и конструктивные недоделки. К чести Виктора Степановича, он, поворчав, согласился с нами. Была создана согласительная комиссия, которая и решила поставленные вопросы.

А вот с Б. Ельциным нам договориться не удалось. В то время, после Московского горкома партии, он работал заместителем председателя Комитета по строительству. Тогда на одном из сибирских деревообрабатывающих комбинатов была построена целая серия домов. Исследования показали, что содержание фенола в жилых помещениях этих домов значительно превосходит допустимые уровни. Началась тяжба, дошедшая до Москвы. Я понимал заводчан — пропадали их труд, заработанные деньги. Но, с другой стороны, в этих домах должны жить северяне и проводить в них большую часть суток, при этом возникала реальная угроза появления у них бронхиальной астмы, заболеваний легких и крови. Позвонил Б. Ельцин и попросил меня подписать документ о возможности приемки домов. Когда я категорически отказался, он заметил: «Ну что же, как хотите. Я и сам без Вас подпишу этот акт». Не знаю, что было дальше. Может, все ограничилось только словами и Ельцин, всегда, как он говорит, радевший за народ, не подписал этот документ.

Можно привести много других примеров, каждый из которых начинался бы со слова «впервые». Впервые была создана система борьбы со СПИДом; в стране начало функционировать более 400 специальных лабораторий. И как бы нас тогда ни критиковали за пренебрежение к этой проблеме, за недостатки в развертывании соответствующей службы, она доказала свою эффективность. По крайней мере разговоры об эпидемической ситуации в России, на Украине начали возникать лишь в последнее время — в условиях свободы, демократии, рынка и одновременно резкого возрастания наркомании, венерических заболеваний, бедности. Когда мы покидали министерство в 1990 году, в стране было около 100 больных СПИДом, сегодня на просторах бывшего СССР их количество начало исчисляться тысячами.

Хотелось бы сказать и о создании системы экстремальной медицины. В те годы не было специального Министерства по чрезвычайным ситуациям и все вопросы медицинского обеспечения в случае катастроф возлагались на Министерство здравоохранения и его органы на местах. Необходимость создания службы экстремальной медицины стала для нас очевидной после землетрясения в Армении. Это было тяжелое организационное и психологическое испытание и для меня, и для многих наших служб.

Вернувшись в Москву, мы не только организовали центр экстремальной медицины, но и создали материальную базу для медицины катастроф. Помню, как Н. Рыжков удивился, буквально через месяц познакомившись с развернутым в Центральной клинической больнице полевым передвижным госпиталем с самыми современными технологиями. Были заказаны специальные медицинские самолеты — операционные, реанимационные, эвакуационные. Не знаю их судьбу сейчас, но создаваемая в те времена система была единственной в мире, что подчеркнули участники проведенной нами в мае 1990 года Международной конференции «Медицина катастроф».

Надо сказать, что мы смело шли на неординарные поступки, которые иногда шокировали некоторых партийных и государственных руководителей, ставили в тупик органы информации. Много шума наделала организованная нами сравнительная выставка зарубежного и отечественного медицинского оборудования. Надо честно сказать, что эту нашу идею активно поддержал Лигачев. В специальных выставочных помещениях, которыми располагал Кардиологический центр, были собраны образцы медицинской техники иностранных фирм и отечественных производителей.

На выставку приехали Е. Лигачев, Н. Слюньков (тогда секретарь ЦК КПСС по промышленности) и более 20 министров. Конечно, выставка стала позором для нашей промышленности. Мне и то было неудобно за моих коллег-министров, со многими из которых я был в хороших отношениях. Отдельно приехал Н. Рыжков. Он долго ходил по выставке и в заключение сказал: «Давайте предложения по плану организации производства лучших образцов. Надо в корне менять ситуацию».

Тут же было решено начать строить специальный завод медицинского оборудования, на что выделялось 200 миллионов долларов. Завод финские и югославские строители начали строить в Сызрани. Возвели корпуса, закупили на 70 миллионов долларов оборудования. Но пришел 1992 год, и все рухнуло. Ко мне часто приезжали менявшиеся директора, спрашивали совета, говорили, что обращались во все инстанции, но безответно. Кажется, последнее решение власти реформаторов заключалось в развертывании складских помещений в корпусах, предназначенных для создания самого современного медицинского оборудования. Действительно, кому сегодня нужен такой завод, когда само здравоохранение «дышит на ладан»?! А ведь по проекту он должен был стать крупнейшим в Европе.

Была еще одна важная черта нашей деятельности — опора на коллективный разум, привлечение к решению проблем здравоохранения широких кругов медицинской общественности. При этом мы понимали гласность, о которой в тот период трубили на каждом общественном перекрестке, не как политическую болтовню в целях борьбы за власть, за положение в обществе, а часто и в личных корыстных целях, а как конструктивную дискуссию, определяющую наиболее эффективный путь совершенствования и обновления.

Откройте книгу «Всесоюзный съезд врачей (Москва, 17–19 октября 1988 года)», изданную издательством «Медицинская энциклопедия» в 1989 году, и там вы найдете подтверждение моим словам. Это был деловой, открытый, критичный разговор медиков нашей страны, впервые собравшихся на свой форум, чтобы определить пути развития здравоохранения. Съезд проходил после XIX партконференции, за которой последовала волна нападок в органах информации, на митингах и съездах на политику КПСС, правительство, начали разгораться националистические и шовинистические настроения. Некоторые партийные деятели боялись, что съезд, обсуждающий такую злободневную тему, как здравоохранение, из профессионального превратится в очередной политический митинг. Другие, наоборот, критиковали нас за то, что съезд не стал ареной обсуждения политических проблем перестройки.

Мы были рады, что съезд остался на позициях профессионализма, а не превратился в очередной политический спектакль разрушения без созидания. При этом проходил он в необычно демократичной обстановке — не было никаких запретов на характер или содержание выступлений. Делегат из Эстонии, например, требовал полной самостоятельности здравоохранению республики и принятия решения о прохождении службы в армии гражданами республики только на ее территории. Доктор из Москвы предрекал, что наши планы останутся на бумаге, а сам я превращусь в типичного бюрократа. Не знаю, что говорит он своим коллегам и больным сегодня — на развалинах бесплатного здравоохранения, но в одном он оказался прав: планы совершенствования здравоохранения рухнули в 1992 году. Но рухнули, когда к власти пришли «реформаторы», которых он так ждал. Ничего, кроме пустых разговоров, не принесли здравоохранению и прошедшие уже дважды Пироговские съезды, организуемые возникшей из небытия ассоциацией врачей, о которой он так мечтал.

Мне пришлось быть тесно связанным с Кубой, и я вспоминаю слова великого гражданина этой страны Хосе Марти: «Самый лучший вид слова — это дело». Наши предложения, предложения съезда воплотились в конкретное постановление ЦК КПСС и Совета Министров «Основные направления охраны здоровья населения и перестройки здравоохранения СССР в двенадцатой пятилетке и на период до 2000 года». В нем были заложены новые подходы к финансированию и управлению здравоохранением, его приоритеты, решение вопросов обеспечения населения лекарствами, медицинской техникой и т. д. Чтобы представить масштабы этой работы, достаточно указать, что на решение проблем здравоохранения выделялось на 6 лет 190 млрд рублей — сумма по тем временам колоссальная.

Вся наша профессиональная деятельность, борьба за совершенствование здравоохранения, закончившаяся формированием стратегии его перестройки, проходила на фоне сложнейших политических баталий и политических решений, определивших судьбу великой страны. И в центре этой борьбы оказались Горбачев и Ельцин.

У меня не было сомнений в том, что «перестройка», «реформирование», «обновление» (назовите этот процесс как угодно) должны идти прежде всего в экономической и социальной плоскости. Только сытый, здоровый, обеспеченный гражданин страны может разумно воспринимать гласность. Нуждающийся, не удовлетворенный жизнью человек использует ее против власти, даже если она была инициатором и гласности, и перестройки. Нужна строго продуманная стратегия обновления, где приоритетной должна быть не политика, а экономика. Она должна определять последовательность политических решений, а сами такие решения — носить стратегический характер, а не заниматься сиюминутными проблемами.

«Семь раз отмерь, один раз отрежь» — эту мудрую русскую пословицу, мне кажется, не воспринял М. Горбачев. Он был слишком самоуверен. Два события, два решения определили начало той политической борьбы, которую Горбачев проиграл, — это смещение Б. Ельцина и XIX партконференция.

Очень сложно объективно оценивать прошлое, а тем более ошибки и просчеты тех, кто творил историю страны и общества. За той ненавистью и злобой, которой полны к Горбачеву многие его современники, в том числе и бывшие соратники, нельзя увидеть той истины, которая бы дала четкий и правдивый ответ на простой вопрос: что же произошло, почему Горбачев так легко потерял власть, какие силы обусловили роковой распад великой державы?

Ожесточение представителей моего поколения, чья жизнь является отражением истории Советского Союза, можно понять, особенно если вспомнить слова Н. Некрасова:

Не может сын глядеть спокойно

На горе матери родной.

Не будет гражданин достойный

К отчизне холоден душой.

Но история должна быть объективной, ибо, искажая прошлое, она может способствовать повторению ошибок, которые привели к тяжелым последствиям в судьбе страны и народа.

Вероятно, тогда, в начале 90-х годов, я бы не смог объективно обсуждать проблемы распада страны, роль в этих процессах Горбачева и Ельцина. Слишком свежи и остры были горечь потери Родины, горе народа, потерявшего не только сбережения и социальные завоевания, но и ориентиры в жизни. И только сейчас, давно отрешившись от политической и общественной деятельности, свергнув в своем сознании и своих представлениях политических и идеологических кумиров, я пытаюсь спокойно и объективно разобраться в ситуации, оказавшейся последней ступенью в жизни моего советского народа и великой державы — СССР.

Думаю, отсчет этой последней ступени надо вести с XIX партийной конференции. Именно она впервые расколола партию, общество, народ, создала атмосферу неуверенности, разброда, которые в итоге привели к роковому концу. М. Горбачев шел на эту конференцию без четко разработанной стратегии. И об этом образно сказал писатель Ю. Бондарев, задав в своем выступлении на конференции риторический вопрос: «Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка?»

От конференции ждали многого. Мне кажется, устав от общих деклараций и многочисленных заявлений М. Горбачева, все ждали конкретного долгосрочного плана обновления экономики, общества, партии. М. Горбачев и его окружение пытались создать определенную атмосферу вокруг партконференции, примерно за полтора месяца до ее открытия была даже устроена встреча в ЦК КПСС с руководителями средств массовой информации.

Тогда меня насторожило, что в ходе вроде бы дискуссии шли, как всегда, общие рассуждения о единстве партийных рядов, о том, что необходимо создать политические, идеологические, организационные предпосылки перестройки, что задача состоит в восстановлении ленинского облика социализма и т. п. Как руководителя большого социального направления в жизни страны, каким является здравоохранение, меня удивило, что во всех этих обсуждениях не нашлось слова о том, что больше всего беспокоит людей, — о социальных проблемах, недостатках в снабжении, сложной экономической ситуации, низкой зарплате некоторых групп населения, появившихся межнациональных проблемах, кадровой политике. Оставалось неясно, как мы будем выходить из нарастающего финансово-экономического кризиса, что надо сделать для консолидации общества.

Единственное впечатление, которое сохранилось у меня о XIX партконференции, — это своеобразные «политические баталии» выступавших, отражавшие разноголосицу мнений о путях будущего развития партии, страны и ее экономики. Помню разгоревшийся между М. Горбачевым и М. Ульяновым спор о роли и месте печати в перестройке партии и государства.

Удивительна все же наша страна! Те средства массовой информации, которым М. Горбачев дал полную свободу, его же и погубили, перейдя в критический период на сторону Б. Ельцина и демократов, выступивших против политики Генерального секретаря ЦК КПСС. Но в этом «заслуга» ближайшего сподвижника Михаила Сергеевича — А. Яковлева, который ко времени XIX партконференции стал основным советником генсека. Потеря контроля над средствами массовой информации во многом предопределила поражение Горбачева. И не стоит ссылаться на свободу слова, свободу печати в условиях демократии. Самый убедительный пример — победа Ельцина на выборах в 1996 году, которую в значительной степени определили телевидение и большинство газет, находившихся под контролем тех кругов, которых устраивало его переизбрание.

В докладе на открывшейся 28 июля 1988 года партконференции М. Горбачев заявил: «Три последних года в нашей жизни с полным правом можно назвать поворотными. Усилиями партии, трудящихся удалось остановить сползание страны к кризису в экономической, социальной и духовной сферах». И тут же в одном из следующих выступлений Л. Абалкин сообщает, что «национальный доход, обобщающий показатели экономического и социального развития страны в прошедшие два года, рос темпами меньшими, чем в застойные годы одиннадцатой пятилетки» и что «состояние потребительского рынка ухудшилось».

Так чему же было верить — заявлениям генсека или выводам ведущего экономиста страны? Кстати, доклад Л. Абалкина был одним из немногих конструктивных на этой конференции. М. Горбачев своей речью направил дискуссию в русло обсуждения реформы политической системы. В этой области, конечно, все специалисты.

И началось… Горбачев выдвинул глупейшее предложение, чтобы первые партийные секретари совмещали свою должность с постом председателя соответствующего Совета — республиканского, областного, районного. Конечно, это вызвало резкую критику: о какой демократии, о каком плюрализме могла в таких условиях идти речь?! Самое же роковое его предложение заключалось в переходе от старой системы выборов Верховного Совета к выборам съезда народных депутатов СССР. Народные депутаты избирались не только по округам, но и от различных общественных организаций. Кого только не было в этом ноевом ковчеге М. Горбачева: кроме депутатов, избранных народом, — писатели и художники, академики и врачи, комсомольцы и архитекторы. Так и хотелось в стиле Раисы Максимовны Горбачевой сказать: «народное вече».

И что могло сделать это «вече», раздираемое политическими амбициями, групповыми, партийными и личными корыстными интересами, популизмом всех мастей?! Меня, например, умилило представление депутатов от общества дизайнеров или им подобных. Что Версаче в сравнении с советскими дизайнерами: разве мог он мечтать, что будет представлять свой профессиональный цех, например, в парламенте Италии? И что самое интересное, многие годы спустя я интересовался у участников тех событий, кто же автор столь «выдающегося и глубокомысленного решения», и все, в том числе и бывшие члены Политбюро, категорически отказывались от авторства. Говорят, что и Яковлев, определявший политику Горбачева, не хотел связывать себя с этой идеей.

Политический популизм, пустопорожняя болтовня, общие рассуждения без конкретных предложений заглушили те немногочисленные голоса, которые призывали к разработке конкретных планов выхода из кризиса. Более того, образование съезда народных депутатов обострило политическую ситуацию. Вместо консолидации съезд открыл полосу национальных и исторических противостояний в обществе и государстве. И как бы ни винили Горбачева и Ельцина, а также Беловежские соглашения в гибели Советского Союза, первую лепту в этот роковой процесс внесла конференция.

Но и нам, делегатам этой партконференции, нечего сваливать вину на кого-то. Где все мы были, когда принимались судьбоносные для Советского Союза решения? Я входил в состав комиссии по подготовке проекта резолюций конференции «О ходе реализаций решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки», «О демократизации советского общества и реформе политической системы». И хотя со всех сторон — и сверху, из Политбюро, и снизу, от партийных функционеров различного уровня, — неслись громкие слова о демократизации, новом стиле деятельности партии, работа комиссии проходила по худшему варианту старой проверенной системы принятия партийных решений. Мы получили проект решения, подготовленный, вероятнее всего, аппаратом ЦК КПСС. Мне представлялось, что такой важнейший документ будет детально обсуждаться на заседании комиссии, развернется конструктивная дискуссия, будут разработаны конкретные предложения, тем более что и у делегатов, и у членов комиссии было различное видение решения стоящих перед партией проблем.

Но никакой дискуссии не состоялось. М. Горбачев собрал нас прямо в зале во время одного из перерывов. Заседание шло в спешке, формально. Кто-то что-то пытался сказать, сделать замечания, но чувствовалось, что многие не вникли в суть предложений — каковы их отдаленные результаты и перспективы. Как и в старые времена, они считали: если предложения исходят от аппарата ЦК КПСС, а значит, утверждены либо секретариатом, либо Политбюро, то так и должно быть. Я представил в комиссию наши замечания, которые мы составили совместно с моими молодыми помощниками, но не увидел их в конечном варианте проекта.

Почему-то многие, в том числе и в аппарате ЦК, ждали предложений по радикальному преобразованию партии. Может быть, уже тогда Яковлев задумал переделать ее в социал-демократическую (такие заявления есть в ряде его интервью после 1991 года). После моего выступления на конференции некоторые из окружения Яковлева, мои хорошие знакомые, упрекнули меня в том, что, учитывая близость к Горбачеву, ждали больше критических оценок политической ситуации, а в докладе в основном шла речь о решении социальных вопросов, хотя и на основе новых организационных, управленческих и финансовых концепций.

После таких заявлений я еще раз внимательно просмотрел свой доклад и, хотя редко бываю («постфактум») доволен своими выступлениями, в данном случае изменил своей традиции критиковать самого себя. Понимая, что не все могут согласиться с моими выступлениями, я всегда успокаивал себя прекрасным афоризмом Г. Лессинга «Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но ради Бога, размышляйте и, может быть, и криво, да сами». Может быть, в моем докладе что-то и было «криво», но даже сейчас, много лет спустя, я готов подписаться под любым его положением: многие из них актуальны и сегодня. В частности, я сказал: «Сейчас слово "гласность" очень часто звучит в выступлениях, в печати, по радио, телевидению. Но нередко под этим понимают только свободу слова, гарантированную нашей Конституцией. Не девальвируем ли мы это новое для нас понятие? Не повторяем ли мы ошибок прошлого, когда за словами забываем дела?» Не вписывался в представления некоторых деятелей, видевших «перестройку» только в решении политических задач, в реконструкции политической надстройки государства, и конец моего выступления. От имени выброшенного на задворки здравоохранения я заявил: «Будем едины в определении социальных проблем как основного приоритета в деятельности нашей партии».

Даже сейчас, спустя много лет, мнения о значимости XIX партконференции для будущего страны и народа весьма разноречивы. Но все единодушны в том, что на этом партийном форуме впервые царила свобода слов и мнений. Сейчас, когда все видят результаты «царствования» Б. Ельцина, официальная пропаганда пытается поставить ему в заслугу создание такой атмосферы в нашей стране. Не надо искажать историю. («Лживых историков, — писал Сервантес, — следовало бы казнить как фальшивомонетчиков».)

Что бы ни говорили о Горбачеве, именно ему страна, народ обязаны свободой слова. И если бы не было этой свободы слова, вряд ли бы возник «феномен Ельцина», построенный в основном на популизме. Но что такое свобода слова без элементарного жизненного благополучия?

После XIX партконференции постепенно, на первый взгляд, незаметно начала разваливаться КПСС. Горбачев все больше отдалялся от тех, с кем пришел к власти, от Лигачева, Рыжкова. Ближайшим его советником и правой рукой становится Яковлев. Ошибки во внутренней и внешней политике следуют одна за другой. Да и как им не быть, если, например, внешнюю политику страны определяли не профессиональные дипломаты, а дилетанты, бывшие партийные работники областного и республиканского масштаба — Горбачев и Шеварднадзе? К сожалению, все эти ошибки отражались на положении в стране, на жизни народа.

Мы изредка встречались с Горбачевым в неофициальной обстановке. Из разговоров во время этих встреч я понимал, что он не представляет истинного положения в партии и стране. Я попытался высказать ему все, что думаю о сложившейся ситуации (после возвращения из Китая с официальной делегацией в мае 1989 года), но ответная бурная негативная реакция, его раздражение отбили у меня желание впредь быть с ним откровенным. Да, пожалуй, это была наша последняя неформальная встреча.

Зная хорошо Горбачева, я видел, как он мечется в поисках выхода, как заигрывает с так называемыми демократами, руководителями республик, с народом на улицах. И постоянные компромиссы, компромиссы и компромиссы… Мне было искренне жаль М. Горбачева, хорошо начавшего свою деятельность на посту Генерального секретаря, много сделавшего для того, чтобы изменилась политическая и духовная атмосфера в обществе, зародившего в народе веру в лучшее будущее. Честный в своих идеалах и представлениях, он оказался слабым человеком и слабым руководителем, легко меняющим свои ориентиры, много обещающим, но мало созидающим. Постепенно он отдавал власть, и как легко!

Вот его заявление на XIX партконференции: «Но я хочу сказать делегатам конференции, всему народу о главном — без направляющей деятельности партии, воплощения в жизнь ее политического курса задач перестройки не решить. Перестройка будет обречена и политически, и идеологически, и организационно». Мудрые слова, потому что партия являлась в то время единственной силой, связывающей не только республики с их экономическими и национальными особенностями, но и различные слои общества.

Пройдет меньше двух лет, и на пленуме ЦК КПСС в марте 1990 г. Генеральный секретарь выступит с предложением, смысл которого сводится к тому, чтобы «исключить положение о руководящей роли КПСС». Но ни партия, ни страна ни идеологически, ни организационно не были готовы к такому решению — не было в СССР структуры, которая приняла бы на себя роль силы, объединяющей и цементирующей общество. Такое решение можно было принять тогда, когда экономические реформы дали бы обнадеживающие результаты, когда были бы решены вопросы взаимоотношений центра и республик, проблемы межнациональных отношений.

И хотя я уже покинул пост министра, но как член ЦК присутствовал на том пленуме, слышал выступление М. Горбачева и разноголосицу мнений в прениях, четко видел оформившийся раскол в партии и с тяжелым чувством понимал, что впереди нас ждут трудные времена. Добавили уверенности в таком исходе и мои старые знакомые из руководства КГБ, сказавшие, что, по данным их аналитических служб, рейтинг М. Горбачева упал до критического уровня — 10 %. Какая судьба! Народ, который горячо приветствовал в 1985–1986 годах молодого, прогрессивного генсека, верил в него, в то, что он выведет страну из кризиса, всего за три года отвернулся от своего кумира. Как прав был А. Пушкин, вложивший в уста боярина Шуйского такие слова:

Но знаешь сам: бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана,

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глупа и равнодушна.

Лучше не скажешь о том периоде (1989–1990 годы), когда падал в народе авторитет Горбачева и на политическом горизонте всходила звезда Ельцина.

В моем сознании это было смутное, непредсказуемое и непонятное время. Неразбериха царила в умах, в обществе, в государстве. Старые принципы и новые идеи сосуществовали даже в стенах ЦК КПСС на Старой площади. На посту министра я постоянно сталкивался с подобной ситуацией и поэтому решил не обращать на нее внимания и поступать так, как мы в министерстве считали целесообразным.

Однажды (не помню кто — МИД или Красный Крест) меня попросили принять тогда малоизвестную в СССР мать Терезу, руководителя монашеского ордена, ведущего благотворительную деятельность и, в частности, осуществляющего уход за больными. Готовясь к встрече, я узнал от сотрудников министерства о существующем запрете на деятельность религиозных организаций в учреждениях здравоохранения. Предлог был явно надуманный — государство и церковь у нас разделены, а больницы являются государственными учреждениями. По старой памяти позвонил в ЦК. Горбачева не было в стране, Лигачева я не нашел, а те партийные функционеры, к кому я обратился, ничего путного мне сказать не могли и каждый старался «отфутболить» к другому по принципу «как бы чего не вышло». Так ничего и не добившись от «Старой площади», утром я принял мать Терезу, удивительную женщину, отдавшую свою жизнь служению страждущим. Мне кажется, она, осведомленная о правилах и законах, существовавших в нашей стране, была удивлена, что мы без проволочек дали согласие на работу послушниц ее ордена в наших больницах. После разговора с ней мы широко открыли двери больниц и для представителей нашей православной церкви.