Последняя перекличка
Последняя перекличка
В последние годы жизни Шолохов все чаще вспоминал, говорил о Леонове.
Валентин Осипов писал в дневнике: «Навещаю Шолохова в больнице. Совсем плох: глаза тусклы, движения замедленны, говорит с трудом. Однако обманывает внешний вид: как только устроился в кресле и дымнул сигаретой, так завязался долгий разговор. Один из узелков в этом разговоре — “Как там Леонов?”»
И так — всякий раз.
«Рассказываю, что издательство “Художественная литература” затевает “Библиотеку классики” — миллионными тиражами. У него сразу же вопросы: “Советские будут? <…> А Леонов?”»
Еще одна запись: «…Заинтересованно, хотя никогда не были друзьями, расспрашивал о Леонове, о том, в частности, пишет ли, работает ли? Задумчиво — так запомнилось — воспринял мой рассказ, что Леонов в каждый том своего переиздаваемого собрания сочинений вносит значительнейшие поправки и вставки».
Едва ли хоть один из них видел себя хранителем и пастырем своей страны, но с годами, чувствуя приближение неминуемой смерти, они становились все более внимательны — хоть и с дальних расстояний — друг к другу.
Как сказал однажды Леонов с горькой усмешкой: «…По мере обрастания окладистой бородой я стал с особо-тревожной приглядкой производить по утрам перекличку ближайших моих современников — все ли в сборе, налицо: покуда — они, дотоле и я».
В предчувствии ухода Шолохова Леонов мог особенно остро ощутить свое одиночество. Это ж сколько случилось поколенческих смен на его веку! Сначала ушли поэтические корифеи Серебряного века, чьи стихи почитал или любил, — Блок, Брюсов. Следом те, кто был немногим старше самого Леонова: Есенин, Фурманов. Прорядили в 1930-е тех, с кем работал бок о бок: Буданцев, Ясенский. Был целый ряд литераторов, погибших в войну, как Афиногенов, или не доживших до ее конца, как Алексей Толстой. Неожиданно рано в послевоенные годы ушли те, с кем связывали сложные отношения: Фадеев, Пастернак, Всеволод Иванов. Не осталось тех, с кем был рожден в один год, о чем Леонов, безусловно, знал: Платонова, жившего в России, и Набокова, жившего вне ее. И поспешно начало уходить поколение тех, кого совсем вблизи наблюдал добрые полвека: Константин Федин, Константин Симонов… Не говоря о родившихся, когда Леонов уже держал перо в руках, — и на его же глазах перегоревших несказанно скоро: тот же Федор Абрамов, тот же Василий Шукшин — за обоими он пристально смотрел… А всего — сотни и сотни имен! Тех, кому жал руку, тех, кого видел…
В январе 1984-го через Осипова Леонов передал Шолохову приветы неожиданно сердечные, теплые, слезные.
Шолохов ответил уже через силу: «Как… он… там?.. Спасибо… ему… доброе…»
Ему оставалось жить одиннадцать дней.
Сразу после известия о смерти Шолохова Леонов позвонил в редакцию «Известий», надиктовал слово прощания:
— Вместе с миллионами… скорблю… Шолохов подарил стране самую замечательную книгу нашей эпохи.
«Самую замечательную» — это значит, выше всех иных. Леонов больше ни о ком никогда так не говорил.
После ухода Шолохова он остался наедине с грядущей смутой и со своею «Пирамидою».
Вровень с ним уже не стоял никто.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.