Глава 2 ДИНАМИКА ТРАНСФОРМАЦИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

ДИНАМИКА ТРАНСФОРМАЦИИ

Особенности становления Российского государства

Аналитики, изучающие современную политическую историю России, несомненно, могут прийти к выводу о том, что его формирование происходило еще в «чреве» Союзного государства. Согласно Конституции СССР, все союзные, и даже автономные республики — это были «государства». В самом деле, они обладали всеми атрибутами: конституциями, парламентами, правительствами, судами, уголовными и гражданскими кодексами (союзные республики); в дополнение — Украинская и Белорусская ССР входили даже в ООН. Но все они были, разумеется, квазигосударствами, они находились в мощных тисках союзной бюрократии — партийной, административной, экономической.

Все союзные республики с периода трагических августовских событий вынуждены были взять общую ориентацию на полную независимость от Центра, поскольку он перестал существовать еще до Беловежских событий (7–8 декабря 1991 г.). Раньше других на этот путь стала Российская Федерация, ведомая президентом Ельциным.

Однако процесс становления государства в его «классических» формах и завершенности — это длительный исторический процесс, а провозглашение его «суверенности» далеко не означает, что появилось полноценное, дееспособное государство. Примеров этого мы находим множество: так, в начале 60-х гг. десятки африканских стран стали «суверенными» и «свободными» от колониальных держав, но немногие из них стали подлинными государствами (раздираемые войнами и вооруженными конфликтами, межплеменными противоречиями, с неразвитой системой правоохранительных и судебных систем, отсутствием профессиональных кадров управления и т. д. и т. п.).

Недостаточно создание даже более или менее приемлемых институтов государства — аппарата управления, армии, полиции, суда. Нужны еще некоторые «неписаные» правила в государстве и обществе, которым придавали принципиальное значение еще античные философы — Платон и Аристотель, в частности, обычаи и традиции, являющиеся также непреложной сутью государства. О том же пишут Ж.-Ж. Монтескье в «Духе законов», Гегель в «Философии права» спустя более тысячелетия после античных философов. Они, эти древние философы-провидцы, не менее важное значение придавали при этом и нравственной природе государства (правителя), идее справедливости, заложенной в государстве, которая непременно должна быть встроена в деятельность государства, его законы, системы правления верховной власти. Видимо, это не может быть случайностью. Но в полной мере она (справедливость), по мнению Аристотеля, может быть осуществлена лишь в том случае, если не просто будут складываться традиции «соблюдать закон», а лишь тогда, когда правители, в силу внутренних своих убеждений, будут полагать для себя справедливость высшим законом.

Таким образом, на пути формирования полноценного, «классического» государства имеются серьезные ограничения. Их суть в современных условиях заключается в том, чтобы понять длительность эволюции и постепенно, шаг за шагом, устанавливать такой общественно-государственный порядок, при котором гражданин реально чувствовал бы, что его государство существует для него, что он влияет на формирование управляющей системы, призванной служить ему, человеку, а не наоборот, когда, как это происходит — всесильное государство, наподобие Левиафана, возвышается над ним, ничтожным маленьким человечком, слабым и бессильным. Традиции и обычаи государства неверно сводить также к неким полузабытым дворцовым ритуалам, со сверкающими гвардейскими или мушкетерскими мундирами, как болванчики, вышагивающими перед важными господами. Очевидно, это призвано, возможно, на подсознательном уровне, вызвать у толпы ощущение «новой сакральности» правителя, включая попытки реанимации торжественных ритуалов — к примеру, вышагивающих «преображенцев» и т. д. Возможно, они порождены смутными страхами, попыткой возмещения затаенного в тайниках души, едва ли полностью осознаваемого, но реально существующего комплекса неполноценности; достаточно заметно это проявлялось в психологии Ельцина (ранее я упоминал).

Процессу формирования Российского государства была свойственна целая группа специфических особенностей; приведем некоторые (основные) из них.

Первая особенность. Наиболее отчетливой, выдающейся особенностью Российской (буржуазной) Республики было то, что ее формирование началось в зародыше советской социалистической России, находящейся в составе СССР. Горбачевская демократическая революция позволила свершиться мирному переходу Власти в РСФСР к несоциалистическому парламенту во главе с Ельциным в мае 1990 г. То обстоятельство, что многие члены Верховного Совета были формально членами КПСС, не меняет дела — они получили свои депутатские мандаты как раз в жесткой борьбе с партийной бюрократией КПСС. Поэтому не случайно фактическое объявление войны этому парламенту союзной партийной властью. Далее, правительство, сформированное парламентом России, — по представлению Ельцина — было также не партийным. Все законодательство, принятое нашим Верховным Советом со дня своего прихода к власти, было однозначно направлено на формирование буржуазной демократической республики, в которую трансформировалась советская социалистическая Россия путем конституционных изменений.

Вторая особенность. Августовская революция мощно подтолкнула этот трансформационный процесс — Верховный Совет в период с августа по декабрь 1991 г., еще до официально признанной даты прекращения существования СССР, действовал как суверенный парламент, не стесняемый союзным законодательством. В этот период нами уже были подготовлены, например, законы, обеспечившие введение в Конституцию принципа разделения властей по денационализации государственного сектора экономики, пакет законов «о банках и банковской деятельности», «о розничной торговле», «об отмене государственной монополии на внешнюю торговлю», «о деятельности иностранных компаний в Российской Федерации», также целый блок законопроектов, регулирующих функции Армии, МВД, спецслужб, Прокуратуры, а также судебной деятельности, в том числе введение суда присяжных и мировых судей, а также системы арбитражных судов и многие другие.

Третья особенность заключается в том, что процесс становления новой суверенной российской буржуазной демократической республики развивался в условиях нарастающих противоречий между законодателем, с одной стороны, и президентско-правительственной исполнительной властью — с другой. Неожиданно для меня ельцинисты в этой политической борьбе (в целом вполне соответствующей той обстановке и не являющейся чем-то необычным для зрелых демократий, когда в конце концов находятся нужные компромиссы) стали использовать самые подлые по своему коварству методы и средства, какие не использовались даже партийной бюрократией.

Примечание. При этом важно отметить, что споры и дискуссии со стороны парламента велись не с позиций «коммунизм — капитализм», а в плане профессионального подхода к начатым Михаилом Горбачевым экономическим и политическим реформам, И поэтому любое обвинение Верховного Совета в стремлении сохранить «коммунизм» были отвратительной ложью, и, более того, эти обвинения со стороны Ельцина носили нечестный, непорядочный характер, учитывая, что именно этот наш парламент неизменно защищал Ельцина в его борьбе с Горбачевым, а в августе 1991 г. — единственный из всех 15 парламентов союзных республик бросил перчатку в лицо ГКЧП. Этим самым спас (уже в который раз!), во всяком случае — от политической смерти, Ельцина.

Четвертая особенность. Она вторгается в сферу проблем прежде всего нравственного плана. Ельцин и его правящая страта показали, что в борьбе за власть, когда внешней формой выдвигаются лозунги «прогрессивного реформаторства», могут быть использованы самые чудовищные и отвратительные средства и методы борьбы с более сильным политическим противником, имеющим мощную социальную опору.

А цинизм превращается в тактику этих, по сути, контрреформаторских сил, ставящих осуществление задачи мгновенного формирования узкой прослойки сверхбогатой компрадорской буржуазии, камуфлируя эту задачу стремлением создать некую квазирыночную экономику. Общую политическую ситуацию усугубляла полная неспособность Ельцина быть лидером современного государства. (Он мог быть адекватным лишь на вторых-третьих ролях.) Это проявлялось, в частности, в следующем:

• Неумение Ельцина работать в условиях политического плюрализма и концепции разделения властей, когда парламент обладает значительными полномочиями, включая контрольные функции над деятельностью высшей исполнительной власти. За десятилетия работы в профессиональных партийных комитетах, причем на руководящих должностях, Ельцин привык не просто к игнорированию Закона, а к полному пренебрежению им. Для него Закон — это указание, и даже настроение «начальства». Эти традиционные свойства парт-чиновника особенно рельефно стали выделяться в действиях Ельцина немедленно после разгрома нами ГКЧП — он чуть ли не открыто стал претендовать на то, что именно его слово — это и есть Закон. Но стиль поведения сформированного Ельциным правительства, чиновников его администрации полностью соответствовал его притязаниям на мелкого диктатора-самодура; они, боясь его, бесконечно пресмыкались перед ним, создавая иллюзию его некоего величия.

• Обнаружившаяся неспособность Ельцина подбирать умных и толковых людей для сложнейших реформаторских процессов. Не будучи способным к такой деятельности, правительство использовало привлечение целой армии иностранных специалистов-консультантов, совершенно не представляющих себе российские реалии. Отсюда — их ущербные рекомендации. Действия по выполнению этих принципиально непригодных средств по реформированию экономики буквально привели в рекордно короткое время все народное хозяйство в полный коллапс, с соответствующими производственными, финансовыми и социальными эффектами.

• Как опытный партаппаратчик, Ельцин начал искать виновных в своих провалах — он очень боялся гнева народа и потери власти, которую, кстати, получил не благодаря своим способностям и уму. В истории бывают разные обстоятельства, и даже — стечение самых разных обстоятельств, когда глупый, но хитрый и пронырливый становится правителем, а умный оказывается на гильотине или в Лефортово. И таковых (виновных) нашли в Верховном Совете. Вот и вся хитрость. Далее — пропаганда, ложь, клевета — в тотальных масштабах.

Агония Империи: бездеятельность, ведущая к гибели

Со времени поражения ГКЧП, как позже выяснилось, Ельцин (и в не меньшей мере — Бурбулис, Полторанин, Козырев и Шахрай) взял достаточно четкий курс на «роспуск» СССР — «помощнички» ему подсказали, что от Горбачева он может избавиться только таким образом и получить абсолютную власть в России. Отсюда — воспрепятствование им формирования Союзного правительства, демонтаж союзных органов власти, явочный захват союзных полномочий в общественно-экономической, политической, административной, военной сферах, Этот процесс осуществлялся фактически с периода августовского поражения ГКЧП и вплоть до подписания Беловежских соглашений 7 декабря 1991 г. Такая политика прямо и непосредственно вела к фактической самостоятельности союзных республик, которыми уже никто не интересовался в Кремле и на Старой площади, поскольку союзного центра уже не было. Таким образом, в период с 22 августа по 7 декабря, то есть около 4 месяцев, в СССР, под непосредственным руководством одного из 15 лидеров союзных республик, составляющих СССР, а именно Ельцина, происходил «ползучий переворот», направленный на ликвидацию второй мировой империи — Союза ССР. Если бы не такая предательская деятельность российского лидера, Горбачеву, скорее всего, удалось бы сохранить единый Союз в какой-либо форме, в составе 8–9 республик (без Прибалтики, Армении, Грузии и Молдавии).

В период после путча мне, как главе Российского парламента, приходилось фактически заниматься почти всеми делами государственного управления в силу создавшейся странной ситуации. Напомню, правительство Ивана Силаева было буквально разогнано Ельциным сразу же после августовских событий, когда Силаев стал, наряду с Ельциным и Хасбулатовым, популярной политической фигурой («три богатыря» — так называли нас тогда в народе).

Силаев был грамотным, квалифицированным главой Российского правительства, наиболее соответствующим этой должности из всех, кто занимал эту должность, начиная с 1990 г. и по сегодняшнее время, когда я пишу эти строки. Возможно, Евгений Примаков приближался к нему по своим качествам. Его слабость ночью 20 августа даже менее значима, чем попытка к бегству Ельцина в американское посольство тремя часами позже. В период его руководства правительством в 1990–1991 гг. ему постоянно мешали особо приближенные к Ельцину министры, открыто игнорируя премьера, устраивая даже какие-то склоки и дрязги. Иван Силаев десятилетиями возглавлял в Союзе крупнейшие военно-авиационные предприятия, работал заместителем Председателя Совета министров СССР, руководил военно-авиационной промышленностью страны и был одним из наиболее опытных организаторов промышленного производства Поэтому и был приглашен нами возглавить правительство России в самое трудное время. Но он не привык работать с довольно серенькими людьми, мало сведущими в серьезных государственных делах, склонными компенсировать свои профессиональные недостатки склоками и интригами. И с удивлением разводил руками при наших встречах и беседах, когда разговор заходил о деятельности правительства, министров.

Например, министр сельского хозяйства Кулик, человек весьма ограниченный, но необычайно хитрый, пытался проводить «свою» линию в аграрном секторе, опираясь на чрезмерно консервативный слой директоров совхозно-колхозных предприятий. Явную неспособность к организации и руководству масштабными производственно-экономическими процессами показал Г. Явлинский, в течение года работавший заместителем Силаева по вопросам экономической реформы в Российской Федерации. Он ограничивался писанием программ, словно продолжал работать научным сотрудником, а не заместителем председателя Совета министров России. Постоянно вмешивались в дела главы правительства Бурбулис, Шахрай и другие лица, близкие Ельцину. Затевал скандалы шумный Б. Федоров. Деликатный Силаев стойко переносил их недостойные поступки. Он пользовался большой поддержкой нашего парламента. Видимо, это не очень нравилось Ельцину, который так и не стал авторитетом для Верховного Совета, а его недолгое председательствование в нем оставило у депутатов гнетущее впечатление в силу откровенного неумения строить отношения с депутатами и управлять процессом заседаний.

Сразу же после подавления августовского путча Ельцин самовольно разогнал правительство Силаева. А Силаева… рекомендовал Горбачеву в качестве главы некоего Государственного комитета по управлению народным хозяйством СССР — жалкого аналога Союзного правительства, но без каких-либо реальных полномочий… Буквально через несколько дней после завершения августовской трагедии Ельцина как будто подменили. Он воспрепятствовал формированию Союзного правительства, превратил Горбачева буквально в заложника, ограничив его полномочия, в том числе публичные выступления. Но и Горбачев, похоже, морально был сломлен. Он так и не сделал ожидавшийся от него обществом большой доклад о политическом и социально-экономическом положении СССР, ближних и дальних перспективах страны, о том, чего следует ожидать народу в ближайшее время и т. д. Он даже не обратился к руководству Верховного Совета с просьбой оказать содействие в решении ряда союзных проблем — формировании Правительства СССР, контурах будущего Союзного договора и пр. Все они, эти партийные бонзы, предпочитали келейные, тайные методы в проведении политики. Жертвой этих традиционных «тайных методов политики» оказались на этот раз не только народ и государство, но и сам Горбачев, бессильный выйти за их пределы. Он уже не мог устоять перед натиском Ельцина-победителя. Это я хорошо увидел еще на заседании Верховного Совета России 23 августа с участием Горбачева. На этом заседании Ельцин так откровенно и жестоко издевался над Горбачевым, что мне стало не по себе — я упоминал ранее, что предложил Ельцину завершать это публичное судилище с участием наших депутатов.

В результате в СССР и России сложилась уникальная ситуация — с августа 1991 г. не было ни правительства СССР, ни правительства России. В самый ответственный исторический период, когда определялись судьбы страны, в результате чрезмерно активной деструктивной деятельности Ельцина и полного отсутствия инициативы со стороны президента СССР Горбачева страна осталась без центральных органов исполнительной власти.

После неоднократного моего разговора с президентом относительно этой весьма «странной» ситуации я вынужден был обстоятельствами превратить Президиум Верховного Совета (его комитеты и комиссии) фактически в некий орган управления государственными делами. Иначе было нельзя — если в центре, в Москве, так или иначе можно было решать какие-то конкретные вопросы, совершенно иначе обстояли дела в регионах страны. В них экономическая деятельность базировалась на принципах единой централизованной хозяйственной системы. Они нуждались в едином управляющем центре, им нужны были ежедневные императивные сигналы, импульсы — иначе они не могли действовать не только в силу привычки, но и установленного правового хозяйственного порядка, хотя и основательно расшатанного в последние годы.

Иллюстрация: прибывают как-то руководители Архангельской области вместе с директорами лесоперерабатывающих предприятий, жалуются на то, что не могут решить сугубо финансово-хозяйственные вопросы, связанные с полным отсутствием денежных переводов в область. В министерских кабинетах чиновники растерянно отвечают, что не могут ничего решать — нет правительства, нет министров, к президенту они попасть не могут. Что делать? Областные руководители имеют предложение — решить вопрос денежного дефицита за счет поставок леса иностранным компаниям, но по существующему порядку они должны перечислить всю валютную выручку в Центр. Ставят вопрос: можно ли решить проблему таким образом, чтобы временно, до формирования Российского правительства и упорядочения системы платежей, часть валютной выручки оставлять в области? — Вот и пришлось мне издать специальное распоряжение Председателя Верховного Совета, временно регулирующее эту ситуацию. Это — всего лишь один из мелких эпизодов моей повседневной деятельности того периода, которая, конечно же, не имела никакого отношения к законодателю, а была функцией правительства, которого не существовало.

В силу того, что именно Верховный Совет являлся самой эффективной властной силой государства в тот период, так получилось, что все нити управления огромной страной, в том числе и многие виды компетенции союзных властей, явочным порядком перешли к Верховному Совету России. Возникает вопрос: чем в таком случае занимался президент Ельцин? Занимался он бесконечными спорами с Горбачевым, в том числе вопросами назначения министров обороны, внутренних дел, разделением КГБ на разные министерства и ведомства и еще множеством вопросов, далеко отстоящих от неумолимо идущих процессов гибели Великой империи. Другая проблематика, которая волновала Ельцина, — это нейтрализация усилий Горбачева по созданию нового Союзного государства.

В связи с провалом акции по введению Чрезвычайного положения в Чеченской республике, когда президент Горбачев отказал в выделении требуемых для успеха операции подразделений Армии и МВД, — этот вопрос подробнее ниже по тексту.

Добровольный уход с исторической сцены союзных органов власти

В то же время общественная ситуация после августа сложилась для нас, руководителей России, исключительно благоприятно — доверие населения к нам было максимальным, насколько это вообще возможно в современном обществе, возможно, на уровне 85–90 % взрослого населения. Важно было сохранить это доверие, но для этого необходимо было не только осуществлять крупные реформы в ближайшем будущем, но и управлять страной сегодня, с тем чтобы не допустить ухудшения общей социально-экономической обстановки, сбоев в экономике и т. д. Это последнее обстоятельство полностью игнорировалось президентом Ельциным, а президент Горбачев фактически был отстранен от власти. Иван Силаев, который руководил Государственным комитетом по управлению народным хозяйством, с которым мне часто (по несколько раз ежедневно) приходилось разговаривать чисто по хозяйственным вопросам, был в полной растерянности — у него, как оказалось, не было никаких прав на управление отраслями экономики, в области финансов, полномочий на директивные распоряжения. Вскоре он ушел с этого поста, а несколько ранее этот «комитет» покинул его заместитель, Григорий Явлинский.

Вопросы управления финансами, отраслями экономики, оборонного комплекса, деятельности транспорта, системы здравоохранения, образования и науки, в том числе Академии наук, и т. д. — все это и многое другое приходилось решать в стенах Верховного Совета. И фактически вплоть до конца октября, когда на съезде народных депутатов Ельцин предложил новое правительство, Президиум Верховного Совета, как я выше писал, управлял страной, тем самым мы пытались блокировать мощные тенденции дезинтеграции, которые с союзного уровня плавно перетекали на уровень Российской Федерации.

Чрезвычайно пассивным оказался Верховный Совет СССР, союзные народные депутаты в целом. Конечно, в определенной мере это было связано с арестом его председателя, Анатолия Лукьянова (на мой взгляд, его вина была сомнительной, и вряд ли он заслуживал ареста). Однако Парламент СССР состоял из двух палат, в каждой из которых были десятки комитетов и комиссий. Кто мог запретить им начать активную работу вместе с Горбачевым и с Российским парламентом? В составе этого парламента были известные в стране демократические деятели. Но все они не пошевелили даже пальцем, чтобы возглавить процесс нормализации ситуации в СССР после августовских событий, оставили в одиночестве Горбачева (которого они нещадно критиковали ранее за «отступление от реформ») и… мгновенно оказались в близком окружении нового российского лидера. А многие ответственные работники ЦК КПСС благополучно «перешли» в бизнес — акционерные компании, банки, совместные предприятия и т. д. — и ныне пишут воспоминания о том, как «честно они служили народу»…

Этот вакуум, образовавшийся вокруг Горбачева, был использован Ельциным и его приближенными с тем, чтобы ни под каким видом не дать сформировать единый управляющий союзный центр. После того как формально был создан некий Государственный комитет по управлению народным хозяйством, Горбачев всецело посвятил себя разработке «нового Союзного договора», хотя было очевидно, что эту проблему следует решать уже не в том формате, как до августовских событий. Причем решать не месяцами, а в течение 2–3 дней, было очевидно, что больше времени нет. Именно об этом я сказал, выступая перед союзными парламентариями 26 августа. Говорил об этом я и Горбачеву…

Новая обстановка кардинально отличалась от той, которая была свойственна до 19 августа 1991 г. Республики «охладели» к этому «проекту», прибалтийские лидеры уже получили наше (и мое, и Ельцина, и Горбачева) заверение в том, что более никто не будет препятствовать им в приобретении полной государственной самостоятельности. Я беседовал в те дни и с Рюйтелем, и с Горбуновым, и с Ландсбергисом — и заверил их в лояльности к идее самостоятельности их республик. В Закавказье шла война. Лидеры Украины и Молдавии заявили о возможном «выходе» из СССР. И только среднеазиатские республики были наиболее стойкими приверженцами принципа сохранения СССР. Поэтому необходимо было немедленно договориться: во-первых, о принципах конфедеративного устройства, на которые могли согласиться, по сути, все республики, исключая три прибалтийские страны; во-вторых, эти договоренности следовало достигнуть как можно быстрее, поскольку дезинтеграционные процессы мощно набирали скорость и в центре, и в республиках, областях, краях.

Все ждали определенности в судьбе СССР, появления центральных органов власти, как бы они ни назывались. Хотя было очевидно, что нужны кардинальные изменения, скорее всего, в рамках конфедеративного устройства, но с сильными координационными функциями в центре в области финансово-экономической деятельности и централизации управления таких сфер, как оборона, международные трубопроводы, стратегические коммуникации и целый ряд иных функций, которые было целесообразно сосредоточить в центре.

Ситуация требовала именно такого подхода, о чем я, кстати, докладывал на сессии Верховного Совета СССР, которая проходила 26 сентября в Кремле. Однако ни Верховный Совет СССР, ни президент Горбачев, похоже, так и не поняли до конца последствия событий, связанных с путчем. Они полагали, что, коль скоро замысел путчистов провалился, все должно «идти своим чередом», не спеша, как прежде. И проиграли страну — и только потому, что не учли фактор времени. Они дали возможность сторонникам развала СССР мобилизоваться, дождаться агонии СССР, нейтрализовать высшую исполнительную и законодательную власти СССР, убедиться в том, что они ни на что, кроме говорильни, не способны, и выбросить их на задворки истории вполне легальным путем, хотя и явно не конституционным.

Я несколько раз по своей инициативе поднимал этот вопрос в разговорах с Ельциным, высказывал тревогу по поводу быстро идущего процесса дезинтеграции, причем не только в отношениях Союзный центр — союзные республики, но и в пределах Российской Федерации, в том числе из-за того, что он, Ельцин, медлит с формированием нового не только союзного, но и нашего, российского, правительства. Я информировал его, что депутаты Верховного Совета все настойчивее требуют созыва Внеочередного съезда народных депутатов, на котором, возможно, будут настаивать на его, Ельцина, докладе о ситуации в СССР и в России, сложившейся после августовских событий. Никому не понятна его пассивность как президента — нет его выступлений с анализом ситуации, нет предложений относительного нового государственного устройства СССР. Я также сказал, что не вижу никаких новых идей и у Горбачева — во всяком случае, публично он по этому поводу ничего не говорит, выдвигая, по сути, ставшие уже нереальными свои прежние представления (до августовского периода) о «Союзном договоре». Ссылался я также на то, что мне все труднее сдерживать растущее недовольство депутатов им, Ельциным, в условиях его совершенно необъяснимой пассивности.

Разрушительные процессы плавно «перетекали» с союзного государства в пределы Российской Федерации

А между тем разрушительные процессы все сильнее охватывали Россию — повсюду возникали идеи о создании новых республик: Уральской, Дальневосточной, Среднерусской, Вятской и даже Петербургской и т. д. Эти идеи получали свое «развитие» в прессе, некоторые «видные демократы» писали о том, что на месте России должно действовать 30–35 новых государств — по их мнению, только таким образом можно «побороть в себе империю и стать на подлинный путь демократического развития». Сепаратизм в российских республиках ими рассматривался как «продолжение августовской революции» — речь уже шла не о подавлении нами контрреволюции, а именно о «начале настоящей демократической революции»: «долой СССР!», «разрушить до основания!» — эти большевистские лозунги оседлали радикальные демократы, группирующиеся вокруг российского президента. Главный идеолог ельцинизма Бурбулис даже внешне подчеркивал свою «ррреволюционность» — он по-чегеваровски вскидывал к месту и не к месту правую руку со сжатым кулаком вверх на всех собраниях, в которых участвовал. Эти троцкистствующие необольшевики оказывали в тот период огромное влияние на президента, побуждая его к опасным действиям по расколу страны. Совершенно уверен, что, если бы не энергичная деятельность Верховного Совета России, твердо контролирующего ситуацию в стране, Российскую Федерацию постигла бы такая же трагическая судьба, какая постигла СССР.

Но дело в том, что первоначально сами союзные власти поощряли сепаратизм партийной бюрократии российских автономий. Это произошло вскоре после принятия Первым съездом народных депутатов Российской Федерации, Декларации о суверенитете. Тогда высшим руководителям СССР ничего лучшего не пришло в голову, кроме идеи… противопоставить российскому руководству российские же автономии в лице их партийно-административной верхушки. Первоначально это проявилось в приглашении участвовать лидеров пяти наших автономий в заседаниях Совета Федерации, который состоял из руководителей союзных республик и Союза ССР. И вот, когда в июне 1990 г. я пришел на очередное заседание Совета (Ельцин, испытывающий нескрываемую вражду к Горбачеву, направлял на этот Совет меня), я увидел, что наряду с лидерами союзных республик (Кравчук, Шушкевич, Назарбаев, Каримов и др.) за столом сидят Шаймиев (Татария), Галазов (Северная Осетия), Завгаев (Чечено-Ингушетия), Николаев (Якутия), Рахимов (Башкирия), Ардзинба (Абхазия, Грузия). Некоторые из них так вошли в роль, что порою не давали возможности выступить главам союзных республик (особенно руководители Чечено-Ингушетии, Северной Осетии), пространно и путано излагая что-то, как правило, с критикой российского руководства. Горбачев милостиво слушал их, блаженно улыбаясь, часто вклинивался в разговор — и тоже говорил много и пространно, чертя обеими руками перед собой какие-то круги. Совет Федерации, по сути, превращался в какой-то дискуссионный клуб, в то время как для каждого из находящегося здесь руководителя был дорог каждый час. Они прибывали сюда не для пустых дискуссий, а полагая, что здесь, на уровне высших должностных лиц государства, будут приниматься какие-то конкретные решения, достигаться согласования по важным вопросам (например, Союзному договору, бюджету и т. д.), внутренней и внешней политике, проблемам, которые разводили союзные республики и т. д. Все это я знал по себе, перебирая в уме все дела, которыми я занимался, будучи первым заместителем Председателя Верховного Совета России.

Я доложил обо всем Ельцину, сказал, что мне больше, видимо, не стоит продолжать принимать участие на этих совещаниях — пользы никакой, а нервотрепки — сколько угодно. Он был возмущен, но попросил продолжать участвовать в заседаниях у Горбачева. После одной такой критики «российского руководства» со стороны руководителя Чечено-Ингушетии я разозлился основательно, договорился с Кравчуком и Исламовым, и мы вместе, после завершения заседания, зашли к Горбачеву в его кабинет. Я сразу же заявил, что, если он намерен и далее приглашать руководителей российских автономий на заседания Совета Федерации СССР, я участвовать в его работе не буду — приглашайте Ельцина. Меня поддержали Кравчук и Исламов. Горбачев сказал, что «подумает». Но на следующем заседании их уже не было.

Однако работа с этими провинциальными партруководителями со стороны Союзного центра продолжалась, приобретая опасные формы. Так, им было рекомендовано принять «Декларации о суверенитете» их автономий, изъятие из их конституций понятия «автономия», а после избрания Ельцина президентом России и выборы президентов в их национальных республиках. Причем в ряде случаев этих «вождей» так заносило, что они теряли голову. Так, в «Декларации о суверенитете», принятой Верховным Советом Чечено-Ингушетии в конце ноября 1990 г., провозглашался выход республики не только из состава Российской Федерации, но и из… СССР. Однако интересно, что эта линия на поощрение сепаратизма была продолжена… самим Ельциным и особенно — его соратниками. Поэтому фраза «глотайте суверенитета столько, сколько можете проглотить» не была случайной. И мне приходилось очень много работать, чтобы нейтрализовать эту сепаратистскую тенденцию. Поэтому лидеры сепаратистских республик меня побаивались, были осторожны в общении, пытались «решать вопросы» исключительно с Ельциным. А он, не особенно вдаваясь в их дела, направлял их неизменно ко мне. Следующий этап в попытках ослабить российское руководство и вывести из-под нашего влияния республики — это поощрение Союзным центром «поправки» к конституциям автономий — введение президентской системы власти. И наконец, третий — это вовлечение Михаилом Горбачевым в обсуждение нового Союзного договора лидеров российских автономий и включение в текст его окончательного проекта положений, приравнивающих эти автономии со статусом союзных республик. Я резко выступил против таких намерений и отказался участвовать в работе над текстом этого документа, заявив, что «Российская Федерация таких намерений не может поддержать, поскольку предлагаемые положения, если они войдут в окончательный текст нового Союзного договора, приведут к распаду Российскую Федерацию». Тем не менее Горбачев включил их в свой окончательный проект, который был намерен представить на утверждение 20 августа 1991 г. Но, как было ранее отмечено, наша российская делегация была далека от того, чтобы согласиться с этими положениями.

Но вернемся к прерванной теме. После ряда моих настойчивых разговоров с президентом относительно тревожной ситуации в России и в союзных республиках в конце августа он согласился с моими оценками и заверил меня, что до 10 сентября 1991 г. представит на утверждение Верховному Совету состав российского правительства. Ельцин, как всегда, или, точнее, — почти как всегда, нарушил свои обещания, и вплоть до начала работы съезда народных депутатов в начале октября 1991 г. правительство так и не было сформировано. Правительственные функции по-прежнему выполнял Президиум Верховного Совета России. Между тем обстановка в России становилась все тревожнее, провинциальные лидеры стали вести себя как некие феодальные бароны — единственной причиной, сдерживающей их своеволие, выступала нехватка финансовых ресурсов. Поэтому они приезжали в Москву, пытались решить «свои вопросы» у президента, в правительственных коридорах — и не в силах разобраться с тем, кто принимает решения, приходили в Верховный Совет. Что-то у нас получалось, но мы ведь были парламентариями и не могли никоим образом заменить правительство.

V съезд народных депутатов

V съезд народных депутатов начал свою работу 28 октября 1991 г. Это был тяжелый период для СССР, сложившийся после августовских событий и фактического безвластия в СССР и в России. Республики, которые готовились подписать Союзный договор (9 республик), вместо него подписали «экономическое соглашение», призванное хотя бы сохранить производственные и кооперационные связи между предприятиями. Но оно было разработано наспех, без серьезного изучения новой обстановки, и предложено Ельциным. И без особых сложностей подписано главами республик — тем более что оно ни к чему их не обязывало. Вообще достаточно легкомысленное, поверхностное отношение к серьезным документам — это был стиль деятельности Ельцина.

А между тем с августа стремительно происходил фактический развал экономики СССР, она распадалась буквально на глазах. Политическая система уже рухнула немедленно (после приостановления деятельности КПСС). Верховные Советы союзных республик и их президенты также фактически стали независимыми высшими органами власти. Но в некоторых из них, например в азиатских, все еще достаточно терпеливо выжидали, что же предпримет российское руководство: будет ли оно стремиться к созданию какого-либо Союзного государства, возможно в конфедеративной форме, или оно пойдет но пути полной самостоятельности России — что означало бы конец какого-либо Союзного государства. Все ждали начала работы V съезда народных депутатов России и выступления на нем президента Бориса Ельцина. Было ясно, что именно на этом съезде будут даны ответы и на вопросы будущего Союза, и на вопросы, связанные с реформами в России. С нас брали пример, и наши законы становились эталонными для их законодателей.

Ждали ответов на эти вопросы прежде всего граждане России, жизнь которых с каждым днем становилась все труднее. Но тем не менее настроения в обществе были достаточно оптимистические — после подавления ГКЧП авторитет и президента, и парламента в громадной степени возрос. Люди доверяли в целом российской власти, ожидали, что в ходе работы съезда и после него президент и парламент совместно возьмутся за решение главных задач, которые волнуют общество, — это социально-экономические трудности, которые становились для людей все более невыносимыми.

При этом особенностью ситуации было то, что на пути реформ уже не было никаких сильных политических противников — комбюрократия была разбита и разогнана. Подавляющее большинство населения поддерживало нашу совместную парламентско-президентскую деятельность, полагая, что она направлена на общее благо. Это означало, что формируемое нами совместно, в соответствии с Конституцией, правительство будет иметь предельно благоприятные возможности для проведения кардинальных экономических реформ. Это был уникальный исторический шанс, которым не мог не воспользоваться разве что человек, не имеющий элементарного политического чутья.

И этим человеком, который не использовал этот очень редкий в истории, уникальный шанс, даже с точки зрения своих личных интересов, был Ельцин. Фактически именно на этом съезде, наиболее расположенном к нему из всех десяти съездов, начиная с первого в мае-июне 1990 г., когда он был избран Председателем Верховного Совета России, Ельцин положил начало курсу конфронтации с Верховным Советом (еще не завершив личную борьбу с Горбачевым).

На съезде Ельцин выступил с «обращением к народу». По сути, это был обстоятельный доклад о социально-экономическом и политическом положении России, из которого было ясно, что президент России не стремится к сохранению Союза в какой-либо форме. Но с наибольшей отчетливостью в этом его выступлении были обрисованы контуры экономической политики России, которую он просил поддержать съезд народных депутатов. Это был, повторю, обстоятельный доклад президента, со всеми верными и неверными оценками и предложениями, но имеющий свою концептуальную базу. И совершенно очевидно, что он подлежал всестороннему обсуждению, а президент должен был лично пояснить многие сомнительные положения, обосновать свои программные действия, которые он планировал предпринять согласно тексту выступления, ответить на вопросы депутатов, которые были вправе их задать и получить от него ответы как избранники народа.

Но накануне вечером, когда мы вдвоем в его кабинете обсуждали это предстоящее выступление на съезде, Ельцин сказал мне, что не хотел бы его представить как «доклад» — чтобы избежать вопросов депутатов, обсуждения, дискуссии. А любой «доклад» на съезде и в парламенте предполагает обсуждение и дискуссии, а «выступление» — нет. Поэтому Ельцин хотел представить свой доклад как выступление в форме «обращения». Я давно понял эту особенность Ельцина — он боялся публичной полемики, ему была неприятна сама форма дискуссий, когда он должен был отвечать на вопросы. Он терялся, говорил часто что-то невпопад и в целом был полемистом неважным. Поэтому он часто «выпускал» на трибуну предыдущих съездов обычно меня. Но на этот раз я никак не мог «заменить» президента.

Я, хотя и нехотя, согласился: что делать, если президент боится полемики?.. Тем не менее избежать обсуждения основных положений доклада президента, как бы он ни назывался, было не только невозможно, но и нелогично. А Ельцин почему-то считал, что все депутаты дружно зааплодируют ему и проголосуют за проект постановления, который заготовили его помощники. Видимо, десятилетия работы в системе высшего партийного чиновничества давали себя знать, а победа над ГКЧП так вскружила голову, что он не хотел даже размышлять над тем, что благодаря именно этим депутатам, которые организовали Сопротивление, мы вместе (а не он — Ельцин) сумели переиграть ГКЧП. И теперь эти депутаты в Большом Кремлевском дворце съездов хотят выслушать его, президента, задать ему вопросы, выступить перед ним, высказать свои мысли и суждения. Они хотят, чтобы он учел эти их мнения. Разве это было трудно сделать? И разве этого не сделал бы любой другой большой и опытный политик? Но для этого надо было быть именно «большим политиком», каковым Ельцин не был и, видимо, не мог быть таковым — ни в силу своих интеллектуальных способностей, ни как продукт иррационального опыта прошлых десятилетий. Отсюда — эти непрерывные мелкие, и не очень мелкие, хитрости, навязывание искусственной борьбы или ситуации борьбы там, где их принципиально быть не могло, склоки и интриги вместо честного политического процесса и отстаивания принципиальной политической линии. Использование грязных трюков в политике — этому было положено начало именно с периода возвышения Ельцина, буквально с первых дней его восхождения к реальной власти — чего, отметим, принципиально не было в течение достаточно долгой горбачевской эпохи. Даже к нему лично, Ельцину, зная его ненависть к себе, Горбачев относился весьма снисходительно, прощая… Но, однако, вернемся к прерванному повествованию — событиям на V съезде.

Я открываю начало работы съезда народных депутатов.

Хасбулатов. Заседание V Съезда народных депутатов объявляется открытым. (Звучит Государственный гимн России, все встают). Прошу садиться. Уважаемые депутаты! Повестка дня съезда утверждена в начале первого этапа его работы. Есть предложение предоставить слово для выступления с Обращением к российским народам, съезду народных депутатов России Президенту Российской Федерации Борису Николаевичу Ельцину — в соответствии с его просьбой и конституционным правом. Борис Николаевич, Президент Российской Федерации, Вам слово.

ДОКЛАД ЕЛЬЦИНА

Уважаемые народные депутаты! Граждане Российской Федерации I Я обращаюсь к вам в один из самых критических моментов российской истории. Именно сейчас определяется, какой будет Россия, да и страна в целом, в последующие годы и десятилетия, как будут жить нынешнее и другие поколения россиян.

Обращаюсь с решимостью безоговорочно встать на путь глубоких реформ и за поддержкой в этой решимости всех слоев населения. Настало время принять главное решение и начать действовать. Два месяца мы живем практически в новой стране. Провал антиконституционного переворота оказался провалом для всей тоталитарной системы, основанной на диктате КПСС и господстве консервативного центра! Репрессивная система управления опустошила Советский Союз, разрушила его экономику и рассыпалась сама. Пришло время действовать решительно, жестко, без колебании Стартовая база известна всем. Положение напряженное. Трудно с продовольствием, товарами первой необходимости. На грани разрушения финансовая система. Инфляция достигла критической точки. 55 процентов семей живут ниже черты бедности…

Обстановка не улучшается. Победа демократии и свободы не покончила с экономическим кризисом, не примирила народы. Жизнь в стране сегодня при параличе власти стала более дезорганизована. Крайне непросто строятся новые отношения между суверенными республиками. Даже те вопросы, которые казались простыми, решаются медленно и болезненно. Резко возросшие центробежные тенденции обострили и без того сложное положение в народном хозяйстве, усилили спад производства.

В новой ситуации особенно ярко проявились слабость российской государственности и вынужденные просчеты в тактике. Ориентиры и цели были выбраны правильно, немало сделано по созданию законодательной базы новой России. Но надо сказать откровенно — мы исходили из того, что, пробивая реформы, нам предстоит длительное противостояние сильному центру, и на этом строили всю свою политику… Заявляю как Президент Российской Федерации — сегодня выработаны конкретные меры по осуществлению пакета реформ.

Период движения мелкими шагами завершен. Поле для реформ разминировано. Нужен крупный реформистский прорыв. У нас есть уникальная возможность за несколько месяцев стабилизировать экономическое положение и начать процесс оздоровления. Мы отстояли политическую свободу. Теперь надо дать экономическую. Снять все преграды на пути свободы предприятий, предпринимательства, дать людям возможность работать и получать столько, сколько они заработают, сбросив бюрократический пресс.

Должен сказать откровенно — сегодня в условиях острейшего кризиса провести реформы безболезненно не удастся. Наиболее трудным будет первый этап. Произойдет некоторое падение уровня жизни, но исчезнет, наконец, неопределенность, появится ясная перспектива. Главное, что не на словах, а на деле мы начнем, наконец, вылезать из трясины, которая засасывает нас все глубже. Если пойдем по этому пути сегодня, ощутимые результаты получим уже к осени 1992 года.

Межреспубликанские органы призваны играть только консультативно-координирующую роль. Реальную власть теперь осуществляют республики. И поэтому Российская Федерация должна будет вести самостоятельную политику, действовать, исходя из национально-государственных интересов, а не по навязанному ей шаблону.

Первое направление — экономическая стабилизация. В ее основе — жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, налоговая реформа, укрепление рубля. Но самая болезненная мера — разовое размораживание цен в текущем году. Без нее разговоры о реформах, о рынке — пустая болтовня. За последние годы все это уже поняли, но никто не решался пойти на этот тяжелый шаг. Отсюда бесконечные компромиссы, проложившие дорогу хозяйственному хаосу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.