Глава двадцать пятая 1906-1907

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава двадцать пятая

1906-1907

После моего возвращения из-за границы, весною 1906 года, состоялась закладка моего нового дома. Мысль построить себе более удобный и обширный дом возникла у меня после рождения сына. В старом доме я могла ему уделить только одну комнату, что было вполне для него достаточно, пока он был еще мал. Но мне хотелось его устроить так, чтобы он мог, когда станет взрослым, продолжать жить у меня в доме удобно. Кроме того, старый мой дом требовал уже столь капитального ремонта, что затраты не оправдались бы, а о перестройке и думать было нечего, он был слишком старый и ветхий. По мнению архитектора, было проще и дешевле снести старый дом и на его месте построить новый, согласно последней технике. Я предпочитала строить новый дом в более красивой части города, а не среди дымящихся фабричных труб, как за последние годы стало на Английском проспекте.

Покинуть свой старый дом, подаренный мне Ники, было очень тяжело. Приходилось расставаться с домиком, с которым были связаны самые дорогие для меня воспоминания и где я прожила много, много счастливых дней. Но в то же время оставаться там, где все мне напоминало Ники, было еще грустнее.

Из многих предложенных мне мест для постройки мой окончательный выбор остановился на участке на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы, застроенном целым рядом маленьких деревянных домиков. Место мне понравилось. Оно находилось в лучшей части города, далеко от всяких фабрик и по своему размеру позволяло построить большой светлый дом и иметь при нем хороший сад.

План я заказала очень известному в Петербурге архитектору Александру Ивановичу фон Гогену и ему же поручила постройку. Перед составлением плана мы вместе обсуждали с ним расположение комнат в соответствии с моими желаниями и условиями моей жизни.

Внутреннюю отделку комнат я наметила сама. Зал должен был быть выдержан в стиле русского ампира, маленький угловой салон - в стиле Людовика XVI, а остальные комнаты я предоставила вкусу архитектора и выбрала то, что мне более всего понравилось. Спальню и уборную я заказала в английском стиле, с белой мебелью и кретоном на стенах. Некоторые комнаты, как столовая и соседний с нею салон, были в стиле модерн.

Всю стильную мебель и ту, которая предназначалась для моих личных комнат и комнат моего сына, я заказала Мельцеру, самому крупному и известному в Петербурге фабриканту, а всю остальную обстановку, для комнат прислуги, хозяйственных и других, я поручила крупной фирме Платонова.

Все бронзовые предметы для зала ампир и салона Людовика XVI, как то: люстры, бра, канделябры, дверные и оконные ручки, запоры и шпингалеты, а также все ковры и материал для обивки мебели я заказала в Париже. Стены салона были обтянуты желтым шелком.

Я очень торопила архитектора фон Гогена с постройкой дома и горела желанием скорее переехать в него.

Под Рождество 1907 года я наконец смогла перебраться в свой новый дом и была очень рада зажить наконец в удобных условиях и с настоящим комфортом. Старый дом я продала Князю Александру Георгиевичу Романовскому, Герцогу Лейхтенбергскому.

Ко времени переезда еще не все комнаты были обставлены, но всякому известно, что, если самой не переехать в строящийся дом, он никогда не будет готов.

Дом вышел очень удачным, архитектор выполнил блестяще все мои желания.

Мои гости хорошо знали приемные комнаты и мои личные, но я гордилась больше всего хозяйственной частью дома, которую обыкновенно никто не видит. Я на нее обратила особое внимание при постройке и любила ею похвастать перед гостями. Я считала, что нельзя требовать от прислуги хорошей службы, если она плохо помещена, как это часто бывает. У моей прислуги были прекрасные, светлые комнаты, скромно, но с комфортом обставленные, и общая для них столовая, где был большой шкаф, в котором каждый имел свое отделение для хранения под ключом своих собственных предметов.

Кухня была моей гордостью, она была, можно сказать, шикарная, и часто после обеда я приглашала гостей полюбоваться ею. Мой французский повар Дени содержал ее в примерной чистоте и опрятности, и сразу после обеда, когда я показывала гостям кухню, она была в таком порядке, что можно было думать, будто никакого обеда там вовсе и не готовили. При доме был свой ледник и специальная холодная кладовая для сухих продуктов. Таким образом, в доме было всегда достаточно запасов, чтобы приготовить экспромтом обед.

Другой моей гордостью были две гардеробные комнаты, одна наверху, для моих платьев, вся обставленная дубовыми шкапами, в другая внизу, для моих костюмов и всего, что к ним полагалось: башмаков, туфель, париков, головных уборов и т. д. В каждом из четырех огромных шкапов имелась полная опись под номером всего того, что в нем находилось, дубликат которой я держала у себя. По этим спискам я могла всегда послать кого-нибудь привезти мне все, что было мне необходимо, это часто приходилось делать, когда я жила на даче, а костюмы были нужны в Красном Селе. Я указывала только номер шкапа и номера требуемых костюмов и относящихся к ним предметов.

По этому поводу однажды произошел довольно забавный случай. Когда я уезжала на дачу, я свой дом оставляла под охраной старшего дворника Денисова, георгиевского кавалера, безгранично преданного и честного. Я ему оставляла все ключи, и он один охранял дом. Но у него, несмотря на все его чудные качества, был один недостаток - он любил запивать. Чтобы удержаться от этого, он записался в общество трезвости, где при поступлении надо было обещать вина не пить, кроме одного раза в год. Мне понадобилось что-то из костюмов, и я послала в город свою подругу Ольгу Боркенгаген, которая жила у меня и которую мой дворник прекрасно знал. Когда она приехала, Денисов находился в дежурной комнате около подъезда, но на звонок отказался открыть дверь, так как именно в этот день он запил и боялся кого бы то ни было впустить, кроме самой хозяйки. «Мало ли что может случиться», - объяснил он потом. Так и не пустил мою подругу в дом.

У меня был, конечно, винный погреб. Он был наполнен чудными винами, которые Андрей для меня с особой любовью выбирал, и был устроен так, что я могла в нем давать ужины после спектаклей для любителей хороших вин, предоставляя им самим выбирать по каталогу то вино, которое каждый хотел. В погребе был и специальный шкап - со стаканами для каждого сорта вин. Эти ужины в погребе, среди бутылок вина, были оригинальны по своей обстановке и очень веселы. И вина выпивалось на них немало.

При доме, во втором дворе, были прачечная, сараи для экипажа и автомобилей, был коровник для коровы, которую приводили с дачи в город, чтобы сын имел всегда хорошее и свежее молоко, а при ней служила у меня коровница, Катя. Кроме того, была толстая свинья, любимица Вовы. В самом доме у меня жила козочка, которая выступала со мною в «Эсмеральде». Ее нужно было приручить так, чтобы она за мной ходила по сцене, и потому я ее сама кормила. Я брала ее с собой в театр, чтобы приучить к сцене и музыке. Она стала такой ручной, что даже снята со мною в моей гостиной, на коленях. У меня еще был мой любимый фоксик Джиби, неразлучный друг.

Проходя мимо моего сада, можно было видеть в нем гуляющих вместе: козочку, свинью и фоксика.

Выступления Айседоры Дункан в Петербурге произвели огромное впечатление на молодого танцовщика и будущего знаменитого балетмейстера М. М. Фокина, который стал искать новых путей для классического балета. Он восставал против застывших поз с руками, поднятыми венчиками над головой, искал в пределах классической техники свободного выражения чувств и хотел для своего балета из римской жизни найти новые формы. Он ходил в Эрмитаж изучать изображенные на вазах движения античного танца, исследовал греческие и римские источники. Постановка балета «Евника» на тему, взятую из романа Сенкевича «Камо грядеши?» на музыку А. В. Щербачева, явилась, таким образом, крупным событием, вызвавшим большие волнения и споры. Сторонники незыблемой старины была против него, сторонники постоянного движения вперед были в восторге. Фокину приходилось выдерживать серьезную борьбу и внутри театра, и вне его с критиками и балетоманами. Это только усиливало его энтузиазм в борьбе за новый балет. Старые балетоманы укоряли его в подражании Дункан, в ненавистном им «дунканизме», а молодежь, напротив, восторженно откликалась на эту новую струю, оживлявшую незыблемые устои классического танца, который Фокин и не думал разрушать. Я очень горжусь тем, что с самого начала была на стороне Фокина, считая его гениальным в своих начинаниях, а гений всегда покоряет и увлекает. Фокина я приветствовала с самого начала и осталась ему верна до конца. Я участвовала в первом представлении «Евники» 10 декабря 1906 года, исполняя заглавную роль. Состав артистов был первоклассным. П. А. Гердт исполнял заглавную роль Петрония с присущим ему великолепием стиля и мимики, Анна Павлова танцевала изумительно роль Антои, скульптора Клавдия играл превосходный мим Булгаков, который обладал таким даром драматической передачи роли, что одно время хотел перейти в драматическую труппу. Блестящий танцовщик А. В. Ширяев, оставивший целую школу характерного танца, играл роль греческого раба Петрония, а рано умерший Леонтьев, отличавшийся своей легкостью в прыжке и выразительностью в танце, играл черного раба.

Я с огромным увлечением танцевала Евнику и имела выдающийся успех. Но самым главным была новая идея М. М. Фокина, впервые воплотившаяся в этом памятном спектакле и сразу привлекшая к себе публику. Спектакль с тем же успехом был повторен 10 февраля 1907 года. Бурные споры происходили еще долго и в театре, и в театральном кружке редактора «Ежегодника Императорских театров» барона Н. В. Дризена и в других собраниях, где Фокин развивал свою теорию против сторонников недвижимых устоев. Мариус Петипа, почти безраздельно властвовавший с середины XIX века и подчинявший себе даже такого замечательного балетмейстера, как Лев Иванович Иванов, почувствовал свое могущество колеблющимся и резко восставал против Фокина, объединив вокруг себя старых артистов и некоторых талантливых молодых. Но Фокин увлек за собою и публику, и труппу, и представление «Евники» имело, таким образом, большое значение в жизни классического балета. В 1910 году М. И. Петипа умер, сохранив до конца звание главного балетмейстера.

М. М. Фокин очень любил и ценил меня, и в том же сезоне мы вместе выступили в Москве в бенефис Кати Гельцер 21 января 1907 года в «Тщетной предосторожности». Наша дружба осталась незыблемой и крепкой всю нашу жизнь и в России, и в эмиграции до самой его смерти в 1942 году.

Я всегда поддерживала Фокина, хотя и считала, что в его балетах нет вариаций для танцовщицы, которые могли бы воодушевить публику и вызвать овации. В фокинских балетах публика принимала артистов только в антрактах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.