ПРОВАЛ БАЛЕТА В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ
ПРОВАЛ БАЛЕТА В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ
Накануне отъезда президента Яхья Хана в Пакистан наше правительство пригласило его вместе с сопровождающей делегацией на балетный спектакль в Большой театр. Услышав об этом приглашении, переданном ему премьер-министром А.Н. Косыгиным, который в тот день вёл с советской стороны заключительный раунд переговоров с главой государства Пакистана, Яхья Хан буквально просветлел в улыбке и выразил благодарность руководителю нашего правительственного кабинета за возможность побывать на спектакле лучшего балетного театра в мире. Прощаясь с президентом до встречи на балете вечером и заверив его, что он и члены его делегации получат огромное удовольствие от предстоящего представления, А.Н. Косыгин сообщил ему также, что вместе с ним в театре, где они смогут уточнить некоторые оставшиеся для согласования детали переговоров, будут председатель Верховного Совета ССССР Н.В. Подгорный и наш министр культуры Е. Фурцева.
Как было предусмотрено протоколом, делегация пакистанских гостей прибыла к подъезду Большого театра минут за десять до начала спектакля. Там у входа гостей встречал Н.В. Подгорный, который по своему официальному положению главы советского государства соответствовал президентскому рангу Яхья Хана и был его главным хозяином во время пребывания в Советском Союзе.
С Н.В. Подгорным мне приходилось работать неоднократно, в том числе во время его государственных визитов в Индию и Северный Вьетнам. Наблюдая его во время переговоров с президентами других стран, у меня складывалось впечатление, что он как-то тяготился существенной стороной обсуждаемых государственных вопросов и что они ему были неинтересны. Во время переговоров в СССР он с удовольствием передавал такую работу энергичному, деловому и прекрасно подготовленному Косыгину. В противоположность нашему президенту советский премьер, казалось, получал от ведения переговоров удовольствие, демонстрируя при этом хорошее знание обсуждаемой проблематики и редко обращаясь к помощи присутствующих экспертов. Его стремление узнать что-то новое и полезное для нашей экономики красноречиво и естественно проявлялось даже в относительно ординарных для него ситуациях.
Вспоминаю в этой связи, как однажды он вместе с А.И. Микояном коротко заехал на виллу на Ленинских горах, где остановился посещавший нашу страну президент Индии Гири. Их приезд был приурочен к предусмотренному в переговорах перерыву, который давал обеим сторонам возможность провести внутренние консультации перед достижением окончательной договорённости. После завершения консультаций их главные участники вышли в зелёный двор виллы, где они продолжали неофициальное общение.
Перед отъездом Косыгина и Микояна президент Индии, неоднократно упоминавший о решающем вкладе нашего премьер-министра в прекращение войны между его страной и Пакистаном в начале 1960-х годов, предложил им всем на память сфотографироваться. Поскольку профессионального фотографа в это время там не было, снимки вызвался сделать находившийся рядом с Гири его советник, у которого оказался с собой фотоаппарат. Сделав снимок, советник Гири попросил снимавшихся не расходиться для следующего снимка, пока готовился первый, и буквально через минуту показал им, что у него получилось. Увидев столь быстро полученную готовую фотографию, А.Н. Косыгин, который ранее, видимо, с подобными аппаратами не встречался, сразу же попросил фотографа ему его показать, задавая при этом массу вопросов. Удовлетворив своё любопытство в американской новинке и выразив восхищение этим достижением заграничной техники, наш премьер прямо там же попросил своего помощника записать необходимые данные об аппарате, чтобы потом обсудить с нашими специалистами вопрос о возможности налаживания производства подобных камер у нас в стране. Этот пример служит хорошей иллюстрацией делового характера нашего премьера тех лет. На упомянутых переговорах с президентом Пакистана А.Н. Косыгин тоже играл главную роль.
Встретив своего пакистанского гостя у центрального подъезда Большого театра, Подгорный предложил ему пройти в правительственную ложу театра, куда нужно было подниматься по красивой, но довольно нелёгкой для больных ног Яхья Хана лестнице. Стоически преодолев возникшее на его пути в бывшую царскую ложу препятствие и оказавшись наконец в этом роскошном и уютном помещении, он тяжело опустился в центральное кресло первого ряда ложи по правую руку от кресла принимающего хозяина. Для обеспечения удобства их общения моему замечательному коллеге и товарищу Юрию Клюкину и мне отводилось одно место непосредственно за ними во втором ряду, где мы должны были садиться для работы, переходя на него по очереди с кресла в одном из задних рядов. Несколько минут спустя вслед за президентами в ложу пришли Косыгин и Фурцева, которые, поприветствовав их, заняли соседние кресла первого ряда через проход от кресла главного гостя. Затем вошли все остальные приглашённые и разместились на местах второго и последующих рядов в соответствии с правилами протокола, после чего нам всем была роздана программа предстоящего спектакля на русском языке.
До поднятия занавеса оставались считаные минуты. Великолепие правительственной ложи продолжалось и усиливалось в торжественном убранстве тёмно-красного бархата, пышных светильников и позолоте роскошного интерьера огромного зрительного зала, многоэтажных ярусах и парящем над ними высоком плафоне. Вся эта почти сказочная атмосфера готовила собравшуюся аудиторию к встрече с таинствами сценического зрелища.
В этот момент вдруг раздались звуки большого оркестра, начавшего исполнять национальный гимн Пакистана. Все присутствующие, подавляющее большинство которых даже не поняли, что происходит; постепенно и недружно встали, обращая взгляды на правительственную ложу. При виде знакомых правительственных лиц рядом с неизвестным для них субъектом им стало ясно, что они будут смотреть спектакль вместе с нашими вождями и важным зарубежным гостем. Затем был сыгран гимн Советского Союза, за которым последовал взрыв аплодисментов, обращенный к правительственной ложе.
В ходе короткой паузы между замиранием аплодисментов и началом увертюры Яхья Хан, как бы спохватившись, повернулся к в основном негостеприимно молчавшему Подгорному и через меня спросил у него название начинавшегося балета. Для Николая Викторовича этот вопрос оказался полной неожиданностью, так как до приезда в театр он на этот счёт, по всей вероятности, не осведомился, а во вручённую ему программу ещё не посмотрел. Поэтому, услышав вопрос президента, он тут же спросил об этом у меня, и когда я сообщил ему название балета, он повернулся к Яхья Хану и уверенным голосом коротко произнёс «Асель», сильно смягчив при этом звук «с» добавив мне через плечо: «Вот так и переведите». Поскольку буквальное воспроизведение русского названия этого балета на английском языке могло показаться несколько грубоватым, я решил обойти возникшее неудобство передачей названия повести Чингиза Айтматова, которая лета в основу сюжета балета — «Тополек мой в красной косынке». Услышав короткий ответ председателя Верховного Совета СССР в моём несколько удлинённом переводе, Яхья Хан одобрительно крякнул и устремил взгляд на уже поднимавшийся тяжёлый тёмно-красный бархат занавеса.
Открывшаяся перед зрителями сцена изображала небольшой горный аул с несколькими маленькими домиками, кусочком сада с цветами и горными вершинами, видневшимися на заднем плане в освещении начинавшегося рассвета. Через 1–2 минуты, пока поднималось солнце под аккомпанемент оркестра, сцена осветилась более ярко, и её быстро заполнила группа танцовщиц, которые выбегали на неё одновременно по одной с каждой стороны в чёрных спортивных теннисках и такого же цвета коротких юбочках. Собравшись перед зрителями с печальными лицами, они продолжали легко носиться по сцене, широко «размахивая во все стороны длинными чёрными воздушными платками, постепенно меняя направление извивающихся линий своего коллективного перемещения. Затем, продолжая энергичные взмахи руками с платками, они перестроились в новый рисунок взаимодействия нескольких образованных ими танцующих линий, когда эти линии, двигаясь по всей ширине сцены, стали как бы пронизывать друг друга через каждую следующую танцовщицу в каждой из них. Подобное пересечение 3–4 потоков танцовщиц по замыслу должно было бы выглядеть довольно эффектно, но для воплощения такой идеи требовалось много внимания и дисциплины, которые достигаются хорошей подготовкой.
Незнакомый, видимо, ни с повестью Айтматова, ни тем более с содержанием балета, хотя оно было изложено в программе, Подгорный повернулся ко мне вполоборота и полушёпотом спросил: «А что изображают эти бабы в чёрном? Бегают, бегают туда- сюда! Когда же это кончится?» Я ответил, что в этой картоне выражается печаль жительниц аула по жертвам войны и тревога за судьбу тех, кто находится на фронте. Подгорный выслушал моё объяснение без всяких комментариев и, как-то недовольно вздохнув, посмотрел в сторону Косыгина и Фурцевой, которые, поглядывая на сцену, одновременно о чём-то тихо разговаривали.
В этот момент около нашего президента появился его помощник и, наклонившись к нему, прошептал: «Вы знаете, пока ноль-ноль, но играют интересно». «Ладно, — ответил ему Николай Викторович, — я скоро подойду». Как оказалось, в этот же вечер играла любимая команда Подгорного киевское «Динамо», и он, как заядлый болельщик, сгорал от нетерпения поскорее выйти из ложи и засесть за экран телевизора, который стоял в одной из небольших комнат около выхода из правительственной ложи.
На сцене пока продолжалась та же картина, но теперь, когда, следуя за возросшим темпом оркестра, пересекающиеся линии танцовщиц значительно ускорили свой бег, одна из них неожиданно столкнулась с другой. Они обе еле-еле удержались на ногах и, придя в себя, бросились вдогонку за потерянными хвостами своих линий. Однако их столкновение вызвало развал не только их собственных, но и остальных потоков пробегавших мимо друг друга танцовщиц. Некоторые из них потеряли свои места в линиях и в создавшейся суматохе начали натыкаться одна на другую, задевать ближайших к ним подруг своими руками и длинными шарфами, что привело к полному разрушению рисунка танца и всей первой картины.
Дело серьёзно осложнялось тем, что оркестр продолжал играть, не пережидая восстановления разрушенного действия, за которым уже возникала следующая часть картины с участием нескольких танцевальных пар балерин и танцовщиков. Зрители замерли от того кошмара, который несколько минут творился на сцене, пока шокированные и обескураженные своим провалом в первой же картине танцовщицы наконец не исчезли неправильными скученными группками или в одиночку за кулисами. В нескольких местах зала раздались сдавленные взрывы смеха. Но даже при этом провале спектакль должен был продолжаться.
Почти мгновенно после исчезновения со сцены первой группы танцовщиц на неё бодро вышло несколько балетных пар, которым пришлось искать подходящего по музыке вступления в дальнейшее действие за счёт пропуска некоторых отрепетированных в надлежащей последовательности балетных движений. Наконец им, видимо, удалось вернуться к нужной канве балета, и они, безусловно, испытывая страшное расстройство в связи с произошедшей до них сценой, стали робко и неуверенно продолжать спектакль. Однако переживаемое ими потрясение было, вероятно, настолько сильно, что они стали совершать всё больше ошибок. В одном случае, например, прыгнувшая в руки своего партнёра танцовщица не удержалась и съехала с его рук на пол и, видимо, достаточно сильно ушиблась, так как не смогла не потереть прямо перед зрителями своё ушибленное место. В другой паре после исполнения непродолжительного фуэте перед выходом в арабеску танцовщица не смогла остановиться на пуанте и чуть не упала на бок. В конце этого акта кто-то из исполнителей, а может, кто-то за сценой, задел за декорации. Некоторые из них упали или покосились, создав очень смешной фон для предположительно драматического действия, которое само по себе было сплошной вереницей ошибок и выглядело скорее клоунадой.
С того момента, когда танцующие пары во второй части первого акта стали совершать одну ошибку за другой, каждый раз после этого предпринимая неуклюжие попытки восстановить скомканную хореографию, зрители уже не находили сил сдерживаться от охватывающих их приступов смеха. В самом деле, при взгляде на сцену из зала складывалось впечатление, что вместо балетного спектакля артисты представляли пародию на балет. Удержаться от смеха было очень трудно, хотя и было понятно то ужасно травмированное состояние, в котором оказалась вся труппа театра, особенно с учётом того, что они выступали не только перед высокими иностранными гостями, но и перед членами нашего правительства, а самое главное, перед своим строгим министром культуры.
В правительственной ложе Косыгин и Фурцева, бросая взгляды на сцепу, то и дело разражались весёлыми взрывами смеха, опуская при этом головы вниз, чтобы их было не видно зрителям в зале. Озадаченный происходившей на сцене клоунадой Подгорный, не зная, как на неё реагировать, неспокойно переваливался в своём кресле, по всей вероятности, дожидаясь скорейшего завершения акта, чтобы успеть посмотреть футбольный матч. Яхья Хан был, пожалуй, единственным зрителем в правительственной ложе, который воздерживался от смеха, хотя его лицо приняло явно весёлоё выражение. Все члены его делегации и присутствующие здесь советские сотрудники были охвачены волной всеобщего сдавленного смеха. Меня самого, кому даже в этой ситуации нужно было сохранять профессиональный нейтралитет, смех разбирал так сильно, что от невероятного усилия сдержаться у меня разболелся затылок, и я стал делать знаки моему коллеге Юрию, который смеялся вместе со всеми несколько рядов сзади, освободить меня от пытки не рассмеяться и сесть на моё место. Мы обменялись местами, но я тут же вышел в коридор, чтобы там дать волю непреодолимому смеху.
Ко всеобщему облегчению, через несколько минут закончился первый акт, и зрители правительственной ложи стали подниматься для выхода на перерыв. Первым из ложи быстро вышел Подгорный и тут же исчез в небольшой комнате с телевизором. За ним вместе с Яхья Ханом вышли Косыгин и Фурцева. Косыгин сказал президенту, что минут через пять после того, как все немного разомнут ноги, в небольшом банкетном зале этого же этажа состоится ужин, за которым они обсудят некоторые оставшиеся для согласования детали прошедших ранее переговоров.
Когда все приглашённые заняли отведённые им места за банкетным столом, Косыгин обратился к президенту Пакистана с разъяснением относительно проходившего спектакля. Вначале он сообщил ему, что в тот вечер перед зрителями выступала не труппа самого Большого театра, а приехавший в Москву на гастроли театр оперы и балета Киргизии. Это была очень молодая и неопытная труппа, рассказывал наш премьер, которая не так давно была создана в этой республике, где до советской власти не было даже своей письменности. В этой связи он сделал особый акцент на том факте, что сюжет показываемого в тот вечер балета был основан на очень популярной у нас повести крупного советского писателя Чингиза Айтматова, который сам был киргизом.
Здесь в разговор вступила Екатерина Фурцева, которая добавила, что перед самым началом спектакля артистам сообщили о том, что среди зрителей будут высокий гость — президент Пакистана господин Яхья Хан и руководители Советского государства и правительства. По её словам, эта новость так разволновала молодых артистов, что они не могли успокоиться, очень волновались и переживали, а это не могло не сказаться на их выступлении, которое в первом акте вышло довольно неудачным. Но она сразу же выразила уверенность, что после перерыва труппа успокоится и остальную часть спектакля сможет провести лучше. Пока Фурцева давала свои объяснения, Косыгин, около которого я сидел, спросил меня, кто был автором музыки обсуждаемого балета. Когда я ответил ему, что музыку написал Власов, он улыбнулся и сказал, что о композиторе в таком случае будет упоминать неуместно. Сам Яхья Хан, проявляя показанное в подобных случаях понимание и великодушие, сказал, что, за исключением некоторых неудачных моментов и с учётом испытанного артистами понятного волнения, труппа выступала в целом не так плохо.
Затем разговор перешёл на обсуждение немногих вопросов, подлежавших согласованию после переговоров, которое и было вскоре завершено, к удовлетворению обеих сторон. Перед подачей десерта Косыгин вдруг обратил внимание на то, что я за весь вечер ничего не выпивал, отказываясь каждый раз от предлагаемого мне официантами спиртного. «Молодой человек, это почему же вы с нами ничего не пьёте? — спросил он меня с удивлением. — вы что, вообще не пьёте или только с нами?» «Алексей Николаевич, — попытался я оправдаться, — но я же на работе». «Так, значит, вы на работе, а я, по-вашему, что здесь делаю? — задал он риторический вопрос и тут же обратился к стоявшему за нами официанту: — Налейте, пожалуйста, этому молодому человеку штрафной, — и, повернувшись снова ко мне, с лукавой улыбкой добавил: — Попробуйте не выпить, ведь я ваш главный начальник». После этого мы вместе подняли рюмки с душистым армянским коньяком.
Остальная часть возобновившегося после антракта балета прошла без катастрофических неудач первого акта. Однако и после того, как, оставив наших подопечных на правительственной вилле, мы с Юрием вышли в её двор, у пае в памяти продолжали возникать смешные сцены неудачного представления, вызывая новые приступы неудержимого смеха.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.