«Бахчисарайский фонтан», «Руслан и Людмила» в Большом театре. «СССР на стройке».

«Бахчисарайский фонтан», «Руслан и Людмила» в Большом театре. «СССР на стройке».

Ятороплюсь в Москву. Меня и Захарова пригласили в Большой театр, где решили поставить нашумевший «на все Европы» «Бахчисарайский фонтан». Договорились. Просили сделать третий акт таким же, как в Ленинграде, но… выпрямить стену и колонну. Я сказала, что в этом наклоне мне удалось передать состояние Марии в этом акте и сделать особенно трагичной ее смерть у подножия накренившейся колонны с тяжеленной золотой капителью. Пришлось делать макет нового, «выпрямленного» варианта. Потом все удивлялись, почему в Ленинграде этот акт лучше… На протяжении лет много раз что-то менялось в оформлении, иногда я в этом была ни при чем, но спектакль и в Ленинграде, и в Москве идет часто до сих пор, и в испорченных вариантах остается верно найденное.

Одновременно с «Фонтаном» в Большом, имевшим очень большой успех (но я была патриоткой Ленинграда, и мне тот «Фонтан» нравился больше), сделала «портативный» «Фонтан» для коллектива Викторины Кригер (при Театре Станиславского и Немировича-Данченко).

А дальше?… Начало 1937 года: делаю «Руслана и Людмилу» в Большом, в Москве. Почетно, интересно, но при моем недоверии к себе – страшно. Ведь Глинка! Дирижер Самосуд[70], постановщик Захаров – все ленинградцы. Договариваемся: много мест действия, но без задержек на перемены декораций. Хочу, чтобы «сказочно» – и правда и неправда. Придумала: все декорации – на тюле (роспись и аппликации). На переменах одно возникает сквозь другое. Даже и для меня были в результате неожиданности, и хорошие, но и плохие. Ведь при решении на тюлях в макете не все можно проверить – многое зависит от света… а вообще: выдумаешь, а потом – мучения!

Самосуду нравится моя выдумка. Говорит: «Музыка у Глинки тоже прозрачная». Я мечусь между Москвой и Ленинградом – больше живу у мамы в Москве. Макет, эскизы костюмов приняты руководством и труппой. Барсовой, Держинской, Златогоровой, М. Семеновой, Рейзену и другим артистам нравится. В театре «чудеса» не новинка, но тут и мой опыт не помогает… Чудеса! Такая нервозность в воздухе, что не разобраться… К генеральной наш ленинградский триумвират рассорили… Кому-то это было нужно – поди разберись. Всего не расскажешь. У меня силы на пределе… На генеральной и премьере я не была, написав объяснение Керженцеву[71] (который ведал тогда театрами, а может, и всеми искусствами).

В вечер премьеры я пошла в редакцию «СССР на стройке» дорабатывать горьковский номер журнала. Я была там одна, так как основные сотрудники отправились на «Руслана», так же как и моя мать. Я включила радио, слушала передачу из Большого, слышала аплодисменты моим декорациям каждый раз, когда возникали новые… В одиночестве я дала волю своим чувствам и обкапала горькими солеными слезами страницы журнала, над которым работала в память Алексея Максимовича. После спектакля мама меня ждала дома не в лучшем состоянии, чем я, хотя встретила меня словами: «Я счастлива и горжусь такой дочерью, а ты глупышка!» Сказала она так, как в детстве, и обкапала меня слезами, как я – журнал. «Солоно» нам пришлось обеим!

Потом я все же была на очередном спектакле – инкогнито и даже билет себе купила. Мне звонили из театра артисты, обиженные, что я не была на премьере. После всего, что было во время «Руслана», нужно было прийти в себя, очухаться (многое и до сих пор загадка), чтобы жить и работать дальше. По правде сказать – не хотелось…

Журнал «СССР на стройке» был создан по инициативе Горького. В апреле 1937 года вышел четвертый номер журнала, который был задуман вскоре после смерти Алексея Максимовича и ему посвящен. Для разработки темы и написания текста приглашен И. Э. Бабель – человек острый на выдумки, хорошо знавший и любивший Алексея Максимовича. Художником пригласили меня.

Принцип журнала: максимум фотоматериалов и минимум текста – дело не легкое. Писатель должен был сочинить на заданную тему подобие сценария. Макет журнала, композицию и формат кадров на страницах разрабатывал художник к еще не существующим фото и заказывал их фотографам.

Бабель решил, что лучше всего, если в этом номере в основном будет говорить о себе сам Горький, а он, Бабель, будет режиссером: составит драматургический план, подыщет цитаты из высказываний Алексея Максимовича о разных периодах его жизни и сделает подписи к фотографиям. Это была интересная и правильная выдумка. Надо сказать, что если вначале Бабель относился к работе как к моральному обязательству по отношению к покойному Горькому, то в конце концов он увлекся, вложил в работу много выдумки, и этот номер, посвященный Горькому, получился очень насыщенным, интересным и ценным по материалу.

Однажды он попросил приехать к нему домой (он жил в Большом Николо-Воробьинском переулке), чтобы спокойно, а не в шумной обстановке редакции поговорить о работе.

Дальнейшее вспоминается импрессионистически, и все же отдельные детали характерны для Бабеля, и поэтому я их записываю.

Дом двухэтажный, деревянный. Звоню. Мне открывает дверь старушка, повязанная платком. Попадаю в переднюю. Из передней ведет деревянная, ступенек на двадцать, неширокая внутриквартирная лестница.

Слышу голос сверху, поднимаю голову, вижу Бабеля, стоящего во втором этаже. Предлагает подняться наверх – к нему. Поднялась… Окно в узкой стене длинного помещения дает мало света. Вдоль перил, огораживающих лестничный проем, стоят корзина и сундуки: один с горбатой крышкой, другой с плоской, третий обит медью – вероятно, старинный. У противоположной стены шкаф. Неуютно. Тут же, между шкафом и сундуками – стол не больше разложенного ломберного. На нем металлическая квадратная коробка – в таких когда-то держали чай.

Бабель предлагает сесть, говорит, что будет угощать чаем, а потом поговорим о деле. Кричит: «Ну, что же кипяток?» Внизу слышны шаги, Бабель спускается по лестнице и возникает обратно с подносом, на котором стоят плюющийся паром большой металлический чайник и другой, тоже не маленький, фарфоровый, – для заварки, чашка, стакан с подстаканником, полоскательница, сахарница. Начинается очень деловой, серьезный и неторопливый ритуал приготовления чая. Я Думаю: «Игра или всерьез? Или оттяжка времени, чтобы переключиться на разговор о журнале?»

Не буду описывать, как заваривался и настаивался чай – очень сложно! Меня поразило количество чая на одну чашку – три или четыре ложки с верхом. А пить надо чуть не обжигаясь – иначе аромат улетучится. Чтобы приготовить чай себе, Бабель проделал все сначала, начиная с того, что снизу по его зову был принесен старушкой новый кипящий чайник. Когда процедура была закончена, он очень серьезно сказал: «Только так есть смысл пить чай! Не хотите ли повторить?» Нет, я не хотела, я мечтала поскорее начать разговор, связанный с работой. Мне надо было торопиться в редакцию…

От ритуала чаепития, от обиталища, по старинке уютного и неуютного старинного быта у меня осталось впечатление какой-то чудаковатости. Но Бабель был хорош и абсолютно «на месте» и в этой обстановке. Как и везде, я думаю.