Глава двенадцатая Быль о «Тройке»

Глава двенадцатая

Быль о «Тройке»

Сталин старел… Многими авторами приводились со ссылками на знаменитый уже «Журнал посещений И.В. Сталина в его кремлёвском кабинете» данные о том, что к 1952 году Сталин резко сократил приём посетителей в Кремле. Действительно, если в 1940 году в журнале было зафиксировано более двух тысяч посещений, то в 1950-м их было около семисот, а в 1951-м и 1952-м – менее пятисот, причём последний длительный перерыв составил более полугода – с 9 августа 1951 года по 12 февраля 1952 года.

Но ещё более показательным и доказательным в этом смысле оказывается Постановление Бюро Президиума ЦК КПСС о работе Бюро Президиума ЦК КПСС и Бюро Президиума Совета Министров СССР от 10 ноября 1952 года.

Поскольку все его положения для дальнейшего повествования важны, мне придётся его (и ещё один, примыкающий к нему документ) привести полностью.

Итак:

«IV. О работе Бюро Президиума ЦК КПСС и Бюро Президиума Совмина СССР.

1. Признать необходимым, чтобы т. Маленков Г.М. сосредоточился на работе в ЦК КПСС и в Постоянной Комиссии по внешним делам при Президиуме ЦК КПСС, освободив его в связи с этим от обязанностей заместителя председателя Совмина СССР, члена Бюро Президиума и Президиума Совмина СССР.

2. Признать необходимым, чтобы т. Булганин Н.А. сосредоточился на работе в Постоянной Комиссии по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС, освободив его в связи с этим от обязанностей члена Бюро Президиума и Президиума Совмина СССР.

3. Освободить секретаря ЦК КПСС т. Хрущёва Н.С. от обязанностей члена Бюро Президиума Совмина СССР, обязав его сосредоточиться на работе в Московской партийной организации и в Бюро Президиума ЦК КПСС.

4. Председательствование на заседаниях Бюро Президиума и Президиума ЦК КПСС в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на тт. Маленкова, Хрущёва, Булганина. Поручить им также рассмотрение и решение текущих вопросов.

Постановления ЦК КПСС издавать за подписью Бюро Президиума ЦК КПСС.

5. Председательствование на заседаниях Бюро Президиума Совета Министров СССР и Президиума Совета Министров СССР в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на заместителей председателя Совета Министров СССР тт. Берия, Первухина и Сабурова. Поручить им также рассмотрение и решение текущих вопросов.

Постановления и распоряжения Совета Министров СССР издавать за подписью председателя Совета Министров СССР тов. Сталина.

Протокол № 2».

17 же ноября 1952 года было принято ещё и Постановление Бюро Президиума ЦК КПСС о работе Секретариата ЦК КПСС:

«74. – О работе Секретариата ЦК КПСС».

Принять следующее предложение Секретариата ЦК КПСС:

Заседания Секретариата ЦК КПСС созывать регулярно раз в неделю и по мере необходимости в зависимости от срочности вопросов.

Председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на тт. Маленкова, Пегова и Суслова. Поручить им также рассмотрение и решение текущих вопросов.

Постановления Секретариата ЦК КПСС издавать за подписью Секретариата ЦК КПСС.

Протокол № 3».

Как всё это надо было понимать?

На поверхности лежало очевидное – Сталин был уже не в состоянии оперативно рассматривать и решать все «текущие дела». А жизнь огромной Державы ждать и замирать не могла.

Но у этого двойного решения Бюро Президиума ЦК, одна часть которого была отделена от другой интервалом всего в неделю, была, как я понимаю, и потаённая подкладка. Впрочем, для основных политических фигур в Кремле она, надо полагать, особой тайной не была и давала обильную информацию к размышлению всем.

Маленков и Булганин освобождались, по сути, от дел, связанных с Совмином, и теперь должны были заниматься работой лишь «по партийной линии». Относительно «штатного» партаппаратчика Маленкова это было ещё более-менее объяснимо, но Булганин…

Николай Булганин никогда чистым партийным работником не был, начав своё восхождение в 1937 году – в 36 лет, с поста председателя исполкома Моссовета, а затем двигаясь по линии Совнаркома и Совмина. И его фактический «перевод» в ЦК при сохранении поста зампредсовмина мог означать лишь усиление «совминовского» начала в высшем руководстве партии. А «сосредоточение» на ЦК Маленкова объективно отодвигало на второй план Хрущёва. Да и порядок председательствования в Бюро Президиума ЦК эту вторую (если не третью) роль Хрущёва закреплял вполне определенно, а постановление о работе Секретариата ЦК от 17 ноября еще более выдвигало в партийном отношении Маленкова и еще более «задвигало» Хрущёва.

При этом Хрущёв лишался своих позиций в Совмине СССР – то есть в высшем органе исполнительной власти. То есть Хрущёву и тем, кто «ставил» на Хрущёва, здесь было над чем подумать. А тут ещё не ко времени – для Хрущёва – возник веттехник Холодов со своим колючим письмом.

Было похоже, что Хрущёв постепенно лишается доверия Сталина – пока лишь в делах хозяйственных. Но ведь за этим могло последовать и политическое разочарование Сталина в нём – как это уже произошло в отношении Ворошилова и Молотова. Мог ли Хрущёв и те, кто «ставил» на него или стоял за ним, допустить такой поворот ситуации?

Жорес Медведев в своей книге «Сталин и еврейская проблема. Новый анализ» пишет, что структура реальной власти в СССР Сталина достаточно хорошо отражалась объёмом тех рапортов МВД и МГБ, которые направлялись тем или иным членам Политбюро. Он же сообщает, что из опубликованных в 90-е годы архивных документов видно следующее… После войны поток закрытой информации в «рассылке Сталина» был наиболее обильным, кроме Сталина, для Молотова, Берии и Жданова, а позднее – для Берии и Маленкова, затем – для Булганина, а по международным делам – для Вышинского.

Хрущёв, как видим, по этому критерию не очень-то котировался. Он даже в ЦК – после «сосредоточения» там Маленкова – был, пожалуй, не первой фигурой, причём Хрущёва явно теснил Суслов – даже без усилий со своей стороны, а за счёт безусловно более высокого делового потенциала и уровня образования.

При всём при этом сдвоенное, по сути, решение Бюро Президиума ЦК о фактической передаче Сталиным своих текущих обязанностей другим, возвращало ситуацию в чём-то к тому моменту недавнего октябрьского Пленума ЦК, когда Сталин попросился в отставку. Теперь, после 10 и 17 ноября 1952 года, он мог править, но не управлять. Но поскольку Сталин ни с какой стороны не был схож с английским королем, такое положение вещей долго продолжаться не могло. Причём наиболее логичным вариантом стало бы избрание Сталина Председателем Президиума Верховного Совета СССР с последующей окончательной сдачей «оперативных» прерогатив преемникам.

26 января 1953 года Бюро Президиума ЦК КПСС собралось на своё седьмое по общему счету заседание. На втором заседании, 10 ноября 1952 года, было решено проводить заседания Бюро еженедельно по понедельникам, но строго этого графика не придерживались, бывали разрывы в две недели, и вот в конце января подошел черёд седьмого.

Если 9 января Сталина в зале не было, то теперь был в наличии «полный комплект»: все члены Бюро Президиума ЦК во главе со Сталиным, весь секретариат ЦК и председатель КПК Шкирятов.

Главным, что произошло между двумя соседними заседаниями – 9 января и 26 января 1953 года, – было, безусловно, обнародование «дела врачей». Такой, например, историк-«демократ», как Г. Костырченко, утверждает, что все иностранные дипломаты назвали «дело врачей» «сумасшедшей историей», однако сам же сообщает, что посланник Израиля в Москве Ш. Эльяшив грустно заявил: «Вся миссия очень опечалена… В случае войны (вот как! – С.К.) может быть решено всех евреев выслать в Сибирь…»

И – ни слова о сумасшествии в Кремле!

Известный же московский театральный администратор Нежный уверял всех, что «этим» воспользуются различные «погромщики», стоящие «у тех или иных рулей», и «поведут корабль к гибели…» Вряд ли Нежный имел в виду весь государственный «корабль».

Второй секретарь посольства Великобритании утверждал, что сообщение о врачах – продолжение линии антисемитизма, начатой на процессе Сланского. И вот тут он был не совсем не прав, если уточнить – линии не «антисемитизма», а антисионизма и противодействия англосаксонскому империализму.

В конце 1952 года в Чехословакии действительно проходил процесс по делу бывшего Генерального секретаря ЦК Компартии Чехословакии Рудольфа Сланского. Он открылся 20 ноября 1952 года, и среди четырнадцати обвиняемых, бывших высокопоставленных чехословацких деятелей, одиннадцать были – как это было сказано в сообщении о начале процесса – «лицами еврейского происхождения». Причём на этом процессе прозвучали и такие слова:

«Всех этих предателей роднит друг с другом буржуазно-еврейское прошлое. Даже вступив в Чехословацкую коммунистическую партию и заняв высокие посты в её руководстве, они всегда оставались буржуазными националистами, … контактировали с сионистскими организациями и представителями израильского правительства, являющимися на деле агентами американского империализма…»

Процесс Сланского широко освещался в «Правде» – под его материалы отводились целые полосы, и длился он до начала декабря 1952 года. Одиннадцати из четырнадцати обвиняемым, включая Сланского, был вынесен смертный приговор, приведённый 3 декабря в исполнение.

В приговоре отмечалось, что Сланский «предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда», подобрав «для этого лечащих врачей из врачебной среды, с тёмным прошлым, установив с ними тесную связь и рассчитывая использовать их в своих вражеских планах».

Готвальд, выступая после процесса на общегосударственной конференции, заявил:

«В ходе следствия и во время процесса антигосударственного заговорщицкого центра был вскрыт новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в Коммунистическую партию. Это – сионизм».

Что ж, это было правдой. Послевоенная ситуация в мире складывалась всё более не в пользу США и Золотой Элиты, и надо было максимально ослаблять только формирующийся лагерь социализма, и прежде всего – Советский Союз. Делать это надо было быстро и тотально. А объективно и в СССР, и в европейских странах народной демократии наиболее простым, дальновидным и надёжным для США вариантом подрывных действий был вариант «пятой колонны» на базе прежде всего еврейских националистических кругов. Хотя, естественно, не только еврейских…

Сталин понимал, что контрмеры могут быть эффективными лишь в том случае, если они окажутся тоже быстрыми и масштабными. Кроме того, необходимы были серьёзные перемены вообще во всём государственном управлении – не столько в его структуре, сколько в части кадров.

Показательный пример: 14 мая 1951 года на дипломатическом приёме вдрызг пьяный генеральный консул СССР в Братиславе П.П. Разыграев, перемежая речь нецензурщиной, заявил министру иностранных дел Чехословакии Широкому: «Вилем, какой ты министр, ты доверенный Сталина…» Разыграева тут же отозвали в Москву, но подобных «кадров» в стране хватало, и разыгрывать «карты» таких разыграевых мог кто угодно. Соответственно, требовались серьёзные кадровые чистки – на этот раз без массовых арестов и приговоров, а просто путём снятия с должностей, понижения в должности и т. д.

Между прочим, в этом был глубокий внутренний смысл. В первые годы строительства социализма враждебные слои были ещё достаточно многочисленны в «верхах» и ещё имели весьма массовую опору в «низах». И тогда чистки имели вынужденно массовый характер. Это была драма с элементами трагедии, усугубленой провокациями троцкистов и антисоветчиков. При этом Советской власти часто приходилось иметь дело с идейными врагами, обладающими пусть и чуждыми, но – убеждениями.

Теперь же Советской власти чаще всего приходилось иметь дело с безыдейными шкурниками-перерожденцами, с карьеристами или распустившимися разгильдяями типа подгулявшего экс-консула Разыграева. Причём массовой опоры в деятельной части народа они не имели. Поэтому чистки при любом уровне их «массовости» и по масштабам, и по мере наказания имели бы ограниченный характер, коснувшись лишь тех руководителей и их «референтов», которые оторвались от народа. Именно оторвались, потому что к началу 50-х годов основные слои руководителей в СССР почти поголовно состояли из выходцев из народа. И в большинстве случаев было достаточно просто «вернуть их в первобытное состояние» – полностью или частично. Если уж продолжать драматургические аналогии, то на ум приходит скорее сатирическая комедия. Например – «Баня» Маяковского.

«Дело врачей» – даром что оно-то уж от комедии было очень далеко – оказывалось здесь и впрямь «знаковым», хотя и не в том смысле, в каком его трактуют «демократы». Оно не было сфальсифицировано МГБ, а стало результатом вполне реальных гнойниковых процессов в советском обществе – в целом тогда вполне здоровом. До какого-то момента скрытое от глаз общественности, но не скрытое, заметим, от высшего партийно-государственного руководства, это «дело» на общественную ситуацию не влияло. Теперь, после своего обнародования, оно не могло не стать исходным пунктом для важнейших перемен.

Но кто персонально, кроме, естественно, Сталина, должен был возглавить эту новую обширную чистку кадров, в которой снижение статуса многих советских евреев оказалось бы лишь одной из сторон процесса, причём количественно, пожалуй, не самой масштабной?

Для широких масс этот вопрос не стоял – они о весьма скорых и весьма благотворных для положения масс переменах просто не знали.

Для служилых «номенклатурных» «масс» кое-что было ясно. И те из её представителей, которые за неполный десяток послевоенных лет, что называется, заелись, не могли не тревожиться. Я об этом уже не раз говорил.

Но какого же тогда накала должна была достигать к концу января 1953 года тревога тех столичных кругов, которые не просто заелись, а так или иначе злоумышляли – против Советской власти, против Сталина, в видах будущей благодарности от Запада ли, от преемников ли Сталина? Я имею в виду, конечно, не только еврейских националистов и не только националистов, но и вообще всех разноплемённых представителей советской «партоплазмы». Их тревога лишь усиливалась от того, что проявлялась тайно.

Тревога же и нервозность внешних «вдохновителей» – как их назвал Сталин – после 13 января 1953 года прорвалась на удивление открыто. Так, в Нью-Йорке прошли массовые демонстрации протеста евреев, а Альберт Эйнштейн направил нашему министру иностранных дел Вышинскому возмущённую телеграмму.

В Израиле министр иностранных дел М. Шарет заявил в кнессете, что правительство Бен-Гуриона «с глубоким сожалением и беспокойством наблюдает за официально развернутой в Советском Союзе антисемитской клеветнической кампанией». Заметим: здесь сразу отвергалась принципиальная возможность того, в чём обвинялись «кремлёвские» врачи, но какие для этого у Тель-Авива были основания? Там что – знакомились с материалами следствия?

При этом ведь в передовице «Правды» не было ни одного антисемитского выпада, в ней говорилось, что «разоблачение шайки врачей-отравителей является ударом по международной еврейской сионистской организации».

Забегая немного вперёд, сообщу, что в конце января и начале февраля 1953 года сам Бен-Гурион на страницах самой массовой израильской газеты «Давар» опубликовал под псевдонимом серию статей с резкими выпадами против СССР и лично Сталина. А 9 февраля на территорию миссии СССР в Тель-Авиве была брошена бомба, ранившая трёх сотрудников, среди которых была и жена посланника Ершова. 13 февраля СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем.

И вся эта шумиха была саморазоблачительной. Ну, в самом-то деле! Некие репрессивные меры против ряда советских евреев предпринимались в послевоенном СССР давно. Хронологически их начало можно относить ещё к январю 1949 года, когда разворачивалась борьба с «космополитизмом». В своей основе эта борьба была исторически и общественно необходима, но иногда с грязной водой в её ходе выплескивали и «ребенка» – увольнялись порой не только профессора и директора-евреи, но и толковые специалисты. Однако никаких бомб, никаких «публицистических» упражнений израильского премьера по этому поводу до сих пор не наблюдалось. А тут…

Нервная реакция Запада на арест «кремлёвских» врачей лучше многого другого доказывала их виновность не просто в преступной халатности, а именно в связях с так дружно вставшими на их защиту сионистскими кругами Запада.

Вернёмся, впрочем, в день 26 января 1953 года, в зал заседаний Бюро Президиума ЦК…

В повестке дня – вполне рутинной – стояли вопросы отчётности перед всесоюзным Центральным Комитетом региональных партийных и государственных органов, обсуждался проект ответной ноты правительству США по австрийскому вопросу.

Говорили о продаже зерна Пакистану и об обмене товарами с Египтом, дорабатывали директивы советским делегациям на заседание Исполкома Всемирной федерации профсоюзов и на сессию Совета Всемирной федерации демократической молодежи…

Вторым пунктом повестки дня стояло скромное: «Вопрос о наблюдении за специальными работами». А результатом рассмотрения стало Постановление Бюро Президиума ЦК КПСС об образовании некоей «Тройки»:

«214. – Вопрос о наблюдении за специальными работами.

Поручить тройке в составе тт. Берия (председатель), Маленкова, Булганина руководство работой специальных органов (здесь и далее все выделения мои. – С.К.) по особым делам».

Этот короткий документ опубликован сегодня в нескольких сборниках документов, и в примечании к нему в сборнике «Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР.1945–1953» (М., РОССПЭН, 2002 г.) сказано: «Судя по тому, что протоколы заседаний «Тройки» сохранились среди материалов комиссии по вопросам обороны при Президиуме ЦК КПСС, «тройка» выполняла роль оперативного руководящего органа этой комиссии…»

Но так ли это? Во-первых, все оборонные специальные работы шли плановым образом и менять структуру руководства ими срочной нужды не было, да она и не менялась – в постановлениях Бюро Президиума ЦК от 12 и 22 ноября 1952 года были вполне чётко определены структура и штаты аппарата постоянной Комиссии по вопросам обороны с количеством ответственных работников в 18 человек и технических работников в 31 человек. При этом два руководящих Комиссией освобождённых её члена, в постановлениях персонально не указанных, «в вопросах заработной платы и материально-бытового обеспечения» приравнивались «к Заведующим отделами ЦК КПСС», то есть были существенно ниже по статусу, чем даже секретари ЦК, не говоря уже о членах Бюро Президиума ЦК. Причём в сферу деятельности Комиссии входили прежде всего вопросы Военного, Военно-Морского министерств и вопросы мобилизационного плана.

Так могла ли «Тройка» из трёх ведущих членов Бюро Президиума ЦК быть оперативным руководящим органом Комиссии по обороне? И работой каких таких специальных органов и по каким таким особым делам (а не работам) должна была руководить эта «Тройка»?

Вроде бы на этот вопрос дают четыре протокола заседаний (2, 9, 16 и 23 февраля) «Тройки», начиная с первого, состоявшегося 2 февраля 1953 года и определившего днём и часом заседаний «Тройки» (так в документах, с большой буквы) понедельник, 2 часа дня.

Скажем, 9 февраля на заседании «Тройки» были приняты решения по специальным работам по:

– первому (атомному. – С.К.) разделу (тт. Ванников, Клочков, Маленков, Берия);

– второму (добыча урана. – С.К.) разделу (тт. Антропов, Клочков, Маленков, Берия);

– акционерному обществу «Висмут» (добыча урана в Германии. – С.К.) (тт. Сергеев, Маленков, Берия);

– советско-румынскому горному обществу «Кварцит» (тт. Сергеев, Берия);

– разделу «Б» (системы «Беркут» и «Комета». – С.К.) (тт. Рябиков, Владимирский, Берия);

– изготовлению опытной партии изделий 32-Б (тт. Берия С.Л., Владимирский, Маленков, Берия Л.П.);

– опытно-конструкторским и научно-исследовательским работам по изделиям «Р» (ракетная техника. – С.К.) (тт. Устинов, Королёв, Неделин, Василевский, Булганин, Маленков, Берия).

И тем не менее вряд ли подлинной целью создания «Тройки» были всего лишь оборонные работы… Уже после смерти Сталина, 16 марта 1953 года, было принято Постановление Совмина № 687–355сс/оп «О руководстве специальными работами», которым образовывался Специальный комитет при Совмине СССР в составе: Л.П. Берия (председатель); Б.Л. Ванников (первый заместитель председателя), заместители председателя И.М. Клочков, С.М. Владимирский, члены Н.А. Булганин, А.П. Завенягин, В.М. Рябиков, В.А. Махнев.

Вот на этот Спецкомитет, который был, по сути, воспроизведением прежнего Спецкомитета под руководством того же Берии, было возложено руководство всеми специальными работами – по атомной промышленности, по системам «Беркут» и «Комета», по ракетам дальнего действия, но – не особыми делами.

И уже различие в официальной терминологии (вещь, надо заметить, тонкая!) позволяет предполагать, что руководство «всеми специальными работами», предусмотренное Постановлением СМ СССР № 687–355сс/оп и руководство «работой специальных органов по особым делам», предусмотренное пунктом 214 протокола № 7 заседания Бюро Президиума ЦК КПСС, были вещами разными. Очень уж отличаются две формулировки как по форме, так и по смыслу.

Так как всё это можно объяснить?

В поисках ответа на этот вопрос я обратил в конце концов внимание на то, что особая «Тройка» представляла собой вариант «руководящей пятёрки»: Берия, Булганин, Маленков, Сталин, Хрущёв, усеченной на Хрущёва. Именно на Хрущёва, потому что Сталин без особых оговорок подразумевался главой этой «Тройки».

Но зачем она была нужна Сталину?

И почему 9 января 1953 года на Бюро Президиума ЦК отсутствовал министр госбезопасности Игнатьев? Впрочем, об Игнатьеве – позже, пока попробуем разобраться с таинственной «Тройкой», образованной 26 января 1953 года на заседании Бюро с участием Сталина.

Формально это был тот же Спецкомитет Берии с целями чисто «технократическими», но фактически главной системной чертой «Тройки» оказывалась та, что в рамках её деятельности вполне легально, не вызывая ничьих подозрений, могли действовать и совещаться три человека: Берия, Маленков и Булганин. А о чём они совещались, знал только Сталин.

При этом Берия имел прочные связи и авторитет в МВД – МГБ и в системе народного хозяйства.

Маленков хорошо знал партийный аппарат и был опытен в вопросах идеологии и пропаганды.

Булганин, бывший министр Вооружённых Сил СССР, был в наибольшей мере из всех других членов Бюро Президиума ЦК, кроме Сталина, связан с современной армией и знал её.

Теперь, после 26 января 1953 года, Берия, Маленков и Булганин были тесно связаны друг с другом в рамках некоей легальной организационной структуры, «ключи» от которой были у Сталина, но в которую не был вхож ни Хрущёв – из состава руководящей «пятёрки», ни кто-либо другой из состава Бюро Президиума ЦК.

Все было логично… Молотов, Ворошилов и Микоян, хотя и были преданы делу партии и народа, в рабочие «политические лошади» уже не годились. Причина была даже не в усталости, а в утрате верной исторической перспективы и социального оптимизма.

Каганович был опытен, энергичен и тоже предан делу СССР, но при этом – слишком эмоционален и временами несдержан. Его можно было подключать к процессу после того, как процесс «пойдёт».

Первухин и Сабуров были просто ещё недостаточно сформированы как высшие государственные деятели, и их, как и Кагановича, можно было включать лишь в уже начавшийся процесс перемен.

Хрущёв? Ну, Хрущёв – как Хрущёв…

В свете сказанного «Тройка» выглядела неким политическим суперорганом, способным мгновенно стать руководящим триумвиратом при высшем верховенстве Сталина. Фактически «Тройка» заменяла собой руководящую «пятёрку» и вышвыривала Хрущёва из доверенного руководства.

Причём председателем «Тройки» Сталин назначил Берию.

С одной стороны, это был знак высокого доверия. Сейчас много приходится читать о том, что Сталин-де «подозревал» Берию и «опасался» его, что, например, «мингрельское дело», затронувшее разложившуюся часть руководства Грузии, было задумано Сталиным как своего рода «охота» на «Большого Мингрела» Берию. Я не намерен подробно анализировать эту чушь, всего лишь сообщив читателю, что Постановление Политбюро от 27 марта 1952 года о положении дел в Компартии Грузии заканчивалось фразой: «Для участия в работе пленума ЦК КП(б) Грузии командировать члена Политбюро ЦК ВКП(б) тов. Берия Л.П.».

Однако и без этого факта один факт назначения Берии в конце января 1953 года председателем сталинской «Тройки» опровергает все антибериевские инсинуации. С другой стороны, из всех членов «Тройки» Лаврентий Павлович был не просто формально первым. Из всех трёх он единственный был настоящим человеком дела с быстрой реакцией. И всё это сулило, пожалуй, действительно некие кардинальные перемены в жизни страны, задуманные Сталиным отнюдь не только в сфере оборонных проектов.

Из всех трёх членов «Тройки» Берия оказывался, пожалуй, «наособицу» и в том смысле, что наименее был связан с Хрущёвым. У Булганина, например, с Хрущёвым были чуть ли не дружеские отношения ещё с той поры 30-х годов, когда Хрущёв возглавлял Московскую парторганизацию, а Булганин – Моссовет. Их тогда ещё называли «отцами города».

Был неслужебным образом связан с Хрущёвым и Маленков, после возвращения Хрущёва в Москву бывал у него на даче по выходным.

Но тогда это вряд ли Сталиным бралось в расчёт, да и вряд ли было действительно очень значимым при живом Сталине.

Да, на «тройке» с «коренником» Берией «кучер» Сталин мог бы повезти Россию в очень заманчивое будущее, где невежды типа Хрущёва, разгильдяи типа экс-консула Разыграева и хитрецы типа аппаратных «референтов» уже не могли бы занимать в обществе серьёзных позиций!

Могло ли это не тревожить Хрущёва – до паники?

Могло ли это не тревожить лукавое окружение Хрущёва, которого именно у Хрущёва не могло не быть уже потому, что Хрущёвым – из всего ближайшего круга соратников Сталина – было проще всего манипулировать?

Причём, надеюсь, уважаемый читатель не забыл ещё о «животноводческой» коллизии, возникшей в советских «верхах» после письма Сталину от ветеринарного техника Холодова… В предыдущей главе я уже говорил, что после того, как 11 декабря 1952 года была образована комиссия Хрущёва по выработке мер для улучшения положения в сельском хозяйстве, дело двигалось плохо. Но более того, оно сознательно тормозилось! И я здесь ничего не придумываю. Во введении к такому солидному источнику как сборник документов «Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945–1953», изданному издательством «Российская политическая энциклопедия» в 2002 году тиражом в полторы тысячи экземпляров и помянутому мной уже не раз, об этом сказано так:

«Типичным примером могут служить крайне осторожные действия руководящей группы Политбюро в подготовке (по поручению Сталина) проекта решения об изменении системы заготовок продукции животноводства. Осознавая необходимость существенных перемен (главное – повышения закупочных цен) они просто тянули время (выделение моё. – С.К.)…»

Надо сразу заметить, что составители сборника, «записные» «россиянские» историки во главе с О. Хлевнюком, допустили здесь ряд неточностей. Так, Политбюро было после XIX съезда заменено Бюро Президиума ЦК, а из состава Бюро в комиссии Хрущёва было лишь два члена Бюро – сам Хрущёв и Микоян, и говорить о некоей «руководящей группе Политбюро» применительно к комиссии Хрущёва означало, по меньшей мере, преувеличивать.

Во-вторых, Холодов и Сталин вообще-то имели в виду изменения в системе не заготовок, а производства продукции животноводства.

Не знаю, случайно или намеренно составители сборника о письме Холодова не обмолвились во введении ни словом, как не знаю, случайно или намеренно они свели проблему к повышению закупочных цен, а не к необходимости введения в животноводстве натуральной «сдельщины».

Не знаю я и того, что они имели в виду, сообщая о том, что Хрущёв просто тянул время. Но знать хотел бы… Ну, действительно – как это понимать? Тянуть время можно было лишь в расчёте на какие-то принципиальные перемены в положении Сталина, например – в расчёте на его смерть.

Не так ли?

Итак, по той или иной причине комиссия Хрущёва «тянула резину», и в феврале 1953 года в эту комиссию были дополнительно введены… Берия и Маленков – двое из трёх членов «Тройки».

Решил так, конечно, Сталин, и я думаю, что он решил так не случайно. Думаю я также, что Хрущёв тоже пришёл к выводу, что Сталин так решил не случайно. А если бы этого не понял Хрущёв, то ему подсказало бы его лукавое окружение.

То есть в феврале 1953 года положение Хрущёва, и так уже сложное, осложнилось ещё больше. И в феврале 1953 года субъективные, личные интересы Хрущёва, которым вполне отвечала бы смерть Сталина, объективно совпадали с интересами тех, кому смерть Сталина была всё нужнее и нужнее… Ведь русская «птица»-«тройка» вот-вот должна была начать своё движение к формированию подлинной социалистической демократии, смертельно опасной для внутренней чиновной бюрократии и внешней мировой плутократии.

И начать его под руководством Сталина!

Да, у Сталина явно имелись грандиозные замыслы, причём – мирового масштаба. Это были не идеи экспорта революций, а идеи такого антиимпериалистического объединения народов и стран, для которого СССР мог бы стать опорой – вначале политической и военно-политической, а затем – и экономической.

Когда-то Сталин говорил, что если бы Германия была «красной», то она могла бы взаимовыгодно поставить «красной» России машины в обмен на продовольствие, а так надо делать машины самим.

Теперь Россия научилась делать машины и могла бы взаимовыгодно их поставлять в Азию, в Южную Америку в обмен на продовольствие. И тем самым разгружать советскую экономику от необходимости форсировать решение продовольственной проблемы.

7 февраля 1953 года Сталин принимал посла Аргентины Леопольда Браво, который вернулся в Москву после четырёхлетнего перерыва. Вот часть записи этой интереснейшей 40-минутной беседы:

«Браво заявляет, что для него является огромной честью и огромным удовольствием посещение Генералиссимуса и что это посещение останется у него в памяти на всю жизнь.

Сталин отмечает, что приём послов является его долгом, его обязанностью… что СССР заинтересован в торговле с Аргентиной…

Браво сообщает, что… он…выражает свое восхищение огромным строительством, ведущимся в Советском Союзе…

Сталин говорит, что силой народ невозможно заставить строить, но советский народ сам хочет строить, это облегчает строительство.

Браво отмечает, что президент Аргентины Перон также начал движение за независимость страны.

Сталин спрашивает: разве Аргентина в настоящее время не является независимой страной?

Браво отвечает, что Аргентина – независимая страна, но что раньше в стране было много иностранных империалистических монополий… Президент Перон начал кампанию за национализацию… Заявляет, что без экономической независимости нет и свободы.

Сталин соглашается с этим…»

Эта беседа интересна всем. Скажем, раньше, до войны, Сталин очень редко принимал послов, тем более послов таких не ведущих в мире стран, как Аргентина. И эта новая послевоенная роль Сталина тоже ведь увеличивала счёт ненависти развитого Запада к нему.

Сталин говорил с Браво о вполне реальных сферах сотрудничества, включая поставки мяса из Аргентины в обмен на вагоны и машины, которые позволили бы Аргентине избавиться от зависимости от Англии. Сталин говорил и о том, что «латиноамериканским странам надо бы объединиться» и «образовать что-нибудь вроде Соединённых Штатов Южной Америки…»

Это ведь было прямое посягательство на одну из старинных «священных коров» внешней политики США – на доктрину Монро, провозглашающую принцип «Америки для американцев». На словах имелась в виду вся Америка для всех американцев, на деле же – вся Америка для одних лишь североамериканцев.

А вот ещё одна интересная – особенно в свете темы этой книги – часть беседы:

«Браво говорит, что он очень рад видеть Генералиссимуса Сталина в добром здоровье, весёлым и бодрым.

Сталин спрашивает, чем может быть вызвана такая радость, какую пользу он принёс Аргентине?

Браво говорит, что Сталин – это человек, о котором думают люди всего мира, и не только коммунисты, человек, который всех интересует, о котором все спрашивают, книги которого читают и высказываниями которого руководствуются.

Сталин замечает, что посол, очевидно, преувеличивает.

Браво говорит, что его слова от чистого сердца…»

17 февраля Сталин принял уже индийского посла К. Менона и долго беседовал с ним. Причём, по словам Менона, Сталин, несмотря на свои семьдесят три года, выглядел совершенно здоровым человеком.

То есть два иностранца, не сговариваясь, отметили неплохой – скажем так – тонус Сталина. Если бы это было иначе, они, надо полагать, просто дипломатично промолчали бы – это ведь они, будучи дипломатами, умели делать профессионально. Однако и Браво, и Менон сочли возможным отметить бодрый вид Сталина, что говорит, с учётом событий ближайших недель, о многом. Предполагать какую-то катастрофу оснований не было. Да, проблемы со здоровьем исчезнуть не могли – возраст есть возраст, да и прошлые сверхнагрузки сказывались. Но Сталин отдохнул и в начале 1953 года был, как видим, по возрасту в достаточной форме. Приближалось время действий.

Спору нет – здоровье у Сталина пошаливало, иначе он не просился бы в отставку с двух высших государственных постов сразу. Если уж работу министра он определил как «мужицкую» по своим нагрузкам, то как же надо было определять нагрузку Председателя Совета Министров?! Однако уход Сталина с постов Генсека и Предсовмина отнюдь не означал бы его ухода на покой. Перейдя в положение официального главы государства, он оставил бы за собой стратегическое руководство, передав оперативно-тактическое другим, скорее всего – Берии и Маленкову.

Итак, «Тройка» была запряжена, «кучер» – умеренно бодр. И, как Сталин полагал, уже в скором будущем можно будет разобраться и с новой «пятой колонной», и с разыгравшимися разыграевыми, и со странно вялыми действиями министра ГБ Игнатьева, и с переставшим «ловить мышей» Хрущёвым, и много ещё с чем и с кем.

Заканчивался февраль, заканчивалась зима. «На носу» была новая весна.

И Сталин рассчитывал, что это будет весна, деятельная и удачная и для него, и для России…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.