Глава одиннадцатая Зима 1952/53 года… Чего боялся Хрущёв…
Глава одиннадцатая
Зима 1952/53 года… Чего боялся Хрущёв…
В 1946 году аппарат ЦК подготовил для Сталина сводку вопросов, задававшихся на собраниях городских партийных активов в сентябре 1946 года. Вот небольшой её фрагмент:
«…2. Как разъяснить рабочим, чем вызвано повышение цен? (Тула)
…23. Почему на рынках не вводятся твёрдые цены? (Рига)
…53. Будут ли сокращены штаты служащих, желательно сократить на 40 %? (Саратов)
…56. Как надо отвечать рабочим: если спросят, почему помогаем хлебом Франции, Польше и Финляндии, а сами повышаем цены на хлеб?..»
Даже из приведённого небольшого отрывка можно понять, что задавать острые вопросы властям в державе Сталина было не только возможно, но просто принято. Это было в порядке вещей! Между прочим, всего в цитированной выше сводке имелся 61 вопрос. На молчание якобы «рабов» «сталинского ГУЛАГа» это походит мало.
Причём в начале 50-х годов тенденция к тому, чтобы голос народа звучал всё громче и доходил до руководства страны, не ослабла – чуть ниже я это проиллюстрирую на примере простого ветеринара Холодова. И эта растущая активность «низов» тоже должна была подталкивать «партоплазматические» «верхи» к уже их собственной активности, имеющей целью нейтрализовать активность «низов».
Прошедший XIX съезд партии и расширение руководящего ядра объективно усиливали активность масс и от того, станет ли такая активность действительно массовой, зависело немало. В народе обсуждали итоги съезда, а Сталин наращивал очередной сталинский удар по бездарностям и тем «немогузнайкам», которых так не терпел ещё Александр Васильевич Суворов. Вечером 20 октября 1952 года Сталин собрал в своём кабинете Маленкова, Хрущёва, Аристова, Брежнева, Игнатова, Михайлова, Пегова, Пономаренко, Суслова, Шепилова, Чеснокова, Румянцева и Юдина, то есть – всех секретарей ЦК плюс высшие идеологические кадры.
То, что он тогда говорил, частично записали Шепилов и Юдин. И благодаря им кое-что из сказанного тогда Сталиным могу привести и я:
«Наша пропаганда, – говорил Сталин, – ведётся плохо, кака какая-то, а не пропаганда… Нет ни одного члена Политбюро (так в записи. – С.К.), который был бы доволен работой Отдела пропаганды. У наших кадров, особенно у молодежи, нет глубоких знаний марксизма… <…>
Надо контролировать кадры, изучать их и вовремя выдвигать молодёжь на руководящую работу. У нас много способной молодёжи, но мы плохо знаем молодые кадры. А ведь если выдвинули человека на какую-то работу и он просидит на этой работе 10 лет без дальнейшего продвижения, он перестаёт расти и пропадает как работник. Сколько загубили людей из-за того, что вовремя не выдвигали…»
Из всех присутствовавших только Хрущёв достиг своего карьерного «потолка», все остальные ещё при жизни Сталина имели те или иные перспективы роста. Так что идеи Сталина для них означали надежды на будущее, а для Хрущёва – нечто прямо противоположное, потому что возраст у него был как раз предпенсионный.
Сталин же вёл дальше:
«Надо также подумать о лучшем руководстве промышленностью… Плохо идут дела в сельском хозяйстве. Партийные работники не знают истории сельского хозяйства в Европе, не знают, как ведётся животноводство в США. Только бумаги подписывают и этим губят дело…»
А вот уж эти слова «крупный специалист в области сельского хозяйства» Хрущёв мог отнести и на свой счёт в полной мере. Причём уже скорое будущее подкинуло ему через Сталина очень неприятный для Никиты Сергеевича «сельскохозяйственный» казус.
Полезно – особенно для сегодняшнего дня – привести и такие сталинские слова:
«Американцы опровергают марксизм, клевещут на нас, стараются развенчать нас. Мы должны разоблачать их. Надо знакомить людей с идеологией врагов, критиковать эту идеологию, и это будет вооружать наши кадры. Мы теперь ведём не только национальную политику, но ведём мировую политику.
Американцы хотят всё подчинить себе. Но Америку ни в одной столице не уважают».
Вскоре после этого, 27 октября 1952 года, Сталин провёл первое заседание уже не Политбюро ЦК, а Бюро Президиума ЦК, в котором приняли участие все члены Бюро, кроме Ворошилова (он впервые появился на заседании Бюро 29 декабря), то есть Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров и Хрущёв.
Сталин и далее лично вёл все заседания Бюро Президиума ЦК вплоть до того последнего, седьмого, заседания 26 января 1953 года, после которого Бюро собралось лишь 2 марта 1953 года – впервые без Сталина.
Всю же текущую работу по Совету Министров он переложил на своих заместителей по Совмину, первым из которых по значению был Берия. После XIX съезда он председательствовал на заседаниях Президиума и Бюро Президиума Совета Министров 8 раз, Сабуров – 6 раз, Первухин – 5 раз, и один раз вёл Бюро Маленков.
На заседаниях обоих Бюро – и Президиума ЦК, и Президиума Совмина – почти постоянно присутствовали четыре человека: Сталин, Берия, Первухин и Сабуров. С первыми двумя все было ясно, что же до двух последних, то можно предполагать, что Сталин имел на них некие виды уже в ближайшем будущем.
Обращало на себя внимание и новое положение Маленкова. Постановлением Бюро Президиума ЦК КПСС от 10 ноября 1952 года было определено, что он должен сосредоточиться на работе в ЦК КПСС. И действительно, после 10 ноября Маленков на заседаниях в Совмине уже не появлялся, зато был непременным участником заседаний в ЦК.
Возможно, кто-то из читателей усмотрит в этом некие тайные интриги Сталина и – как я понимаю – ошибётся. Но вот некие замыслы, которые раньше времени он сообщать даже ближайшим сотрудникам не желал, у Сталина, пожалуй, возникли. В текущих хозяйственных делах он всецело полагался на Берию с «пристяжными» Первухиным и Сабуровым, а вот текущие политические дела не был склонен передоверить никому.
Тем временем время шло. Седьмого ноября 1952 года исполнилось 35 лет со дня Октябрьской революции, и, как всегда, в Большом театре 6 ноября проходило торжественное заседание Моссовета.
7 ноября «Правда» опубликовала отчёт о нём с фото президиума на первой полосе, и я привожу его состав по подписи под этим фото. Итак, на сцене сидели Сабуров, Микоян, Первухин, Молотов, Пономаренко, Маленков, Суслов, Берия, Сталин, Шкирятов, Каганович, Булганин, Михайлов, Пегов, Хрущёв, Аристов, Игнатов, Шверник, Яснов, В.В. Кузнецов, Капитонов, Фурцева, Миронова, В.В. Гришин, А.М. Пузанов…
Впрочем, сама подпись под фото не давала полного представления о положении дел – она перечисляла фамилии сидящих слева направо как в первом, так и во втором ряду. При взгляде же на само фото было видно, что в первом ряду рядом сидели – среди других – Маленков, Берия, Сталин, Каганович, Булганин…
Берия сидел по правую руку от Сталина, что вряд ли было случайным. Доклад же делал на этот раз Первухин. По сравнению с прошлогодним докладом Берии на таком же торжественном заседании Моссовета первухинский доклад был бесцветнее, хотя его и оживило такое вот сообщение:
«… многие американцы потеряли душевный покой. Они то и дело вглядываются в небо, и некоторым из них стали мерещиться… странные предметы, напоминающие огромные «летающие тарелки», «блюдца», «сковородки», «зелёные огненные шары»… Газеты и журналы утверждают, что они являются либо русскими таинственными снарядами, либо… – летательными аппаратами, посланными с какой-то другой планеты для наблюдения за тем, что делается в Америке…»
В зале смеялись, не подозревая, что придёт время, и такая же волна окончательного оболванивания болванов докатится и до Москвы, откатываясь от неё до самых до окраин оболваниваемой страны.
Впрочем, чёрт с ними, с летающими «сковородками»! В докладе Первухина был некий блок, который имел принципиальный смысл и таил в себе весьма новые прозрачные и неприятные кое для кого намеки…
Нечто подобное – и, надо полагать, не только по своей инициативе – говорил ровно год назад в этом же зале Берия. Теперь же мысли, заявленные уже в докладе Берии, были оформлены в докладе Первухина – и тут уж точно не по его инициативе – намного более жёстко. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить оба блока.
6 ноября 1951 года Берия говорил:
«Отдельные предприятия, выполняя и перевыполняя план по валовой продукции, не всегда выполняют план по производству важнейших видов изделий. Руководители этих предприятий хотят, видимо, облегчить себе работу и выпускают те изделия, которые требуют меньших усилий и хлопот. Пора бы им понять, что для государства нужно не всякое выполнение и перевыполнение плана, а только такое, которое обеспечит народное хозяйство нужной ему продукцией».
Первухин же 6 ноября 1952 года заявил вот что:
«Руководителям предприятий и отраслей (выделение здесь и ниже моё. – С.К.), которые не выполняют государственных планов и выпускают продукцию невысокого качества, не мешает подумать о том, что если они не выправят положение, то им придётся посторониться и уступить своё место другим, более энергичным и лучше знающим дело работникам».
Улавливаете разницу в тоне и смысле речей? Год назад Берия и, конечно, Сталин публично лишь пожурили «заедающихся» руководителей. И пожурили, в общем-то, мягко.
Теперь же Сталин устами Первухина уже бил их почти наотмашь. Не исключено, что и докладчиком-то Первухин был выбран как фигура «знаковая»… Относительно молод – 48 лет (Берии, впрочем, было всего 53 года), только что вошёл в высшее партийное руководство, но уже давно заявил о себе как о крупном и толковом хозяйственном и государственном руководителе, один из заместителей Сталина по Совету Министров… Молодая поросль, так сказать…
Предложение «посторониться и уступить своё место», сделанное номенклатурной «партоплазме» такой фигурой, не могло эту «партоплазму» не взволновать и не встревожить до чрезвычайности. Если же вспомнить речь Поскрёбышева (читай, фактически Сталина) на XIX съезде, то заявление Первухина (читай, фактически Сталина) было способно ввергнуть всех бездарей и шкурников всесоюзного масштаба вообще в панику!
Сказав так, я не имею в виду, конечно, тех, кого историк Ю. Жуков называет «узким руководством», то есть действительно узкий круг несомненно выдающихся партийно-государственных деятелей, а именно Берию, Булганина, Ворошилова, Кагановича, Маленкова, Микояна, Молотова, Первухина, Пономаренко, Сабурова и несколько более широкий, примыкающий к первому, круг руководителей типа Косыгина, Тевосяна, Малышева, Вышинского, как и многих других – относительно молодых и не очень молодых ответственных работников, которые работали много, честно, самоотверженно и, что, пожалуй, важнее всего, – компетентно, были на своём месте.
Я имею в виду, во-первых, тех, кто, занимая высокие посты, им не соответствовал. Во-вторых же, я имею в виду разного рода и калибра «прилипал» и «референтов», которых в московской номенклатуре хватало и к которым как раз и относились слова Сталина, Берии, Первухина и Поскрёбышева. Вот уж эта чиновная «рать» имела все основания дрожать если не за свою шкуру, так уж за кресло – точно!
Как это понимать – уступить свое место другим? Это что – лишиться солидного кабинета, секретарей, свиты, персональной автомашины, государственной дачи, медицинского обслуживания в «кремлёвке»?
Для руководящей и околоруководящей «партоплазмы» единственно значащим было лишь это. Их уже не прельщала (если она их вообще когда-либо прельщала) возможность повседневно совершенствовать и развивать порученное дело, улучшать работу и вести её на всё более высоком научно-техническом, технологическом и организационном уровне. Они уже привыкли благодушествовать…
И вдруг – посторониться! Уступить место!
Да одним таким предложением Сталин был способен подписать себе смертный приговор! Ведь безудержно и сытно жрущая сволочь, когда её оттаскивают от кормушки, способна на такую озлобленную реакцию, по сравнению с которой рыки львов и тигров будут выглядеть милым мурлыканьем домашней киски!
Думаю, Сталин это понимал. Потому и старался в динамично развивающейся ситуации держать её под контролем. Забегая вперёд, можно сказать, что под своим контролем её не удалось удержать ни Сталину, ни Берии – удары пришли оттуда, откуда их никак не ожидали ни тот, ни другой.
Они пришли от своих. А точнее – от тех, кого Сталин и Берия считали своими товарищами и добрыми коллегами.
Разговор об этом нам с тобой, уважаемый читатель, ещё предстоит, а сейчас пришла пора более подробно поговорить о Хрущёве…
Глубокой осенью 1952 года в составе высшего партийно-государственного руководства была образована руководящая «пятёрка»: Сталин, Берия, Булганин, Маленков, Хрущёв.
Это был, как видим, очень «плотный» список. В него было непросто попасть, но из него было не так уж и сложно выпасть. Впрочем, трём из этого списка место в нём было гарантировано прочно.
Во-первых, непременным членом высокого собрания был, естественно, Сталин.
Во-вторых, можно было считать прочно зарезервированными два следующих места: для Берии – как выдающегося менеджера и мастера на все руки и Маленкова – как «железобетонного» «второго номера» типа Молотова, но помоложе и пообразованней Вячеслава Михайловича.
Позиции Булганина были слабее, однако и он был в «пятёрке» на своём месте как ещё один надёжный для Сталина «второй номер», но – в военном ведомстве.
Наиболее шатким было положение Хрущёва. Он был и наименее образован (если к нему было вообще применимо слово «образован»), и наименее компетентен. Да и проходил по партийному «ведомству», роль и значение которого Сталин в перспективе сводил к идейному, а не административному руководству обществом. На образец же высокой морали и высокого ума Никита Сергеевич тянул слабо.
А у него образовались неприятности ещё и с такой стороны, откуда он их не ожидал никак. Беда – для Хрущёва и ему подобных – пришла с самых партийных и социальных низов.
И пришла так…
К осени 1952 года Сталину становилось ясно, что с животноводством в стране неладно – производство мяса не росло, да и вообще особых успехов в сельском хозяйстве не было… Причины назывались при этом разные. Вряд ли объяснения коллег удовлетворяли Сталина, однако узнать истинное положение дел главе государства всегда не просто. И тут Сталину помогли массы – 1 ноября 1952 года ветеринарный техник Н.И. Холодов из Орехово-Зуевского района Московской области написал ему письмо о положении в колхозах области.
Это вроде бы негромкое и почти неизвестное событие в нашей истории я склонен расценивать как одно из важнейших в конце 1952 года и в должной мере не оцененных. Бывает, гора рождает мышь. В данном случае можно было бы сказать, что наоборот – «мышь» родила «гору», если бы не то обстоятельство, что автора письма Сталину, рядового коммуниста Холодова с тихой мышкой сравнить нельзя было никак! Это был умный, честный, с развитым гражданским чувством человек, воспитанный советским строем.
5 ноября его письмо уже было в Особом секторе ЦК, и заведующий этим Сектором, секретарь Сталина Поскрёбышев, положил его на стол Сталину. Факт, между прочим, много говорящий и об атмосфере в стране, и о порядках в аппарате Сталина, и о самом Сталине.
10 ноября Сталин адресовал копию Маленкову и Хрущёву, и 10 же ноября Бюро президиума ЦК утвердило повестку очередного заседания Президиума, где третьим пунктом стояла «Записка т. Бенедиктова по вопросам животноводства (т. Бенедиктов»).
«Товарищ Бенедиктов» – это тогдашний министр сельского хозяйства СССР. Сложно сказать, была ли его записка «О сокращении поголовья крупного рогатого скота в 38 областях, краях и республиках» подготовлена по собственной Бенедиктова инициативе или она стала промежуточным результатом изучения Сталиным письма Холодова. Так или иначе, по времени эти два документа совпали очень удачно и друг друга дополняли.
Сталин, надо полагать, читал письмо ветеринарного техника из Орехово-Зуевской районной ветлечебницы внимательно – оно того стоило, а начиналось так:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Как член Коммунистической партии, желаю получить от Вас ответ на такие вопросы, которые волнуют, может быть, миллионы людей Советского Союза и о которых никто не осмеливается говорить открыто на собраниях, так как за подобную критику вы будете сильно наказаны.
Я хочу остановиться на вопросах, связанных с сельским хозяйством.
Согласно нашей прессе, в сельском хозяйстве мы имеем громадные достижения, и ни в одной газете не увидите сигналов о недостатках. Вам докладывают секретари обкомов, им докладывают секретари райкомов, последним докладывают с низов. По радио транслируют… Орехово-Зуевский район успешно завершил сельскохозяйственный год, досрочно рассчитался с государством.
Посмотрим же на самом деле, как обстоит дело в действительности…»
И далее Холодов описывал картину не то что невеселую, а… Впрочем, я лучше приведу пару-тройку прямых цитат:
«Вот объединённый колхоз «Красная Звезда – из 500 га (гектар. – С.К.) 200 га лучших заливных лугов остались некошеными, сейчас залиты водой.
Картофель вроде убран, но что это за уборка? Его убирали мобилизованные рабочие с фабрик и заводов, у которых на этот период сохранялась зарплата на 50 %, и они не старались собрать весь картофель… и собирали только то, что было наверху, и поэтому в земле осталось более половины картофеля. Смешно слышать, что собрано картофеля с га (то есть со ста соток. – С.К.) на некоторых полях всего одна тонна (то есть по 10 (десять) килограммов с сотки. – С.К.). Идёшь бороздой, ногой расшвыриваешь землю и видишь опять картофель…»
Так заготовляли картофель в Московской области, где первым секретарём обкома был по совместительству секретарь ЦК КПСС т. Хрущёв. К слову, после ареста Берии, на «антибериевском» пленуме ЦК в июле 1953 года, Хрущёв, Микоян и прочие вменяли в вину плохое положение с картофелем в Москве в зиму 1952/53 года не кому-нибудь, а Берии, который якобы ставил палки в колеса якобы прозорливым и настроенным по-деловому коллегам. Они там ещё и на Сталина напраслину возвели – о чём я в своё время скажу!
Что же до письма Холодова, то были там и такие строчки:
«Вот поле гречихи – богатое поле… пущена жнейка – гречиха скошена, кое-как заскирдована, но молотить времени нет, нет людей. Её начинают «молотить» свиньи… пасутся они без надзора и вот безжалостно «обмолачивают» гречу и рожь под навесом…»
И такие:
«…годовые удои молока из года в год не превышают 1200–1400 литров на фуражную корову. Это смешно – это даёт средняя коза. <…>
Скот содержится в антисанитарном состоянии (в некоторых бригадах скот по живот стоит в навозе)…»
Подобных примеров, которые он видел «повседневно в действительности трезвыми глазами» в полеводстве и животноводстве, Холодов привёл много и резюмировал:
«Сперва я думал, что такое положение вещей только в нескольких районах промышленного значения, а оказывается, нет – такая же картина, как я узнал, и в ряде районов Владимирской, Рязанской, Курской и Воронежской областей, не говоря уже о других, о которых я не знаю».
Впрочем, Холодов не отрицал, что «мы решили зерновую проблему», и основную часть письма посвятил животноводству, предложив много дельных вещей, в том числе и сдельную оплату труда колхозников. Причём писал вот что:
«Я работаю с 1935 года. Тогда колхозы были совсем другие. Тогда можно было требовать правил ветеринарно-зоотехнического порядка, и они выполнялись, так как тогда было за что спросить и с кого спросить. А теперь этого нет. Сколько бы ни писалось актов, докладных, но это всё остается невыполненным, а если с трудом и выполняется, то как проформа. <…>
Посмотрим, как смотрит на это областное руководство.
Был у нас секретарь райкома т. Николаев, неплохой руководитель, но не справился с работой и с позором снят. Теперь поставлен т. Поликарпов, вроде надёжный человек, так как, будучи директором Ликинского машиностроительного завода, работал довольно хорошо, а теперь у него картина хуже, чем у Николаева. Каков вывод? А вывод, оказывается, такой, что и не в руководстве подчас причина…
Странным становится такой вопрос. Все члены партии между собой в узком кругу говорят о серьёзных недостатках, но никто ничего не говорит на собрании, тем паче на обкоме КПСС. За это взгреют в хвост и в гриву…»
Итак, Холодов указывал на обком КПСС… А обком – это Хрущёв. Так что вряд ли Никита Сергеевич в те дни чувствовал себя в своём седле, то бишь – в кресле, уверенно. Нелицеприятная правда Холодова могла обернуться для Хрущёва и К° серьёзными неприятностями, а то и организационными выводами.
Могла разразиться и ещё более серьёзная гроза – жёсткие и эффективные меры, инициированные Сталиным и направленные: а) против партийного, а не хозяйственного приоритета в руководстве экономикой; б) против практики жонглирования «палочками» трудодней с заменой её на практику прямого материального стимулирования труда в сельском (а возможно, и не только в сельском, а вообще в народном) хозяйстве.
Ведь Холодов в своём письме обнаружил хорошее понимание назревших общегосударственных проблем, подкреплял свои выводы конкретными примерами или, напротив, из конкретных и показательных примеров делал верные глубокие выводы. В конце обширного своего послания коммунисту Сталину коммунист Холодов писал:
«В скором времени при существующих условиях оплаты труда колхозников мы можем столкнуться с таким фактом, что работать в колхозах будет некому – старики постареют, а молодёжь вся в городах и на производстве.
Я считаю это положение вещей довольно ненормальным. При введении же предлагаемой оплаты экономика колхозов быстро возрастёт, и жизнь колхозников будет зажиточная и радостная…
Возможно, Вы скажете – это необоснованные выдумки, нет, это голос самих колхозников, голос народа. <…>
Может быть, я мыслю неверно, может быть, я крепко ошибаюсь, но мне кажется, как гражданину Советского Союза, как члену партии, существующее положение оплаты труда колхозников… является совершенно недостаточным, способствующее ухудшению…, а не улучшению жизни колхозников, … ухудшению их материального состояния, а вместе с тем и духовного облика (жутко слышать мат от женщин на колхозном дворе или где-либо в поле).
Надо бы остановиться о работе МТС, но всего не охватишь и в письме всего не напишешь.
На этом я кончаю, прошу прощения, если в чём я виноват.
С коммунистическим приветом
Веттехник Орехово-Зуевской Районной
Ветлечебницы Холодов
г. Орехово-Зуево».
Нет, не только о сельском хозяйстве писал Холодов, но всё же главной темой его письма было сельское хозяйство, и поэтому обсуждение письма Холодова в «верхах» проходило по сельскохозяйственному ведомству.
Министр Бенедиктов 11 ноября перед Бюро Президиума кое-как отчитался, и по его словам выходило, что виновны, мол, прежде всего сами колхозники – плохо ухаживают за скотом.
Сталин тогда заметил, что это означает, что колхозы не заинтересованы в общественном животноводстве экономически, что надо особое внимание обратить на повышение заинтересованности колхозников в развитии животноводства. И 2 декабря 1952 года было принято постановление Президиума ЦК КПСС, которое поручало Бюро Президиума выработать проект соответствующего постановления и внести его на рассмотрение Президиума, а 3 декабря Бюро Президиума ЦК поручило Хрущёву рассмотреть факты, изложенные в письме Холодова.
Далее события развивались так…
11 декабря 1952 года Хрущёв в записке Сталину признавал справедливость ряда положений письма Холодова, но утверждал, что Холодов-де пишет «только о плохих колхозах» и «не знает, как работают передовые хозяйства», хотя сам Холодов, адресуясь к Сталину, заявлял: «Может быть, Вы скажете, что не надо смотреть на отстающих, а надо равняться по передовым – это я понимаю. Но я не понимаю того, что из года в год эти отстающие, а их у нас большинство, не растут в экономическом отношении, а деградируют…»
Положительно письмо подмосковного веттехника выходило секретарю ЦК и первому секретарю Московского обкома Хрущёву боком. Это письмо, если вдуматься, было способно высветить Сталину всю сложившуюся после войны систему тонкого вредительства (другое слово подобрать сложно) в планировании экономики и взорвать ее. Причём один из конкретных «крайних» был очевиден – Хрущёв, который однозначно обнаруживал управленческую некомпетентность.
Однако Сталин – вопреки злостным мифам о нём – держался за работника до последнего и карал его лишь тогда, когда убеждался в его полной неадекватности – деловой или политической. Держался он, увы, и за Хрущёва, к которому благоволил. Поэтому когда 11-го же декабря Бюро Президиума ЦК приняло постановление «О составе комиссии для выработки коренных мер по обеспечению дальнейшего развития животноводства», возглавить эту комиссию поручалось всё же Хрущёву.
В комиссию были включены также Бенедиктов, секретарь ЦК и одновременно министр заготовок СССР Пономаренко, заместитель Председателя Совмина СССР Микоян, министр совхозов СССР Скворцов и другие.
К 26 декабря 1952 года проект постановления Совета Министров СССР и ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему развитию животноводства в колхозах и совхозах» был готов, но он Сталина не удовлетворил, что было неудивительным.
Во-первых, из письма Холодова можно было понять, что корень зла – в неумном и безответственном «руководстве», а проект постановления, изобилуя не очень-то обязательными таблицами и цифрами, этот скользкий момент обходил.
Во-вторых, хотя второй раздел проекта постановления и был озаглавлен «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного животноводства», меры предлагались или формальные, или сомнительные. Так, Холодов предлагал выдавать дояркам за каждые 100 литров надоя 2 литра молока ежедневно, свинаркам – по одному поросенку в случае сохранения не менее 8 поросят от матки, работникам овцеводческих ферм – по одному двухмесячному ягненку от 10 объягнившихся маток и т. д. В хрущёвском проекте ничего этого не было – животноводов предполагалось «стимулировать» увеличенным количеством трудодней, то есть не литрами и килограммами, а всё теми же «палочками». Казалось бы, в сельском хозяйстве сдельная оплата «натурой» была наиболее естественной – тем более по тем временам – формой оплаты труда в животноводстве. Это на заводе при плане выпуска в тысячу двигателей нет нужды в трёх тысячах коленных валов. А на ферме чем больше доярка надоит литров от одной коровы – тем лучше. Однако натуральную «сдельщину» комиссия Хрущёва и Микояна почему-то не предлагала.
Зато закупочные цены на мясо в проекте постановления предлагалось повысить сразу почти в четыре раза! Например, цену на мясоразрубочных свиней комиссия Хрущёва предлагала повысить с 72 копеек за килограмм до 3 рублей! Конкретные цифры исходили, конечно, от экспертов, и уж не знаю – было ли это с их стороны глупостью или тонкой провокацией. Лично я, с учётом дальнейшего развития событий в стране, склонен предполагать второе. Ведь такое «благодеяние» – не решая проблему кардинально, потому что не обеспечивало той заинтересованности колхозников, о которой писал Холодов и говорил Бенедиктову Сталин, – или подняло бы розничные государственные цены в городах, или потребовало бы от государства больших дополнительных расходов, что, собственно, в проекте постановления и предусматривалось.
Холодов же предлагал иное… Если бы были приняты его предложения, то продуктивность животноводства можно было быстро повысить вдвое, а то и втрое, и даже при повышении закупочных цен всего в полтора-два раза (на чём настаивал Сталин) достаток колхозников весомо увеличился бы в считаные год-два!
Но Хрущёв и Микоян настаивали на «своём» (а фактически – на том, что им подсовывали референты), и «вопрос», что называется, завис… Коровы тем временем даже под Москвой утопали в навозе и под прохудившимися крышами ферм заболевали. И это положения Хрущёва не упрочивало. Вероятность его исключения из высшей руководящей «пятёрки» возрастала, и он – надо полагать – всё более боялся из неё выпасть.
И боялся Хрущёв не зря… В недрах сталинского мозга уже зарождалась идея особой и таинственной структуры власти, места в которой для Хрущёва не предусматривалось.
А что это был за орган, я сейчас скажу…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.